Loe raamatut: «Придуманный мир»
От автора
Взглянем на окружающий нас мир шире и по-другому, ведь мы – часть его. Мы не одни на планете, тем более – во Вселенной. В природе нет ни одного предмета, изготовленного в единственном числе. В природе всё взаимосвязано, всё в движении.
В основе человеческой жизни должны стать любовь, доброта, терпимость, юмор и философское восприятие действительности. Вечный двигатель, который пытаются изобрести учёные, – это и есть вечная борьба добра со злом. Проходя земной путь, постарайся накопить как можно больше добра, тепла и чистоты души своей, чтобы лучше чувствовали себя окружающие тебя люди.
Это очень важно для всех. Важно, чтобы все мысли и действия твои были направлены на позитив, на созидание, без ущерба окружающей среде и людям.
Рассказы
Отец
В тридцать три года он был неизлечимо болен. Об этом знали все близкие.
Он тоже знал, но никак не мог поверить в то, что очень скоро оставит жену, родителей и детей – и уйдёт в вечность.
Как-то мартовской ночью 1961 года от Рождества Христова, мучаясь от бессонницы, он молча смотрел из окна своей деревянной избы, которую три года назад сам и поставил в лесопункте, вместе с мужиками.
Улица хорошо просматривалась, освещаемая ночной луной в сопровождении Полярной звезды и мириадами других звёзд, осыпавших небосвод.
Вдруг он увидел стаю волков, уверенно идущих по посёлку, – друг за другом, а впереди шёл вожак, белый волк.
Он воскликнул: "Волки!" Восторг, ужас, прилив волны чувств, жизни, плеснувшей через край, ему не с кем было разделить. И он, тяжело дыша, бросился к спящему сыну Вовке: "Вовка, Вовка! Чего спишь, вставай, посмотри – по посёлку идут волки, а впереди них белый волк, должно быть – их вожак!"
Сын его, Вовка, пяти лет от роду, спал глубоким сном и был где-то далеко, и не хотел просыпаться. Тогда отец схватил его, спящего, прижал к себе и метнулся к окну, смахнув в сторону мешавшую оконную занавеску.
"Вовка, проснись, смотри – вот они идут, хищники, как у себя дома в лесу, и ничего не боятся!"
И сонный Вовка проснулся от шума. Волков он так и не увидел, а увидел своего отца, обхватил его за шею обеими руками, прижался к его груди и снова заснул.
А утром Вовка проснулся под плач мамы, братика и сестры – и узнал, что их отец умер, оставив их одних…
Март 2008 г.
Характер вологодского мужика
Про моего деда Ивана мне рассказывали, что он был спокойный, добродушный мужик, высокий, с красивыми правильными крупными чертами лица. Был он не многословен – скорее, молчалив.
В 1942-м году шла война…
На войну призвали четверых его родных братьев. А сам он пока продолжал работать председателем колхоза и воспитывать, с женой Надеждой Гавриловной, своих четверых детей: Нину, Николая, Анюту и Владимира.
Однажды на колхозном собрании (это было зимой 1942-го года) он снял с себя полушубок и отдал его своему заместителю, сказав ему: "Вместе с этим полушубком я отдаю тебе и колхоз со всеми делами – и сейчас ты в ответе и за людей, и за дела".
Было тогда деду Ивану 37 лет.
После колхозного собрания он поужинал дома. Попрощался с женой и детьми и пешком ушёл в районный центр. Это недалеко, всего в двадцати километрах от его родной деревни.
В военкомате его выслушали, с его доводами, наконец, согласились и направили добровольцем на фронт, вместе с другими земляками.
Когда я был маленьким и рос именно в этой деревне, из которой мой дед Иван ушёл на войну, многие мне рассказывали такой случай из его фронтовой жизни.
Где-то под Смоленском шли тяжёлые бои. Дед Иван командовал артиллерийским расчетом, был уже в небольшом офицерском звании.
Однажды он, с разрешения старших командиров, отлучился на ночь в деревню, которая была неподалеку от их воинской части. Он каким-то образом узнал, что там проживает один старик, с точно такой же редкой фамилией, как и у него.
Этого старика и решил проведать Иван и поговорить с ним.
Дед этот кое-что помнил о родных местах, и разговор их затянулся до глубокой ночи. Они немного выпили и решили отдохнуть.
Прилёг Иван на пару часиков, чтобы сильно не утомлять деда и поутру вернуться к своим. Но, видимо, измотанный бессонными фронтовыми ночами, сразу же крепко заснул.
Ночью послышался какой-то странный нарастающий гул. Дед тормошил спящего Ивана и говорил ему: "Слышь ты, Иван, – беги к своим, "Тигры" идут!". Полусонный Иван выбежал на улицу в кальсонах и белой рубашке и во всю мочь побежал к своим, забыв попрощаться с дедом.
Навстречу ему на огромной скорости приближался наш танк "Т-34", а его преследовал танк большего размера и со свастикой.
Водитель "Т-34" пожалел обезумевшего мужика и свернул на обочину, продолжив движение. Иван тоже продолжил движение – прямо к фашистскому танку – и махал ему руками, словно говоря: "Давай, иди сюда!"
Танк остановился в нескольких метрах от него. Фашисты в танке, видимо, приняли Ивана за своего. Открылся верхний люк башни, и оттуда высунулся немец.
Иван помахал ему рукой и, с разбегу запрыгнув на гусеницу танка, забрался на корпус, стукнул немца по голове и проник вслед за ним в корпус танка.
Говорят, что он там быстренько всем "гансам" настучал по шлемам и двинулся к своим, управляя танком.
Остальные немцы, видимо, не понимали, что происходит, их танки прекратили движение, затаившись внизу небольшого оврага.
Вскоре Иван прибыл в немецком танке к своему расчету, который прямым попаданием "раздел" левый трак гусениц танка и вновь оглушил начавших приходить в себя сидевших в танке немцев, разозлив ещё больше Ивана.
Иван открыл люк, погрозил своим товарищам кулаком и крикнул, что было мочи, чтобы прекратили стрельбу по своим. Наблюдая в бинокль, свои узнали Ивана и поспешили к нему на помощь…
Ивану, моему деду, дали за это орден Боевого Красного Знамени.
Домой дед Иван так и не вернулся Он погиб 1 февраля 1945 года на территории западной Польши, почти рядом с границей Германии. Погибли на фронте и три его родных брата. Могилу деда Ивана не смогли найти ни сын его Владимир Иванович, ни я, когда несколько раз ездил в Польшу в 90-е годы.
Мне сейчас 54 года, но я всё ещё чувствую себя молодым. Знаете, мне кажется, что моего деда и искать не надо.
Мне кажется, что он во мне сидит. Если меня сильно "достанут" и несправедливо обидят, то я смогу оторвать башню любому "Тигру" или столкнуть лбами два каких-нибудь недоделанных небоскрёба.
Лучше не сердите вологодского мужика. И пусть он занимается своим делом, растит своих детей и внуков и занимается летом на своем огороде или даче.
Ведь он – настоящий мужик, он даже муху не тронет. Если, конечно, она ему не мешает.
Мой сын Иван внешне и внутренне очень похож на моего деда Ивана, но он ещё слишком молод, ему всего 23 года, и он не знает о своих внутренних возможностях. Я за ним наблюдаю.
А я похож, судя по фотографиям – как две капли воды, – на своего прадеда, который погиб, сражаясь в армии Колчака. Кадровый военный, он был верен присяге и был близок к Колчаку, и погиб в гражданскую войну.
Такого с нами больше не будет. Мы не будем уничтожать друг друга. И поумнеем вскоре так, что поразим весь мир своим пониманием земной жизни.
В жизни ведь всегда есть место подвигу. Живите и не ищите подвига. Искать подвиг – это всё равно, что искать приключений на свою голову. Он, подвиг, сам найдёт вас. И, главное, – в решающую минуту не окажитесь трусом, подонком и предателем. Я вас умоляю.
2008 г.
За сеном
Зима выдалась на редкость суровой в тех краях. Ей предшествовали жаркое лето и красивая осень – раскрашенная во все возможные цвета и оттенки красок листва и обилие красной рябины.
Зимой в колхозе имени Фрунзе, на востоке области, с кормами дела обстояли совсем плохо.
Степан – бригадир Теребаевской бригады, вдвоём с убогим мужичонкой Митькой, обычным колхозником, на двух подводах, отправились за сеном для коров колхозной фермы. У летовища в пойме реки Кипшеньги они разворошили ждавший их с лета стог сена и грузили его на сани.
Здоровенный, работящий Сорокадвухлетний мужик Степан кидал сено, словно играя деревянными вилами-треногами, сделанными из черёмухи. Митька принимал охапки сена на возу в санях и утаптывал его. Он был весь " в мыле" и едва успевал за Степаном.
Когда была загружена первая подвода, Степан объявил перекур. Он ловко смастерил из обрывка районной газеты "Никольский коммунар" и щепотки махорки из кисета две самокрутки-цигарки, которые в народе называли "козьи ножки". Одну протянул Митьке, вторую взял себе.
Курили молча. Митька кашлял и суетился. Степан курил и думал о чём-то своём. После перекура загрузили сеном вторую подводу.
Гружённые двумя добротными возами, поехали в обратный путь, домой, на ферму к колхозным коровам.
Полозья саней скользили по снегу, по пологому склону к речке Кипшеньге; казалось, гружённые сеном сани сами толкали колхозных лошадей, порядком исхудавших за зиму на скудных харчах.
Доехали до реки, минуя деревню Подол, и стали подниматься в гору. На середине горы (вернее – очень крутого холма), ведущей к колхозной ферме, которая виднелась в трёхстах метрах от них, лошади встали.
Степан хлестал их вожжами, ругал матом. Лошади с трудом делали несколько шагов и останавливались, изо всех сил удерживая воз с санями, которые тянули их под гору к реке.
Степан позвал Митьку к себе. Объяснил, что сначала надо вытащить в гору один воз, потом второй. Митька держал вожжи. Степан бил лошадь кнутом, ругая матом её, колхоз и районные власти заодно с областными – ругал матом всё и всех. При этом он изо всех сил, упираясь ногами, руками и плечом, толкал сани, помогая колхозным лошадям… С передышками они всё же дотащили оба воза до фермы.
А через неделю за Степаном приехали из районного НКВД, арестовали его и увезли.
Увезли "на десять лет без права переписки" за то, что ругал колхозных лошадей, колхозное, районное и областное начальство, советскую власть.
Сделали это по рапорту секретаря партийной ячейки, который был написан со слов главного и единственного свидетеля – Митьки.
Степан отсидел-отработал в лагере, где-то в Сибири, пять лет. Потом был мобилизован в дивизию Рокоссовского, воевал с фашистами до самой Победы.
И в 1945 году, поздней осенью, в звании майора Советской Армии, весь в орденах и медалях, седой, как лунь, вернулся домой, в родной колхоз. К жене, так долго ждавшей его, и к неузнаваемо подросшим детям.
В деревне он узнал о том, что Митька в 1942 году был мобилизован на фронт и погиб где-то под Курском.
8 мая 2010 г.
Нина Ивановна, Григорий и Вовка
Вовке было шесть с половиной лет, и он собирался первого сентября идти в школу, в первый класс. Жил он с мамой – Ниной Ивановной, братом Анатолием и сестрой Валентиной в посёлке лесорубов, носившем весёлое название Молодёжный.
Отец его умер полгода назад. Вовка его хорошо помнил и очень жалел, и в смерть его не верил. Ему казалось, что отец уехал с мужиками рубить лес на отдалённую делянку и, закончив работу, вернётся из командировки…
Все буквы Вовка уже давно выучил. Научился и писать их прописью. Рано утром мать уезжала на работу в лес – рубить сучки, а в зимнее время – отгребать лопатой снег от ёлок, которые спиливали мужики. С вечера она оставляла Вовке в тетради несколько букв, больших и маленьких, и просила его написать точно так же, как она, несколько строчек.
День без мамы казался вечностью, и Вовка старался изо всех сил, выводил буквы пером с фиолетовыми чернилами, которые были в стеклянной чернильнице. А вечером уставшая мама проверяла его писанину и ставила ему оценку. И тут же давала новое задание на следующий день.
Так они играли "в школу". И все буквы уже были пройдены, писать он умел и даже читал, но по слогам. В одной из детских книжек он прочитал, правда, с помощью мамы, и выучил коротенькое стихотворение и часто, где надо и не надо, произносил его вслух:
Дайте мне винтовку,
Я поеду в бой.
Никто меня не тронет —
Я маленький герой.
Глядя на Вовку, взрослые улыбались и хвалили его маму, Нину Ивановну. Но Вовка на них не обижался.
Шёл август 1961 года.
В посёлке Молодёжном проводились работы по электрификации. Приехала машина, и в тех местах, где ровно через каждые 60 метров мужики лесенкой на полметра раскопали грунт и поставили вешки, сверлила буром землю на глубину около двух метров – под столбы для линии электропередач.
В конце августа в магазин привезли арбузы. Нина Ивановна отправила за ними Вовку. Отстояв очередь, Вовка, под весёлое одобрение продавщиц и покупателей, выбрал два крупных арбуза. Ему помогли положить их в сетки, и Вовка, ссутулившись от тяжести, вышел на улицу.
Начался ливень. Многие пережидали его, стоя на ступеньках сельского магазина. Яркие вспышки молний и треск грома вызывали ужас, восторг и замешательство многих.
Но не Вовки. С двумя арбузами в сетках он засеменил по направлению к дому – тут же рядом, всего метров пятьсот. Дорогу и дома освещали вспышки молний, потом наступала кромешная темнота.
Потом в темноте проглядывали силуэты домов и окна, которые тускло освещались керосиновыми лампами.
С перебежками, уставший, весь по колено в грязи, в воде и глине, Вовка добежал до соседского дома, поскользнулся и упал.
Упал неудачно, скатился по ступенькам, вырытым мужиками на том месте, где бурили под столб, а затем и в саму, вырытую почти на два метра, круглую яму. Арбузы остались где-то наверху. А на дне было темно, вода и лягушки.
Чтобы не захлебнуться, он упёрся руками. Руки его упирались в мокрое глиняное дно ямы, вода касалась волос на голове.
Развернуться и встать на ноги не было возможности, так как яма была слишком узкая. Вовка попробовал вылезать, упираясь руками и ногами. Но ничего не получалось. Руки съезжали по глине, и он плюхнулся в воду вниз головой. Распугал лягушек и набрал полный нос воды.
Вовка успокоился на какое-то мгновение и оставался стоять на руках, фыркая носом. Потом услышал голоса двоих мальчишек из соседнего дома. Они склонились над ямой и светили фонариком.
"Вовка, – произнёс один, – чего ты там делаешь?" "Вытащи меня", – попросил Вовка.
В это время к ним подбежала хозяйка дома, женщина средних лет, Катерина, и сказала своим сыновьям: "Ну-ко, идите домой! Что вы там делаете?" – "Там Вовка…" Катерина подошла к яме. Встала на коленки, схватила Вовку за ногу и вытащила его.
Вовка ничего не говорил. Поднял арбузы. Катерина повела его, вместе с арбузами, к нему домой.
Нина Ивановна уже начала беспокоиться: такая гроза, а Вовки что-то долго нет. Хорошо, если пережидает ливень в магазине… Она накинула плащ и пошла за сыном. На улице увидела соседку Катерину и Вовку.
Вовка, перепачканный с головы до ног глиной, весь мокрый, молчал.
Зато взволнованная Катерина рассказала матери, что случилось.
Придя домой и переодевшись, Вовка лёг на кровать и заснул.
Утром мать, уезжая, как обычно, на работу, опять дала ему задание в тетради, но сын слушал её молча. "Вовка, что с тобой случилось?!" – почти кричала она, а Вовка пытался сказать, но у него ничего не получалось. Так из обычного нормального мальчугана он превратился в заику.
Наступил сентябрь.
В школу Вовку не взяли, так как он не мог выговорить ни одного слова. Накануне отправили его с матерью в районный центр – проходить комиссию, к детским врачам. Врачи порекомендовали учиться в школе-интернате, то есть в спецшколе для немых и глухонемых детей и детей с дефектами речи.
Но мать не хотела отдавать туда своего сына.
Да и соседи, знавшие мать и её сына, тоже не советовали – пусть годик ещё дома посидит, может, речь к нему вернётся.
Так и решили.
За год Вовка так отшлифовал свой почерк, что выписывал буквы – и простые, и заглавные – не хуже своей мамы. Писал и целые слова, даже предложения: "Мама мыла раму", "Мяч упал в реку". Но вот беда: читать он не мог.
Нина Ивановна часто плакала и молила Бога, чтобы речь к Вовке вернулась.
Вскоре она сделала для себя открытие: раз Вовка пишет продиктованные ею слова и даже целые предложения – значит, "в уме" он их проговаривает!
Вот только произнести их не может – подолгу "мычит", заикается, а потом краснеет от стыда и совсем замолкает…
Почти год пролетел незаметно. Ничего не поменялось в жизни Вовки.
Стояло лето 1962 года.
Июль. Жара… Вовка любил что-нибудь делать в своём огороде у дома, где росли на грядках морковка, репа, лук, чеснок, укроп и цветы на клумбе.
Затем шли кусты смородины – и чёрной, и красной. И крыжовник, что поспевал одним из первых и напомнил Вовке по своей форме и окраске арбузы, из-за которых он попал в беду. "Крыжовник – это маленькие арбузики!" – хотелось ему крикнуть, но ничего у него не получалось.
А дальше, после кустов смородины и крыжовника, шли гряды с картошкой. Она уже отцвела и, судя по веткам, обещала хороший урожай.
Потом шёл огороженный участок под сенокос, но он был не разработан. Тут и там виднелись пни от спиленных елей, кусты и заросли иван-чая и дикой малины.
Вот туда и любил ходить Вовка.
Сидел на аккуратно спиленном пеньке и наклонял к себе ветки с ярко-красными бусинками малины, и собирал их губами. Ему казалось, что он чем-то похож в этот момент на маленького медвежонка.
Вовка очень любил быть один, ему и одному никогда не было скучно.
А ещё дальше, за огородом, был смешанный лес с огромными осинами, берёзами и молодыми, набиравшими силу и рост, елями, они спешили придти на смену уже спиленным старым елям.
В лес ходить Вовке не разрешала мама. Он и не ходил далеко, чтобы её не расстраивать. Ходил только дотуда, чтобы было слышно посёлок – лай собак, голоса людей, шум пилорамы.
В лесу он любил собирать грибы, этому его научила мама. Особенно много там было подосиновиков. Иные были похожи на детский стульчик – с огромной красной шляпой и с толстой ногой.
Грибы никогда не росли поодиночке. Если нашёл один, то обязательно рядом ищи другие.
Когда Вовка приносил домой кучу грибов, мать радовалась и огорчалась одновременно.
А Вовка, заикаясь, пытался ей не соврать, а сказать правду – что нашёл их не в огороде, а в лесу, но совсем рядом с огородом – там их много, пойдём вместе. Но сказать он ничего не мог, только заикался.
Мать плакала. А Вовка не понимал, почему она плачет, и пытался успокоить её, обнимая обеими руками и прижимаясь к ней.
Однажды, вдоволь наевшись малины, Вовка сидел на громадном еловом пне в конце своего огорода и задумчиво смотрел на лес, на проснувшиеся от ветра листья осин и берёз, слушал ритмичный шум леса.
Вдруг он увидел на окраине леса старика в длинной белой рубахе, с окладистой седой бородой. Вовке казалось, что он и раньше видел его – у бабушки Нади, в деревне Подол – на иконе. "Точно, он, – решил Вовка, – и с посохом. Это, наверное, Бог ко мне идёт или его какой-нибудь помощник".
Как позднее узнал Вовка, это был старик Григорий из деревни Карныш, что в трёх километрах от Молодёжного.
Старик подошёл к изгороди, спокойно перебрался через неё и ровным шагом направился к дому Вовки. Почти поравнявшись с домом, он увидел застывшего на пне Вовку и подошёл к нему.
У Вовки душа ушла в самые пятки. Он стоял на пне, словно памятник, в каком-то непонятном оцепенении.
Старик подошёл к нему и сказал: "Ну, здравствуй, Вовка. Я – Григорий. Проводи-ка меня к своей маме, Нине Ивановне".
Страх куда-то исчез, а после этих слов и замешательство исчезло, а появилось какое-то озорство. "Сейчас я домой к маме такого приведу, как Бога, и послушаю, чего он ей скажет. Наверное, про отца будут говорить", – подумал он. Но сказать что-либо даже не попытался, а ловко спрыгнул с пня, махнул старцу рукой – мол, следуй за мной, и направился к дому.
Нина Ивановна, знавшая старца Григория, поздоровалась с ним и засуетилась, проводила его в дом, пригласила к столу. Начала рассказывать про Вовкину беду и совсем расплакалась. Вовка ничего не понимал, слушал их разговор и очень жалел свою маму.
Старший брат и младшая сестра тоже были в доме, но в соседней комнате, отгороженной за-боровкой (тонкими досками из сосны или ели, от пола до потолка).
Нина Ивановна поставила самовар. Пили чай с мёдом от бабушки Нади.
Григорий всё время молчал и слушал. Вовка тоже молчал, пил горячий, крепко заваренный чай из блюдечка и старался понять этого старика, но не мог.
Нина Ивановна, волнуясь, рассказывала о том, что случилось с Вовкой.
Попив чаю, Григорий спросил Вовку: "Ты хочешь говорить?" Вовка не ожидал такого вопроса, кивнул ему головой. "Тогда пойдём со мной". Он взял Вовку за руку и подвёл к лавке (лавка – это большая скамейка, она заменяла кровать. Отличие лавки от скамейки в том, что скамейка ставится на четыре ножки, а лавка, ещё чуть более широкая, крепится вдоль стен дома и заменяет собой и стулья и, при необходимости, кровать. Для этого требовалось бросить на неё матрас, набитый сеном или соломой).
Старец Григорий перекрестился три раза. Перекрестил Вовку и обнял его. Потом сказал Вовке, чтобы тот лёг отдыхать.
Вовка на лавке лежал на спине. Григорий, закрыв глаза, сидел рядом с ним на табуретке и читал одну молитву за другой.
Вовка лежал тоже с закрытыми глазами и, кроме "отче наш, иже еси на небеси", ничего не понял и запомнить не мог. Вовке в этот миг казалось, что старец наконец-то хочет вернуть Вовке отца, который уж слишком долго задерживается на своей делянке.
Вскоре, озарённый ровным светом, успокоившийся Вовка заснул. Во сне увидел, как старец привёл его к отцу, Анатолию Ивановичу.
Вовка обнял его за шею обеими руками, прижался к его колючей небритой щеке и крикнул: "Папа, ведь ты живой! А эти все говорят, что ты умер, а я знал, что ты, пока не вырубишь весь лес на этой делянке, домой не придёшь… Ведь ты пришёл!" И сны Вовки менялись, как в калейдоскопе.
А старец Григорий сидел на стуле и в полузабытьи читал одну молитву за другой.
Нина Ивановна, смотря на всё это полуотрешённым взглядом, думала о чём-то светлом, своём…
Потом Григорий попросил у Нины Ивановны кусок кудели (кудель – это моток льняного волокна для пряжи). Нина Ивановна принесла.
Он растянул кудель в толстую нить и стал мерить Вовку и креститься, приговаривая молитвы или свои какие-то заговоры. Потом попросил принести заслонку от русской печи и ковш сырой воды. Вовка всё это слышал, но словно сквозь сон.
Григорий скомкал всю нить кудели, которой мерил и крестил Вовку, в клубок и положил его на заслонку печки, не переставая что-то бормотать. Затем поджёг клубок кудели спичкой. Образовался яркий факел, почти до потолка. Григорий, не дав ему догореть, схватил руками и бросил в ковш с водой. Кудель в ковше медленно догорала. Слышался треск. Пламя угасало, а вскоре и вовсе исчезло.
В комнате воцарился полумрак. Уже был вечер. Григорий, без конца читавший молитвы, потрогал Вовку за плечо, приподнял его лёгкое тело за плечи и попросил: "Испей водицы. Сделай три глотка и спи дальше".
Вовка машинально подчинился его просьбе. Выпил воды из протянутого Григорием медного ковша с кривой ручкой. Вода отдавала каким-то странным запахом и вкусом, который сравнить было не с чем.
Потом Григорий испил воды, затем набрал воды в рот и стал на Вовку брызгать, как из пульверизатора. Вовка сначала вздрогнул от неожиданности, потом чуть не рассмеялся.
Он был где-то далеко, где ровный свет и дети с крыльями. И даже его маленькая сестра Валя летает с крыльями и смеётся от радости и догоняет брата Толика. А тот, тоже с крыльями, то улетает от неё, то догоняет её.
Больше в тот день и вечер Вовка ничего не помнил. Заснул крепким сном. А Григорий попросил Нину Ивановну зажечь керосиновую лампу. Сели за стол и долго разговаривали.
А потом Григорий ушёл, сказав на прощание Нине Ивановне: "Не буди его, дай ему отдохнуть. Пусть хорошенько выспится". Она проводила старца и сидела рядом с сыном почти до утра.
Вовка спал счастливым безмятежным сном, о чём говорили его ровное дыхание и медленный ритмичный пульс. Спал Вовка всю ночь, всё утро и большую часть дня, не просыпаясь.
Нина Ивановна поспала немного и снова вернулась к сыну. Он спал безмятежным сном. Прошло семнадцать часов беспробудного сна. Нина Ивановна забеспокоилась.
Что старец сделал с её сыном? Стала Вовку будить, гладя его по голове рукой.
Вовка сначала во сне улыбнулся, затем проснулся и сказал: "Мама, я долго спал? Мама, я тебя больше всех на свете люблю. А где этот дедушка?" Нина Ивановна ответила сыну, что дедушка Григорий ушёл, а ты спал почти сутки.
Вовка спрыгнул с кровати-лавки и начал суетиться, при этом он бормотал себе под нос какие-то слова.
А Нина Ивановна сидела и от счастья плакала. Она поняла, что к Вовке вернулась речь. Он стал говорить.
Вовка говорил без умолку.
В его речи не было никаких признаков болезни или каких-то маленьких дефектов. Речь его была ясна, чиста и проста, как вода, которая, как он сам думал, исцелила его.
Первого сентября он пошёл в школу.
Одноклассники были моложе на один год. Учился Вовка на "хорошо" и "отлично". Учёба давалась легко. Одинаково любил и точные дисциплины, и гуманитарные.
Потом он поступил на исторический факультет пединститута. С отличием закончил его и стал учителем. Стал хорошим учителем истории. Любил и философию. Любил и точные науки. Любил и музыку, и спорт. Любил всё.
На протяжении всей жизни он накапливал знания, информацию, опыт. Много ездил по стране. Особенно он любил Кавказ, где служил срочную службу в Советской Армии и после дембеля жил несколько лет. Потом вернулся на родину.
Он знал ответы на многие вопросы.
Но на вопрос о том, кто такой старец из деревни Карныш – Григорий, он долгое время, почти всю жизнь, не мог дать ответа.
И только на склоне лет он понял, что Григорий – обычный святой старец, посланник от Бога, как он сам в семь с половиной лет определил – помощник Бога.
А таких ведь очень много на земле.
Их больше, чем церквей, их столько, сколько родников. А люди живут на земле и не замечают ни родников, ни старцев.
А некоторым даже церкви мешать стали – вон сколько их уничтожили. Да разве это дело? За ум всем надо браться; а церкви, часовни, монастыри – восстанавливать. Человек должен найти дорогу к вере, иначе он погибнет и будет век маяться.
Родники надо находить и беречь. И не отгораживать их от людей. Пусть люди идут к ним.
Родники никогда не иссякнут на Руси.
Затерянные на просторах России, они плачут и не могут понять, почему люди снялись с насиженных столетиями, тысячелетиями мест и, бросив родные деревни, устремились в города.
И зарастают сорняками поля, и зарастают кустарниками сенокосы…
В отличие от торопливых и суетливых людей, родники России и святые старцы никогда не спешат.
Они знают, что качнётся маятник России в обратную сторону – и люди потянутся к земле, к воде, к природе.
А иначе и быть не может.
Ведь это заложено в самом названии страны: РОССИЯ, РАСЕЯ – рассей людей по рекам, по просторам…
Россия – где рос и ты, и я, и наши предки…
1 сентября 2010 г.
