Loe raamatut: «Источник света», lehekülg 5

Глава 3

Дневник не мог стать доказательством на суде, даже если бы суд состоялся. Настя ведь не сделала ни одной фотографии, она не знала имен людей, издевавшихся над ней, она только и могла, что записать рваные воспоминания о том жутком времени и дополнить их угнетающе подробными рисунками, доказывающими, как много сохранилось в ее памяти. Но правосудие не может позволить себе жалость, закону нужны улики. Адвокат насильников легко бы убедил всех, что несчастная девушка могла и придумать такое – особенно при том, что Настина психика серьезно пострадала, да и накануне преступления она перенесла стресс расставания.

Однако Николай Форсов и не собирался идти с этим в суд, ему нужно было самому понять, с чем он имеет дело. То, что Настя указала все подробности, в том числе и интимные, не доказывало, что она легко преодолела случившееся. Скорее, наоборот: она заставляла себя максимально подробно воссоздавать детали, чтобы выкинуть их из своей головы на бумагу, освободить память. Судя по тому, чем все закончилось, это не помогло.

Николай за свою жизнь видел слишком много, его нельзя было смутить человеческой жестокостью. Это не означало, что он не сочувствовал погибшей девушке – иначе он не взялся бы за ее дело. Но прямо сейчас он привычно отстранился от личности жертвы, значение имело только то, что произошло. Он строил схему преступления.

Первое и главное – такое проделали не первый раз. Настя запомнила, что опоил ее Борис Боя́ров, продюсер, работавший над съемками. Но сам бы он такое не провернул, он находился не на своей территории. Ему должен был помогать владелец закрытого коттеджного поселка, который подопечные Боярова не раз использовали для работы и отдыха. Причем, судя по постигшей Настю судьбе, отдых этот был специфическим.

Это вовсе не означало, что все гости коттеджа были в сговоре. Николай склонялся к мысли, что многие даже не догадывались о произошедшем с Настей. Там были другие актрисы, гримеры, техники, обслуживающий персонал… Да много кто! Заставить их всех молчать о преступлении невозможно, но можно сделать так, чтобы они ничего не увидели. Для этого Настю нужно было опоить и увести очень быстро, да еще обеспечить помещение, до которого не доберутся посторонние.

Все это не сделали бы ради одной девушки, и Настя запомнила, что зал, где над ней издевались, был оформлен специфически. Это была комната для изнасилований, которую никак больше не используешь. Николай сделал пометку на полях: «Как скрывают, как часто используют?» Если они создали целую комнату, она должна окупаться…

Вторым важным пунктом стал вопрос, за который Екатерина Токарева наверняка попыталась бы выцарапать ему глаза. Но обсуждать дело с ней Николай не собирался, а с собой должен был оставаться честным, и он записал: «Все ли были насильниками?»

С точки зрения жертвы любой, кто вступает с ней в связь без ее согласия, – насильник. Кем еще он может быть? Но по записям Николай уже видел, что откровенно издевались над Настей лишь некоторые из воспользовавшихся ею мужчин. Другие же, как она сама признавала, вели себя куда осторожней. Один даже заподозрил неладное и спросил, не нужна ли ей помощь. Но Настя была под воздействием наркотиков, она не сумела бы объяснить, что происходит. Возможно, она даже улыбалась – вряд ли она контролировала собственную реакцию. Она не была связана, на ней не было синяков. Некоторых мужчин могли жестоко обмануть, и они сделали то, что не сделали бы при иных обстоятельствах. А для организатора преступления это риск… Зачем на такое идти? Или ради денег, или ради инструментов шантажа. Банковские счета Боярова в любом случае следовало проверить, тут еще пригодятся те хакеры, с которыми тесно общается Гарик.

Настя была удивлена тем, что ее не убили, ей велели молчать – и отпустили. Николай же с горечью признавал, что это не было наивностью со стороны преступников. Они прекрасно знали, что никто ей не поверит. Они ничем не рисковали.

Как и следовало ожидать, правы оказались они: в полиции сперва отговаривали Настю писать заявление. Потом, когда она под давлением семьи настояла на расследовании, начали по-своему мстить. Девушку заставляли снова и снова повторять подробности произошедшего с ней кошмара, задавали каверзные вопросы. Они даже не скрывали, что Настя виновата сама: не нужно было туда идти и не нужно было пить! Согласилась? Вот и нечего теперь ныть!

Это не доказывало, что преступники подкупили полицию. Жестоко, чудовищно, но еще один факт, от которого нельзя отворачиваться. Те, к кому Настя обратилась за помощью, не знали эту девушку. Для них она была никем – очередной безымянной представительницей древнейшей профессии, решившей стрясти побольше денег с богатых и знаменитых. Такое случалось куда чаще, чем следовало бы – потому что не следовало вообще никогда.

Но в истории Насти был и еще один эпизод, самый страшный, демонстрировавший куда большую жестокость, чем бывает в таких ситуациях обычно. Жертве устроили очную ставку с преступниками, не со всеми, однако Бояров там был. Насте даже хватило мужества опознать их, стоя лицом к лицу, и это многое говорило о силе ее характера. Но вот после этого произошло то, что не случилось бы в нормальных обстоятельствах. Опознанные преступники не ушли, им просто велели спрятаться за ширмой, оставаясь в том же кабинете. Ну а Настю заставили в который раз пересказать подробности изнасилования, слушая, как хохочут и отвешивают издевательские комментарии за тонкой тканью ее мучители.

После этого она по-настоящему сломалась, Николай и по тексту видел. Она не хотела умирать, но считала, что другого пути просто нет: иначе ее страдания не прекратятся. Понимал он и то, почему эти записи повлияли на Лизу, давно уже мучавшуюся от чувства вины.

Не важно, заплатили полиции за это или нет. Кто-то должен был ответить. Поэтому личные беседы Николай начал не с продюсера и прочих гламурных персон, он направился в то самое отделение.

Встречу с начальником ему организовали быстро, да этого и следовало ожидать, учитывая, кто нанял профайлера. Илья Аза́рский, капитан полиции, ни разу не общался с Настей лично, он, скорее всего, даже не видел ее. Но в ту пору он уже руководил участком и должен был знать, что происходит на его территории.

Николай допускал, что теперь, когда началась проверка, Азарский заинтересуется этим делом всерьез и все-таки сольет паршивых овец в своих рядах – зачем ему такие? Но нет, профайлеру пары секунд хватило, чтобы понять: простым этот разговор не будет. Колючий взгляд прищуренных глаз, упрямо сжатая челюсть… Азарский настроился защищать «своих» любой ценой, и ему самому это наверняка кажется благородным.

Заискивать перед ним и изображать вежливость Николай не собирался. Он знал, что некоторые полицейские способны принести проблемы тем, кто им не нравится. Но знал он и то, что на него не посмеют лаять даже они, слишком уж давно он работает с правоохранительными органами, слишком много сделал.

– Анастасия Токарева, – бросил Николай, опускаясь в гостевое кресло. – Почему нет?

Даже если Азарский ожидал иного поведения, сориентировался он быстро:

– Потому что ничего там не было. Она пришла без медицинского освидетельствования, без каких-либо доказательств, десять раз душ перед этим приняла – якобы в стрессе. У нее не было ничего, кроме слов. С чем тут работать? Да если бы мы расследовали каждое преступление, которое шизики придумают, только этим бы и занимались!

– Она не была психически больна, это легко проверяется. Почему же ее слово значило так мало?

– Слушайте, мы говорим не о шестнадцатилетней девочке, которую какой-то извращенец зажал в парке, – поморщился Азарский. – Ко мне пришла откормленная, совершенно здоровая тридцатилетняя тетка, которая мямлила, что ею воспользовались. И не какой-то сантехник Вася, а очень богатые люди! Разве не очевидно, что ей нужно?

– Она просила денег?

– Да не успела просто! Но заявление мы у нее все-таки приняли, какие вообще вопросы?

– Такие: вы просто приняли заявление или провели проверку?

– А вот провели! – с вызовом заявил капитан. – Так что не нужно нас какими-то уродами выставлять! Хорошо еще, что люди, которых она обвиняла, адекватными оказались и согласились сотрудничать.

– Что именно вы сделали?

– Отправились на место преступления – на случай, если хотя бы там сохранилось подтверждение.

– Надо полагать, с доступом проблем не было, раз вы упомянули активное сотрудничество? Вы ведь понимаете, что это же означало зачистку места преступления?

– Не означало! – с необъяснимым торжеством объявил Азарский. – Потому что места преступления там не было!

Комнату, о которой говорила Настя, в коттеджном поселке попросту не нашли. Им позволили обойти все дома, заглянуть во все технические помещения, но там не было ничего даже отдаленно похожего на описанный девушкой «зал изнасилований».

Логично было предположить, что Настю на самом деле вывозили куда-то, но Николай помнил карту той местности. Вокруг поселка старый лес, да и потом, мужчины чередовались, они приходили и уходили. Куда? Не в лесную глушь ведь! К тому же, перевозка в таком случае – дополнительный риск.

Можно было предположить, что использовался какой-то транспорт, грузовик или дом на колесах, но Настя запомнила достаточно просторный зал. И все это было еще одной причиной, по которой жертве позволили уйти живой: преступники знали, что сорвавшиеся обвинения пойдут им на пользу, заставят полицию десять раз подумать, прежде чем снова соваться туда.

Все это не исключало, что зал там был, просто спрятан он оказался очень хорошо. Возможно, полиция и нашла бы его, если бы искала со всем рвением. Однако группа экспертов видела, что хозяева поселка пошли им навстречу, а жертва выглядит истеричкой-вымогательницей. Они не верили в то, что могут найти нечто важное, и это определило исход проверки.

– Мы даже этим не ограничились, – продолжил Азарский. – Хотя могли бы, где тут состав преступления? Но мы работать умеем! Мы опросили многих из людей, присутствовавших в те выходные в поселке.

– Всех?

– Всех-то зачем беспокоить? Выбрали из разных групп. Ту девицу либо не видели вообще, либо видели довольной жизнью. Никто не слышал криков о помощи! С чем нам работать?

– Допустим. Но что это была за клоунада с ширмой?

Вот тут Азарский, до этого смотревший на собеседника победителем, заметно смутился. Что ж… Его психологический портрет становился все более четким. Неплохой человек, на самом-то деле, просто считающий свое мнение единственно верным. Он изначально обозначил Настю как мошенницу и относился к ней соответствующе. Если бы он поверил, что она жертва, он с таким же рвением насел бы на ее обидчиков.

И он знал о той очной ставке… Уже знал, но вряд ли его предупредили об издевательствах над жертвой изначально.

– Да, это наш прокол, – наконец признал Азарский. – Перебор был…

– Дайте угадаю: к тому моменту девица так всех достала, что ее решили проучить?

– Были основания считать ее мошенницей… Слушайте, я это не поощряю, там всё провели, пока я в отпуске был. Те, кто это сделал, усвоили всё, что нужно.

– За такое не выговор полагается, а срок.

Тут Николай намеренно утрировал, ему было интересно посмотреть, как отреагирует Азарский. Капитан не сорвался, он держался за собственное упрямство, как за броню:

– Увольнять хороших оперов я за такое не буду, но, опять же – больше это не повторится.

– Токарева мертва. Вы все еще считаете ее мошенницей?

– Не считаю. Я знаю девок, которые так зарабатывают – и знаю, что к таким прыжкам они не склонны. Но я не верю, что ее изнасиловали. Не было доказательств, даже намеков на доказательства не было! Я думаю, что она была сумасшедшей. И ее мамаше, вместо того, чтобы под нас копать, следовало бы показать свою деточку врачам. А теперь что уже на нас все перекидывать?

– Действительно…

Николай услышал все, что хотел. Оправдывать действия полиции он не собирался, но видел, что как минимум руководство куплено не было. Азарский верил своим словам, он не пытался юлить. Он не жалел Настю, но относился к ней с искренним заблуждением. Нет, никакое это было не спонтанное изнасилование красивой женщины, а отработанное преступление…

А значит, то, чем занимается Николай сейчас, выходит за границы истории погибших сестер Токаревых. Люди, которые сотворили это с Настей, не просто остались безнаказанными. Они получили подтверждение того, что могут делать что угодно, и по своей воле уже не остановятся.

* * *

Валентина Шевис была больна. Только в ее случае речь шла не о состоянии, а о полноценной деятельности.

Даже Матвей понял это не сразу: женщина и правда была скрытной, когда речь заходила о ее проблемах, легко она делилась только радостью. Он и вовсе мог упустить подвох, как все остальные, если бы не знал, что представляет собой болезнь Хашимото. Повезло ему и в том, что Шевисы, как и многие люди старшего возраста, слабо разбирались в современных технологиях. Пользователями они были уверенными, а вот когда речь заходила об установке и настройке оборудования, тут же задействовали Максима.

Максим же изначально появился в их круге общения для работы над сайтом, за это ему платили. Но он, как и многие, не мог отказать, когда его о чем-то вежливо просила ровесница его матери. Жил бы подальше, получил бы достойную причину хотя бы иногда говорить «Нет». Но Максим обитал по соседству, так они и познакомились когда-то с Валентиной и Анатолием. Бодрые пенсионеры рассказали ему о бизнес-планах, программист, и раньше работавший на фрилансе, согласился помочь.

Благодаря этому теперь у Максима сохранились все логины и пароли от электронной почты, мессенджеров и облачных хранилищ, которыми пользовались погибшие. Правда, делиться всем этим с каким-то непонятным типом Максим, угрюмый и замкнутый, не хотел. Тут снова пригодилась Лина: она убедила программиста, что на наследство ее родителей незнакомец не покушается.

Тогда Максим расслабился, заулыбался, но чувствовалось, что на роль души компании он не претендует никогда и нигде. Молодой мужчина отлично разбирался в машинах, с людьми установить контакт ему было чуть сложнее. Матвей мгновенно определил: программисту очень хочется создать благоприятное впечатление, он просто не знает, как это сделать. Причем Максима не особо-то интересовало мнение профайлера, скорее, это была цель по умолчанию – нравиться людям. То, что дается труднее всего, и манит порой больше.

– Насколько хорошо вы были знакомы? – уточнил Матвей, наблюдая, как Максим раскладывает на столе устройства, принадлежавшие погибшим.

Программист прекрасно знал, что где хранится, он явно часто бывал в доме. Да он и не собирался отрицать это:

– Очень хорошо… Они меня звали, если что по компам нужно, ну или просто наладить… Толя и сам умел, но он все с женой возился, если ей к врачу или процедуры какие… Да и он в последнее время себя не очень хорошо чувствовал.

– Тоже чем-то болел?

– Точно не знаю, – пожал плечами Максим. – Но я и про Валю не все знаю… Так, что-то случайно подслушал, о чем-то догадался. Иногда привозил ей лекарства, если она просила, потому и знал. Думаю, даже так мне было известно больше, чем их детям…

Он произнес это вроде как спокойно, однако от Матвея не ускользнула перемена тона. Он посмотрел на Максима и обнаружил именно то, что и ожидал: недовольство.

– У Валентины и Анатолия были плохие отношения с детьми?

– С Линой нормальные, – поспешил уточнить Максим.

– А со старшими? Мне сказали, что они мало общались.

– Да и нет… Вы знаете, что такое пассивная агрессия?

– Наслышан, – сдержанно улыбнулся Матвей.

– Ну вот… Это она и была. Стоило им только встретиться, как те начинали упрекать родителей за то, что живут непонятно как, торгашеством занялись на старости лет… Это нормально вообще? Другие бы радовались, что родители с унылым видом в грядки не зарываются, а эти только и могли, что критиковать! Когда выяснилось, что Валя болеет, стало хуже. Дети ее убеждали, что это из-за работы, что она должна прекратить, губит и себя, и мужа… Ей становилось только сложнее. Она допускала, что они правы, она вредит себе и Толе, а остановиться все равно не могла, у нее ж эта работа главным смыслом жизни была!

Матвей сделал мысленную пометку расспросить об этом Лину. Максим готов был присутствовать и дальше, но в такой компании, вечно нависающей над плечом, не нуждался как раз профайлер. Сосед его намек все-таки распознал и покинул дом, оставляя за Матвеем возможность воссоздать историю по словам и голосовым сообщениям.

История, надо сказать, получалась любопытная.

Болезнь Хашимото Валентине действительно диагностировали в рамках обычного медицинского осмотра. Ничего приятного, конечно, кому лишняя болезнь нужна? Но и ничего особо страшного, Матвей легко назвал бы десятки куда более опасных заболеваний. Диагноз должен был внести в жизнь женщины разве что легкие неудобства, а вышло иначе.

Из-за того, что Шевисы поселились за городом, каждая поездка к врачу становилась событием на весь день. У Валентины на такое не было времени, да и не требовался ей каждый раз осмотр, поэтому львиная доля ее общения с медиками перешла в виртуальное пространство. Теперь Матвей видел, что некоторое время Валентина чувствовала себя прекрасно, а потом начались осложнения: слабость, сонливость, чередующаяся с бессонницей, тошнота, боль в суставах… Врач, которому она рассказала о происходящем, засомневался, связано ли это с болезнью Хашимото, и Матвей разделял его мнение.

А вот Валентина почему-то была непреклонна. Она скидывала врачу ссылки на статьи, где описывались похожие симптомы. Матвей сомневался, что одного этого было бы достаточно, чтобы она так уперлась, все-таки она была неглупой женщиной. Но врач таких тонкостей не знал, он злился все больше и однажды обвинил Валентину в старческом упрямстве. Отреагировала она предсказуемо: начала искать нового врача, который не превращал бы ее возраст в единственное возможное объяснение.

Тогда ей и посоветовали некого Юрия Михайловича Шуми́лина. Этого врача нашел на медицинском форуме Анатолий Шевис, и Матвею хотелось бы узнать, а кто навел на этот форум Анатолия, но спросить оказалось не у кого. Может, дети подсказали? Или кто из знакомых? Как бы то ни было, в интернете за пока еще неведомым Юрием Михайловичем тянулась слава спасителя тел в целом и щитовидных желез в частности.

Матвей уже видел, что минимум часть этих отзывов куплена. Не потому, что Шумилин этот плохой врач, просто слишком уж много хороших – и почти нет плохих, а те, что есть, на разгромные не тянут. Противоречит основам психологии: люди жалуются охотней, чем хвалят, хорошее чаще всего воспринимают как должное. Обычно безупречная репутация у врачей складывается только на страницах их клиник, туда попросту не пропускают ничего, кроме восторга. Но даже там отзывов не слишком много, Шумилин же мог опубликовать песни в свою славу отдельной книгой.

Валентина поверила добытому в интернете врачу. Юрий Михайлович взялся за дело со всем рвением, он назначил пациентке совершенно другие лекарства, засыпал биологически активными добавками и полностью перекроил распорядок ее дня, хотя никто его о таком не просил.

Тут велик был соблазн обвинить этого Шумилина в манипулировании пациенткой, которое и привело в итоге к ее смерти. Не сложилось: Матвей просмотрел большую часть его назначений и ничего по-настоящему опасного не нашел. Да, многовато лишнего, такое ощущение, что этому Шумилину производители витаминов приплачивали… Но это «лишнее» просто не имело отношения к болезни Валентины, хуже от такого набора стать не могло.

А хуже как раз становилось. Периоды улучшения наступали все реже и длились все меньше. Появлялись новые симптомы, возвращались старые. Валентина и правда была деятельным человеком, нацеленным на активную жизнь, тут ее подруга не ошиблась. Но болезнь похожа на воду, долго и упорно подтачивающую камень: рано или поздно она победит, потому что не отступает и не сдается.

Валентина очень устала, это прослеживалось в ее сообщениях. От болей, утомления, ограничений и старости, которая долго ее щадила, а тут вдруг накинулась в один миг. От беспомощности. От предчувствия смерти, лишающего самого желания строить планы…

Она мучилась от всего этого, однако больше сменить врача не пыталась. Она к тому моменту познакомилась с другими пациентами, якобы страдающими от болезни Хашимото, и те люди убеждали ее, что все в порядке, такое бывает. Это как раз Матвея насторожило. Да, был шанс, что у Валентины безобидный тиреоидит проявился вот так аномально. Так ведь в интернете же таких людей собралась толпа! И между собой эту толпу познакомил как раз Юрий Михайлович собственной персоной. Есть расхожая фраза о том, что у каждого врача свое кладбище. Но этот врач какой-то питомник зомби собрать умудрился!

Это не делало его виновным, но делало подозреваемым. Особенно при том, что в переписке Валентины с врачом, подругами и другими пациентами Матвей не нашел никаких указаний на подготовку к самоубийству. Им нужно было поговорить как можно скорее…

Матвей не сомневался, что беседа состоится, так или иначе. Либо Шумилин окажется не очень талантливым врачом, либо откровенным мошенником, без жалости сгубившим многих пациентов. Третьего варианта вроде как не было… И вместе с тем был.

Юрий Михайлович Шумилин просто исчез. Из интернета, разумеется, в реальной жизни его следов не было изначально. Никаких обновлений его деятельности не появлялось с тех пор, как умерла Валентина. Матвей попытался найти, где же практикует эндокринолог с таким именем, и не смог.

Похожая ситуация сложилась и с пациентами, которые «лично знали замечательного доктора». Нет, по их именам результаты как раз находились. Но результатов этих было очень много, а Матвей не знал ни городов проживания, ни возраста… да ничего! У кого-то были фотографии, однако такие, что для поиска не используешь. Попытки написать им в мессенджеры тоже ни к чему не привели: система показывала, что каждого из этих людей много дней не было в Сети.

Он мог бы продолжить сбор информации сам, но Матвей прекрасно понимал, что это отнимет неоправданно много времени, он без сомнений набрал номер Гарика.

– Ты сейчас на задании? – уточнил Матвей.

– Ага, – отозвался младший ученик. – Злой и гадкий Форсов поручил мне собрать слово «Вечность» из осколков зубов доброго самаритянина. Я тебе нужен?

– Нет.

– Ты позвонил, чтобы ударить по моей самооценке? – удивился Гарик.

– Мне нужен толковый хакер.

– Юдзи, что ли? Он скорее бестолковый!

– Любой, который выполнит работу быстро.

У Матвея были свои контакты среди тех, кто промышлял не самыми законными манипуляциями в компьютерном мире. Однако он признавал, что хакеры бывают разными, точно так же, как представители других профессий. И знакомые Гарика относились к лучшим – начиная с того самого Юдзи.

Трудность заключалась в том, что с Матвеем Юдзи общался редко и неохотно. Вероятнее всего, побаивался: ему почему-то казалось, что Матвея посылать нельзя, это Гарика можно и нужно. Поэтому с Гариком он говорил свободно, проще всего любое задание было передать через него. Особенно при том, что Гарик умел настаивать на своем, а попытки послать себя подальше воспринимал как дружеское напутствие.

– Организую все, что нужно, – пообещал Гарик, выслушав подробности. – Но давай услугу за услугу! Я подгоню тебе Юдзи, а ты взамен потискаешь старушку.

– Я надеюсь, это какая-то метафора?

– Нет, я прямолинеен, как прямая линейка. Видишь, у меня даже со сравнениями не очень, куда мне в метафоры? Короче, у меня есть очень нездоровая бабуля, которая в силу своего состояния не может выступить свидетелем по делу, но сойдет за улику. Мне нужно определить, издевались ли над ней, как именно, как долго.

– И что, рядом с тобой в такой ситуации нет ни одного врача, способного ее обследовать?

– Есть, но я ему не доверяю.

– Почему?

– Потому что он идиот, – доверительно сообщил Гарик. – У него на все один ответ: «Ей же дохренилион лет, у нее от одного взгляда синяки образуются, чего ж вы хотите!» Слушай, если дело дошло до Юдзи, у тебя там тупик, можешь позволить себе отвлечься. Я уже выяснил у Веры, на каком ты задании, ты не так уж далеко, за день обернешься.

Матвей не назвал бы собственное положение тупиком, но допускал, что пауза не повредит. По странному врачу и пациентам общедоступных данных больше нет. С Линой сейчас не поговоришь – она честно призналась, что у нее ребенок болеет, она приехать не может… Если только он к ней, тогда можно и побеседовать! Но ехать к Гарику оказалось ближе. К тому же Гарик может знать, чем таким занята сейчас Таиса… Пожалуй, неправильно было вспоминать о ней в таких обстоятельствах, но бегать от реальности Матвей не собирался.

– Задание Юдзи передавай немедленно, – велел он. – Я к тебе приеду. А заодно выясню, чем ты вообще занят, с учетом того, что Форсов поручил тебе помирить отца с сыном.

– Я и собирался! Но опять дошло до кусочков мозга на люстре… Короче, приезжай, тебе понравится!

* * *

Шутил Гарик практически всегда, когда не спал. Впрочем, одна из его бывших любовниц утверждала, что он и храпит как-то неоднозначно. Гарик считал это мелочной местью и принимать за правду не собирался.

Существует тип людей, которые за шутками прячут боль и травму, профайлер прекрасно знал об этом. Ему тоже приписывали такое, особенно в периоды рецидивов зависимости. Он не спорил, его вообще редко волновало постороннее мнение. Сам-то он знал, что шутит в основном потому, что вокруг и так переизбыток людей, относящихся ко всему слишком серьезно.

Но бывали в его жизни и исключения: такие вот дела, как нынешнее. Они давили на Гарика даже через его отстраненность от большинства людей, забирая то немногое, что оставалось от его веры в человечество. И в подобные дни держаться за иронию было проще, делать так, чтобы люди отворачивались от того, что происходит рядом с ними на самом деле. Иначе ведь не выжить…

А это дело получалось каким-то слишком уж тяжелым. Оно было страшным с того момента, когда Гарик обнаружил кровь и оголодавшую беспомощную женщину. Но тогда он еще имел право верить, что произошел конфликт из-за жадности, мести, что все не так однозначно… Не то чтобы это оправдывает убийства, просто делает ситуацию логичной – насколько это вообще возможно.

Но чем больше Гарик узнавал о покойном, тем тяжелее становилось на душе. Не потому, что Виталий Чарушин был плохим, а потому, что он был хорошим. По-настоящему хорошим – таких людей мало осталось. Умеющим жертвовать собой ради других, бескорыстным, готовым помочь. Его сын искренне принимал это за слабость, и в некотором смысле это было слабостью. Но когда человек жертвует только собой, не подставляя других, его сложно осуждать за это.

Гарик опросил всех знакомых Чарушина, до которых дотянулся, так что профиль получился более-менее толковый. Виталий не бедствовал лишь потому, что был умным и трудолюбивым человеком. Ему бы хоть немного подлости или наглости, построил бы звездную карьеру… А он не хотел. Пока была жива его жена, она хоть как-то защищала его от мира, не пытаясь изменить. Но когда ее не стало, добротой Виталия начали пользоваться все, кому не лень: от родственников, которые знают, у кого можно одолжить денег и потом не возвращать, до соседей, которым нужно что-нибудь перевезти, перенести или покрасить. Они видели, что вредят ему, отнимают свободное время, но все успокаивали себя мыслью о том, что он сам согласился. Виталий возмущался, только если окружающие совсем уж теряли чувство реальности. Такое случалось редко, он привык жить для других.

Было ли ему обидно? Скорее всего, да. Но он боялся расстроить людей, держал все в себе, глотал эту обиду – при всей ее жгучей горечи. Ну а потом у него диагностировали тяжелое онкологическое заболевание. Многие считали, что внезапно – такой хороший человек, за что ему это! Гарик же видел в случившемся некую закономерность, которую не мог объяснить.

Нельзя сказать, что диагноз научил Виталия заботиться о себе, этот человек оставался безотказным. Но болезнь все-таки помогла: у некоторых людей хватило совести не перегружать свои проблемы на того, кому осталось жить лет пять от силы. Да и потом, Виталий переехал к матери, растерял привычный круг общения, а новые соседи еще не разобрались в том, чего от него ожидать.

Так что за всю свою жизнь Виталий не нажил ни одного врага, который захотел бы так страшно отомстить ему, эту версию можно было исключать. Куда больше подходил грабеж: в доме не нашли ни копейки наличных, пропали украшения, принадлежавшие Надежде Геннадьевне, из сложной техники остался только старенький смартфон Чарушина. Но большой вопрос, украли это или Виталий сам все раздал, открыв в себе бессеребренника.

Гарик не привык рассуждать о том, кто какой участи заслуживает – занятие это неконструктивное, а порой даже уголовно наказуемое. Но Виталия Чарушина ему было искренне жаль. А для дела это плохо, отвлекает… И серьезно злит: профайлер понимал, что всё решилось бы очень быстро, если бы у Надежды Геннадьевны наступило бы хотя бы минутное прояснение. Она ведь была там, она все видела! Что, так сложно прошамкать имя убийцы сына?

Но чудеса случаются только в кино, лишь там эмоциональное потрясение могло повлиять на женщину, страдающую от тяжелой деменции. В реальности же Надежда Геннадьевна давно забыла и себя, и своего сына… И все равно она могла быть полезна. Гарик искренне верил в это, он настаивал на прибытии Матвея не из вредности.

Когда старший ученик Форсова приехал, Гарик без проблем обеспечил им обоим доступ в больницу. Врач, до этого подробно рассказавший профайлеру все свои мысли по поводу возраста, явно был оскорблен. Ему вроде как полагалось присутствовать на осмотре пациентки – у Матвея было образование, но не было диплома, с точки зрения закона он оставался простым посетителем. Однако медик решил устроить демонстрацию, он молча вышел из палаты, не понимая, что так даже лучше.

Матвей отнесся к заданию спокойно, он натянул резиновые перчатки и приступил к осмотру. Гарик опасался, что Надежда Геннадьевна опять поднимет ор, она такое уже делала, спровоцировать ее могло что угодно. Но Матвей каким-то непостижимым образом заставил пожилую женщину лежать смирно, хотя осмысленности в ее взгляде было не больше, чем у креветки.

– Отпечатки какие-нибудь нашли? – поинтересовался Матвей, не отрываясь от осмотра.

– Ага, тонну, только это все бесполезно, – отозвался Гарик, устроившийся на подоконнике. Окно в палате с душевно больной женщиной надежно запирали, но профайлер его давно вскрыл, он не собирался лишать себя свежего воздуха летом. Впрочем, так же легко он мог и закрыть окно, даже у него хватило совести не ломать замок. – У этого чувака там был проходной двор. Опрошенные соседи признавали, что заглядывали к нему то за одним, то за другим. Плюс там бывали врачи, иногда за бабулей присматривали, если ему нужно было отлучиться. Некоторые отпечатки удалось распознать, но незнакомых там куда больше.