О себе, о нас, о жизни. Повести и рассказы

Внезапно с востока, из-за маленькой рощицы появились танки, их было не более десяти. Сначала, поводя пушкой во все стороны, по грейдеру прошёл танк с десантом пехоты на броне. Он, бесцеремонно столкнул с дороги, двигающийся навстречу немецкий грузовик. Затем, появилось ещё две боевые машины. Следом последовали остальные. Один танк шёл по насыпи грейдер. Три других зелёных танка, мелькали за насыпью, ещё три, стремительно, ныряя на неровностях дороги, маленькой колонной двигались по противоположной стороне – ближе к лесу и беглецам. На броне некоторых машин, сидела пехота.

Улыбин до плена, прорывался к Дону, с экипажем советского БТ-7. Позже, в оборонительных боях под Сталинградом, других боевых машин он не видел. Поэтому определить, чьи это танки было невозможно.

– Это же «тридцатьчетвёрки»! – радостно закричал, выбегая из леса к дороге, всё знающий артиллерист, прибывший в лагерь с последней партией пленных.

Следом высыпали все остальные. Танки остановились. Оборванных беглецов окружили спрыгнувшие с брони, пехотинцы. Держа в руках автоматы с круглыми дисками, в одинаковой форме, с погонами, на выцветших гимнастёрках, в непривычных сапогах. Многие с незнакомыми медалями и орденами на форменной одежде.

С насыпи к собравшимся бойцам съехал командирский танк. Молодой командир-танкист, в ребристом шлемофоне, заброшенном за спину, в чёрном комбинезоне, строго спросил:

– Кто такие? Откуда? И как тут оказались?

Григорий путано доложил, что они бывшие пленные, разоружили охрану лагеря, около недели прячась по лесам, идут на восток, к своим. Утром, недалеко отсюда, видели в деревне колонну немецкой противотанковой артиллерии.

Танкист с сомнением посмотрел на вооружение группы – две древних, немецких винтовки и один автомат, но тем не менее, приказал садиться на его машину и показывать дорогу, в обход деревни.

Счастливые беглецы вскарабкались на тёплую броню моторного отделения. Колонна тронулась. Обходя деревню по лесной дороге, недалеко от крайних изб, увидели противотанковые орудия, занявшие огневые позиции слева и справа от насыпи грейдера. Возле орудий суетилась прислуга. Советские танки вышли им во фланг. По-видимому, заслышав звук моторов, артиллеристы пытались развернуть орудия в сторону предполагаемого противника, но до конца сделать этого не успели.

– Бывшим пленным, ждать нас здесь, на опушке! Десант – К бою! – прокричал танкист, раскинув руки с флажками, дублируя команду остальным экипажам. Пехотинцы, как перезрелые яблоки, посыпались с брони на землю. Командирский люк захлопнулся, танки взревели моторами, разбегаясь по всему выгону, ринулись на немцев. Атака была короткой и стремительной. На большой скорости, танкисты, ведя огонь из пушек и пулемётов, ворвались на позиции артиллерии. «Тридцатьчетвёрки», как взбешенные слоны, перетоптали все пушки, орудийную прислугу и автомобили, пытавшиеся удрать. Через сорок минут, всё было кончено. Уцелевших немцев согнали к амбару, на окраине деревни. Они были растерянны и крайне перепуганы. Без оружия, в растрёпанном обмундировании, сбившись в какое-то стадо, со страхом, ожидая своей участи. Эти горе-вояки уже не походили на тех сытых, весёлых, уверенных себе, германских парней, снисходительно взирающих с брони танков и бронетранспортёров, на унылые колонны измождённых советских пленных, идущих им навстречу, по обочинам фронтовой дороги.

Улыбин вспомнил пророческие слова старого Юзефа:

– Придёт время, и они получат за всё!

Не чувствуя к испуганным немцам ни ненависти, ни жалости, глядя на многочисленные трупы врагов, разбросанные по полю, Григорий подумал:

– Пускай и в благополучной Германии, немецкие женщины – матери этих извергов, обязанные самой природой нести в мир доброе и вечное. Забыв о материнском долге, на многотысячных митингах вздымавшие в нацистском приветствии руки, самозабвенно кричавшие «Хайль Гитлер!» тоже узнают, какая это невыносимая боль, получать по почте официальную бумагу. Извещающую о том, что её сын (брат, муж) «без вести пропал», на необъятных просторах Европы. В войне, навязанной миру Германией и её бесноватым «фюрером».

Танки, не теряя времени, ушли дальше, на запад. Пленные немцы, нестройной колонной, охраняемые недавними узниками с трофейным оружием в руках, под командой сержанта танкового десанта, шагали на восток.

К Победе.

Через несколько часов, они вышли к основным силам наступающей армии.

Группу Улыбина, в полном составе, отправили в тыл Армии. Трофейное оружие и эсэсовский кинжал, недавние пленники, сдали представителю особого отдела части, в расположение которой, они, конвоируя немцев, вышли. В течении нескольких дней, с ними работали разные следователи, задавая одни и те же вопросы. Где служил до плена? Где попал в плен? С кем? Где это было? Когда, при каких обстоятельствах? Где, кем и в каком лагере работал, находясь в плену? И многие, многие другие, каверзные и простые, несерьёзные и загоняющие в тупик вопросы.

От нечего делать, ожидавшие решения бывшие пленные, стаскивали к дому особого отдела, деревянные конструкции и всякий хлам, пилили и рубили его на дрова.

Большую роль в решении судьбы недавних пленников, сыграл рапорт командира танковой роты – передового отряда. Где указывалось, что группа вернувшихся из плена, оказала неоценимую помощь его роте, в разгроме немецкого противотанкового резерва и последующего конвоирования пленных.

Улыбина долго «мурыжили» по поводу эсэсовского кинжала. Выспрашивая, зачем он его сохранил? Не хотел ли проверяемый оставить себе этот символ фашизма? Только общие показания членов группы, о том, что именно этим кинжалом, Григорий заколол полицая и спас группу, развеяли все сомнения бдительных контрразведчиков. Кинжал был исключён из списка вещественных доказательств и, по-видимому, осел в сейфе какого-то солидного начальника, как его личный боевой трофей.

Не попав в фильтрационные и сибирские лагеря, через который прошли многие его товарищи, Улыбин, и его группа, была определена в механизированную роту танковой бригады.

Первым делом, узнав номер своей полевой почты, Григорий написал письмо домой, на Урал. Представляя, как обрадуются, старенькая мама, старший брат Михаил, безуспешно пытавшийся несколько раз попасть на фронт, но оставленный по «спец броне» и снятый уже с поезда, уходящего на фронт. Как засияют радостью глаза младшая сестра «Еньки», узнав о том, что он жив! Улыбин написал сразу три, сложенных треугольником, солдатских письма. Помимо прочего как бы мимоходом, поинтересовался судьбой своей первой, и единственной любви, – Екатерины.

Ответ пришёл через месяц, писала его сестра Женя, мама научилась с горем пополам, читать, но умение писать, так и не освоила. Женя писала, что они несказанно рады! Мама до сих пор плачет от радости, и не верит, что её любимец – «Гринька», наконец-то воскрес, из «пропавших без вести». Теперь она может с гордостью сказать любому, что её сын воюет на фронте.

О Екатерине, Женя обмолвилась вскользь, мол, от кого-то слышала, что она уехала в другой город. И дальнейшая судьба её неизвестна.

Период небытия для Улыбина закончился. Он успешно воевал, дослужился до звания сержанта, был награждён медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За освобождение Праги», и «Победу над Германией» В составе танкового десанта четвёртой гвардейской танковой Армии встретил победу в освобождённой Праге.

Возвращение.

Как многие его одногодки, демобилизовался весной сорок шестого.

С отцом они вернулись домой с разницей в пару месяцев. Иван Феоктистович, постаревший, с седой, курчавой бородой, исхудавший, сам, не веривший в своё освобождение, вернулся домой, когда на улице зазвенели первые ручьи – в марте. На закате солнца, без стука, вошёл в избу, сел на лавку, прямо у двери, стянул с головы шапку и просто сказал:

– Я дома!

Женя, гладившая угольным утюгом бельё, и совершенно не помнившая отца, испугавшись чужого человека, громко позвала мать. Любовь Михайловна, с криком «Иван!», бросилась к мужу. Упала, уткнувшись в его колени, и заплакала, сотрясаясь всем телом, повторяя:

– Ты пришёл, тятенька! Слава тебе Господи, пришёл! Пришёл!

Отец сидел, молча, никак не выражая своих чувств, поглаживая поседевшие косы жены:

– Полно, тебе, Любушка! Я же вернулся! Как дела у детей? Все ли живы, здоровы? Это, наверное, Евгения? Какая взрослая, похожа на тебя, матушка!

Григорий вернулся ближе к лету. Сойдя с поезда, он шёл по улицам родного города и не узнавал их. Улицы, скверы, сады утопали в только что народившейся зелени деревьев. На лужайках, изумрудно зеленела, вымытая ночным дождём, трава. Словно невесты в белом убранстве, красовались яблони, сливы и вишни. Ярко светило солнце, щебетали птицы, на душе было тепло и радостно. Как в детстве!

Вечером, за скромным, праздничным ужином, собравшись всей семьёй, говорили о многом. Отец, вспомнил Туруханский край, каторжную работу в тайге, голод и лишения лагерной жизни.

Григорий, особо не распространяясь, поведал о войне, о Сталинграде. О том, как попал в плен и что там, пришлось пережить.

Старший брат Михаил рассказал, как неоднократно безуспешно пытался попасть на фронт, обивал пороги военкомата и однажды, обманув молодого сотрудника, с очередной командой, даже погрузился в эшелон, но был снят старым военкомом. И строго предупреждён, что если подобное повторится, то будет расценено, как саботаж, потому, что он оставлен по «спец броне»:

– Все стремятся на фронт! Все желают, бить ненавистного врага! А кто будет хлеб выращивать? Кто будет фронт кормить?

Поведал, как тяжело жилось в опустевшей деревне, где мужикам приходилось быть, одновременно бригадирами, механиками, электриками, кузнецами. Говорил о героизме женщин, взявших на свои плечи все трудности обеспечения фронта продовольствием.

Младшая сестра Евгения, сразу после школы, направленная на эвакуированный авиационный завод, и продолжающая работать там. Рассказала о трудных годах, когда работали по двадцать часов и оставались спать на заводе, чтобы сэкономить время для сна.

Когда Григорий вышел на улицу, под звёздное небо покурить, сестра пошла следом и призналась, что в первом письме на фронт написала ему неправду. Его Катерина, никуда не уезжала, она всю войну проработала на заводе. Отец, партийный работник был направлен в действующую армию комиссаром. И погиб осенью сорок первого. Мама умерла в холодную зиму сорок второго. Она осталась одна. Родительскую квартиру забрали для нужд завода. Катерина жила в общежитии. При встрече, всё время, спрашивала, есть ли письма от Григория. Но их не было. Потом пришло сообщения о том, что он пропал без вести. Примерно через полгода, Катя познакомилась с парнем, приехавшим вместе с заводом, и имевшим «бронь» Он работает в мартеновском цехе. Расписались, стали жить вместе, получили комнату в бараке в конце улицы. И сейчас живут там, растят двух пацанов погодков.

– Ты Женя иди в дом. Я покурю один, – молча, выслушав её рассказ, попросил брат.

Больше к этой теме в семье не возвращались. Григорий уехал к Михаилу в деревню, летом работал комбайнёром, на знаменитом комбайне – «Сталинец-6». Несколько уборочных подряд, намолачивал рекордное количество зерна. В составе бригады, был представлен к ордену «Трудового Красного Знамени».

Но, маленькая строчка в биографии – «находился в плену», перечеркнула все достижения. Его помощник и тракторист были награждены медалями «За трудовую доблесть» Григория поощрили недельной поездкой в Москву на ВДНХ.

Любовь по-прежнему жива.

Личная жизнь тоже не сложилась. Он так и не смог забыть свою первую любовь. Приезжая в город к родителям, Григорий боялся, и в тоже время, хотел встретиться с Катериной. Отъезд в деревню и попытка забыть свою любовь ни к чему не привели.

Однажды приехав в город, он увидел её выходящую из магазина и поспешил скрыться. Непонятные чувства терзали его душу. Он по-прежнему любил свою Катю, но где-то внутри себя, в сердце, носил обиду, за то, что она его не дождалась. Хотя прекрасно понимал, что виновата вовсе не она, а война, безжалостно перечеркнувшая все их мечты и надежды. Воспоминания о светлом и чистом чувстве, о встречах на берегу ночного озера бередили душу и сознание. Вечером ноги сами привели его на знакомое место. Всё было по-прежнему тихий летний вечер, ласковые волны, набегающие на мокрый берег, лунная дорожка, пляшущая на глади воды, звёздное, бездонное небо, громадной синей чащей перевёрнутое над головой. Но не было её единственной и до сих пор, любимой.

Григорий уже намеревался уходить, но чьи-то лёгкие шаги послышались на тропинке, ведущей к озеру. Он без труда узнал её. Влюблённые обнялись:

Покрывая лицо Григория поцелуями, Катерина горячо шептала:

– Я видела тебя в городе! Я знала, что ты придёшь, сюда! Прости меня, прости! Ничего нельзя изменить! У меня двое мальчишек, они любят своего отца! Проклятая война! Мне сказали, что ты пропал без вести. Это значит, что погиб! Прости меня, я была совсем одна! Прости, прости!

Отстранив своё мокрое от слёз лицо, простонала:

– Я не могу его обманывать! Он очень добрый человек и любит меня! Прости! Я всегда буду помнить тебя!

Припала к груди Григория, обняла, резко освободилась от его рук и почти побежала по тропинке вверх. Вскоре звуки её шагов пропали в тишине ночи.

Григорий остался один, всё ещё чувствуя тепло её тела, нежность ласковых рук, солёные слёзы и горячие поцелуи на лице. Навсегда запомнились её глаза – ослепительно красивые, наполненные любовью, страданием и безвыходностью.

Вскоре, всем желающим из коллектива эвакуированного завода, разрешили вернуться на родину. Катерина с сыновьями и мужем уехали к родителям мужа под Харьков.

Неожиданно для всех, Улыбин женился. Такого статного мужчину и видного жениха, невозможно было не заметить. Но на удивление всех, и в первую очередь родных, в жёны он взял некрасивую, флегматичную и неопрятную Анфису. Дальнюю родственницу жены брата Михаила. Поговаривали, что парня приворожила тётка Анфисы, известная в округе ворожейка и колдунья. А, может, были и другие причины?

Они стали жить с престарелыми родителями Григория, которые продали дом в городе и перебрались к сыну. Купив там небольшой дом, со всеми дворовыми постройками, недалеко от озера.

Физа, как звал его муж, оказалась не способной иметь детей. Так и прожили они, большую часть жизни, рядом с родителями, возле озера. Младшая сестра Женя, вышла замуж и уехала с мужем военнослужащим в далёкое Забайкалье.

Прошли годы. Постарели братья Улыбины. Михаил стал дважды дедушкой. Ушли из жизни и покоились на маленьком деревенском кладбище родители. Сестра Евгения, сменив с мужем военным много мест, растила сыновей – племянников дяди Гриши.

Перебирая старые родительские документы, он обнаружил пожелтевший бланк с печатью воинской части. Где фиолетовыми, поблекшими чернилами значилось – «Ваш сын – Улыбин Григорий Иванович, пропал без вести осенью 1942 года!»

Награда.

Так они и жили с Анфисой вдвоём, в том же доме, где проживали с родителями. Как все деревенские, держали хозяйство. Корову, бычков, коз, уток и кур. Заготавливали сено, запасались на зиму дровами. Чистили стайки, содержали огород, копали и опускали в подполье, так необходимую зимой, картошку.

За всеми повседневными, бытовыми заботами, работой в колхозе, Григорию стало казаться, что всё, пережитое им в годы войны, страшный сон. Всё реже и реже, во сне виделась война, взрывы, смерть, плен. Воспоминания о Катерине, не сбывшиеся планы и мечты, ноющей болью, сидящие в сердце, постепенно покидали его и уходили в прошлое.

В канун Праздника тридцатилетия Великой Победы, Григория Ивановича пригласили в областной военкомат. Оказалось, что работники архива Министерства обороны в городе Подольске, обнаружили представление о награждении рядового Улыбина, проявившего храбрость в тяжёлых боях под Сталинградом, к правительственной награде.

На сцене клуба совхоза, на торжествах посвящённых дню Победы, в присутствии сельчан, офицеров военкомата, и таких же как он, ветеранов, Григорию Ивановичу вручили орден Красной звезды.

Остальное он помнил плохо, после торжественного собрания, Григорий на улице, в сквере перед клубом, сел на лавочку. Дрожащей рукой открыл, красную коробочку, взял тёплой ладонью, тяжёлую на вес, рубиновую награду, и неожиданно для себя, заплакал.

Крупные горячие капли, бежали по морщинистым щекам, падали на его ладони и Красную звезду. Вся сложная, не во всём удавшаяся жизнь, ужасная война, которую он победил, в воспоминаниях, вернулись вновь!

РАЗМЫШЛЕНИЯ В ЭПОХУ РЫНКА

Рассказ

Как известно, декабрь и январь, самые холодные зимние месяцы. Когда от жуткого сибирского мороза, кажется, густеет даже воздух. Выдохни резко и услышишь, еле слышный, легкий хруст, это кристаллизируются пары воды. Мороз беспрепятственно проникает под тёплые одежды, в зимнюю обувь и меховые рукавицы. Деревья стоят, безвольно поникнув голыми ветвями, сломленные холодом. Редкие прохожие быстрыми, семенящими шажочками спешат скрыться за массивными дверями сверкающих магазинов, в надежде там обогреться. Тусклым, холодным светом едва теплятся в морозном тумане, высоко висящие, редкие уличные фонари. Нахохлившиеся, грязные от печных труб воробьи, с трудом шевеля замёрзшими крыльями, прыгают по обледеневшей, скользкой земле. В надежде найти какое-нибудь жалкое пропитание. Некоторые из них, отчаявшись найти пищу и потеряв всякую надежду, отрешённо толпятся, переступая окоченевшими лапками, на тёплой крышке канализационного люка. Немногие из них дождутся весеннего солнышка и переживут эту зиму.

В один из таких морозных дней, я забежал купить кое-что из продуктов на отапливаемый городской рынок. Теплом дохнуло в лицо прямо на входе, из двух, работающих на полную мощность, «ветродуев». Рынок оглушил шумом голосов, криками торговцев, мягкими, тупыми ударами топоров, разделывающих мясные туши, предостерегающими, резким окриками небритых грузчиков, катящих по узкому проходу нещадно громыхающую тележку. Воздух был наполнен ощущениями, присущими только рынкам, вобравшим в себя, ароматы восточных пряностей, лёгкие запахи овощей и фруктов, чесночный дух разнообразных колбас, сала и копчёностей. Над всей этой разноголосицей и суетой, сновали, чудом попавшие сюда, воробьи и голуби, перелетая с места на место, беспрестанно чирикая и воркуя. Весь этот шум, гам и толкотня, походили на большой, нескончаемый праздник.

Пристроившись в хвост достаточно длинной очереди, потирая ещё не согревшиеся руки, я огляделся по сторонам. Моё внимание привлекли два опрятных воробья, которые беззастенчиво клевали очищенные семечки на прилавке задремавшего узбека. Два других сородича, по очереди атаковали отчаянно машущую продавщицу сыра, пытаясь склевать крошки с разделочной доски.

Я с интересов засмотрелся на птиц, снующих повсюду. Удачно устроивших свою жизнь, и, по всей вероятности, вполне довольных свои положением.

Пернатые вели себя бесстыдно и безбоязненно. Сидя наверху, они не спеша, приглядывали, что бы им, с наслаждением, поклевать, из всего этого разнообразия блюд и закусок. И не могли себе отказать в слабости это сделать. Одним, больше нравились злаки, другим, среднеазиатские пряности, третьим, хлебобулочные изделия. Четвёртые, не гнушались крошками мяса с разделочных колод, явно, не чувствуя себя вегетарианцами. В громадном помещении было светло и уютно. А для того, чтобы насытиться, достаточно было просто опуститься этажом ниже. Все остальные естественные надобности, небожители делали сверху, прямо на головы тех, кто их кормил. На стенке витрины ларька, торгующего цветами, уютно устроились, две, беспрестанно чирикающие, не молодые воробьихи. «Дамы» громко общались звонким голосами, чистили пёрышки, не обращая внимания на окружающих. Стайка молодых воробьёв громко и агрессивно чирикали, с шумом перелетая с место на место. Создавалось впечатление, что они громко спорят, о чём-то важном, обмениваются мнениями, собираясь, по-видимому, что-то изменить в этой однообразной жизни. Каждый, пытался наилучшим образом, продемонстрировать себя, распушал перья, опускал крылья, стремительно взлетал и приземлялся, толкал в бок рядом сидящего. Толстый и, явно, старый воробей, дремал, сидя на балке, опустив голову и уткнувшись клювом в перья на своей груди. Большинство же воробьёв, наверное, давно проживающих в этом чудесном уголке земного рая, чопорных и толстых, сидели рядами, на длинных деталях каких-то потолочных конструкций. Изредка, переговариваясь с рядом сидящими персонами, делая многозначительные паузы, задумчиво наклонив головы. Они походили на респектабельных людей, комфортно расположившихся в мягких креслах и решающих глобальные задачи. Судя по всему, многие из них родились и выросли здесь, под этим прозрачным, светлым потолком. И им не суждено было знать, что творится за стенами этого дворца радости и счастья.

Входные двери открыты. Два мира разделяют только струи тёплого воздуха из «воздуходувов» – лети на волю! Ну, уж нет! Даже если открыть все окна и двери, как это делают летом, в период ремонта, рабочие не могут выгнать сидельцев даже длинными палками.

Почему же не летят сюда воробьи, проживающие на улице, терпящие голод, холод и лишения? Во-первых, рынок не резиновый и количество мест, строго ограниченно. Во-вторых, не у всех хватает хитрости, сноровки и смекалки, чтобы сюда попасть и остаться. В-третьих – тут чужие не летают!

Наступит вечер, стемнеет, опустеет рынок, счастливые пернатые жители вернутся в свои насиженные гнёздышки, к жёнам и птенцам. Засыпая, в полудрёме, будут строить планы, которые завтра непременно будут обсуждать и, которые никто и никогда не будет выполнять.

Уже выходя в холод сибирского дня, я вновь оглянулся на ряды сидящих базарных воробьёв и вдруг отчётливо понял, что это я когда-то и где-то видел? Они очень походили на ряды чиновников на крупных форумах и совещаниях. Или на «долгосидельцев» дум разного масштаба, часто транслируемых по телевидению.