Loe raamatut: «Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит (сборник)»

Font:

Белая субмарина

Автор благодарит за помощь:
Станислава Сергеева, Сергея Павлова, Александра Бондаренко, Михаила Николаева, Романа Бурматнова и читателей форумов «ЛитОстровок» и «Самиздат» под никами Andy18ДПЛ, Андрей_М11, Комбат Найтов (Night), Дмитрий Полковников (Shelsoft), Superkashalot, Борис Каминский, Михаил Маришин, Тунгус, Сармат, Скиф, StAl, bego, Gust, StG, Old_Kaa, DustyFox, omikron и других, без советов которых, очень может быть, не было бы книги. И конечно же Бориса Александровича Царегородцева, задавшего основную идею сюжета и героев романа.

Баренцево море. Время пока не установлено

Серое небо, серые волны, серый туман. Вечная осень (не зима – льда тут нет). Как в начале времен, когда, по легенде, небо, море и суша еще не разделились до конца. Где-то далеко на юге творилась история, вставали и рушились империи, велись войны, творили ученые и художники. А для тысячелетней природы все одинаково пыль, все исчезнет, останется лишь она сама: эти волны, небо, земля. Природа не умеет творить, это дано лишь людям, и этим своим даром люди равны богам.

От диких фьордов, от гулких скал,
От северных берегов
Норманский ветер ладьи погнал,
Надул щиты парусов.
В Валгалле Один пиры вершит,
Валькирий тени кружат…
Но светят звезды в ночной тиши,
И нет дороги назад.

Сначала на поверхности появляется черная точка, и еще одна позади. И вдруг волны сразу расступаются, открывая корпус атомной подлодки, необычно широкий из-за бортовых шахт крылатых ракет. Бурун вскипает на скругленном носу, режет воду хвостовой плавник-стабилизатор. Это атомный подводный крейсер «Проект 949А», в справочниках НАТО названный «убийца авианосцев».

Сильны мы телом, и вольный дух
Теснит горячую грудь…
Вдали от жен, матерей, подруг
Найдем великий наш путь.
Будь смел и честен, не опускай
Обветренного лица.
А если смерть призовет – пускай,
Смотри ей прямо в глаза!

Еще недавно, в 2012 году, мы вышли в учебно-боевой поход, из Полярного в Средиземное море. И неведомым образом провалились на семьдесят лет назад, в июль 1942-го. Когда стало ясно, что произошло, я даже больше беспокоился за людей, чем за железо. Корабль только с завода, после капитального ремонта, а вот почти полтораста человек, одновременно потерявших дом, семью, саму страну, где родились, осознав все это, могли устроить все что угодно, вплоть до открытого неповиновения, не говоря уже о явном и тихом сумасшествии и нервных срывах. Но обошлось: все же экипаж подводной лодки это вовсе не группа случайных и нетренированных людей, вдруг провалившихся черт-те куда, как это описывается в массе книжек, заполонивших прилавки в начале того, двадцать первого века, ставшего для нас «прекрасным далеко». Экипаж – из тех, кто знает, что такое автономка, когда четыре месяца не видишь неба над головой. Это люди с устойчивой психикой – ну не служат в подплаве истеричные интеллигенты из телешоу «Дом-2»! И мы знали, что такое военное время, война за само существование нашей страны и народа, когда ничего еще не ясно, не предрешено. И с нами был «комиссар» Григорьич, оказавшийся вдруг в своей роли и на своем месте.

…В Валгалле встретит тебя почет,
Войдешь в высокий чертог,
Хугин взлетит на твое плечо,
А Фреки ляжет у ног.
Но если дрогнет норманский дух,
И страх лишит тебя сил,
То Хель раскроется царством мук
Под ясенем Иггдрасиль…

Выбора у нас не было. Это лишь в голливудских боевиках атомарина может болтаться в море годами (заряда реактора может и хватит, продукты брать с потопляемых судов – ну а что с регламентным техобслуживанием механизмов делать?). Да и останься мы нейтральными в такой войне, то могли бы сами себе задать вопрос: разве мы дерьмократы-кривозащитники, считающие что Сталин и Гитлер равнозначны? Нет, таких людей нет в экипажах подлодок! Это иная «прогрессивно мыслящая» публика считает, что армия и флот России вообще не нужны, если встроиться в международные системы обеспечения коллективной безопасности. Если перевести с заумного на русский, то это значит, нам следует распустить все кроме символических полицейских сил охраны правопорядка, и в случае чего звать на помощь «миротворцев» из НАТО. Но прав был сто раз Александр-миротворец – у России нет иных союзников, кроме российской армии и флота.

Подземный мир растворит уста,
И Гйолль потоком сверкнет,
А дева Модгуд сойдет с моста,
В ад небрежно толкнет…
Пирует Один, пирует Тор –
Суровы лица богов.
В твоих руках твой приговор –
И жизнь, и честь, и любовь…¹

Простите, не представился. Лазарев Михаил Петрович, в той, прошлой жизни, капитан первого ранга, командир атомной подводной лодки «Воронеж» Северного флота России. Там я родился в Ленинграде в 1970-м, выходит, еще через двадцать семь лет… а какой год сейчас? После того, что с нами случилось, мнительным станешь: вдруг всплывем, а тут время Петра Первого или вообще палеозой? А этого очень не хотелось бы – потому что у нас появилась цель.

Перефразируя Ефремова, когда человек видит перед собой высокую цель и стремится к ней, он становится подобен богу, в нем откуда-то берутся огромные силы. Притом что из полугода здесь мы больше четырех месяцев были в боевых походах (не учебных, мирного времени – а когда реально могут утопить), а на берегу было достаточно работы, люди не роптали, совсем наоборот. Появилась Идея – гораздо более значимая, чем «удвоение ВВП». И Цель (которую сами мы вряд ли увидим – кто доживет здесь до девяносто первого, сорок восемь лет? – но оттого не становившаяся мельче). Чтобы здесь не было того, что случилось у нас: распада страны, шабаша жуликов и воров, и прочая, и прочая – мы понимаем, что все случилось не враз, и корни были гораздо глубже. Но есть ли шанс все изменить?

Что есть в этом времени, и напрочь отсутствовало у нас там – надежда, что «завтра будет лучше, чем вчера». А это дорогого стоит. Разговоры экипажа в свободное время (уж простите, приходится контролировать, впрочем никто особо и не скрывает):

– Ну а что я там, при капитализме, имел? Право ездить на Канары и держать доллары в швейцарском банке? Нахрена мне… и без того проживу.

– Там мечтал на гражданке купить «Рено-Логан», здесь буду ездить на «Победе». Как выучусь, инженером стану. Меня уже на Севвмаш приглашали, после Победы, как дембельнусь.

– Предпринимательство, блин, средний класс. Чтоб все туда, как президент обещал. Это значит, мне и с чиновниками, и с ментами, и с бандитами договариваться, и с поставщиками, и покупателей искать, и все самому организовывать, вот так во все стороны крутиться, а если пролечу, никого не волнует? Ну и какого… мне это надо? Уж лучше, делать что укажут, чему выучусь, зарплату получать, и в выходные с семьей. Спокойнее как-то.

– А ведь в самом деле историю гнем! Вот не будет точно в этом мире того, что в нашем! Ну а параллельный он или перпендикулярный, мне лично по барабану!

Так что люди вполне освоились. И корни уже пустили – одних свадеб целых пять, с местными! И еще у многих кто-то на берегу уже ждет. Холостые так вообще без особых колебаний – да и из женатых иные решили, раз уж назад нам ходу нет…

Ну и я… Так и не встретил я там, в двадцать первом веке свою единственную – а ведь, на мой взгляд, любой мужчина обязан род свой продолжить, чтобы после него и дети, и внуки… Иначе не мужик ты, а существо в штанах – как Казанова, который после всех своих похождений помер одинокий, забытый, никому не нужный. Анечка, Аня – наверное, так никогда и не узнаю, про нее ли я читал еще в том времени? Или «товарищ Татьяна», творившая в оккупированной Белоруссии дела под стать легендарному Николаю Кузнецову и погибшая в сорок четвертом, здесь совсем другой человек? А, без разницы – и история тут пошла совсем по-другому, и Минск тут точно гораздо раньше освободят, и хрен я Аню на фронт отпущу! Провожала она меня, как от стенки уходили в море. Ты только возвращайся – я буду ждать!

В общем, моральный дух в норме. А вот «железо» на этот раз – под сомнением. Ну не приспособлен ракетный подводный крейсер к таким частым и интенсивным маневрам, погружениям-всплытиям и прочее, мы же не лодка-истребитель, где все системы заранее рассчитаны с резервом. Лопнет что-то – и сгинем, как «Трешер». Хотя месяц почти в доке стояли, осматривали, проверяли все, что можно было, с помощью местного инвентаря. Пока все на уровне – а вот что дальше будет… Когда в сталинском СССР освоят технологии следующего века и получат новые материалы? Надеюсь, что раньше, чем это было у нас – какую-то ценную информацию мы передали.

Предки, надо отдать им должное, сумели оценить, что им досталось. И мы сполна оправдали их доверие, превратив Баренцево, Карское и Норвежское моря в сплошной «бермудский треугольник» для кригсмарине. После этого разозленный фюрер расстрелял главкома флота адмирала Редера. Не помогло.

История сделала поворот оверштаг. Для неморяков поясню – это когда сначала тяжело, но с некоторого момента, стоит пройти линию ветра, все идет быстрее и быстрее. На фронте очень большие изменения, в сравнении с тем временем, из которого мы пришли – Север, Ленинград, Ржев, ну а главное, в этом мире удался «Большой Сатурн», разгром всего южного крыла немецкого фронта. Если коротко, Сталинградская битва закончилась для немцев с еще более разгромным счетом (раза в четыре!), а вот Курска не было и, скорее всего, не будет, так как у фюрера сейчас не слишком много войск. И общая картина сейчас сильно напоминает ту, что у нас была осенью сорок третьего, наши так же выходят сейчас к Днепру, за который немцы поспешно отступают, пытаясь зацепиться. Освобождены Харьков, Полтава, Таганрог. Бои за Днепропетровск и Никополь. И ко всему этому мы приложили руку, где косвенно (информацией), а где и прямо (наши подводные диверсанты-спецназ, которые очень хорошо отметились не только здесь, в Печенге и Лиинахамари, но и под Ленинградом).

А мы всю Сталинградскую битву простояли в Северодвинске (сейчас он Молотовск, но я его буду называть как привык). И лишь 10 января 1943 года мы вышли оттуда, в сопровождении сразу двух ледоколов, «Красин» и «Ленин», через замерзшее Белое море. Подводные лодки вообще очень плохо приспособлены для льдов, ну а наши особенно (и размеры большие, и ширина, и не дай бог, противогидролокационное покрытие повредится). Предки тоже отлично это понимали, так что командам ледоколов честь и хвала! Проводили нас до глубин, где мы могли нырнуть и идти до незамерзающих вод Баренцева моря подо льдом: это нам было легче и быстрее, чем продираться в надводном положении. Глубины едва хватало, и штурманам пришлось попотеть, ГАК в активном работал непрерывно, отслеживая рельеф, случись что, или чуть не рассчитаем, и впилим в дно на скорости в десять узлов, сгинем, как «Курск», и выйти наверх будет нельзя, лед над головой, и предков подведем, на нас рассчитывающих. Но прошли. Нештатных ситуаций и тому подобного Голливуда не было – все работало нормально (ой, три раза через левое плечо!). Как написал в мемуарах адмирал Сорокин, командовавший в 1966-м групповым походом советских атомарин, не было у нас романтики типа «эхолот из кастрюли». Были лишь сожженные километры нервов экипажа и лично моих. Но об этом читать неинтересно.

И вот мы всплыли. Так какой сейчас год? Совершенно не хочется сейчас ни в 1904-й, ни в 1877-й, ни к Петру Первому, ни тем более в мезозой, ни даже назад в наш «родной» 2012-й (вот геморрой будет: за потраченный боезапас отчитываться, который мы по «Тирпицу», «Шееру», «Лютцову» и прочим фашистам отстреляли!).

Москва, Кремль, это же время

В окне горел свет.

Каждый вечер, допоздна, далеко видимый снаружи, даже с той стороны Москвы-реки. И все говорили, с шепотом и благоговением, что там сам товарищ Сталин сидит и думает о благе народа и Советской страны.

На самом деле кабинет Иосифа Виссарионовича находился в другом месте. Но узнав об этом слухе от Тех, Кому Надо все знать, Вождь лишь усмехнулся в усы – пусть думают так, вреда не будет.

Он был вождем, а не богом. Тоже мог ошибаться. Но всегда старался разобраться в вопросе, найти верное решение – другое дело, что на это уходило время, стоившее иногда очень дорого. Но ведь не ошибается лишь тот, кто не делает ничего?

Он был Хозяином, отвечающим за благо страны и народа перед… в старорежимное время сказали бы «перед Богом», но это же монархия выходит, когда король или император считается наместником Бога, так что ответим согласно материализму: перед историей! И приняв решение, он шел к цели, не считаясь ни с чем. Потому что был уверен – так надо! Так будет лучше для всех.

Он помнил потрясение, которое испытал, узнав, что все его труды, ради которых он не щадил ни себя, ни других, пойдут прахом. Но это состояние быстро прошло, сменившись злостью. И хуже бывало, как например в конце двадцатых, когда Советская Россия на мировой арене была как барашек в загоне с волками, когда одни лишь сопредельные государства – Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Румыния – имели в совокупности больше солдат, пушек, брони, аэропланов, чем Красная Армия, когда они, вместе взятые, были равны Советской России по промышленной мощи и при всем этом имели к нам территориальные претензии, массово устраивали провокации на границе, толпами засылали шпионов и диверсантов, и за спиной их стояли великие державы: Англия, Франция, США… Или мы за десять лет станем сильными, или нас сомнут, поделят на зоны оккупации и сферы влияния, превратят в полуколонию, подобную Китаю, и это еще самый мягкий вариант – жестким же был тот, что хотел с нами сделать Гитлер в сорок первом. Десять лет и вышло, мы успели. А что было бы, если по-бухарински: сначала ситцы, затем сталь? Тогда смогли – прорвемся и сейчас!

Он хорошо понимал, что дали потомки. Знание, что мы победим в этой войне, само по себе уже стоило дорого. Надо после особо наградить этого любителя военной истории из экипажа, сохранившего на своем «компьютере» столько ценнейшей информации. Техника, вооружение, тактика. Персоналии, как свои, так и врага, кто и как себя проявит. Знание своих ближайших ошибок на тот момент – пока история еще не успела свернуть в сторону, это было очень актуально. И если вермахт долго не мог оправиться после удара, полученного в той истории, что же будет здесь, когда разгрому подвергся весь южный фланг германского фронта, вся бывшая группа армий «Юг»? И заменить погибшие ветеранские дивизии, лучшие, что у него были, Гитлеру нечем – не швалью же, согнанной в спешке со всей Европы?

Теперь и мы можем играть на опережение. Цель – не просто выиграть войну, а сделать это с наименьшими потерями, обеспечить лучшие стартовые условия в будущем противостоянии с Западом. Поскольку капиталисты никогда не будут другом стране победившего социализма. Наращивать промышленный потенциал, пользуясь тем, что США сейчас временно заинтересованы в наших успехах (хотят спихнуть на нас самую кровавую работу), ну так пусть поставляют нам не только оружие, которого у нас уже хватает, но и станки, машины – в том числе и для освоения технологий потомков. Полупроводники вместо ламп, может и удастся через год-два выпускать в серии компактные и легкие радиостанции на транзисторах? А чего стоила карта полезных ископаемых на территории СССР, открытых за будущие семьдесят лет, одни только якутские алмазы уже дали заметный эффект в изготовлении качественного металлорежущего инструмента, в Поволжье бурятся скважины будущего нефтеносного района, «второго Баку». В госпитали уже поступают антибиотики, спасшие жизнь тысячам раненых. Да и полезные мелочи, вроде шприцов-тюбиков и шариковых ручек, тоже оказались нелишними! Но главным, конечно, был атомный проект и сведения о залегании урановых руд.

Ну а что будет после? Осталось десять лет до марта пятьдесят третьего, надо успеть. Ведь среди прочей информации потомков (именно среди прочей, таким курьезным фактом) промелькнул рассекреченный уже в их «перестройку» протокол вскрытия моего тела: отравили, выходит, меня? Это очень хорошо – значит, природой мне было отпущено больше: не десять, а двадцать лет, разве для кавказца это возраст! Дожить бы до 1967-го, до пятидесятилетия Октября, и с политикой тогда разберемся… Ох и пожалеет кто-то, что на свет родился! Лаврентий, конечно, точно в том не виноват – иначе Никитка непременно на него бы мое убийство повесил. И понимает отлично, что без меня ему долго не жить. А партию чистить придется: до чего страну довели! Тем более сейчас мы точно знаем, что за товарищи будут нам ну совершенно не товарищи, показав свое подлинное нутро. Никитка – это сознательный враг или просто дурак, возжелавший сесть на трон… Да какая разница! Все ты развалил, до чего коснулся! Вон, мой план преобразования целины, с ирригацией, лесополосами, строительством элеваторов и дорог, умные ведь люди составляли, а ты: «Давай, давай скорее!», и то, что выросло, не на чем стало везти, негде хранить. Распаханную землю пыльными бурями унесло, а ведь про них агрономам хорошо было знакомо – США, Канзас, середина тридцатых, тогда же и защиту нашли, те же лесополосы, – но ведь тебе неймется? В итоге СССР начал за границей зерно покупать, как раз тогда, сразу с сельхозпродуктами стало плохо, вот вам и бунт шестьдесят второго года! А что ты с армией сделал, с флотом? Покойник ты, Никитка, хотя сам еще не знаешь – сидишь сейчас в Ашхабаде, где вреда большого принести не можешь, и это не гуманность с моей стороны, а вроде червяка на крючке, кто с тобой, обиженным, будет против меня заговор строить?

Идеи не хватило, и это главное. Как карикатура времен «перестройки»: люди идут, с трудом, согнувшись, как против бури, и знамя держат изо всех сил – а оно висит, не шелохнется. Ведь когда нет общей идеи, тогда и плодится гниль, когда каждый сам за себя. И это очень хорошо по их же книгам и фильмам заметно: в шестидесятые еще вера в светлое будущее, а в семидесятые – сплошь быт, истории про «маленьких людей», иногда талантливо написанные или снятые, но мелкие. И это после «Туманности Андромеды» – кстати, надо бы на этого Ефремова поближе взглянуть, раз он такое написал. Есть мнение, что такие книги нам будут важнее палеонтологии.

А пока надо завершать победой эту войну. И готовиться к следующей, а если хотим мира, так тем более. Хорошо, что удалось притормозить их «Манхеттен», наш же проект ускорится – то, что мы там искали на ощупь, а ведь ресурсов не хватало, тяжелейшее было время, пол-страны в руинах, надо восстанавливать – у нас есть «подсказки», что и как делать, на чем сконцентрироваться, а что считать тупиком. Так что четырех лет атомной форы у американцев точно не будет, а может мы и вровень с ними успеем.

И наши потомки с их замечательным кораблем сыграют в этом самую непосредственную роль «длинной руки» СССР, «Летучего голландца», которого никто не увидит. Одну-две боевые миссии, чтобы проверить качество ремонта, ну а потом готовьтесь, товарищ Лазарев, в дальний поход.

Письмо французского солдата с русского фронта. Распространялось во Франции в виде памфлета, несмотря на запрет немецких оккупационных властей, под угрозой концлагеря.

Автор и обстоятельства написания неизвестны

Франция возродится! Так сказал наш маршал. Два года назад мы жестоко заплатили за свое малодушие – но истории было угодно дать нам еще один шанс.

Ради единой Европы, сказал фюрер германского народа. Разве не были франки и германцы когда-то, во времена Карла Великого, единым народом? И разве Франция своей великой историей не заслужила место в новом, лучшем мире?

История повторяется, думали мы. Сто тридцать лет назад Наполеон тоже начал брать в свою великую армию не одних своих французов, а и австрийцев, пруссов, саксонцев, испанцев. Хороший солдат всегда носит в ранце маршальский жезл, военные подвиги во все времена были случаем поймать за хвост свою удачу. Ну а нам обещано полноправное гражданство в будущем Всеевропейском рейхе – и нашим семьям уже сейчас полагались привилегии, в сравнении со всеми прочими. Каждый из нас верил, что его не убьют и он вернется домой со славой и наградами. Ну а слова, что родные трусов, сдавшихся в плен, будут заключены в концлагерь, вызывали у нас лишь смех – кто же идет на войну, намереваясь сдаться врагу? Тем более что, как нам объявили, русские в плен нас брать и не будут.

Но история не повторится – надеялись мы. Проклятые русские, если бы не они, Франция владела бы Европой с тех самых времен – так говорили нам наши командиры. И добавляли тихо, когда рядом не было немцев – помните, что солдаты Наполеона топтали сапогами берлинские мостовые. Как знать, что будет здесь, когда мы станем сильны! Ведь сумели же тогда мы взять Москву, чего не удалось сейчас даже фюреру! Но если рейх всего за месяц разгромил великую Францию, как смеют какие-то русские сопротивляться второй год?

Четыре недели учебного лагеря. Я отнесся к этому философски – фельдфебели и сержанты любой страны отличаются крайней свирепостью по отношению к новобранцам. И не столь большая плата за военную науку – два выбитых зуба. Гораздо большее потрясение я испытал, обнаружив что половина моих товарищей – не добровольцы, вдохновленные идеей, а всякий неблагонадежный элемент и даже уголовники, выбравшие честный солдатский долг вместо концлагеря или тюрьмы! Я доложил об этом нашему кригс-комиссару (это особый чин, приставленный немцами, следить за нашим благомыслием). Наверное, я выбрал неудачный момент, когда герр комиссар был пьян – он лишь расхохотался мне в лицо, ответив: «Вы все равно все сдохнете. А что вы при этом думаете, мне плевать, потому что я сдохну вместе с вами».

Наш полк носил имя «Безансон», хотя формировался не в одноименном городе. А все три батальона отчего-то были названы именами французских вин – «Мюскадэ», «Травинэ», «Вуарэ». Мы были вооружены в основном нашим же оружием сорокового года, выданным, однако, с немецких складов, в противотанковой роте были хорошо знакомые нам двадцатипятимиллиметровые пушки, в артиллерийском дивизионе двенадцать скорострельных семидесятипятимиллиметровых, образца 1897, великолепно показавших себя еще в ту войну. Больше ли повезло тем из нас, кто говорил по-немецки (их зачисляли пополнением немецких частей)? С одной стороны, они гораздо лучше снабжались и вооружались – но с другой, там на них смотрели, как на людей второго сорта, всячески подчеркивая, что право быть гражданином рейха надо еще заслужить.

На фронт мы попали не сразу. Сначала было дикое место, именуемое Полесьем – густые леса и болота, не замерзающие даже зимой. В этих богом забытых и проклятых лесах мы должны были ловить русских партизан. Господи, мы не знали еще тогда, что это такое!

Самые отпетые корсиканские мафиозо перед этими партизанами просто дети из воскресной школы! Во-первых, партизан гораздо больше, они организованы по-военному, и очень неплохо вооружены и обучены, по боеспособности не уступая егерским частям. Как следствие этого, есть обширные территории, как правило, вдали от городов и железных дорог, где оккупационные власти вообще не рискуют появляться. Во-вторых, они пользуются полной поддержкой населения, а любой местный житель, сотрудничающий с немецкими властями, может заказывать себе гроб. Я видел случай, когда в целой деревне никто не хотел помочь нам, даже под угрозой расстрела – куда там закону «омерта». В отличие от мафии, озабоченной лишь сбором дани, партизаны выполняют на формально немецкой территории функции гражданской власти, и население считает их именно таковыми – законными представителями Москвы. В-третьих, опять же в отличие от мафии, стремящейся к некоему равновесию между ней и властями, здесь идет беспощадная война на истребление. О том, на чью сторону склоняется удача, можно судить по тому, что коменданты и прочее начальство боятся проявлять излишнее рвение, во избежание персональной мести со стороны партизан. И пытаются спихнуть эту грязную и опасную работу на нас, потому что «германский солдат не обязан вместо вас лезть под пули лесных бандитов».

Как мы воюем с партизанами? Очень просто. Они что-нибудь взорвут или кого-то убьют (что случается очень часто). Мы в ответ приходим в деревню (днем, не самоубийцы же мы, чтобы ехать через лес ночью) – ту, которая поближе к немецкому гарнизону. Отбираем человек десять, без различия пола и возраста (боеспособных мужчин там практически нет – все они в партизанах), и показательно расстреливаем. Затем идем по домам – даже в этих нищих поселениях есть что реквизировать. Например, зимнюю одежду и обувь – в шинелях холодно. По возвращении докладываем: уничтожено столько-то партизан, потерь нет. Получаем благодарность, идем спать.

И это страшно. Потому что у местного населения нет выбора – самый законопослушный имеет такой же шанс быть казненным, как партизан. И потому все, кто может держать оружие, уходят в лес, ну а оружия там навалом: ходят слухи, что Советы присылают целыми самолетами то, что захватили под Сталинградом. Мы расстреливаем невиновных, заведомо зная, что это никак не уменьшит число стреляющих в нас из леса, но увеличит их жажду мести. Чувствуя эту ненависть, направленную на нас, мы звереем, убивая иногда просто за косой взгляд. Мы убиваем мирных жителей, а партизаны убивают нас. Самое страшное – это постоянное напряжение. Никогда не знаешь, на чем ты можешь взорваться, откуда прилетит пуля, даже еда или питье могут быть отравлены. И при всем этом для немцев мы остаемся никак не равными им.

Отчего эти русские наконец не сдадутся? Почему это мы склонили головы перед превосходящей силой, а они не могут? Это просто глупо – не признавать своего поражения!

Когда нам приказали наконец отбыть на фронт, мы восприняли это даже с облегчением. Война казалась нам похожей на ту, прошлую: обжитые позиции, теплые блиндажи, и главное – знаешь, с какой стороны враг.

Навстречу нам все чаще попадались отступающие немецкие части. Бегущие, разбитые – есть много мелких деталей, по которым это сразу можно понять. Мы конечно слышали про то, что было под Сталинградом. Но совсем другое дело воочию увидеть бегущей армию, которая только что прошла по всей Европе, не зная поражений. Боевой дух заметно упал, кто-то стал вспоминать, как больше ста лет назад величайший и гениальнейший полководец Европы привел в эти русские снега величайшую и непобедимую армию – из шестисот пятидесяти тысяч человек которой живыми вернулись лишь тридцать.

Мы не успели закрепиться в каком-то селе, когда на нас обрушились русские. Сразу оказалось, что двадцатипятимиллиметровые пушки не пробивают броню их танков даже в упор. А еще у русских было что-то крупнокалиберное, одним попаданием разбивая любой подвал или блиндаж. Мы бежали по полю, утопая в грязи, а русские стреляли нам в спину, от полного истребления нас спасла лишь вовремя наступившая темнота, а также то, что русские, заняв село, дальше не пошли, только провожая нас огнем.

Когда мы под утро вышли к своим, не больше трехсот человек, все что осталось от полка «Безансон», то вместо благодарности были тотчас же окружены и разоружены немецкой полевой жандармерией. Затем какой-то толстый немец произнес речь – отчего вы, унтерменши, не сдохли, задержав русских еще на пару часов? Собственные шкуры вам дороже, чем рейх? Ничего, сейчас вас отучат себя любить.

«Пятисотые» штрафные батальоны вермахта. «Теперь ваша очередь сдохнуть», – сказал мне литовец из одного со мной отделения (еще там было трое немцев, трое румын, двое итальянцев). Мамалыжники кончаются – всех, кто Сталинградского котла избежал, сюда загнали, в пятисотые: плевать, что подданные другой страны. Румын в живых уже почти не осталось – теперь ваша очередь, лягушатники.

Литовец оказался перебежчиком от русских. Очень сокрушался, что сбежал всего за два дня до русского наступления, и за месяц до конца срока. Какого срока – так в русских штрафных частях только на три месяца, если жив остался, то уже не штрафник, назад в свою часть, так же если был ранен, или что-то геройское совершил. А у цивилизованных немцев, оказывается, бессрочно – если даже в бою совершишь подвиг, имеешь право написать прошение командиру, а он может и в сортир с ним сходить, но даже если и пошлет по инстанции, раньше чем через полгода ответа не будет, столько не живет тут никто – в общем, знал бы, остался бы в русской штрафной роте, срок тянуть.

Не будет никакой «единой Европы». Германии нужно лишь, чтобы мы сдохли тут все. Зачем? Сколько мужчин осталось во Франции после наполеоновских побед? И сколько останется в рейхе – после всех этих поражений? И чтобы удержать Европу в узде, необходимо изъять всех активных и неблагонадежных, чтобы осталось одно лишь стадо. Мы сдохнем тут все – и никто не скажет о нас ни единого слова, даже не вспомнит, чем бы ни окончилась эта война.

Несчастная Франция, что будет с ней?

Лазарев Михаил Петрович, подводная лодка «Воронеж».

Баренцево море, 21 января 1943 года

Год сорок третий – слава богу, из радиорубки докладывают, приняли сообщение Совинформбюро. И сразу, даже на мостике чувствуется: напряжение спало как по команде. Отбой боевой тревоги. Довольно с нас по временам прыгать – наш дом СССР, и точка!

На локаторе группа надводных целей – корабли Северного флота, ждут нас в установленной точке в заданное время. Старые знакомые, все те же «Куйбышев» с «Урицким», плавмастерская «Красный Горн» (на всякий случай), два тральщика и транспорт-плавбаза с боевыми отделениями для наших торпед.

Торпеды – это история отдельная. На основе наших сведений предкам удалось создать подобие немецкой Т-V, акустической самонаводящейся – это были стандартные ЭТ-80, на которых добавилось приборное оснащение, пока еще штучная работа, специально для нас, в весьма малом количестве, поэтому переделка их из учебных в боевые достигалась заменой «поплавка» на отсек с ТГА (тротил-гексоген-алюминий, раза в полтора сильнее, чем чистый тротил). Провели учебные стрельбы, и хорошо, что личный состав БЧ-3 опыт имел, успев еще в Северодвинске отстреляться торпедами этих времен с Щ-422, в то время как мы стояли в доке. Помня, что на войне много чего может случиться завтра, я настоял на предельной интенсивности учений, а также на переделке части наших торпед в боевые. И ведь как в воду глядел!

Два дня учений. Завтра ждали прибытие других подлодок, и учения уже совместные. И тут события завертелись в темпе вальса.

Штаб флота сообщил, что получено сообщение от траулера РТ-52, «Сом». Он атакован подводной лодкой и на дальнейшие вызовы не отвечает. Очевидный вывод: траулер потоплен; координаты – северо-восток Баренцева моря, недалеко от Новой Земли, у границы льдов. А вот это было уже очень серьезно!

1.Автор песни – Мила Кириевская.