Loe raamatut: «Заметки престарелого донжуана. Все здоровое, что во мне осталось, это нездоровая тяга к красивым женщинам», lehekülg 2

глава третья

Дарья Петровна, женщина в летах, с сожалением глядела на пробегающие титры любимого сериала. Утром, когда закончится смена, и она вернется домой, посмотрит еще раз: вдруг что-нибудь пропустила? Не может быть, чтобы главная героиня – мудрая сеньора Тереза – так легко повелась на козни соседей и отступилась от Марио. Ведь он такая душка, даром, что вырос в приемной семье и университетов не оканчивал. Вот и в автомастерской о нем хорошо отзываются: «парень рукастый – своего не упустит», и приходской священник в сорок восьмой серии хвалил. У нее самой в годы службы в Горсовете приключился роман с молоденьким водителем начальника. Шустрый парень, обходительный – то сумку поднесет, то возьмется кран починить. А слесарь-водопроводчик мужик никакой, – ему в армии взрывпакетом желание контузило. Предупреждал старшина под ноги смотреть, не послушал, а тот – вояка бывалый, плечист и ходит в раскоряку…

Закипел чайник. Дарья Петровна заварила большую чашку Нескафе, развернула дареную плитку шоколада. Разгар сезона: презенты заплывали в ящик стола, как глупый планктон в утробу кашалота. Иногда она даже сдавала коробки конфет в ближайший ларек, где верховодил оборотистый армянин, а торговала простушка Галка – девица из предместья, конопатая с незаконченным средним-специальным. На работу ей помогла устроиться большая и недолговечная грудь торчком, а также рекомендации преподавателей техникума. Саркиса вполне утраивала текучка кадров, а его супруге всегда было о чем посудачить с неравнодушными к чужой беде родственниками.

Настенные часы хмурились около трех поутру. Толком они время давно не показывали, потому как батарейка села, а поменять уставший аккумулятор администрацию жаба душила. Дарья Петровна щелкнула переключателем. Местный новостной канал крутил музыкальные клипы. Изредка появлялась бегущая строка с рекламой пансионатов для семейных пар, которые на поверку оказывались пристройками к частным домам, без телефона и душа.

Обитатели респектабельной гостиницы часа два как угомонились, и женщина привычно устроилась в глубоком кресле, дремать в ожидании сменщицы.

Прозвенел колокольчик, и в дверной проем с трудом протиснулась фигура с огромным, в натуральную величину, дельфином в обнимку. Любимец детей и пассажиров прогулочного катера выглядел немного сморщенным, что не удивительно, ибо пребывал вдали от родной стихии.

– Добрый вечер! Мне, пожалуйста, ключ от тридцать шестого, полулюкс.

Голос, явно мужской, слегка дрожал. В нем звучали просительные нотки, а это никоем образом не вязалось с образом постояльцев дорогих номеров. Прошедшая суровую школу чиновничьей службы, закаленная в подковерных интригах дама с подозрением вгляделась в глаза млекопитающего.

– Документ у вас есть?

Дельфин сник еще больше. Чуткий слух Дарьи Петровны уловил некое шипение.

– Я тороплюсь. Нельзя ли поскорее. А паспорт наверху, в чемодане.

– Без документа нельзя. Почем я знаю, что вы проживаете именно в этом номере? (пока мужчина подходил к стойке регистрации, смотрительница обратила внимание, что посетитель бос и не носил рубашку с длинным рукавом).

На дельфина было жалко смотреть: он начал изгибаться, словно раненый в талию, но, изловчившись, обнял просителя за шею. Показалась сувенирная кепка, а под нею испуганное лицо.

– Моя фамилия Доргомыш-Коротайко, Иван Сергеевич. Я писатель, может, читали?

– Сейчас пишут все, кому не лень. А книгу на хлеб не намажешь. Работаю, как проклятая… сутки через трое, – дама кокетливо поправила прическу, – Я, вот, тоже хочу в обнимку с каким-нибудь Ихтиандром, да в полулюкс… книжки читать… Покажите, хоть, карту-гостя. Так и быть, пущу.

Сраженный бюрократией дельфин разомкнул объятия, и Прозаик предстал во всей первозданной красоте.

Дарья Петровна удивлялась один раз в жизни, но это был совсем другой случай.

– Полулюкс не полулюкс… – и она с невозмутимым выражением сняла с доски ключ от одноместного номера в самом конце коридора, – сутки через трое…

Иван Сергеевичу ничего не оставалось, как довольствоваться предложенным.

– Лифт не работает, профилактика, – напутствовала Прозаика дама, – зато этаж – второй.

– Пустяки. Доберусь. Премного благодарен за доверие!

Провожая взглядом удаляющуюся фигуру, Дарья Петровна с удовлетворением отметила, что профессиональное чутье вновь не подкачало – призовой вымпел «Метеор» говорил о многом.

глава четвертая

– Здесь, девочки, что-то не чисто. Предлагаю исключить Веронику из числа претенденток, – рыжая, словно цирковой клоун, Танька топнула ногой, – определенно, она колдует.

– Щас! – Вероника угрожающе выпрямилась, – сама два раза через плечо плевала, – я видела!

– Плевала, ну и что? – Танька выкатила тщедушную грудь, – Плюнуть уже нельзя?

– Плюнуть, и правда, девочки, можно по-разному, – встряла рассудительная Шурочка, – надо разобраться.

– Пока мы станем «разбираться», каникулы кончатся, – нетерпеливая Зося в возбуждении гнула холеные ногти.

– или мужика уведут, – опытная Ирочка многозначительно подняла бровь.

– Ой! – пискнула миниатюрная Жанночка, – Ой!

– Ойкать потом будешь. Если повезет… – Грета потушила ворованную папиросу в испачканном помадой эклере, – Короче: пробуем еще раз.

– Пусть Вероника, гадюка, хотя бы отвернется! – Танька пошла на попятную.

– Пжалста, – Вероника демонстративно повернулась спиной.

Танька (ее очередь) закрыла глаза и с силой крутанула бутылку. Лицеистки застыли в немом напряжении.

«Заговоренная» посудина нарочито долго вертелась и в четвертый раз остановилась напротив Вероники.

– Ха! Съели? – торжествующая избранница показала обгрызенный средний палец, – В пятый и в шестой будет то же самое, как не пересаживайтесь. Пойду собираться. Чмоки, чмоки.

Обескураженные барышни потянулись за сладким. Гормон счастья подло горчил. Когда шоколадный торт и пирожные кончились, первой зашипела Танька: «И вовсе он не красавец. Нос, как у Буратино».

– Говорят… – Грета едва успела открыть рот, как ее прервала Ирочка:

– Врут.

– А я слышала… – начала было Зося, но и ей не дали договорить.

Все разом принялись делиться своим и чужим опытом. При этом они красноречиво жестикулировали, порой снисходительно улыбались, а Жанночка беспрестанно ойкала – по большой части невпопад.

«Женщина должна быть глупенькой, но при этом непременно – хорошенькой» – Поэту вспомнились наставления Прозаика, едва Вероника вошла в беседку.

– Ах, как здесь романтично! Не то, что у нас в гостинице. Я сдала номер. Жечь мосты, так дотла. Не правда ли?

Девушка идеально соответствовала одному требованию.

– Безусловно. Помниться, я приглашал всех…

– Девочки прийти не смогут, по причине чрезвычайно уважительной. Но вы не расстраивайтесь, они просили меня проявить максимум заботы и внимания. Как в ваших стихах:

 
Тебя, мой рыцарь ясноглазый,
От ран душевных излечу
 

Вероника на секунду задумалась, наморщила лоб…

 
Не убоюсь… что-то там… проказы
И в небо чайкой воспарю.
 

– … извините, собирала вещи, волновалась, выучить до конца не успела.

– Ккакие вещи? – Поэта, несмотря на вечернюю прохладу, прошиб горячий пот.

– Ну сами, Альфред, понимаете, – не маленький, странствовать по просторам чувств с одной зубной щеткой не совсем комильфо.

«Мечты провести хоть одну ночь с комфортом накрылись медным тазом, – юноша с тоской оглядел дорожный баул, – будет, что под голову положить».

Одних манят дальние странствия по причине зуда в области поясницы, другие инспектируют углы и закоулки в надежде приткнуться на ночь. Альфред – в миру Виктор Кервель или, просто, Витек – следил на мокром песке вдоль береговой линии в поисках вакантного топчана. Он «сердито безмолвствовал», как выразилась бы Вероника, отмерь ей Создатель чуточку щедрее (видимо и на небесах случаются авралы, стихийные бедствия и прочий форс мажор). Барышня пребывала в уверенности, что незаурядный юноша испытывает девичью любовь на прочность.

Посвященным доподлинно известно, что Пегасово племя значительно превосходит количество полок в спальном вагоне и даже непритязательный плацкарт не в состоянии ублажить всех страждущих. То здесь, то там потревоженный краб улепетывал из-под скрипучей пляжной мебели, рассерженная чайка «воспаряла» с насиженного в пользу спокойного. Эпатируя новичков, во сне подвизгивал колченогий пес смотрителя маяка. Полкана донимали блохи. Иначе с чего бы ему, вышедшему в тираж, именно подвизгивать? Пройдоха и рычал-то редко – достойного повода не случалось. Само посудите: жратвы навалом, хозяин день-деньской дрыхнет, работа – не бей лежачего… Зато ему виделись цветные сны. В них он непременно выходил настоящим морским волком, а не каким-нибудь береговым мазутом, и кличку имел другую – Соленый.

– Хочу купаться, – Вероника решилась форсировать события, – Давайте купаться.

– У меня и плавок с собою нет, в гостинице сушатся, – соврал Витек.

– Ах, как это кстати! Обожаю голышом.

Молодые люди, спина к спине, разделись и погрузились в теплое, засыпающее море.

Плавал Кервель, как и подобает натурам гуманитарным, немногим лучше, чем писал, и, дабы произвести впечатление, энергично раздвигал упругие воды руками, не забывая переступать ногами по дну.

– Давайте в догонялки, – не унималась барышня, – Ловите меня! Ха-ха-ха…

«Дал Бог свиданьице, – Витек оступился на скользком, – Ведь была среди них одна тихая, пришибленная. Шурочка, вроде…» – Бегу! То есть, плыву, моя дорогая.

Очень скоро Вероника правильно оценила ситуацию и принялась кружить вокруг беспомощного ухажера, изредка подныривая и прикасаясь губами: « Ха-ха-ха…»

Вдоволь нахлебавшись, разбив в кровь пальцы, Витек начал сомневаться в правильности выбора жанра: «Проза все же безопаснее. Если не утону, сяду за роман, страниц, эдак, на двести, триста. Лучше про войну».

– … Любовь моя, вы не замерзли? Где вы?

В этот момент он почувствовал, как нечто присосалось к его спине, ниже лопатки. Прикосновение напомнило детство, простуду, малиновое варенье и лечебные банки – бабушка поджигала газетные жгутики и ловко втискивала порожние пиявки в худосочную плоть.

Потом раздался всплеск, и над морем прозвучал игривый и, одновременно, настойчивый призыв:

– Ха-ха-ха! Фу, какой со ле ный. Соленый! Иди ко мне!

Услышав обожаемую кличку, Полкан, не раздумывая, бросился с пирса в воду. Кобель мощно рассекал, и выл. Выл, как способен выть только морской волк вслед ускользающему за горизонт каботажному судну, груженному восточными невольницами и такими же жгучими специями. Тревога охватила все живое. Близорукий спрут, прихватив для достоверности рыбу-иглу, сжался в клубок, кособокая камбала зарылась в песок, рецидивистка мурена взяла в заложники глупую ставридку и приготовилась торговаться. Стайка мелочи рассыпалась, искря и переливаясь. Прежде невозмутимые чайки застыли обшарпанными профилями в тире, где дядя Коля насыпал пять пулек на двадцатку и вечно жался отдавать плюшевого мишку.

– Ко мне! На помощь!! – истошно завопила Вероника, устремившись к берегу.

«Хоть бы ее первую» – Витек бежал, высоко поднимая колени.

Молодые, ноздря в ноздрю, выскочили на сушу, за ними, отдуваясь и отряхиваясь, – Полкан. Сердце пса было готово лопнуть от перенапряжения и досады: «Как мог он, стреляный воробей, так лопухнуться? Всего-то два голых курортника, а так развели. Со ле ный, – передразнил он девицу, -Тяпнуть бы за филе, да старика по судам затаскают».

Оросив на прощанье поэтический голеностоп, кобель удалился.

– Что это выло? Чудище морское? – немного придя в себя, Вероника отжимала волосы, – Передайте мне полотенце, оно в сумке.

Однако ни приданого, ни одежды поблизости не наблюдалось.

Стараясь не разбредаться, парочка утюжила опустевший пляж, и в итоге окончательно заблудилась.

– Хорошенькое дело, куда ж мы теперь? – Витек смотрел на спутницу глазами Адама до встречи со Змием, – К вам?

Делить добычу с подругами в планы барышни не входило.

– Нее, они уже спят. Переночуем в вашем номере.

– Никак невозможно. Консьержка строгая, может вас не пустить. Знаете что? – Витька осенило, – Напросимся в гости к моему другу. Он известный писатель, то да се… Обязаны пропустить.

«Сегодня, определенно, мой день. Танька лопнет от зависти. Это тебе не под лестницей с разносчиком пиццы целоваться» – Вероника шаркнула ножкой:

– Право неловко как-то, ночь на дворе. Впрочем, я вам полностью доверяюсь.

глава пятая

Дарья Петровна допивала четвертую чашку, когда вновь зазвенел колокольчик и порог переступил молодой человек весьма приятной наружности. Посетитель держал цветной журнал, раскрытым чуть ниже пупа. В остальном он походил на расплодившихся нудистов, облюбовавших каменистую береговую линию на окраине городка.

– Здравствуйте! Приятный вечерочек, не правда ли?

«Гляди, какой воспитанный», – Дарья Петровна умела ценить вежливость:

– Дешевых номеров нет.

– А мне как раз бюджетные и не нужны, – отмахнулся гость, – Хочу пообщаться с другом, а он, привереда, ниже полулюкса даже не рассматривает.

– Отчего же «с другом? – непринужденный жест посетителя не остался незамеченным, дежурная поправила прическу.

Ох, уж, эти женские прически! Прихотливые, по-кошачьи самолюбивые архитектурные изыски способны поведать о хозяйках самое заветное, подчас неведомое венчаемой голове. Дарья Петровна с гордостью носила классическую халду – своеобразный дресс-код преуспевающих чиновниц среднего звена. Прямые волосы она презирала, считая уделом подростков и начинающих секретарш.

– … Мы не в бане.

Какой из намеков принять во внимание, Витек сразу не сообразил и продолжил гнуть свою линию:

– Вот только запамятовал, в каком номере он остановился.

– Бывает. Вдали от семейного гнезда мужчины о многом забывают. Вы в командировке? Или так?

– В отпуске, – Витек прочертил в воздухе подобие убывающей кардиограммы, – В творческом.

– Ах, как это интересно. Обожаю свободных художников. Над чем работаете, если не секрет?

Поэта дважды просить не надо: Витек резво начал с раннего, продолжил отрывками из неопубликованного (благо выбор позволял) и слегка притормозил на незаконченной балладе «Коси краса на небо голубое».

За дверью терпеливо мерзла Вероника. Девушка успела сосчитать все мурашки, но обещанное кодовое слово «Ау», будто нарочно, не звучало. В приоткрытые жалюзи она отчетливо видела, как ее пылкий избранник уговаривает консьержку, а та внимательно слушает, изредка кивая в такт взмахам богемных рук. Согревала мысль о том, что подруги-соперницы далеко и наверняка мучаются разгадкой, каким чудом раз за разом бутылочка выбирала именно Веронику.

Счастье разыскивает подгулявшим курьером, беда вваливается пьяным соседом по лестничной клетке.

– Лопни мои глаза, если это не наша Вероничка, – голос Татьяны звенел хрусталем и морозил не хуже, – В натурщицы подалась?

– Любой труд почетен, – Шурочка протерла очки, – Ведь так нас учили?

– Он еще и картины пишет? – Зосины ноздри раздулись до размеров шестнадцатого калибра.

– Однако… – Ирочка ощупала взглядом посиневшее тело подруги. Что она искала на знакомой с первого курса фигуре, осталось неизвестным, ибо Жанночка пискнула, чем и вызвала огонь на себя.

– И когда, ты, только перестанешь ойкать?! Грета, скажи ей, – Ирочка полезла в карман за папиросами, – Она всех кавалеров распугает – решат, что мы – дурочки.

Коробка душистых Сальве оказалась неожиданно пустой. Ирочка в недоумении пожала плечами:

– Грета, угости. Знаю, куришь такие же.

– Кончились. Жанка! Выпей воды.

– Ой! – виновница потрясла минералкой, – И у меня – кончилась.

– Тогда пососи палец, помогает, – Шурочка повернулась к Веронике, – Я думаю, тебе необходимо одеться. Во-первых, ты своим видом компрометируешь наш прославленный лицей имени «Безымянной монашки без роду и племени», во-вторых, глупо простужаться в каникулярное время.

– Не во что, – сумела, наконец, вставить слово Вероника, – может, Танька поделится?

– Щас! – вернула должок Татьяна, – Спешу и падаю.

– Не ссорьтесь, девочки, – Шурочка погрозила пальцем точь-в-точь как делала ее бабка – заведующая культпросветом, – Давайте сперва разберемся. А где твои брендовые наряды и почему отсвечиваешь голым задом в неподобающем месте?

– Тебе, подруга, с твоей рожей и происхождением не понять, – обиделась Вероника.

– Да, не всем подфартило вырасти за кулисами, – смутить Шурочку было так же сложно, как объяснить ее бабушке тонкости производства жевательной резинки Wrigley’s, – Просвети нас, темных.

– Изнасиловали меня! Чего не понятно? То есть, пытались… и очень настойчиво, заметьте. Я, конечно же, кричала. Звала на помощь. Себе на помощь, Танечка, себе. Альфред – он отлучился за шампанским – как услышал, как набежал… всех раскидал! Жизни, говорит, для тебя не пожалею. Вот!

– Трусы, где? – продолжала настаивать зануда Шурочка.

– И все остальное… – поддержала Танька.

– Вот приклеились! Как банный лист к… – Вероника выразительно указала куда, – Они же и украли. Фетишисты, проклятые.

– А где спаситель? Альфредик, где?

Последнее, что желала предъявить девушка, так это с великим трудом добытого кавалера:

– Побежал догонять грабителей. Жаль, у него одна нога простреляна.

– Ой! – Жанночка на миг освободила рот.

– А мы и выстрелов не слышали… – Ирочка все вертела и вертела коробку.

– Где вам! Небось, музыку слушали. Чего неангажированным еще делать?

– Да нет… – Ирочка вогнала Жанночкин указательный до середины последней фаланги, – глушитель у них. Меня не проведешь. Ну что, милая, ойкать расхотелось?

Жанночка, выпучив глазенки, утвердительно промычала.

– Ну, хорошо, – Шурочка сняла очки в знак окончания беседы, – поступим следующим образом: Вероника идет с нами, одежду я дам, Жанночка остается ждать возвращения Альфреда.

Упирающуюся Веронику потащили в гостиницу.

Ирочка, обернувшись, показала Жанночке внушительный, как бюстик графа Льва Николаевича, кулак:

– Вынешь, прибью!

глава шестая

Василий Петрович Незебайло, или просто – Петрович, страдал. Делал он это тихо, но регулярно, как и подобает настоящему мужчине, почти что моряку. Сам Петрович в дальние плавания не ходил, все больше удил на самолов бычков-подкаменьщиков либо дурил сумасбродную ставридку. Бывало, и мелкая камбала сослепу хватал чужое, и горько потом раскаивалась, посыпанная крупной солью и подрумяненная с боков. Однако за пределы мелководья смотритель маяка не заплывал.

Мучился Петрович по двум причинам, из коих одна вытекала из другой: похмелье налетело внезапно, а до открытия магазина оставалось добрых часов семь. Собственно, крепленое отпускалось с десяти, но из уважения к былым заслугам седеющая, но по-прежнему бойкая Маруся шла старику навстречу. В особо трудных случаях Петрович отряжал в магазин Полкана и верный присяге пес исправно возвращался с двумя «огнетушителями» и сдачей в зубах. Отнимало мероприятие не более двадцати минут, ибо Полкан обслуживался без очереди, проходя по категории инвалидов детства с учетом обрубка хвоста и привычки верить людям нА слово.

Надвигался шторм, и голова трещала с удвоенной силой. Скачки атмосферного давления отражались на самочувствии и настроении завсегда не в лучшую сторону. Смотритель вышел в сад. Его хибара, прилепившись к склону горы, давно утвердилась в центре самозахвата, поросшего диким шиповником, с единственной древней шелковицей у самого забора. Дерево клонилось к дороге и потому кормило всех, кроме хозяина. Домовладелец по этому поводу нисколько не переживал, справедливо полагая, что добро возвращается, хотя и нередко с кулаками. Вот и в этот раз кто-то громко чихнул и продолжительно высморкался. Полкан отсутствовал и Василий Петрович примерил роль гостеприимного южанина:

– Койко-место ищете?

– Да вот на свой поезд, видимо, уже опоздал, и переждать до следующего не откажусь.

– За постой много не возьму. Проходите, сторгуемся.

Незнакомец, чертыхаясь, продрался сквозь заросли и предстал мужчиной неопределенного возраста, в цивильном костюме, с черным пузатым портфелем.

– Я ненадолго. Скоро пассажирский – с ним и уеду.

– Командировочный?

– Вроде того. Хватит? – мужчина достал из бумажника мятую купюру.

Платы оказалось бы довольно и на опохмелку, и вечерок скоротать…

– Мы не жадные. Извиняюсь, угощать придется всухомятку, – Петрович скривился и потер виски.

– Болит?

– Болит? Хм. Трещит и стреляет, что твоя елка в печи (Василий Петрович проходил срочную на Дальнем Востоке и мог на слух определить, какими дровами топится дежурка). Раньше хоть самогоном можно было разжиться, а нынче народ обленился – не гонит. Отдыхающие избаловали. Сорят деньгами налево направо, и корячится, больше, никто не желает.

– Я, знаете ли, не особо пьющий, – мужчина вытер нос, – но кое-чем помогу. Если не побрезгуете…

Портфель открывался мучительно долго. Так долго, что Петрович успел перебрать в уме, все, чем он мог бы «побрезговать». И это «все», за исключением красных чернил, легко укладывалось в определение «условно съедобные». Да и чернила, чего греха таить, употреблять доводилось. Но вот с красными, старик осторожничал. Тому виной давний случай, когда Василий – тогда еще начинающий смотритель – хватанул с бодуна найденную на школьном дворе полную чернильницу. Толи жидкость основательно прокисла, толи производитель чего-то напутал, но факт остается фактом, Петровича скрючило и хуже того – настроение окончательно испортилось: «Будто двойку проглотил!»

Один за другим на свет появились два пузырька. Несмотря на малый размер, они внушали уважение. «Мал золотник да дорог, хорошо яичко к Христову дню, меньше клоп больше воняет…» – вертелось в голове страдальца, пока командировочный закрывал спасительный Сезам.

– Это протирка. На спирту и красном перце. Я насквозь простужен, чертовы сквозняки. Знакомый доктор присоветовал.

Надпись «для наружного применения» Петровича не смутила: «аптекари ни бельмеса в напитках не разбираются. У них спирт из крана течет, всем бы их заботы!»

– На меня внимания не обращайте, – постоялец была сама вежливость, – после двадцати трех и до семнадцати не пью.

– Угу, – Петрович всосал протирку, словно пылесос салфетку.

Чмок!

В наполненной ароматом шиповника тишине смотритель прислушался к новым ощущениям. Головная боль ретировалась, побросав знамена и раненых, ей на пятки наседал огнедышащий дракон. Испепелив по дороге вкусовые луковички, гортань и способный переварить жемчужную раковину, желудок разнузданный мутант прочно обосновался на пропахшей солнцем периферии. Петрович попробовал шевелить пальцами ног, стукнул деревянной рукой под коленом – увы, с таким же успехом мошкара царапает на окне градоначальника неприличное слово. Где-то вдали, на линии горизонта отчаянно семафорили заблудившиеся корабли, матерились грубоватые шкиперы, тошнили на палубу укачанные пассажиры. Беспризорный маяк отключился в знак солидарности с оцепеневшим другом, ибо настоящая мужская дружба проверяется на прочность не в очереди за бесплатной антоновкой. Непреклонный, словно противотанковый еж, навигатор был равно глух к леденящим сухопутную душу проклятиям и мольбам позеленевшей от качки праздной публики. «Включусь только вместе с Василием Петровичем» – решило волшебное око и зажмурилось плотнее.

С ближайшего судна донеслась любимая Петровичем мелодия «Эти глаза напротив». Он судорожно вдохнул и опрокинул в онемевшее отверстие рта оставшийся фаустпатрон. Вторая зверюга проскочила по проторенной дорожке трофейной ротой по оккупированной территории. Раздосованная отсутствием сколь-нибудь стоящего крылатая рептилия вступила в перебранку с обожженной перечным фугасом центральной нервной системой. Петрович задергался заводным лягушонком, хотя с точки зрения гостя хозяин более походил на ожившего дедушку Буратино. Маяк заморгал в такт. Шкиперы спустились в каюты, стюарды разнесли шампанское.

Постепенно в движениях Петровича исчезла подростковая угловатость, и он обрел дар речи.

– Хороший у вас доктор. Увидите, кланяйтесь от меня.

Смотритель нагнулся поднять с пола оброненный на прошлой неделе плавник вяленой рыбки.

– … Святые угодники! И радикулит прошел!

– Зрение проверять будем? – улыбнулся постоялец.

– Думаете, могло испортиться?

– Ха-ха-ха! Простите, неудачно пошутил. Обычно, люди в вашем возрасте страдают близорукостью.

Старик сделал пару приседаний:

– …чуднО. Нее… кроме профессиональных болячек – триппер не в счет – бог миловал.

– Ого! Да вы счастливчик! В такие-то годы…

Пришла очередь улыбнуться и хозяину:

– Скажите тоже… да вы присаживайтесь, в ногах правды нет. А лучше – в дом, вы крабов кушаете? Самое оно… для этого дела.

Вернувшийся Полкан застал в столовой неизвестного мужчину, знакомое выражение глаз хозяина и горку крабовых конечностей. Членистоногих пес не любил: за вороватую походку и слишком пристальный взгляд. От подобного внимания кобелю становилось не по себе: «Че вылупился? огрызался он на оседлавшего причал нахала, – Я не брал!» Другое дело – медузы. Прибой частенько выбрасывал на песок беспомощный студень, Полкан бродил меж индифферентных, брезгливо трогал лапой и размышлял о скоротечности бытия: «Собачий век недолог. Вот когда я был китайцем…

В городе проживал обрусевший китаец, Ваня Ли, он торговал экзотическими снадобьями, был трижды женат и не узнавал многочисленных внуков. По слухам ему стукнуло девяносто девять лет, но точно не знал никто – даже мордатый хохол-участковый.

– … у нас много общего: я тоже не узнаю свое блохастое потомство и в районном отделении милиции никогда не видели мою метрику».

– Ваша собачка? – мужчина опасливо ткнул вилкой в сторону Полкана.

– А то чья же? – Петрович почесал у пса за ухом, – Ты где, юнга шлялся?

Кобелю не нравилось, когда упоминали его возраст, но и в обращении «юнга» слышалось нечто уничижительное. Обнюхав из вежливости ноги гостя, он заглянул в миску и, убедившись, что хозяин, как всегда, понадеялся на щедроты отдыхающих, удалился в сад грезить в одиночестве.

– Серьезный товарищ, – мужчина аккуратно вернул столовый прибор на место, – Мне пора. Благодарю за гостеприимство.

Когда мужчина скрылся из вида, Петрович сверил свои ощущения на этот раз с показаниями старинного корабельного хронометра: до открытия магазина оставалось «говно вопрос».