Она слушала его дыхание в трубке. Тяжёлое измученное дыхание недобитого человека. Через пару секунд дыхание перестало быть слышным и прозвучал еле сдерживающийся мужской голос: «Прощай, Мари».

Густав

Выходя из магазина, Густав никак не ожидал, что на такой глухой для всех дороге и совершенно заброшенной стоянке за пару минут могла появиться ещё одна машина. Красный Фольксваген, тот самый, на котором ездила девушка, недавно испуганная хулиганами на стоянке, та самая, с которой он тогда не успел познакомиться. Это можно даже было расценить как иронию судьбы – он только что убил двоих некогда мешавших ему алкоголиков, и тут же появилась та, из-за которой он принял такое решение. Ну заодно и оценит.

Разумеется, она была в шоке, когда он подошёл к ней. Густав не старался скрываться от её взгляда или двигаться как-то особенно, он прекрасно знал, что тот неописуемый ужас, который только-только поглотил её сознание, также должен был и отключить все механизмы распознавания окружающей действительности. Как ни странно, но именно это мозг делает в первые мгновения произошедшего несчастья: глаза перестают не просто видеть, они перестают распознавать бОльшую часть предметов и оценивать перемещение других объектов вокруг, уши моментально глохнут – человек в первые секунды вообще не является полноценным человеком, он просто цепенеет, пытаясь расшифровать увиденное. Это типичное поведение не готового к такому человека, и, возможно, оно основывается ещё на детских защитных механизмах. Когда ребёнок видит нечто ужасное, то его мозг рисует картины таким образом, чтобы в будущем они вспоминались как ненастоящие: мультяшные, кукольные, восковые. Мозг делает всё необходимое для того, чтобы психика ещё растущего индивидуума сформировалась без изъянов и ошибок, чтобы изначально отстраиваемые механизмы работы с окружающей действительностью получились такими, какими они задумывались изначально.

Проблема в том, что когда человек вырастает, и снова попадает в такую ситуацию, у мозга уже отсутствует необходимость беречь какие-то отдельные механизмы, в результате чего он пытается отражать всё таким, каково оно есть. И во взрослом возрасте получается, что подобное человек теперь видит впервые, грубо говоря, без розовых очков, а то, что происходит с ним впервые, происходит неимоверно медленно, вследствие чего и наступает подобное оцепенение.

Он подошёл к ней чуть сбоку, и уже собирался как-то привлечь внимание, когда она сама повернулась и врезалась в него. Фразы для управления ей, уже были готовы, и, разумеется, она не смогла никак отказать, ведь всё её желание крутилось вокруг самого важного на тот момент – убраться оттуда подальше и побыстрей.

Пока ехали до его дома, Густав то и дело поглядывал в зеркало заднего вида. Он просчитывал все возможные пути на тот случай, если она на очередном повороте свернёт не за ним, и каждый раз думал, насколько сильно он мог вызвать у неё симпатии, когда она только увидела его на стоянке. Это самое главное, что имело значение на тот момент. У неё было шоковое состояние и необходимость убежать. Если рядом оказывается тот, кому можно доверять, то всё внимание приковывается к нему, появляется целенаправленное желание быть к нему ближе, так как сознание обязано искать точку опоры, кого-то, кто мог бы уберечь её от неизвестного страха, уберечь её жизнь.

Для этого нужны первые симпатии. Как он выглядел, что было в глазах, какое выражение лица было при этом. И чем дальше Густав размышлял, тем больше был уверен, что все черты в нём, увиденные тогда девушкой, вызывали в первую очередь безопасность. Это вообще поразительно в человеке – в первое время своего преступления почти каждый виноватый выглядит наиболее безобидным, даже если его застали прямо на месте преступления и с оружием в руках: на его лице, в его глазах будет отображаться бесконечная невиновность, искреннее дружелюбие к тому, кто его увидел в таком положении, и лишь сам факт наличия оружия, крови и убитого, будет перевешивать всё остальное, и то неоднозначно.

А вот стоит этому виновному уйти на некоторое расстояние, переодеться и подождать, и его невинный вид уже ничем не поразишь. Ведь на тот момент, когда он делал то, что делал, у него не было сомнений в собственной правоте. И именно правота даёт ему бесконечное обоснование любым действиям в отношении других, где нет уже места ни праву человека на жизнь, ни правовым установкам, ни вообще здравому смыслу цивилизованного человека.

Густав думал обо всё этом, прекрасно понимая, что такие вещи люди делают неосознанно, не то, что он. И потому его уверенный и непогрешимый вид перед девушкой, при нахождении рядом с трупами, был куда более убедительный, чем мог быть глупый взгляд новоиспечённого убийцы.

Она точно никуда не свернёт. Она точно знает, что рядом с ним её безопасность. И более того, он же красив. А как женщины любят вначале надеяться, что красота и надёжность живут за одно, ирландцу было прекрасно известно.

К тому моменту, как доехали до его дома, у него были заготовлены все необходимые фразы, которые если не сразу, то постепенно могли всплыть в голове новой знакомой. Первое, полиция. Люди в первые же минуты, начинают вспоминать, что хоть в каком-то виде, но закон всё равно существует, и уж на тяжкие преступления, особенно в людном месте, глаза закрывают редко. И, второе, его имя. Чем быстрее он его скажет, тем быстрее у неё улетучатся последние сомнения в его намерениях – не задумываясь о правдивости, люди никогда не предполагают, что именем кто-то обманет. Ведь имя есть личная собственность человека, которой он особенно дорожит, отождествляя её с собой, как с собственным разумом, самой способностью осознания своего «Я». И раз уж он «раскроет» это «Я», так и доверять ему следует более, нежели до этого.

И, когда она оказалась внутри его дома, он знал, что следует делать дальше. Чуть дотронуться до неё. Всё, что ей сейчас было нужно, это убрать с себя ощущение того, что она один на один с тем ужасом, что встретил её на стоянке, что она лицо к лицу с той смертью. Ей нужно было ощутить кого-то живого, кого-то, кто мог подтвердить ей, что она жива, цела и невредима. Для этого надо было лишь дотронуться до неё чуть-чуть, и он дотронулся до её руки чуть ниже плеч. Такое место, которое и не интимное совсем, но и не особо доступное. И тут она, конечно, сорвалась, упёрлась в его грудь головой и расплакалась. Всё напряжение, что было в ней до этого так просто растворилось в его объятиях. Люди неосознанно запоминают такие моменты, и потом начинают со временем безгранично доверять тем кто, как они предполагают, забрал у них этот демонический ужас из души.

А потом Густав начал рассказывать ей о себе, о том, что видел и делал, и, конечно, красной ниточкой проходило утверждение, как ей повезло в этот день встретить его, да ещё в такой тяжёлый момент её жизни.

И он рассказал ей о своей профессии, по сути означавшей спасение чужих совершенно незнакомых ему душ, которые были отвергнуты прежде всего самими собой. Конечно, он не рассказал, что родных этих больных он доводил до исступления, когда рассказывал о будущем его пациентов. И, что больше всего тогда удивляло, как по-разному люди воспринимают эту информацию: от долгого шока до полного безразличия. Насколько по-разному люди реагируют на одни и те же вещи, и насколько одинаково это можно использовать.

Он рассказывал ей о тех, кого спас, и молчал о тех, кого уничтожил. Ему очень нравилась сама способность подавать информацию. Это весьма оригинальная черта людей – верить тому, во что они хотят верить. Бывает, ты говоришь об одном и том же, но разными словами, и это вызывает у людей прямо противоположные реакции. Именно те реакции, которые ты ожидал получить. И когда обладаешь такой властью – способностью видеть ожидание человека, то невольно забываешь о том, что есть в жизни хоть какая-то моральная сторона чего бы то ни было. Ты просто управляешь человеком его же собственными руками, и делаешь это скрытно. Ведь никто не хочет признавать себя управляемым или зависимым от собственных убеждений, особенно, если они слабо подкреплены действительностью. Чем больше будешь раскрывать людям глаза и отворачивать их от заблуждений, тем сильней они будут сопротивляться и ненавидеть тебя. А стоит лишь пару раз намекнуть им, что они плывут по течению, и обратной дороги они уже не увидят. Как и не увидят самих себя. Они будут видеть лишь того, кто подаёт им ту информацию, которая соответствует их представлению о мире, и чем больше они получат такой информации, тем больше у них будет потребность в её закреплении. Такой вечный двигатель по самоуничтожению, и именно в такой двигатель люди вкладываются больше всего.

Мари слушала его и слышала только то, что хотела услышать. С ней даже не надо было утончённо работать. Густав вспомнил детскую игрушку, состоящую из некого коробка с отверстиями разных форм: квадратных, треугольных, шестиугольных, и предметов, предполагающих соответствующий вход для себя в этом коробе. Смысл игрушки был в том, чтобы ребёнок учился определять совместимость отверстий и предметов для них. Сейчас в душе Мари любое отверстие подходило для любого предмета. И такая абсурдность несколько забавляла ирландца.

За всё это время ей несколько раз пытались дозвониться и приходили какие-то сообщения на телефон, пока она не отключила звук. Разумеется, она сказала, что это лишь «знакомый» с удачно подвернувшимся словом «коллега», не подумав при этом, что по выходным коллеги вряд ли дозваниваются с такой неудержимостью, как это происходило с ней в тот день. И ещё больше она не подумала о том, какой нервной она становилась на те секунды, что отвлекали её от нового знакомого, на которого она пялилась, что было сил и еле скрывая исходящее от неё желание. Всё это заметил бы обычный человек – Густав же увидел куда дальше вглубь. Она просто от кого-то избавлялась, как это обычно делают люди, не желая связывать себя с чем-то лишним. И что самое главное в связи между всеми, так это именно отношение к этому «кому-то» как к «чему-то лишнему», как к тому, что просто мешает двигаться или сидеть, или, может быть, просто размышлять. Этот лишний человек становится бесполезным напоминаем о прошлом времени, в которое не хочется возвращаться. И как бы цинично это ни было по своей сути, это происходит повсеместно. И это сейчас демонстрировала Мари. Просто делала вид, что ближайшего прошлого нет, как и её связей с этим прошлым.

По всему её виду было видно, как тяжело ей всё же ехать домой, а не оставаться, хоть Густав и предложил это несколько раз. Сбросив ему на телефон от себя звонок, чтобы зафиксировать свой номер, Мари уехала. Как же она похожа на всех остальных. Как же все они похожи друг на друга. И иногда казалось, что они созваниваются, списываются друг с другом, делятся опытом до бесконечности. Лишь бы совершать одни и те же ошибки. Безусловно, человек самый умный на планете зверь. Но именно он же и в состоянии делать самые бесполезные и глупые ошибки. Ещё и фиксируя их своей массовостью.

Густав вспомнил тех людей, что слушал перед казнью во времена Кальвина в Швейцарии. Они часто твердили ему о своей правоте и о том, что попадут в рай как мученики, ведь их жертва будет во имя веры.

Их толкала к тому вера в понимании Аврелия Августина, который делил мир на град земной и град божий. Первый из них включал в себя греховные помыслы, исходящие от самого человека, наличие нарушения связи со святой Троицей и, разумеется, осознание тела как темницы души. Второй обращал внимание на то, что необходимо быть благодарным Христу за его жертву и помнить о всех видах зла при полной отстранённости от них. Проще говоря, учение лишь советовало не противиться смерти в таких случаях, что, разумеется, могло только успокоить верующего.

Густав умело парировал эти доводы просто приводя бытовые примеры из жизни с выводами о том, что никаких двух градов нет, а зло как таковое есть «несовершенство формы», присущее всем людям. Что в свою очередь говорит о том, что раз совершенен только Бог, то именно ему, а не человеку определять своё будущее. Стремления умирающих самостоятельно записать себя в мученики и тем самым отправить в рай лишь очередной показатель эгоистичных желаний человека с полным пониманием добровольного снятия с себя ответственности, что противоречит христианскому принципу высшей ответственности перед Богом. Густав тем самым ловко играл на дуализме личности как таковой: две основополагающие догмы христианства в том, что человек с одной стороны сотворён по образу и подобию Божию, а с другой – его природа греховна. Вместе это создавало ломку сознания, а в купе с развитием науки всё больше приводило вчерашнюю «ересь» в новое логично обоснованное открытие.

Свои рассуждения тогда ирландец просто приводил к умозаключению о христианском антропоцентризме – каждый человек уникален, не имеет себе подобных и должен оставить свой след в истории, то есть использовать своё данное Богом право выразиться. Это и будет означать понимание того, что ему заказан путь на небеса, а не в преисподнюю. Находясь в одном шаге от костра собеседники Густава никакого права выразиться уже не могли получить, а следовательно и страдания их напрасны. За 7 лет, проведённых им в Женеве ирландца так никто и не переспорил.

Густаву вспомнилось это так ярко из-за того, что сейчас людей это вообще не заботило. Не то что у кого-то были сильнее или слабее аргументы, а вообще всё это никому было не нужно. Картина мира давно изменилась, и теперь всем правила массовость.

Человечество очень долго шло в своём понимании к одному простому правилу оценки окружающей действительности: никакое знание теперь не есть знание в традиционном смысле, где «знать» – значит быть уверенным. Это раньше можно было любую необъяснимую вещь, явление или случай просто свалить на непостижимый промысел Божий. А теперь это было бесполезно. Теперь явления обрели очертания и были объяснимы, теперь осязаемая окружающая действительность была описана и осознана. Теперь самым непонятным во всём мире стал сам человек и то, что внутри него. И тем сильнее стала необходимость и неутолимая жажда уверенности в себе, за которой стали гоняться как за фениксом. Люди стали выражать себя со всех доступных им сторон, лишь бы это выражение было более ярким и весомым. Лишь бы окружающие подтверждали это. Лишь бы это было частью прошлого.

Тем самым в современном человеке родились три больших «Я»: самоидентичность, самоопределение и самопрезентация. Самоидентичность была необходима для того, чтобы осознавать себя как личность, у которой есть свои собственные любимые предметы, образ действий и мышления, а также область деятельности. Самоопределение относило человека к какой-то большой исторической группе, позволяя ему получить некую систему ценностей, иногда обрядов, позволяющих иметь свои «краски», цвета которых можно любить. Самопрезентация просто производила впечатление на окружающий мир, предоставляя подтверждения правильности своего выбора.

Теперь человек крутился вокруг всего этого. Теперь человек мог точно распознать в мире «себя» и кого-то «другого», и только так теперь люди относятся ко всему.

Густав вздохнул. Как-то это было легко. Как-то это было понятно. И в очередной раз, и теперь уже намного сильней, нежели раньше, стало интересно, где начало его собственной истории? Где первые моменты его жизни, продолжавшейся уже полторы тысячи лет? И почему он так отличается от всех остальных?

Последние несколько месяцев у него было всё меньше тяги к справедливости, когда он находил в людях изъяны, а потом показывал их им с неугодной для них стороны, тем самым получая свою силу. Эта сила питала его и со временем давала всё больше и больше силы, и теперь до такой степени, что у него получалось уже всё подряд.

Зазвонил телефон. Это была Мари: «Алё… Густав… Я дома».

Она была неинтересна. Красива, сексуальна, в каком-то роде умна. Но неинтересна. Всё те же стандартные девчачьи грехи. Ничего особенного. А сил у него сейчас достаточно. Кровь её просто ни к чему.

Пожелав ей приятных снов, он положил трубку и снова взглянул в сторону леса – там, в этой тьме его ответы. Не во всех этих людях. А во тьме. Только тьма содержит настоящие ответы. Только тьма может их хранить. И если есть тот, кто умеет говорить с ней, тот этот кто-то внутри тебя. Для этого надо закрыть глаза. Потому что только с закрытыми глазами человек способен уплатить непомерную цену, которую приходится платить за истину.

Соня

Она была молода. И красива. Молода и красива. Как любят люди совмещать эти два слова вместе, будто они не существуют по отдельности. А всё только от того, что так легче. А слово «легче» люди любят ещё больше.

Легче считать, что красота только в молодости, ведь иначе её надо беречь. Легче беречь правоту, чем беречь реальность. А быть правым для самого себя ещё легче. Никто ведь не заткнёт того умного, способного, опытного человека, который сидит внутри каждого. И особенно сложно его заткнуть, когда этих людей внутри двое.

Их зовут лень и эгоцентризм. Они правят большинством людей и всем миром. И большими, и малыми людьми. И большими, и малыми мирами. И стоит только кому-то потревожить их, как они начинают править ещё сильнее и ещё над бОльшим количеством людей и миров. И делают это на перегонки: «Нет, зачем это делать, можно потом», «ты же лучше знаешь, можно не проверять», «все эти специалисты ничего не понимают», «весь успех – это только везение», «что учись, что не учись, а это либо есть, либо нет». Люди хотят получать всё и сразу: делать сразу ремонт во всей квартире, а не кусочками, насколько сейчас хватает денег; учиться чему-то сразу и целиком, а не кусочками, насколько хватает сил и времени сейчас; получать деньги много и сразу, а не кусочками, насколько сейчас есть возможностей. Спроси у человека: «Как ты собираешься стать богатым?», и большинство ответит: «Я выиграю лотерею» или «Я унаследую». Большинство именно такое. И это большинство пытается убедить всех, что только так и возможно, что только такой и есть мир. Мир, где от тебя ничего не зависит. Потому что мир, в котором от тебя зависит хоть что-то, слишком тяжёл, слишком сильно заставляет выходить из себя, выходить на другой уровень. А человек так часто всеми силами избегает того, что тяжело.

Но начинается всё, конечно, с молодости. И той лёгкости, которая ей присуща. Эта лёгкость даёт бурю энергии, а энергию часто путают с силой. Ведь одно дело, когда ты хочешь и можешь чего-то достигнуть, в чём-то разобраться, что-то решить, и это будет успешно. И совсем другое, когда ты просто ощущаешь способность это сделать, хоть это и бешеная способность в купе с амбициями, самоуверенностью и расточительностью. Опыт заставляет людей экономить, думать заранее, считать. Молодость же бросается в бой, не глядя, разбрасываясь своими возможностями и ресурсами, и запыхавшись в итоге и проиграв, перекладывает причины поражения на невезение и чей-то коварный умысел.

Именно такой была Соня. Отец очень любил её, но, несмотря на свой опыт, регулярно баловал. Не сильно, но регулярно. Ведь о будущем он уже позаботился сам. Ей надо было только жить.

Густава она увидела на одном из совещаний. Уверенность. Состоятельность как человека, как профессионала, как мужчины. Его ум. Ум просто поражал: он словно издалека видел доводы своих оппонентов, их возможные ходы, и каждый раз с лёгкостью виртуоза парировал их и переводил всё в свою пользу. С его манерой последовательно и целеустремлённо переходить от малого к сути, от вопроса к решению не хотелось не то, что спорить. Хотелось восторгаться. Как и им самим.

А она была уверенна в себе. Как и всегда. Как и в тот момент, когда он обратил на неё внимание. И ничего не мешало ей сказать, кто её отец, и что она уже, хоть и молода, но уже не девочка; что она сама решает, с кем ей проводить время; что ей пора бы сделать окончательный выбор; что выбор уже близок; и что, самое главное, этот выбор будет делать лично она…

Они договорились погулять в парке. Было солнечно. И тепло. И Соне было тепло, особенно внутри. И вся она светилась в тот день. Летнее короткое платье с цветочками, длинные светлые волосы с кудрями и высокие шпильки. Она была уверена, что её красоте завидуют все.

«Вау, Соня! Ты прелестно выглядишь!» – Густав прекрасно знал, что таких комплиментов много не бывает – надо лишь менять манеру, интонацию, форму, но сущность этих слов вечна.

Она улыбнулась и даже забыла что-то ответить. Ей было просто приятно, что не какой-то очередной, а, наконец-то, нужный ей мужчина у неё в кармане. Соня много раз думала, как это происходит – подсаживание мужчины на крючок. И знала нескольких своих подруг, которые не будучи, как она, дочками миллионеров, думали прежде всего о деньгах, и о том, как их мужчина должен регулярно на них тратиться. Её подруги говорили о нескольких строгих правилах. Первое – мужчина должен быть вторым, то есть ведомым. Он должен предлагать планы времяпрепровождения, реализовывать эти планы, а девушка при этом будет просто это оценивать. Второе – мужчина по умолчанию виноват. То есть все его действия происходят не от его доброй воли, а от необходимости «исправиться» и «принести свои извинения». Этот пункт включал и искусственное притягивание действий мужчины под это состояние, проще говоря, девушка должна была придираться ко всему подряд. Третье – мужчина тратит на девушку не столько, сколько хочет, а сколько ей надо. Это пункт был достаточно широкий и мог включать в себя абсолютно любые траты, начиная с кофе и денег на телефон и заканчивая квартплатой и медицинской операцией родственника девушки. Четвертое – девушка демонстрирует свою полную независимость и ценность для всех окружающих. Иными словами, она никогда и ни за что никому не должна и делает, что ей вздумается. Под этот пункт обычно попадало и регулярное желание выпить. При всём при этом такие девушки обычно очень много пили, при этом, разумеется, дорогой алкоголь, причём разнородный. Начинаться всё могло с лёгкого Асти Мартини, а заканчиваться стариной Джеком Дэниэлсом. Учитывая, объёмы и регулярность, речь заходила об алкоголизме в разных стадиях. И в определённой степени оно и логично. Такой девушке не интересен был сам мужчина, а лишь его составные, прежде всего, деньги. В такой ситуации о каких-то чувствах говорить не приходится, но желание эйфории никто не отменял. А раз нет эйфории чувств, то можно найти эйфорию пьянства. Причем иногда это пьянство доходило до совершенно одиозных объёмов со всеми логичными последствиями в виде обрушения центральной нервной системы, уничтожения иммунитета и потери способности полноценной работы с собственной памятью.

Подруг у Сони было три, и каждая со своим персональным «рекордом». Первая кичилась тем, что у неё есть парень, который зарабатывает 150 тысяч, живёт на 30, а остальное тратит на неё. При этом чего-то общего между ними не было вообще. Какие-то обещания, какие-то слова благодарности. Всё, кроме самого важного. Кроме отношений. И, разумеется, наличие скрытого пренебрежения – этого парня она звала «лошком» и говорила, что очень удобно, когда такой есть рядом.

Вторая была просто довольна собой, насколько это было возможно. Прежде всего это выражалось перед окружающими. У неё были встречи на один-два раза, в результате которых она выпрашивала себе подарки (вишенкой на торте была инкрустированная бриллиантами золотая ручка от Гуччи), а потом просто не отвечала. Если у кого-то всё же получалось дозвониться, то она говорила, что девушка она свободная, вольная, и никто не в праве ей указывать, как жить. А за времяпрепровождение с ней надо платить. Главная её гордость была в том, что все эти успехи она успела насобирать за 2 года, а было ей сейчас всего 18.

Третья регулярно одевалась максимально сексуально и вызывающе. То есть в другом виде из дома она просто не выходила. Сексом она вовсе не против заниматься, главное, чтоб была подходящая цена. Перед сексом обычно происходили длинные тирады о том, что содержанка – это не проститутка, что вообще не стоить путать эти понятия, и о том, что с кем спать выбирает она сама. Просто за деньги. Это, конечно, не отменяет того, что секс у неё был не просто на первом свидании, а через 40 минут после знакомства. Самый дорогой минет в её исполнении стоил 120 тысяч. Этим рекордом она особенно гордилась, особенно перед подругами.

Разумеется, никто из них не был замужем. И более того, это даже несколько пугало их: в этом случае в каких-то моментах, нельзя будет действовать, как им угодно. Придётся что-то явно скрывать. А в случае проблем с деньгами у мужа, проблемы будут и у них. Всего этого не могло быть, когда они свободны, и им доступны все мужчины, каждый из которых, по их мнению, должен бороться за их внимание и расположение.

Первые три пункта управления мужчинами: ведомый, виноватый, богато-щедрый, – Соне были абсолютно не интересны. Но вот четвёртым она заразилась основательно, что переросло в скрытую форму алкоголизма. Периодически ей казалось, что это не так страшно, да и пьёт она немного, но проблема заключалась в том, что в какие-то моменты она уже просто не могла обойтись без этого, и её начинало трясти, возникала злоба, и заканчивалось это только с новой порцией виски. Соня любила крепкий алкоголь или близко к этому. В этом ключе выбор парка при прогулке с Густавом в определённом смысле был испытанием.

Но должен был быть именно парк. Это её подружки вечно выканючивали из своих ухажёров дорогие рестораны с шикарным видом на город, а иногда и прогулки на катере. Парк же был далёк от всего материального: природа, люди гуляют, говорят друг с другом, узнают друг друга. И кругом свежий воздух и какая-то лёгкость, которая присуща успешным людям. Прогулки на свежем воздухе в принципе прерогатива успешных людей – они могут себе позволить думать категориями чистых мыслей и здорового отношения к жизни, где можно смотреть на растущую зелень, на поющих птичек, на других таких же мирно отдыхающих людей, которым важно прежде всего внутреннее состояние полноценного человека, а не вычурность тех, кто пытается прикрыться своими деньгами и помпезностью дорогого заведения. Природа дорогой не бывает, она бывает только настоящей.

Парк был на северо-западе столицы, недалеко от жилого небоскрёба, где она жила. Владимир Аркадьевич, её отец, жил на том же этаже, в соседней квартире, причём им всё было выкуплено так, что других квартир на этаже не было совсем.

Сначала Соня решилась рассказать о себе. Это было не совсем легко, особенно учитывая, что во всех рекомендациях её подруг, это было с точностью до наоборот – сначала надо было узнать, на что тянет собеседник, и только потом, в соответствии с этим и только так, рассказывать о себе. Если начинать с себя, то можно было не угадать, что подходит или нет ухажёру, и на что стоит делать упор. Вообще эта тактика, видимо, была взята из манеры гадалок и псевдо-экстрасенсов находить общий язык и ступать на одну волну со своим клиентом – они всеми силами задавали кучу наводящих вопросов и по ним строили более расплывчатые собственные ответы. Таким образом «экстрасенс» говорил правильные слова и по сути договаривал очевидное и ожидаемое. В фундаментальных науках нечто подобное можно было назвать «сеткой метода», при которой анализ сущностей происходил посредством строго определённого охвата – чтобы ни лишнее не влезло, ни недостающее не отвалилось.

Соня училась ещё не так долго, но весьма упорно. Искусству, архитектуре и всему, что было около того. Чтобы понимать, как красиво выглядят вещи, как удобно их ставить друг с другом, как одни вещи подходят к другим, как цвета изменяют трёхмерные параметры вещей, и как все эти вещи в разной степени могут менять человека, который имеет с ними дело. Ей очень нравилось, что окружающая действительность воздействует на человека в определённую сторону при том, что когда-то именно человек её и создал. Единственное, о чём она не сказала, так это о том, что все эти знания со временем начинали улетучиваться из её памяти – несмотря на молодой возраст, ей случалось уже замечать, как казалось бы базовые вещи словно растворяются в её памяти.

И где-то в этот момент она стала понимать, что чего-то не хватает в её организме. Чего-то, что заполняло его с недавних пор уже каждый день. В голове стало немного мутновато, и вроде даже она начала болеть. Руки не сказать, что затряслись, но ощущение было именно таким. Дышать стало немного тяжело. И сильно пересохло во рту. Особенно поражало, что ещё пару минут назад это не волновало её так сильно – самочувствие было немного похожее, но совсем не с той интенсивностью.

Алкоголь. Не хватало всего лишь алкоголя в крови. Хотя бы немного. Чтобы не было ни тремора, ни нервозности. Чтоб не было духоты в груди. Она обещала себе сегодня, что ни до, ни во время свидания ничего не будет пить, но с другой стороны, состояние уже стало таким, что сказанное сейчас Густавом вообще не задерживалось у неё в голове. Она даже не смогла бы хоть в общих чертах воспроизвести последние несколько минут их разговора – с того момента, как он начал рассказывать о себе. А ведь она так сильно этого ждала сегодня. Ей так хотелось услышать что-то от него, его собственного. Не того Густава, которого она видела на совещании, а того внутреннего, видимо, очень доброго и искреннего Густава, которого она мечтала себе в мужья. И когда наконец настал этот момент, весь её свободный разум занял зелёный бог алкоголизма, который только и делал теперь, что проигрывал в голове комбинации того, где поблизости можно выпить; или если выпить не здесь, то через сколько времени она будет дома; или позвонить водителю и попросить его подъехать, так как в бардачке на заднем сиденье лежала бутылка Джим Бим с вишнёвым привкусом.

«Постой…» – сказала Соня. – «У меня что-то голова кружится».

Ирландец взял её под руку и, доведя до ближайшей лавочки, присел рядом: «Что с тобой? Где-то болит?»

Разумеется, ничего у неё не болело. Хоть это и была очевидная болезнь. Как много людей в мире утверждают, что алкоголь не является не то что болезнью, а вообще чем-то вредным для здоровья. Стоит начать только такой разговор в Кракожии, и тебе тут же припоминают и каких-то важных исторических деятелей, и свору неведомых традиций, и даже отдельные громкие фразы из учебников истории, где кто-то в древности упоминал о неспособности этого государства жить без «пития». Про то, какие морозы бывают зимой и говорить не приходится – тут без такого «спасения» никак не обойтись. И все эти доказательства ни разу не упоминали о том, что существуют они чуть ли ни в каждой стране, с любой историей, климатом и традициями. И что зависят они только от тех, кто эти доказательства приводит. Просто одно дело пытаться защитить себя, тем самым оказываясь весьма ничтожным к своим слабостям, и совсем другое, как это выглядит в купе с чем-то великим, национальным или и вовсе непостижимым для человеческого разума.