Loe raamatut: «Дело о 140 миллиардах, или 7060 дней из жизни следователя»

© Калиниченко В. И., 2017

© «Центрполиграф», 2017

Прекращением уголовного дела о 140 миллиардах (дело Фильшина) и ликвидацией Прокуратуры СССР закончилась для меня государственная служба.

Владимир Калиниченко

Предисловие

В 8-м и 9-м номерах журнала «Юность» за 1989 год был опубликован мой очерк «Точка отталкивания» об убийстве на станции метро «Ждановская» (ныне «Выхино») майора КГБ СССР Вячеслава Афанасьева. В тот же период в рабочем блокноте я стал делать наброски воспоминаний о профессиональной деятельности в органах прокуратуры. С годами наброски приобрели очертания книги, которую я назвал «Дело о 140 миллиардах, или 7060 дней из жизни следователя». Уголовное дело о 140 миллиардах было последним в моей служебной карьере. В 1996 году интерес к публикации этой книги проявило издательство «Олимп». Мы заключили договор о ее издании в количестве 10 000 экземпляров. От получения предоплаты за рукопись я отказался до выхода книги. Шло время, и через пару лет по непонятной для меня причине тираж сократили до 3000 экземпляров. В 1998 году книга вышла в мягкой обложке, мне предоставили 50 экземпляров и выплатили совсем мизерный гонорар, но остальной тираж на книжных прилавках без объяснения причин так и не появился. Однажды мне в руки попала книга о криминальных историях советского периода. С удивлением я прочитал главу за подписью некоего Александра Хабарова об убийстве на «Ждановской». Знать об этом автор мог только по слухам, но в его повествовании содержались целые абзацы из моего очерка, самое главное заключалось в том, что в самом очерке я изменил фамилии антигероев, и эти изменения Хабаров автоматически продублировал. В разговоре по телефону Хабаров неуклюже оправдывался, а я по условиям договора обратился к главному редактору издательства. Он пообещал разобраться, но на этом все закончилось.

Спустя некоторое время мне по секрету сказали, что весь тираж выкупили представители концерна ACT Тельмана Исмаилова. Это было похоже на правду, потому что Исмаилов и его сыновья родились и выросли в Азербайджане, а в книге была глава о расследовании уголовного дела на бывшего прокурора Азербайджанской ССР Гамбоя Мамедова, вступившего в жесточайший конфликт с первым секретарем ЦК Компартии республики Гейдаром Алиевым. На родине Исмаилова оставались высокопоставленные чиновники, которые совсем не желали предания гласности обстоятельств того дела конца 70-х годов. Соответствовала ли эта информация действительности, я не знаю по настоящее время.

Выкуп тиража могли инициировать представители Казахстана, потому что в одной из глав я достаточно подробно изложил декабрьские события 1986 года на площади имени Л. И. Брежнева в Алма-Ате. Это были первые массовые выступления молодежи на почве обострения межнациональных отношений и борьбы за власть в Казахской ССР. По делу о массовых беспорядках были осуждены десятки молодых людей, а после развала СССР началась кампания по их реабилитации. И снова же мое видение событий того времени было невыгодно высокопоставленным должностным лицам.

Не мог я исключить и вмешательства сотрудников ФСБ. Дело было в том, что в книге я рассказывал о проверке в рамках уголовного дела об убийстве Афанасьева версии о безвестном исчезновении майора КГБ СССР Виктора Шеймова и его семьи, а возможно, и об их убийстве. В этом подозревали нескольких обвиняемых в убийстве Афанасьева. Трупы исчезнувших обнаружены не были, и поэтому никаких оснований для предъявления обвинения в совершении подобного преступления не существовало. После развала СССР в конце 1991 года Виктор Шеймов дал первое интервью американским журналистам в США, куда он сбежал вместе с семьей. Примерно в те же годы в США появились публикации, в том числе бывшего начальника отдела ЦРУ по работе с Советским Союзом, который бахвалился тем, что им удалось завербовать шифровальщика, занимавшего высокую должность в КГБ, с его помощью подключиться к подземным коммуникациям под Кремлем для прослушивания телефонных переговоров высших должностных лиц Советского Союза и вывезти своего агента в США. В данном случае речь могла идти только о Викторе Шеймове.

Еще через несколько лет известный тележурналист Николай Николаев на канале НТВ сделал передачу об убийстве на «Ждановской». Таковую я считаю самой удачной, и прежде всего потому, что помимо меня в ней принимала участие легендарная судья Московского городского суда, ныне покойная Зинаида Александровна Опарина, которая провела судебное разбирательство и вынесла приговор убийцам Афанасьева. В этой передаче также принимали участие трое осужденных по этому уголовному делу. Во время передачи я вступил в полемику по телемосту с бывшим заместителем начальника Управления внешней контрразведки КГБ СССР генерал-майором Олегом Калугиным. В конце 80-х почувствовав угрозу разоблачения как агента ЦРУ, он стал выступать с резкой критикой в адрес ведомства, в котором проработал долгие годы. На этой волне Калугин был избран депутатом Верховного Совета СССР, выждал определенное время и сбежал в США. Там он получил свои «тридцать сребреников» и благополучно проживает на деньги, полученные в результате предательства. В 1995 году он был заочно приговорен к 15 годам лишения свободы за измену родине. Тогда в полемике с Калугиным я узнал, что Шеймов, с семьей проживая в США и будучи недоволен тем, что ЦРУ недостаточно оплатило его предательские услуги, обратился с иском в суд и получил с ответчика еще один миллион долларов.

Казалось бы, что все это никакой большой тайны не составляет, если бы не одно но. Еще в 1980 году установили, что Шеймов был завербован американцами, и, когда встал вопрос о его разоблачении, его вместе с семьей вывезли на самолете американского посла на территорию США. Так что вполне возможно, что с того времени продолжалась некая оперативная комбинация по дезинформации нашего противника. Думаю, что после интервью Шеймова и публикации в печати о его вербовке и работе на ЦРУ вся его история большой государственной тайны не составляла. Тем не менее передача Николая Николаева с просмотра была снята, и более ее никогда и никому не демонстрировали. Возможно, то же самое было препятствием в издании книги.

Впрочем, гадание о том, кем был изъят выпущенный тираж, – дело бесполезное.

Спустя более 20 лет менять что-либо в книге смысла нет, потому что она написана так, как я оценивал события своей жизни на тот период. Много позже мне довелось прочитать много публикаций и мемуаров, просмотреть десятки документальных фильмов о событиях тех лет. Сегодня смотрю совсем иначе на предательскую роль Михаила Горбачева в умышленном развале Советского Союза, в том, как по его инициативе был спровоцирован полет и посадка на Красной площади Матиаса Руста, потому что эта провокация позволила Горбачеву отстранить от руководства высшее командование Советской армии, которое могло воспрепятствовать его действиям по развалу СССР. По инициативе того же Горбачева было инспирировано дело о 140 миллиардах, которое должно было сыграть решающую роль в дискредитации первого президента РСФСР Бориса Ельцина и его ближайшего окружения. Впрочем, выводы о моих предположениях пусть делает каждый читатель, исходя из своего жизненного опыта и политических взглядов на современную Россию.

Дело о 140 миллиардах (начало)

В январе 1991 года разразился скандал, связанный с попыткой правительства РСФСР продать 140 миллиардов рублей за доллары США. Противозаконная сделка была пресечена спецслужбами СССР. Непосредственно заключение сделки курировал заместитель председателя Совета министров РСФСР Геннадий Фильшин, именем которого и стали называть эту «сделку века».

В течение года зарубежная и советская печать, телевидение и радио обрушивали на головы граждан поток противоречивой информации о намерениях сторон. Так, коммунисты утверждали, что в случае реализации сделки подрывались экономические устои государства, а наши предприятия и запасы полезных ископаемых за бесценок продавались на Запад.

Демократы, в свою очередь, обвиняли правящую партию (КПСС) и руководителей СССР в попытках дискредитировать молодое российское правительство, демократические преобразования в стране и лично председателя Верховного Совета РСФСР Бориса Николаевича Ельцина.

«20 января в аэропорту Шереметьево-2 в ходе таможенного досмотра у подданного Великобритании Пола Пирсона, вылетающего в Швейцарию, обнаружены и задержаны документы по сделке, противоречащей действующему законодательству, заключенной с советской стороны Челябинским филиалом производственно-экологической фирмы ЭХО при Международном неправительственном фонде «Вечная память солдатам», а с иностранной стороны – английской компанией «Дов трейдинг интернэшнл»¹.

Отъезд Пирсона из Москвы с документами о продаже 140 миллиардов рублей за 7 миллиардов 756 миллионов долларов США готовился тщательно. Компаньон Пирсона и основное действующее лицо в этой сделке английский бизнесмен Колин Гиббинс приобрел пять билетов на разные дни и рейсы, пытаясь скрыть действительную дату вылета. Подстраховал себя и факсами, в которых сообщил своим людям в Цюрихе о предполагаемых датах прилета Пола. Гиббинс надеялся, что, если, несмотря на принятые меры, сделка все же попала в поле зрения КГБ, за счет подобных маневров ему удастся переправить документы своим западным партнерам. Для прикрытия действительной цели поездки Пирсон пригласил в Швейцарию любовницу. Тем самым он демонстрировал отъезд с сугубо личными целями.

Из оперативных источников. Пол Пирсон окончил военно-морское училище близ Портсмута. Несколько лет ходил на военном корабле в качестве инженера-электрика. Затем ушел из армии и четыре года жил в Саудовской Аравии, Португалии, США, Нигерии, Греции, ФРГ, причем в Нигерии преподавал электронику в военно-морском училище. С 1985 года в Москве. Здесь познакомился с академиком (офицером КГБ) Юрием Козловым.

Позже именно Пирсон познакомил Козлова с Гиббинсом, и они совместно занялись проработкой идеи «кредитного трансферта», то есть обмена (продажи) рублей на доллары США. Козлов, в свою очередь, познакомил Гиббинса с директором Челябинского филиала производственно-экологической фирмы ЭХО Андреем Свиридовым, в будущем – партнером Гиббинса в сделке о 140 миллиардах.

В 1990 году Пирсон был задержан в одном из банков Великобритании при сдаче наличными солидной суммы долларов. После экспертизы выяснилось, что большая их часть – фальшивки, изготовленные в Афганистане, и, вероятнее всего, они были завезены в Лондон из Москвы. Никакой ответственности за попытку сбыть фальшивые доллары Пирсон по непонятным причинам не понес.

Перед выездом в аэропорт все собрались в офисе Гиббинса в гостинице «Волга», заказали такси и, пожелав Полу и его подруге счастливого пути, «замерли» в ожидании удачного завершения первого этапа операции.

Неприятности начались с прохождения таможенного контроля, когда Пирсона попросили вскрыть пакет, опечатанный Гиббинсом. Рядом с таможенниками стояли молодые люди, внешний вид которых не оставлял сомнений в принадлежности к известному ведомству. Остальные вещи Пирсона интереса не вызвали, составление протокола носило формальный характер, и бывший военный моряк, чей послужной список давал основания заподозрить его в активной работе на спецслужбы Великобритании, наверняка понял, что все их действия по проработке и заключению сделки с самого начала находились под контролем спецслужб СССР.

Звонок Пола в офис поверг компаньонов в состояние шока. Хотелось надеяться на лучшее, и потому партнеры Гиббинса по сделке – генеральный директор фирмы ЭХО Андрей Свиридов со товарищи – помчались в аэропорт, где их худшие опасения подтвердились. В тот же день изъятые у Пирсона материалы легли на стол председателя КГБ СССР Крючкова. Вечером в программе «Время» было передано сообщение Центра общественных связей КГБ о задержании Пирсона.

С лета 1990 года с бригадой следователей я находился в Оше, расследуя уголовное дело о массовой резне, произошедшей вследствие очередного межнационального конфликта. Погибли свыше пятисот человек, среди которых много женщин и детей.

Ошская трагедия

Июнь 1990 года. В Ереван, где я находился в командировке, расследуя дело о некачественном строительстве, повлекшем тяжкие последствия при спитакском землетрясении, позвонил заместитель генерального прокурора СССР Владимир Иванович Кравцев:

– Немедленно вылетайте в Ош! Что там произошло, вы знаете из сообщений печати!

Знал я, откровенно говоря, мало, ибо кормили нас информацией дозированно. В Оше произошли массовые беспорядки и имелись человеческие жертвы. О количестве погибших не сообщалось.

В ошском аэропорту меня встретил начальник отдела оперативного реагирования Александр Фролов². По занимаемой в то время должности я был его первым заместителем.

Штаб срочно создаваемой следственно-оперативной группы дислоцировался в здании прокуратуры области. В Ош во всеоружии, а проще – с лучшей криминалистической техникой, которой располагала в то время Прокуратура СССР, прибыл в полном составе отдел по внедрению в практику научно-технических средств во главе с его начальником Николаем Емельяновым³.

Ежедневно прибывали следователи прокуратуры, МВД и КГБ.

Втроем мы и занялись организацией расследования дела, возбуждаемого по имевшему место факту массовых беспорядков, естественно сосредоточив усилия на раскрытии убийств.

По каналу Шахрихансай, к которому меня привезли в тот же день, плыли трупы. На левом берегу шумел восточный киргизский базар. На правом – узбекский. Ширина канала составляла не более десяти метров. Счет трупам шел на сотни.

7 июня на улицах районного центра Кара-Су группами собирались люди узбекской национальности, составлявшие основную часть населения города. Все обсуждали расстрел милицией соплеменников на поле колхоза имени Ленина и начавшуюся резню в других районах области. Страсти накалялись и достигли высшей точки, когда днем на центральную площадь привезли трупы двух зверски убитых пасечников. Толпа жаждала мести! Толпа жаждала смерти в лице коренных жителей региона – киргизов.

Братья Темировы и их друзья Адахамов, Юсупов и Эгамбердиев были активными участниками обсуждения происходившего. Разгоравшуюся злость подкрепляли изрядным употреблением спиртного. Куролесили весь день и ночь. Под утро пришли к выводу, что от слов нужно переходить к делу – найти и убить кого-нибудь из киргизов. Вспомнили, что недалеко от центра живет народный судья Кара-Суйского района Абдинасирова. Ее и предложили в качестве объекта будущей расправы. При обсуждении плана нападения уточнили, что в квартире судьи проживают одни женщины – ее родственницы и, значит, никто серьезного сопротивления оказать не сможет. Вооружились металлическими прутьями, ножами, топором и около пяти часов утра поднялись на четвертый этаж хрущевки.

Абдинасирова и две ее племянницы, младшей из которых было всего двенадцать лет, сразу поняли, что их ожидает. Телефон работал, но дозвониться в милицию было сложно, хотя несколько раз это удалось сделать. На просьбы о помощи им отвечали неопределенно.

Между тем входная дверь трещала под ударами топора и наконец рухнула. Пытаясь прикрыть племянниц, Абдинасирова выбежала в коридор и попыталась заговорить с убийцами. Вырвавшийся от страха душераздирающий крик прервал удар топором по голове. После второго удара ножом в спину судья упала и все пятеро стали избивать ее ногами.

В дальней, закрытой на ключ комнате 20-летняя племянница Гульнара кричала в телефонную трубку: «Умоляю вас, приезжайте скорее – уже тетю убивают! Прошу вас, помогите нам!» Ее слушали не слыша, ибо стражей порядка охватил страх. Обстановкой в городе они не владели и, как осажденные в крепости – здании горотдела милиции, думали только о себе и ждали наступления утра.

Абдувахид Темиров ворвался в комнату через балкон. Гульнара успела спрятаться под стол, откуда ее вытащил за волосы Кабыл Темиров и тут же нанес удар ножом в спину. Абдувахид ударил топором по голове. Истекающую кровью молодую женщину раздели и стали насиловать по очереди, в том числе в извращенной форме. Затем добили и принялись за ребенка. Убивали девочку топором и прутом, но ей повезло… Уставшие насильники нанесли ей удары, которые не были смертельными.

Между делом обшарили квартиру, нашли и забрали золотые украшения, деньги, духи и бутылку коньяка «Кыргызстан». По пути домой, обсуждая содеянное, пришли к выводу, что малолетняя Динара осталась в живых, и решили вернуться, чтобы ее добить. Но уже наступило утро, и на место трагедии прибыл наряд милиции, который и задержал убийц, за исключением Эгамбердиева, сбежавшего в Узбекистан.

Это было одно из первых убийств, раскрытых в Оше. Темировы и компания первыми сели на скамью подсудимых. Как вы понимаете, тогда еще существовали Советский Союз и центральные органы власти, с которыми считались. Тем не менее уже тогда мы столкнулись с тем, что правоохранительные органы Андижанской области, где скрывался Эгамбердиев, сделали все возможное, чтобы не отдать его в руки правосудия. Рассказывать об этом нет смысла.

Уже тогда, пытаясь разобраться в причинах происшедшего, я стал понимать, как тесно людям разных национальностей живется на нашей земле-матушке.

Расстояние от центра киргизского города Ош до границы Андижанской области Узбекистана составляло не более десятка километров. На территории самого Оша компактно проживали сотни тысяч узбеков и киргизов. Условное социальное расслоение среди них от нас не скрывали и сообщили, что узбеки доминируют в торговле, общественном питании и на автотранспорте, то есть обладают значительными денежными средствами со всеми вытекающими отсюда последствиями. Киргизы занимают главенствующее положение во властных структурах, особенно в партийных и советских органах, а также в милиции. Разница в материальном положении между ними была заметной.

До начала ошской трагедии мы уже имели кровавые вспышки национализма в Сумгаите, Баку, Кировабаде, Алма-Ате и Фергане, но у власти в лице ЦК КПСС и генерального секретаря Горбачева не было ни желания, ни способностей увидеть глубину назревавших в том или ином регионе проблем и действенно влиять на их разрешение.

Так сложилось исторически, что на условной границе между Киргизией и Узбекистаном киргизы в основном селились в горах, занимались животноводством. Узбеки осели в низинах. Основной род их занятий – земледелие.

К середине 80-х политика властей свелась к искусственному подталкиванию людей, проживающих в горах, перемещаться на равнину и начинать новую жизнь на плодородных землях, которые считали фактически своей собственностью узбеки. Остро встал вопрос с жильем. На этой почве нарастала взаимная неприязнь. В 1989 году на территории области возникла самодеятельная неформальная группировка «Народно-демократический фронт Киргизии» (НДФК), объединявшая в своих рядах киргизов. В ответ появилось такое же объединение «Адолат», состоящее из узбекской части населения.

Несколько позже в Оше появилась еще одна неформальная группа – «Ош-аймагы», которая поставила перед собой программную цель – обеспечить участками под индивидуальное строительство только лиц киргизской национальности, не обеспеченных жильем. Местом строительства чисто киргизского поселения лидер «Ош-аймагы» Бектемиров и его сторонники выбрали поля колхоза имени Ленина, труженики которого в основном узбеки.

27 мая 1990 года на несанкционированный митинг, состоявшийся на поле, прибыло все руководство города, где экстренно провело открытое заседание бюро горкома и приняло решение о выделении представителям «Ошаймагы» 30 гектаров поливных земель колхоза. Знали ли отцы города, к чему может привести такое решение? Ответ однозначен: да.

«Первому секретарю Ошского обкома Компартии Киргизии тов. Кульматову Р. С.

Председателю Ошского облисполкома тов. Бекболатову Ж.

…Поступающая в УКГБ информация свидетельствует о том, что… вынашиваются намерения организовать в городе Оше акцию по насильственному захвату земельных участков лицами киргизской национальности, не имеющими квартир и проживающими в стесненных условиях…

…Среди населения г. Оша все активнее муссируются слухи о предстоящем 27 мая с. г. физическом столкновении, которое якобы произойдет между лицами киргизской и узбекской национальности из-за насильственного захвата поливных земель, принадлежавших колхозу имени Ленина Кара-Суйского района…»

Эти докладные записки 6 и 20 апреля 1990 года подписал начальник УКГБ по Ошской области полковник Мамеев, прекрасно понимавший, к чему ведет неуклонно проводившаяся в жизнь политика властей. Всего таких докладных записок было девять.

Буквально через несколько дней докладные записки Мамеева были сняты с контроля, а проще говоря, проигнорированы. 27 мая на колхозном поле начались митинги. Люди стали делиться на своих и чужих.

Страсти накалялись, и власти приняли решение: пусть даже путем применения насилия навести порядок. В Ош стянули дополнительные силы милиции из различных регионов республики. «Командовать парадом» прибыл министр внутренних дел Киргизии В. В. Гончаров. Он принял решение не допускать на поле митингующих, но вскоре его отменил, так как с людьми и именно на месте конфликта решили встретиться руководители республики и области.

Утром 4 июня на поле стали стекаться толпы людей, вооружаясь по пути камнями и палками. Границу возможного столкновения перекрыли вооруженные автоматическим оружием работники милиции. В 22 часа стали поступать первые сведения о бесчинствах толпы. Весь личный состав областной милиции вооружили, были приняты меры к обороне зданий ГУВД и УВД.

5 июня утром объявили указ Президиума Верховного Совета Киргизской ССР о введении в Оше и области чрезвычайного положения. В тот же день при соприкосновении с толпой работники милиции первыми открыли огонь на поражение. Поле колхоза имени Ленина обагрилось кровью.

Еще можно было обуздать страсти, предотвратить гибель десятков людей, но для этого нужно было сказать правду тем, от кого зависело принятие правильного политического решения и привлечение необходимых сил и средств для локализации очагов конфликта. Властные структуры, наоборот, провоцировали конфликт.

Мягко говоря, непонятные действия работников милиции вызывали у нас, следователей, недоумение, особенно когда мне рассказали, как с вертолетов по митингующим вели снайперский огонь. Эти и другие данные продиктовали необходимость создания специальной следственной группы, в задачу которой входило расследование эпизодов превышения власти людьми в форме.

Группы следователей, работавшие по различным направлениям, рассредоточились по всему городу.

Местом моей дислокации было здание прокуратуры города. С первых дней мне представили одного из руководителей следствия в области, русского парня. Произвел он очень благоприятное впечатление, и я с удовольствием работал с ним, пока не выяснилось, что он не просто любит выпить, а пить не умеет, превращаясь в состоянии сильного алкогольного опьянения в агрессора или клоуна. Вскоре я смог убедиться в этом. В кабинет зашел один из следователей бригады и взволнованным голосом сообщил, что мне нужно спуститься на первый этаж и посмотреть, что происходит в одном из кабинетов с нашим коллегой. Сцена была безобразной. На стульях полукругом сидели, прихлопывая в ладоши, работники милиции и прокуратуры, киргизы. В центре, едва удерживаясь на ногах, отплясывал барыню руководитель следствия в области. За него было стыдно, за издевательство местных пинкертонов обидно.

Обстановка в городе продолжала оставаться крайне напряженной, поэтому все ходили с личным оружием, здание, где мы работали, охранялось. Охрана состояла из киргизской милиции. Примерно через месяц ко мне зашел местный русский следователь, свободно владеющий киргизским языком, и рассказал, что совершенно случайно подслушал разговор «охранников». Они с подачи своих начальников были крайне обеспокоены тем, что мы активно ведем следствие в отношении работников милиции, и обоснованно опасались, что вскоре могут начаться их аресты, всерьез обсуждали, как воспрепятствовать этому. Решили, что самое лучшее – перебить нас и сжечь здание прокуратуры со всеми материалами уголовных дел.

В Оше в это время находился председатель КГБ республики, к которому я поехал и поставил в известность об опасности, которая может угрожать мне и подчиненным. Реакции никакой. Со снисходительной восточной улыбкой он сказал: «Зачем так сгущать краски?» Надо отдать должное – кое-какие «меры» принял. Охрану из здания прокуратуры сняли вообще. Пришлось поехать на склад вещественных доказательств и забрать все изъятое по делу оружие (автоматы, пистолеты, боеприпасы). До зубов вооружиться самому и так же вооружить следователей, организовать боевые дежурства.

Через несколько дней после этого я уехал на совещание в прокуратуру области, а когда вернулся, то увидел мирно посапывающего на лавочке с подложенными под голову кроссовками человека. Что-то знакомое было в его фигуре, и я растолкал спящего. Удивление мое было безмерно. Передо мной сидел во всей красе собственный корреспондент «Литературной газеты» Юрий Рост. Мы расцеловались, и Юра с удивлением заговорил, что ничего не может понять. По городу бродят группками обозленные люди. На улицах – БМП, десантники, а у штаба следственной группы такая идиллия. У меня в кабинете работает на компьютере специалист-программист, к которому он прошел беспрепятственно и получил информацию о том, где в данный момент нахожусь я. На улице мирно пощипывают травку бараны.

Через пару часов общения Юра пребывал в полной растерянности, когда перед ним положили пачку фотографий – загруженных в кузовы машин убитых детей, его глаза повлажнели, и он долго не мог прийти в себя.

5 августа в «Литературной газете» под рубрикой «Горячая полоса» был опубликован очерк Юрия Роста «Колокол по тем, кто пока еще жив». Зловещее предзнаменование.

«…В Ошской области у меня нет ни родных, ни знакомых, – писал Рост. – Правильно, читатель. Не тебя травили газами, не твой дом жгли, и не твою пятилетнюю дочь насиловали, и сжигали заживо не тебя. Так что не по тебе звонит колокол. Пока!

…Самих следователей никто не охраняет, хотя угроз достаточно. В районах и областном центре, несмотря на обещание о помощи, – тихий саботаж. На милицию вообще особенно рассчитывать нельзя, на партийное руководство – тоже… События в Ошской области, мощностью в десятки сумгаитов, а жестокостью превосходящие все, что нам известно даже по литературе, пришлись на время съезда партии, но там не нашлось времени, чтобы обсудить эту человеческую катастрофу. Да, события в Ошской области не знают аналога. А понятно ли вам, что стоит за этой формулировкой? Объясняю: это люди, которым перерезали горло и выпускали кровь (как это делают, когда режут овец), а затем бросали на дороге на поругание или скидывали в воду, это – убитые, а потом сожженные дотла, это – отрезанные носы, уши, выколотые глаза, это – обугленная человеческая голова на шесте, это – зверски изнасилованные десятки женщин, убитые потом, это – изнасилованные и убитые девочки. Убитые дети, много детей – от тех, кто еще в утробе, от новорожденных до подростков… И убитые старики…

За людьми охотились организованно. Задействовали грузовые машины, автобусы. Подогретые спиртным и наркотиками молодчики повязывали на головы красные повязки и убивали – убивали беззащитных местных жителей, особенно в районном центре Узгене. Из окон домов люди с ужасом наблюдали, как работники милиции в форме, на помощь которых они так рассчитывали, сами занимались организацией погромов и направляли по конкретным адресам распоясавшихся боевиков…

…В один из первых трагических дней в селе Мырза-Ака убили двадцать семь человек. Могли убить на пятнадцать больше. Их спасла отважная семидесятилетняя женщина Анна Ивановна Букреева, спрятав их в своем доме… Когда погромщики, которые показались ей на одно лицо, ворвались во двор, она вышла к ним.

– У тебя узбеки есть?

– Нет.

– Ну-ка уходи со двора. Мы сами разберемся.

– Я со своего двора никуда не пойду.

Тогда они стали избивать брата соседкиного мужа и заставили его звать на помощь, чтобы кто-нибудь из родных отозвался, обозначив себя.

– Много их было, Анна Ивановна?

– Ой, много, обкуренные все. А потом, когда они ушли, так подростки по улице ходили тоже с красными повязками на головах и с ножами.

– А того, который кричал, убили?

– Убили на месте, и отца, и сыновей, которые не успели ко мне, тоже убили. Этих, правда, уже в больнице. Их вроде «скорые» подобрали и увезли в больницу… Может, знаете, тут дядя Яша парализованный (мы его так звали), того тоже убили. В одну комнату свезли. Подождите, говорят, врачи куда-то по делам вышли, а тут двери сорвали. Врачи приходят, а узбеки – убиты. Ой, те все были сговоренные…»

В один прекрасный день к нам с Емельяновым привезли одного из подозреваемых. Маленького роста, щуплый. Всю жизнь был пастухом. Смотрит затравленно. В глазах – испуг. Посмотришь – жалко становится. А когда выясняется, что 6 июня он лично поймал в горах пасечника, заарканил его и, сидя на лошади, несколько часов таскал за собой, задаешь вопрос – откуда в нем это? Несчастного пленника он добил выстрелом из охотничьего ружья в упор.

С первых дней пребывания в Оше каждое утро нас поджидал у здания прокуратуры невысокого роста лет пятидесяти узбек. Горе его было безмерно. В одном из ущелий на Папане стояла принадлежавшая его семье пасека. За ней приглядывали двое сыновей и племянник. 8 июня они исчезли. Он умолял нас, падал на колени, предлагал любые деньги, помощь сородичей, лишь бы помогли найти детей, даже мертвых.

Их убийство мы раскрыли через несколько месяцев. У подножия священной киргизской горы Тасмо разбирали руками камни, извлекая из-под них практически разложившиеся останки ребятишек. Такие же, как и они, подростки на лошадях захватили их прямо на пасеке. Убегать было некуда – дорога из ущелья одна, и она была перекрыта убийцами. Веревками их заарканили и впереди себя под ударами батогов стали гнать на гору. Подъем занял несколько часов. Сжималось сердце, когда представлял я все страдания, которые перенесли несчастные. С вершины священной горы их сбросили в обрыв. Позже тела забросали камнями.

Рост был первым журналистом, который дал правильную и честную оценку произошедшим событиям. Нам говорить правду запрещали, объясняя это тем, что таковая может еще более послужить разжиганию межнациональной розни. Старая песня. Правда всегда одна. Она может нравиться или не нравиться представителям той или иной национальности, но всегда одна. И то, что в Оше 80 процентов убитых были узбеки, – правда.