После той ночи с Томми было ещё несколько таких же. Сладких, воздушных, романтичных. Ей было очень легко с ним. И он был такой страстный, так обнимал её и гладил. И у него оказались такие нежные руки, которые ласкали её там, где она хотела больше всего. И ласкали долго и бесконечно приятно.

Потом она подумала, что у него самый идеальный для неё член – и по форме, и по размеру. В первый раз один его вид возбудил её настолько, что казалось, что она с него вовсе не слезет. И он так плавно двигался внутри неё. Это был потрясающий секс. Возможно, лучший в её жизни.

В какой-то момент она уже начала думать, что он тот, на ком стоит остановиться. Ведь у него есть, по сути, всё, что она предполагала в своём суженном: умный, заботливый, добрый и умеет классно трахаться. Помимо того, что казалось ей всегда главным, был ещё факт того, что он очень милый и самодостаточный, что обычно редко сочетается в одном мужчине. И всё это было даже слишком хорошо, чтобы быть правдой, хоть и действительно являлось ей.

И зарабатывал он хорошо, причём на хорошей должности. Ей казалось сейчас, что намного лучше, когда мужчина работает не на себя, а в успешной компании с высоким окладом. Как-то у неё был бизнесмен, лет на 10 старше её. И она думала, что при её минимальных запросах, уж от такого ей не будет недостатка в деньгах, но оказалось, что всё совсем иначе – бизнесмен, хоть и был богат, но все деньги тратил на инвестиции в своей же бизнес, и на неё вообще ничего не оставалось. Думать, что за такого можно выйти замуж и вовсе не хотелось – хоть у него трижды выстрелит бизнес, а на семью он будет тратиться впритык, всё также вкладывая в дело. Зато вот если прогорит, то детей придётся растить исключительно ей. И ещё хорошо, если не придётся закрывать его долги… С того момента, она твёрдо уверилась в том, что муж должен быть наёмным работником.

Тут ей в голову пришла ещё мысль, что тот бывший бойфренд-бизнесмен страдал одной очень отвратительной чертой – он вообще не понимал её, то есть чего она хочет в данную минуту. Причем это проявлялось даже в такие моменты, когда она говорила чуть ли ни прямым текстом. И это просто поражало – было такое ощущение, что где-то настроен громоотвод, уводящий верные мысли от него. И, самое интересное, что с Томми было совершенно наоборот – он очень хорошо понимал, что она хочет. Это срабатывало до такой степени, что ей в голову пришла поразительная мысль, над которой бьются мыслители и философы всех времён. Вопрос «Чего хочет женщина?». И ответ на него своими поступками показал ей именно Томми: «Женщина хочет, чтобы её мужчина знал, чего она хочет». Такой поразительно простой ответ. Ведь женщина в идеале сама и этот вопрос решать не хочет, она хочет, чтобы кто-то решал это за неё, и самое главное, чтобы ей это понравилось. Понравилось и захотелось ещё, захотелось продолжить.

На этом потрясающем ответе зазвонил её телефон. Номер не определился, но у неё было непреодолимое желание ответить. Никогда такого не было, чтобы ей казалось, что этот звонок просто нельзя пропустить…

«Алло», – даже немного стесняясь, сказала она.

Это был Густав. Он говорил что-то не очень понятно, и что-то даже на каком-то другом языке, а потом язык словно сменился на другой и так несколько раз.

Мари мгновенно вспомнила его. Как ей хотелось быть с ним рядом, переспать, а потом обнимать, а потом ещё переспать и обнимать вечно, лишь бы она была рядом с ним. Те чувства проснулись вновь, и ей стало очень стыдно за то, что она вдруг непонятно с чего могла забыть про него, про свои мысли и желания о нём, желания его, забыть всё это, и даже забыть его имя. И весь этот стыд продолжался в течение тех пары минут, что он говорил. Так несуразно, непонятно что и непонятно, на каком языке. И всё же, это был он, Густав. Тот самый великолепный Густав, что спас её на той стоянке, когда она увидела мертвецов в крови.

Она пыталась спросить, что случилось, почему он не звонил три недели, почему пропадал столько времени, и когда они могут увидеться. Но все его ответы были на других языках: на испанском, арабском, итальянском, английском, французском и ещё каких-то языках, которые она даже не могла идентифицировать. При этом ей совершенно не казалось, что он разыгрывает её или дразнится, его голос был каким-то растерянным, при том, что ей казалось, что такой человек вообще не бывает в таком состоянии, в принципе, а не то чтобы ещё при этом звонить кому-то.

Мари сама не заметила, как связь прервалась. В груди у неё словно бушевали молнии: с одной стороны, появилась какая-то непонятная ей сила, придающая уверенность и способность думать наперёд, а с другой – новая тяжесть, которой не было раньше. Ведь это был тот самый человек, в которого она недавно так сильно влюбилась, и которого искала, и не смогла найти. Она вспомнила, как рылась в тот вечер в телефоне, потом в тетрадке, а затем поехала искать его дом, и решила, что всё ей причудилось. Но теперь было ясно, что это не так, и что весь мир вообще какой-то чересчур странный и сумасшедший.

Более того, ей стало стыдно, словно она предала его. Переспала с другим мужчиной, и переспала много раз, даже думала о замужестве, и о том, что кто-то может быть лучше его. Это волновало даже больше, чем целый ряд странностей и мистических несоответствий. Собственно, несоответствия она списала на счёт неведомой силы, которая проверяет её искренность к нему, её любовь и верность тому, что он должен быть рядом с ней. И теперь она будет тверда в своих намерениях.

Мари положила телефон на полку рядом с собой, а затем, вырвав из своей главной тетрадки листок, записала на нём телефон Густава. Учить его наизусть было бесполезно, она посчитала, что при такой ситуации точно забудет его. А вот если держать листок всё время в руках, то что-то может выйти. Что-то может выйти, если она твёрдо скажет Томми, что все эти ночи были ошибкой, и что ей нужен другой мужчина. Без глупых объяснений, без сомнений и недоговорок – коротко и прямо. Как только он появится.

И она стала ждать. Сидя на диване. На том самом, на котором они несколько раз начинали, несколько раз трахались и множество раз обнимались. С листочком в руках, тем самым, на котором в этот момент записан важнейший номер телефона в её жизни. И пусть номер снова испарится, та уверенность, что есть в ней сейчас, будет держаться до последнего.

Мари решила, что будет сидеть так, пока Томми не вернётся. Чтобы всё сказать ему сразу. Не тянуть, не передумывать, не колебаться. Эти мысли ходуном ходили в её голове. И чем больше они ходили, тем сложней становилось сконцентрироваться хоть на чём-то. Пока она не подумала о себе самой. Ведь она же не просто хоть бы кто – она красивая девушка, которая умеет себя подать, и подать так, чтобы это выглядело эффектно, а иногда и сногсшибательно. Ведь не просто же так такой человек как Густав ей заинтересовался. И пусть он не выходил на связь три недели, она, очевидно, ему интересна. Она, очевидно, заслуживает его, и он только лишний раз подтвердил это…

Мысли внутри начали образовываться более ясно, отчётливо и дальновидно. Ведь никаких обязательств она не давала. Никому. Она вольна делать, что ей хочется. Не говоря про то, что даже в случае, если бы и обязательства она давала, то и в этом случае, только она себе хозяин… Кто-то может считать, что имеет власть над ней, это она даже и не против. Но при этом решать будет она. И только она. И относиться к этому стоит соответствующим образом. Прежде всего, ей самой. Всё же ведь начинается именно с себя. Не даром кто-то давным-давно делал упор именно на это. Начинать надо с себя. А начало этого начала в том, чтобы правильно к себе же и относиться…

Кто угодно может считать её хоть своей любовницей, хоть своей женой, хоть своей собственностью. Но это он так считает. А она считает, что решает только она. И если кто-то вздумает упрекать её в чём-то, то следует этого кого-то и спрашивать, а с чего это он решил, что всё так, как он думает. С чего он решил, что решать ему, а не ей… Сильней тот, кто более независим. А независим более тот, кто решает свои проблемы, а не чужие.

Какие не свои проблемы она решала последние три недели? Никакие. Все решал Томми. Она только ходила на работу. При этом даже успела выторговать себе повышение по зарплате. Остальное дома, и вне его делал Томми. Все её проблемы решал он. По дому, по машине, по всему, на что она намекнула. За всё это время, она не решила ни одного чужого вопроса. Вопроса, который ей ничего не давал.

Мари почувствовала прилив силы. Она всё нарастала и нарастала с осознанием того, как надо думать, как надо себя вести, как вообще надо жить. Столько лет ей приходилось думать, что надо кому-то или чему-то угодить, когда настоящий ответ в том, чтобы угождали тебе, думая о себе. Это сложная формулировка постепенно создала общий фон в её сознании – все должны лишь быть рады, что делают для тебя что-то и должны делать это добровольно…

Она взяла с рядом стоящей тумбочки зеркальце и вгляделась в него. Затем улыбнулась и спросила: «Свет мой зеркальце скажи, да всю правду доложи. Кто на свете всех милее, всех румяней и белее?» Её отражение в зеркале тоже улыбалось, правда, немного другой, более сдержанной улыбкой и совсем другим выражением глаз: «Нет никого красивей тебя. И дорого заплатит тот, кто посмеет думать иначе».

Послышался звук открывающегося замка входной двери. Пришёл Томми. Вот самое время всё выяснить. Чтобы потом не было сомнений ни у кого. Чтобы потом не тратить на это время.

Он зашёл в комнату, держа в руках здоровенный букет с лилиями. Его глаза излучали радость и абсолютную искренность: «Я вот подумал, что лилии ещё тебе не дарил».

Мари сжимала в одной руке ту самую бумажку, где был записан номер Густава, при этом прекрасно понимая, что никакого номера там уже нет, а в другой – своё новое безупречное зеркальце. Сейчас у неё вообще не было сомнений, что просто так, как в обычной жизни обычных людей, у неё уже не будет. Теперь всё будет по-другому и, прежде всего так, как ей самой нужно. И сейчас, именно сейчас ей нужен был Томми. Потом, разумеется, и Густав. Но сейчас Томми. Просто нужен, потому что делает всё, как ей нравится. Добровольно. Сам. И единственное, что сейчас может заботить, так это то, чтоб он только был больше уверен в этом. А потом… Потом можно будет убить его, если понадобится. Нет, конечно, не самой. А намекнуть ему на необходимость сделать то, что убьёт его. Чтоб он сам отдал ей свою жизнь. Если станет ненужным, то хоть жизнь-то уж сможет отдать… Но это потом. Сейчас он нужен. И сейчас он должен знать, что это так.

«Ты любишь меня так же, как красивы эти цветы?» – улыбнувшись спросила Мари.

«Эти цветы не настолько красивы…» – не ожидая такого ответил Томми. Слово «любить» они ещё не говорили друг другу.

«Значит ещё больше любишь?»

«Да… Люблю.» – он с трудом выдавил из себя эти слова. Было видно, что такое ему очень сложно говорить, и не факт, что вообще когда-то приходилось.

«И я люблю тебя, Томми», – сказал Мари, прекрасно понимая, как эти слова будут звучать в его ушах, как он потом будет вспоминать их, и эту минуту, в тех случаях, когда у него появятся сомнения. Как он будет переубеждать себя, что она нужна ему, как никто другой. Как он будет привязывать свою судьбу к её, лишь бы только остаться рядом, чего бы ему это не стоило. Как он забудет о себе самом, и будет думать только о ней. Лишь потому, что в нужный момент он услышал от неё то, что хотел услышать, но считал, что это невозможно.

«Ты мой», – сказала Мари и потянула его к себе.

Ванес – Бёльверк – Кицунэ – Гунь Юэ

Ванес Вейне очень любил считать. Настолько любил, что не уделял другим важным вещам никакого времени. И сейчас он сидел за шахматами. С компьютером. Так оригинально играть с компьютером, который уж точно не может думать о чём-то другом. Возможно, по этой причине людям так сложно играть с ним. Потому что он не просто играет, а живёт в том мире, в котором ему приходится играть. Потому что для него нет других правил, кроме как играть и выигрывать… Но сейчас, разумеется, компьютер проигрывал Ванесу. Потому что для Ванеса не было жизни, кроме как считать. Мат был неизбежен через 18 ходов, и это станет за сегодня 109-й победой.

В этот момент он услышал взрыв. Где-то очень далеко. И настолько сильный, что такое могли и не услышать те, кто был рядом с эпицентром. Вражеского ферзя при этом снесло с доски взрывной волной, не тронув остальные фигуры. Именно к таким моментам и готовился Ванес. Он готовился, тренировался и был осторожен. Он ждал, когда кто-то из бессмертных допустит ошибку, станет слабым на время, и можно будет забрать его силу, его навыки, и частичку его бессмертия, а главное – его умение считать.

***

Когда взрыв услышал Бёльверк, он находился в своём чертоге. Восседал на троне, вспоминая былые подвиги. Для сладких стихотворных мыслей ему понадобилось выпить чуть меньше 10 грамм мёда. Того самого мёда, что он когда-то украл у великана Гуттунга.

В том мифе кроме него самого подробности никто не знал, и для того, чтобы обезопасить себя, Бёльверк придумал историю о том, что краденного мёда хватило на то, чтобы заполнить два здоровенных чана и один маленький котелок. Никто ж не будет пытаться украсть у него котелок – все захотят украсть чан, и ещё и будут думать, какой именно из них больше. А настоящий мёд поэзии вовсе не в них, он только в котелке, который прикован к стойке на постоянном огне, раскаляющем его докрасна.

Правда, и сумасшедших-то, действительно надеющихся украсть что-то у Бёльверка вряд ли бы нашлось. Видимо, как и таких, кто способен допустить такую ошибку, способную вызвать взрыв, слышимый во всём мире всеми бессмертными. Раньше на том месте, где прогремел взрыв, была вуаль тьмы, как чёрный туман, сквозь который невозможно было что-то увидеть. Но теперь он рассеялся, и Бёльверк увидел того, кто был охраняем так сильно полторы тысячи лет. А значит, слава нового мифа затмит все предыдущие.

***

Кицунэ сидела возле огромного чемодан-шкафа позапрошлого века, обвитого кожаными ремнями с разных сторон. Раньше на левой его двери висели платья, а на правой в 9 ящиках лежало всё, что к ним прилагается. Сейчас на обеих дверях красовались лишь маски. 999 масок настолько разных, что не было того момента в жизни, что нельзя было бы подобрать подходящую. Их нужно было уметь носить, и ни у кого это не получалось так, как у Кицунэ.

Видимо, по этой причине её покровитель не давал ей возможности иметь своё собственное лицо, ведь его некогда будет носить. Да и можно привыкнуть. Привыкнуть к правде, что не захочется потом врать. А ещё опасней привыкнуть к тому, что маски не нужны. Или что они не естественны. Такого допустить он не мог. Потому и не было своего лица у Кицунэ.

Взрыв, раздавшийся издалека, не был для неё сюрпризом. «Все когда-то ошибаются. И теряют своё лицо.» – сказала она. – «Иначе не было бы у меня столько масок…»

***

Не был взрыв сюрпризом и для Гунь Юэ. Только не маски для него были важны, а закат. Именно в закат он думал о самом важном, именно в закат он понимал самое важное, потому что именно закатом самое важное и заканчивается. Так думал Гунь Юэ про того, от кого произошёл этот взрыв, так думал он и про самого себя.

Десять тысяч раз он видел жизнь и смерть, десять тысяч раз он видел восход и закат. И за все десять тысяч раз только в одном он был уверен – живёт только то, что системно. Только сама система может жить.

Система зовётся «Дао», и его действие неисчерпаемо. Когда-то он задал себе целью решить давний вопрос «Как устроен мир?» И получил ответ на него: пустое и полное. Мы пользуемся самими предметами, и это полное. А чтобы ими пользоваться, нам нужна пустота в них. И так во всём в мире. И поняв это во всём мире, мир станет бесконечным.

Но Гунь Юэ надо было додумать, как это сможет понять весь мир. Как это объяснить всем, кто не знает правила Поднебесной, при том, что Поднебесная лишь девятая часть всего мира. Для этого ему нужна была ещё сила, сила другого бессмертного.

Казмер

«И так можно думать. Тебе явно никто не запретит», – сказал венгр. Рядом с ним на скамейке набережной реки Вислы сидела молодая колумбийка Саманта. Сейчас у неё было очень тяжело на душе, и мысли буквально мелькали вокруг добровольного ухода из жизни, той жизни, что уже слабо представляла для неё какую-то ценность.

«Да, теперь никто не запретит…» – ответила она.

«Хорошо, давай представим, что и последняя твоя задумка не удастся. Что она провалится прям в самом начале. Что тогда?»

«Это будет ужасно. Даже не говори…»

«Да, ужасно. Но что тогда?»

«Тогда… Я не знаю…»

«Чтоб было более понятно, можно отмотать чуть назад. До прошлого раза. Что ты думала перед тем, как у тебя не получилось?»

«Так у меня же получилось!»

«Вот видишь…» – Казмер развёл руками, будто подводя некий итог.

«Но это было тогда… Сейчас другое дело».

«Ну а в чём разница? Давай по порядку».

«Допустим Хорхе поставит другие условия. Самое простое, он может просто поднять процент…»

«Хорошо. Допустим так. Вот представили плохой вариант. Он поднял процент. Что ещё?»

«Ещё… Поставщик может запоздать и… задержатся сроки».

«Ок. Представили и это. Сроки задержались. Насколько в крайнем случае? На неделю?»

«Ну, где-то так. На неделю. Это, конечно, совсем вряд ли, но мало ли…» – Саманта закрыла голову руками и спряталась за ними.

«Давай дальше. Что ещё может быть там такого опасного?» – продолжал Казмер.

«Ещё… Ещё мне платить: у меня платёж по кредиту по зафрахтованному судну. Деньги есть, но мало ли что, они вдруг где-то понадобятся, и чем тогда платить?»

«А «мало ли что» это что например?»

«Да откуда ж я знаю?» – девушка уже слегка улыбнулась: «Оно ж и называется так: «мало ли что», потому что совсем не значит, что это может быть».

Казмер рассмеялся: «Нет-нет, подожди, вот это надо додумать как следует. У нас же тут проблем не хватает, давай уж придумаем подходящую!»

Саманта и вовсе повеселела, при том, что буквально пару минут назад, была готова разрыдаться. Затем глубоко вздохнула и сказала: «Да понимаю я, что всё это надуманное. Ты берёшь каждое возражение по отдельности и доводишь его до крайней точки. А стоит всё это разложить на составные части, начинаешь понимать, что это всё не так уж нестерпимо, как казалось до этого. Да, у всех бывают трудности. Но самое трудное-то – держать в голове всё это. Особенно, когда одна со всем этим… Кажется, что этот ворох проблем просто взорвётся в голове, если его сидеть так и варить, как в котле до точки кипения…»

«Куча дел-то есть?»

«Да… Ещё какая куча»

«Куча дел куда лучше, чем куча безделья… И уж явно лучше, чем куча дерьма».

Саманта рассмеялась и тут же задумалась, что в жизни ей так не хватало понимания, практически всё время, а ещё вот этой лёгкости, позитивной жизнерадостной лёгкости в восприятии. Ещё когда был жив её отец, ещё когда делами компании занимался он, ещё когда ей только надо было учиться. А теперь весь бизнес семьи на ней. И всё время, и решения стали исчисляться деньгами. И понимание уже стало чем-то не просто далёким, а невообразимым.

Теперь силы у неё были, и сейчас ей казалось совсем непонятным, с чего она вдруг так доверилась человеку, которого знает всего второй день. Всего второй день из трёх, когда ей понадобилось по делам перелететь Атлантический океан, чтобы очутиться в Варшаве, и за это время она успела обрести новые силы благодаря этому случайному знакомству. При этом она была более чем уверена, что всё сказанное останется между ей и этим человеком, и не выйдет никуда наружу. Та же самая уверенность, что заставила ей открыться сегодня утром, говорила, что так и должно быть, что так надо для чего-то бОльшего.

Они говорили ещё несколько часов, пока время не дошло до сумерек. Теперь она была полна сил. Теперь все сомнения, что раньше казались ей неприступными стенами, на проверку оказались лишь иллюзией, не способной даже на то, чтобы притормозить её развитие. Саманта не знала, как благодарить своего собеседника, оказавшегося способным не сорвать, а нежно снять с неё оковы беспомощности, но с виду он получил, что хотел. Ей было непонятно, что получил от этого он, но это было очевидным. Может, он был доволен самим своим даром понимать других людей. Может, тем, что у него нет таких проблем. А, может, тем, что смог помочь, и видит теперь радость. Это было неважно, важно то, что это устраивало обоих.

Когда Казмер сел в машину, у него уже начинала трещать голова. Это было, и правда, нелегко. Приятно, достаточно просто, но нелегко для него самого. Растаскивать чужие переживания, пусть и необоснованные, всегда отнимало много сил.

Но он сделал то, что требовал его бог. Через полгода эта девушка, разочарованная сейчас в мужчинах, встретит того, кто будет для неё сильно отличаться от всех других. А ещё через полтора года, они поженятся. Ещё через несколько лет этот мужчина станет президентом Перу. И, если этот мужчина будет счастлив, а с такой женщиной он точно будет счастлив, то он не начнёт новую войну с Эквадором, о которой мечтает в настоящий момент. Ту войну, которая не нужна Уицилопочтли, который устал от войн, как никто другой из богов. Сегодня Казмер сделал всё для того, чтобы через 10 лет между двумя южно-американскими государствами был мир. И сегодня он думал о том, что другая война похоже неизбежна.

То, что сказал ему недавно бог памяти не оставляло сомнений – грядёт неотвратимая перемена влияния среди богов, и некоторые из богов особенно жаждут этого. Учитывая тот взрыв, который Казмер услышал с утра, он понял, что это что-то уже началось. Один из самых сильных бессмертных допустил ошибку, и это тот, что получал свою силу от Тескатлипоки, единственного из богов, кто был способен прятать от других своих подопечных. В этом крылось и грандиозное преимущество – полная безопасность и гарантия неприкосновенности, но одновременно и недостаток – бессмертный считал себя уникальным, а потому не обретал опыта в противостоянии или защите от других таких же как он. Как бы то ни было, но теперь его обнаружили другие, и начали своего рода охоту.

Казмеру не нужна была чужая сила. Всё, что он получал, то было из своего собственного независимого развития, но, очевидно, что в стороне от этого остаться было нельзя. Это всё грани новой войны, а потому ему нужно было узнать, какое решение принял его покровитель.

Решение он узнавал из рун, доставая их охапкой из мешочка после определённой песни в их честь. Такую песню он пел и в тот момент, когда вернулся в свой номер в центре польской столицы. Он вошёл в комнату, заперся, умылся, посмотрел на свои руки и расслабил их, затем принял всю прозрачность воздуха, что окружал его, как форму своего духа, и стал лёгким, настолько лёгким, что всё его тело, казалось, плавно оторвётся от пола и взлетит как воздушный шарик. Руны любили лёгкость. Руны любили свою песню:

***

«Вы ждали меня, пока я учился быть один…

Вы ждали меня, пока я думал о себе…

Вы ждали меня, пока я ждал вас…

И дождались, когда я отпустил себя…

Как легки мои руны, которые никогда со мной…»

***

И тут увидел Казмер лицо его, лицо Густава. Его рыжие волосы, тонкие черты лица и очень спокойный мудрый взгляд, в котором таилось огромное знание человеческого бытия, верных решений и множества ошибок людей, вариаций и способов находить эти решения, и умения переживать всё это, абстрагируясь от действительности. Практически бесконечный объём размышлений, и всё внутри одного разума. Это и удивляло, и пугало одновременно.

В руке у венгра было 9 рун. Давно он не доставал сразу так много. Но тем легче было ему трактовать решение бога войны. Уицилопочтли приказывал ему похоронить вместе с Густавом всю его силу, чтобы ни один из богов не решался больше накапливать столько могущества в одном человеке.