Loe raamatut: «Добрая фея короля Карла»
© Москалев В.В., 2024
© ООО «Издательство «Вече», 2024
Художественное оформление и дизайн обложки Е.А. Забелина
* * *
Об авторе
Владимир Васильевич Москалев родился 31 января 1952 года в Ростове-на-Дону. Там прошло его детство. В школу пошел, когда переехали с отцом в Москву (нынешний район Печатники), и в 1969 году окончил 10 классов (уже в Кузьминках). К этому времени относятся его первые литературные опыты – следствие увлечения приключенческими романами. Это были рассказы – наивные, неумело написанные. Именно с них и начался творческий путь писателя, и тогда же им овладела мечта написать исторический роман. Вот как он сам вспоминает о том времени: «Мне было в ту пору 17 лет. Впервые я прочитал “Королеву Марго” А. Дюма и понял, что пропал. Захлопнув книгу, сказал сам себе: “Клянусь, напишу такую же! Если Дюма сумел, почему не смогу и я? Отныне – вот цель, которой посвящу свою жизнь”». Над ним смеялись, крутили пальцем у виска, прочили ему другое будущее, но все было напрасно. Мысль стать писателем не оставляла его, а жизнь между тем диктовала свои законы.
Надо было куда-то поступать учиться. «Чтобы писать, ты должен хотеть и уметь это делать», – вычитал Володя у кого-то из классиков. Значит, Литературный институт. Литературу в школе он не любил, историю терпеть не мог. На этих уроках он засыпал: ему было неинтересно, скучно. С остальными предметами, исключая иностранный язык, дело обстояло не лучше. Как следствие – аттестат запестрел тройками. Какой уж тут институт… Но все же попробовал, в один, другой… Результат, как и полагал, – плачевный. Выход один: работа. Без специальности, без навыков… Выручила армия. Окончил автошколу ДОСААФ, получил права. Затем поступил в аэроклуб (тоже от военкомата). Днем работал, вечером учился. Спустя два года – пилот запаса ВВС.
Простившись с аэродромами, Владимир вернулся домой. Работал шофером, освоил специальность сантехника. Вскоре пришел вызов из летного училища, и он уехал в Кременчуг, а оттуда по распределению – на Север, в Коми АССР. К тому времени им было написано около 15 рассказов, но начинающий литератор никуда их не отсылал, понимая, что пока это только рабочий материал, еще не готовый к печати. Отточив перо, Москалев начал писать свой первый роман о Генрихе IV и через год закончил его. Отнес главу в одно из местных издательств, там округлили глаза: «Признайтесь честно, откуда вы это списали? Автор текста – кто-то из зарубежных писателей».
Вернувшись в Москву, Владимир отдал рукопись романа в литконсультацию и получил ответ: «Никуда не годится, совсем не знаете эпоху, хотя и обладаете богатым воображением». И он с головой окунулся в XVI век. Днями не вылезал из библиотек: изучал архитектуру Парижа, одежду дворян, их образ жизни, нравы, речь – и читал, читал, читал… Одновременно писал новые рассказы и в который уже раз переделывал старые, продолжавшие ему не нравиться. Первый роман он забросил и написал три новых. Отнес в издательство. Редактор с любопытством полистал рукопись: «Франция? XVI век? Оригинально… Не каждому по плечу. Что ж, попробуем издать». И издали.
Так сбылась мечта. Ну разве опустишь руки? Владимир продолжает много и плодотворно заниматься литературным творчеством. В его писательском багаже кроме романов есть басни о нашей сегодняшней жизни, о людях – хороших и плохих, есть два сборника рассказов, действие которых происходит в России второй половины XX века. Кроме того, Владимир продолжает свое путешествие в далекое прошлое французской истории и пишет пьесы о франкских королях – Хлодвиге, Хильперике I, Тьерри III. Остальные пьесы (а их пять) продолжают эпопею «ленивых королей».
Избранная библиография В.В. Москалева:
«Великий король» (1978)
«Гугеноты» (1999)
«Екатерина Медичи. Последняя любовь королевы» (2001)
«Варфоломеевская ночь» («Свадьба на крови») (2002)
«Нормандский гость» («Гуго Капет», ч. 1, 2014)
«Король франков» («Гуго Капет», ч. 2, 2014)
«У истоков нации. Франки. Пять королей» (пьесы, 2015)
«Истории о былом» (рассказы, 2015)
«Два Генриха» (2016)
Пролог
1360 г.
Глава 1
Нежданная гостья
Тропинка петляла краем леса и вела неведомо куда. По одну сторону ее тянулись заросли бузины, орешника, ольхи, за ними лес; по другую – расстилалось до лесополосы вытянутое прямоугольником поле. Его не засевали, невспаханная земля щетинилась прошлогодней стерней. Уже который день донимала жара. Сухая земля стонала, покрытая трещинами. Трава по обе стороны тропы частично выгорела.
Женщина неторопливо шла, глядя себе под ноги. Одна – кругом ни души, лишь редкие птицы прятались в ветвях деревьев. Устав, похоже, женщина остановилась, тяжело вздохнула, оглядела поле, за ним – тянувшуюся вдаль темную полосу раскидистых дубов и буков, затем перевела взгляд. Дремучий лес смотрел на нее недружелюбно, темная бездна его таила в себе опасность, была полна тайн. Они прятались в мрачной глубине, сокрытые под высокими разлапистыми елями и ветвистыми дубами, в ольшанике, в зарослях дикой малины и крапивы.
Неожиданно потянуло ветерком. Женщина не двинулась с места. Приятно было после одуряющего зноя постоять, почуяв прохладу. Но вот внезапно упорно стало дуть в спину; вокруг потемнело, словно без перехода спустились сумерки. Бросив пытливый взгляд на посеревшее разом небо, путница повернулась к ветру и, глубоко вздохнув, улыбнулась. У нее были красивые губы, и улыбка ей очень шла; улыбались и глаза – серо-голубые, большие, до этого выражавшие печаль. Она долго стояла так, глубоко дыша посвежевшим воздухом. Никто не сказал бы, что она прекрасна, особенно с минуту назад, но эта минута столь преобразила ее, что она просияла лицом, словно уподобившись Богоматери, в упоении прижимающей к груди младенца Иисуса. Ветер трепал ее стянутые синим матерчатым обручем длинные темно-каштановые волосы, забрасывая их на спину, вздувал на руках и груди серую холщовую рубашку, перехваченную в талии поясом.
Но вдруг смолкли птицы, вмиг скрывшись в таинственной глуби леса, исчезли бабочки и замолчали неугомонные кузнечики. А листва уже заволновалась, затрепетала, словно предупреждая путника, зверя ли, что настает конец зною, на смену ему идет ненастье. Небо потемнело, заклубилось тянувшимися одна за другой темно-серыми рваными тучами; они пока не торопились разродиться ливнем, словно размышляли, стоит ли это делать, не передумать ли. Деревья, предвкушая долгожданный душ, шумели и все ниже клонили вершины, покоряясь ветру, и все выше поднимались, заплетаясь друг за друга, поникшие до этого косматые ветви ив и берез. А на смену меньшим братьям в один миг пришла огромная черная туча; выплыла неведомо откуда и повисла над лесом. Насупившись, она, казалось, чего-то выжидала или крепилась, не желая одарять людей вожделенной влагой за их неотмоленные грехи. Наконец не выдержала, расплакалась поначалу, а потом, ударив громом, плеснула косым ливнем.
Молодая женщина торопливо укрылась под ближайшим деревом. Но крыша, как и следовало ожидать, оказалась ненадежной, и вскоре с листьев закапало, а потом и полило. Спастись можно было только в лесу, под плотной кроной, и путница кинулась в темноту, которая стала еще страшнее, пугая своим шумом и таинственностью. Надо найти укрытие. Но где оно, если отовсюду льет? На память пришел чей-то совет: в таких случаях следует искать старую ель. Попадались с виду подходящие, но с редкими лапами, под которыми не схоронишься. Приходилось метаться – в одну сторону, в другую, потом рывок вперед и опять вправо, теперь влево… А ливень буйствовал, разыгрался не на шутку… Ага, вот она, кажется, огромная густая ель, где можно укрыться. Но она далеко. А надо бежать: небо не шутило, кололось молниями вкривь и вкось, словно Зевс хлестал уснувшие тучи огненными прутьями, заставляя их, сменяя одна другую, выполнять свою работу.
Добежав, женщина приникла к стволу и огляделась. Во взгляде загорелись теплота и надежда: ствол был сухим и земля футов на семь от него – тоже. Попада́ли все же на прошлогоднюю хвою и оголенные корневища капли и даже робкие струйки с развесистых лап, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось за пределами круга, который описывали дурманящие запахом ветви.
Путница, выбрав место, села, прильнув спиной к стволу. Надо ждать: быть может, гроза скоро пройдет. И словно в подтверждение этому, громыхнуло где-то уже вдалеке. Но дождь все лил, и эта его нескончаемая песня навевала дремоту. А тут еще запахи… Уж не дурманом ли и вправду веяло от лежалой рыжей хвои?.. И, сама не заметив как, женщина погрузилась в сон…
Коротким он был, нет ли – неведомо, только, открыв глаза, она ощутила смутное беспокойство. Где она? Как сюда попала?.. Ах да, дождь. Кажется, он уже прошел. Она вышла из-под ели и огляделась кругом. И тут ее охватила тревога; глаза широко раскрылись, на миг замерло сердце: вокруг, куда ни кинь взор, – молчаливый, густеющий сумрак. Деревья стоят застывшие, угрюмые, словно стражи у пасти Левиафана, а за ними пугающая неизвестность, сулящая все, кроме надежды, готовая отнять жизнь, обречь на мучительную смерть. Но самое страшное – она не помнила, с какой стороны подбежала к этому дереву, ведь удобное место у ствола она нашла не сразу. На смену тревоге пришел испуг – факт, сам по себе вызывающий и объясняющий растерянность. В смятении озираясь, женщина пытливо стала вглядываться в тьму: зверь ли, человек ли таится во мраке чащи – кто ответит? И кто выведет из этого обиталища тайн, указав путь к свету, к тому полю, близ которого она совсем недавно шла? Так куда же идти: влево, вправо, вперед?.. Ответа не даст ни один оракул. «Ищи на все ответ в себе самом, молясь Богу и уповая на Его любовь к людям», – сказал однажды монах Гвидо, толковавший ей законы мироздания и суть Промысла Божья. Она попыталась успокоиться и вспомнить путь, которым пришла сюда, но чем больше думала, тем все больше путалась, отбрасывая варианты один за другим. А тьма все сгущалась, не давая времени на раздумья, и женщина, осенив себя крестом, помолилась Господу, прося Его указать дорогу. А помолившись, торопливо, надеясь на чудо, веря, что Бог не оставит ее, направилась в ту сторону, откуда, как она в конце концов решила, она пришла.
Но не было на пути ни одной тропинки, куда ни посмотри. Едва ли не голая, не видевшая солнца земля, увядшие сучья над головой да корневища, как змеи ползущие у ног во всех направлениях, – вот то, что выхватывал взгляд из сумрака, готового вскоре обратиться во тьму. И путница шла по этим корням, по кочкам, минуя изредка попадавшиеся на пути полянки, желтевшие вейником, а в иных местах зеленевшие зарослями земляники, ландыша и других трав. Но таких опушек стало попадаться все меньше, а лес продолжал сгущаться: ели и сосны все теснее прижимались друг к другу, а меж ними – густой молодой ельник вперемешку с орешником. То была воистину непреодолимая преграда, а за ней, в глубине, – пугающая чернота. Впечатление усиливали павшие сучья, гниющие обомшелые стволы, то и дело преграждавшие путь. А тут еще заухали совы, будто накликая беду.
Женщина остановилась, поняв, что окончательно заблудилась. Она знала, что надо идти на запад, туда, куда закатилось солнце. Но где он, этот запад? Она беспомощно завертела головой. Ее окружали молчаливые стражи, каждый тянул к ней руки, словно стараясь не упустить добычу, не дать ей уйти. И куда ни кинь взор – этот угрюмый конвой, а рядом с каждым алебарда – молодой голый ствол, тянущийся вершиной к свету, к солнцу.
Над головой протяжно, зловеще ухнул филин. Женщина вздрогнула и подняла голову. Он сидел на толстом суку ели и выжидающе глядел на нее, весь взбухнув, приготовившись расправить крылья и напасть на незваного гостя, посмевшего вторгнуться в его владения. Надо было уходить. Куда – уже не важно, лишь бы покинуть как можно скорее это место: сердитый филин опасен, страшны его когти и клюв, запросто может выцарапать глаза, а долбанет в голову – свет белый немил станет. Если еще учесть, что на помощь ему придут собратья… И она пошла – через бурелом, в отчаянии раздвигая перед собой ветви, спотыкаясь, проваливаясь в ложбины, падая и вновь вставая.
Кромешная тьма поглотила все кругом. Куда идти дальше и зачем, женщина не знала и не понимала. Она устала, платье на ней изорвалось и висело клочьями, обруч давно слетел с головы, в волосах запутались мелкие обломанные ветки, иголки… Ей показалось вдруг, что слева лес как будто поредел, во всяком случае она увидела небо. И тут – словно Всевышний, видя такие страдания, пришел ей на помощь – из-за тучи выглянула луна. Мрак немного рассеялся. Возблагодарив Господа и возведя перед собой крест, женщина торопливо направилась туда, где появилось внезапно светлое пятно. Может быть, здесь тропка, которая выведет из леса? Похоже, там поляна, куда приходят местные жители за малиной или земляникой… Увы! Ее постигло разочарование: окаймленная зарослями черемухи, поляна эта поросла чередой и крапивой в рост человека. Никаких тропинок тут быть не могло. Оставалось обогнуть это место и идти дальше в темь, но выбирая скупо освещенные луной участки.
Путница почувствовала, как от усталости подгибаются ноги. Усевшись на поваленный бурей ствол, она достала из котомки кусочек сыра величиной чуть больше грецкого ореха и половину черствой лепешки. Это все, что у нее было. Перекусив кое-как, она попила воды из лужицы и снова отправилась в свой нелегкий путь. Страх перед неизвестностью подгонял ее. Ветки хлестали ее по лицу, кололи иголки, но она упорно продолжала идти, сама не зная куда, понимая, что так надо, нельзя стоять на месте; где-то должен быть выход, не вечно же будет тянуться лес.
Она шла, вся во власти невеселых мыслей. Ах, если бы знать, что грянет гроза! Можно было переждать непогоду где-нибудь в городе, в будке у стражника, к примеру. Говорят, есть люди, что могут предсказывать дождь или зной, мороз или оттепель. Как они угадывают? По каким признакам? Что за озарение находит на них свыше, заставляя проникать умом в тайны, неподвластные разуму остальных людей? Однако таким пророкам приходилось нелегко, их в любую минуту могли обвинить в колдовстве и сжечь на костре: дескать, знаешься с нечистой силой, ибо лишь дьявол способен направить человека на путь ведовства, о чем и заключает с ним пожизненный договор.
Но ей это не грозило, во всяком случае сейчас. Вглядываясь в темноту, она думала о диких зверях и наемниках, которых нынче стало очень уж много на землях королевства. Зверь, по сути, не страшен, он сам боится двуногого существа и не нападет первым, если не голоден. К тому же у нее с собой нож. Страшнее наемники – хуже зверей: грабят, убивают, жгут все и вся. Их нанимают как англичане, так и французы. Нынче перемирие, и рутьеры – так их называют – остались без работы, без денег. Пришло время борьбы за существование, а тут не до сантиментов.
Думая об этом, женщина упорно продолжала идти вперед, прислушиваясь к шорохам, возне в кустах, стараясь не обнаружить свое присутствие хрустом валежника под ногами. Да и что ей оставалось делать, как не шагать неведомо куда? Остановиться, упасть – означало обречь себя на гибель.
Вдруг впереди, правее ей будто бы почудился просвет меж деревьями, словно здесь прорубили просеку. Осторожно, хоронясь за стволами елей и сосен, она направилась туда. И чем ближе подходила, тем явственнее становилась прогалина, тем дальше расступались в стороны угрюмые лесные стражи, давая проход.
И тут она внезапно замерла, не решаясь сделать ни шагу дальше. Прямо перед ней стоял сруб избы. Его не видно было издали, к тому же облако закрывало луну. Сейчас оно уплыло, и дом отчетливо предстал перед глазами, молчаливый, таинственный, будто оставшийся здесь со времен короля Артура, и живет здесь сам великий волшебник Мерлин.
Женщина задрожала от страха. Что за видение открылось вдруг ее взору? Откуда оно здесь? Уж не сам ли дьявол обитает в этом жилище, в ее глазах больше похожем на вертеп? Да и кто иной отважился бы жить в такой глуши, где не ступала, похоже, нога смертного? А может, и вправду Мерлин? Но учитель риторики, Жан Перрье, уверял, что добрый волшебник давно уже спит в недрах одной из пещер, усыпленный злой колдуньей Морганой. Стало быть, не он. Однако не видно поблизости людей, не слышно мычания коровы и блеяния овец. Да и собаки нет. Тихо кругом, точно на кладбище, и дом этот – преддверие либо ада, либо склепа, куда ведет ветхая от времени лестница. Быть может, тут никто не живет и изба эта – жилище лесника или отшельника, которого давно уж нет в живых?.. Но живым остался этот таинственный дом. И ей вдруг стало чудиться, что он сейчас шевельнется, поднимется на огромных звериных лапах и двинется прямо на нее, грозя раздавить ее, погрести навечно под собой. Было от чего прийти в ужас. Точно парализованная, она стояла, не сводя взгляда со страшного темного дома, в страхе ожидая, что вот-вот он качнется и пойдет… Но он не качнулся и не пошел. Женщина осенила себя крестом и, отогнав страх, стала разглядывать загадочный дом. Каков он? Так ли уж страшен, как ей показалось? И решила – вовсе нет, ничего в нем не видно необычного. Невысокий, сложен из бревен, с одним окном и стоит тут, видимо, не один десяток лет, так что прямо-таки врос в землю. Крыша покатая, непонятно из чего сложена, с одного боку – что-то похожее на маленькую трубу. Окно закрыто ставнями, слева от него дверь, к ней ведут ступени. Перед окном завалинка, едва приметная из-за высокой травы, к тому же обвитая плющом. У торца дома приземистый сарайчик с двориком, а возле него стожок сена. Вокруг частокол с калиткой. Такой же частокол и напротив дома, шагов десять до него. И – ни малейшего звука. Но на дворе ночь; если есть куры, то спят, корова тоже. Если… Но это лишь догадки. Похоже на то, что жилище и в самом деле давно уже заброшено, потому что некому здесь жить. Да и кому придет охота? Разве что ведьмы… Матерь Божья, а вдруг как и вправду? Там, внутри, колдуньи устраивают свои сборища, а потом выходят, садятся верхом на метлы и летят на бал к сатане. Лучшего места не придумаешь, попробуй-ка разыщи их здесь. Ни один монах не сунет сюда носа.
На память снова пришли рутьеры. Но это игра воображения, не больше; костры, шум, люди, лошади, звон оружия – всего этого нет и в помине.
И вдруг она вспомнила: слух давно идет, что обитает где-то в этих местах старуха по прозвищу Резаная Шея – отшельница, ворожея. Предсказала однажды рыцарю де Равелю, что на днях будет он зарублен в битве, а жену его изнасилуют и повесят. Рыцарь в сердцах полоснул старуху мечом по шее, обозвав ведьмой и старой жабой. С тех пор шрам у нее остался, и голову она теперь поворачивает с трудом, да и то лишь наполовину. Случилось все же так, как она предсказала. В ту пору в Бретани шла война, которую позже назвали войной двух Жанн: одной – де Пантьевр, другой – Фландрской1. И через два дня зарубили того рыцаря де Равеля, замок его захватили рутьеры, надругались над женой, а потом повесили ее на воротах в назидание остальным – вот, дескать, что будет с теми, кто не желает по доброй воле отдать себя под власть Жана де Монфора. Резаную Шею с тех пор стали подозревать в сношениях с нечистой силой и пригрозили выдать ее доминиканцам, тайно рыскающим в поисках ведьм, которых с удовольствием и к большой радости людей сжигали на кострах. Сожгли бы и ее, да она вовремя сбежала из-под самого носа святой инквизиции. Где она сейчас, жива, нет ли – никто не знал. Нынче же, едва случалась засуха или беспрерывно лили дожди, – вспоминали о старой колдунье, кляня ее на чем свет стоит: дескать, непогода, громы, в особенности чума – ее рук дело.
Об этом думала сейчас молодая женщина, стоя у темного, угрюмого дома и не зная, на что решиться. Велик был соблазн, забывшись, растянуться на ложе, каким бы неудобным оно ни казалось, но останавливал страх перед общением с пособницей дьявола, его слугой. Что как и вправду колдунья запрет ее в этом узилище, опутает чарами ведовскими и не выпустит до тех пор, пока жертва не станет, подобно ей самой, летать на шабаш и беседовать по душам с князем тьмы? Вот когда пожалеешь, что покинула город, пошла по тропинке и очутилась здесь по воле сил ада. Уж та старуха не очутилась бы – знала, быть дождю или не быть. Вот если бы и ей обладать таким умением…
Однако все это опять-таки домыслы, не иначе. Быть может, дом пуст? А что если?.. Вдруг здесь живут гномы, духи лесов? Ведь есть же горные духи, и живут они в пещерах. Так отчего бы лесным духам не избрать своим жилищем эту заброшенную избу?
Так размышляла она, взвешивая все за и против и все больше склоняясь к мысли, что жилище, к которому ее вывел вовсе не дьявол, а Господь – иначе и быть не может, ведь она молилась, – необитаемо.
Тут она обратила внимание, что вновь все вокруг окутала тьма, заставив вернуться прежние страхи. Значит, скрылась луна. И только подумала было женщина, что, упаси бог, повторится дождь, как он резко, без предупреждения опять бешено захлестал по земле, клоня травы, грозя на этот раз вымочить с ног до головы и без того уже озябшую путницу.
Это и положило конец ее колебаниям. Будь что будет! Попадет в лапы к сатане – умрет. Не к смерти ли шла недавно сама по той тропе близ поля, уходя от жизни, не найдя в ней ни смысла, ни радости? И уже бегом, не заметив под ногами едва видимую тропку, она преодолела расстояние, отделявшее ее либо от мук ада, либо от врат вечности. Остановилась, вперив взор на плотно прикрытую дверь. Попробовала толкнуть ее – дверь не открылась. Потянула за ручку – тщетно. Замка нет, значит, заперта изнутри. Выходит, в доме кто-то есть?.. Ничто не мешало ей подумать, стучать или нет: от дождя защищал козырек из двух замшелых досок, покрытых соломой. Но женщине уже было все равно. Жребий брошен. Безысходность всецело овладела ею, она и заставила решиться и постучать. К тому же дождь, гонимый ветром, вдруг захлестал по спине.
Потом она замерла, прислушиваясь. Никто не отозвался. Она вновь стукнула в дверь. И опять молчание. Казалось, она и в самом деле попала на кладбище и дверь эта ведет в склеп, в глубине которого покоится саркофаг с прахом давно умершего праведника. Тогда она, выказав голосом обреченность, прокричала во тьму, глядя на эту дверь уже с надеждой, будто за ней ожидал заблудшую гостью сам архангел Михаил в ореоле сияющего нимба над головой:
– Да отоприте же во имя Бога милосердного! Именем матери Его прошу!
И тотчас, едва голос утих, заскрипев, растворилась дверь, словно давно уже стоял за ней человек, выжидая.
– Входи.
Голос женский! Путница на мгновение оторопела. В голове вихрем понеслась карусель: ведьмы, черти, сатана, костер… Но другая мысль немедля нанесла удар сопернице: что с того, что женский? Почему обязательно та самая старуха? Мало ли кто еще?
И она решительно вошла, увидев в стороне силуэт лица в профиль.
Дверь закрылась. Открылась другая, та, что вела в помещение.
Путница ступила за порог, огляделась. Мельком, правда. Все внимание – на хозяйку, что стояла справа, внимательно разглядывая гостью. И при свете фитиля, плававшего в миске с маслом, та увидела на шее у старой женщины страшный, косой шрам…
– Резаная Шея!..
И машинально, торопливо – короткое крестное знамение перед собой.
Хозяйка усмехнулась:
– А ты мечтала увидеть архангела Михаила с сонмом слуг?
У путницы округлились глаза, отнялся язык. Как она догадалась?..
Старуха прибавила:
– Что ж молчишь? Назови еще старую Урсулу ведьмой-колдуньей, пособницей сатаны. Ведь так судят обо мне люди? Так начинай бубнить молитвы о спасении души.
И села на табурет у стола. Гостья тем временем быстрым взглядом окинула помещение. Стол без скатерти, сундук у стены, рядом люк в подпол, в углу почти погасший очаг, напротив него кровать, у двери два ведра, стянутые каждое обручами, над столом полки для глиняной посуды. И ни икон, ни распятия – ничего! Она снова повернулась к хозяйке. Теперь ее всю можно было разглядеть – миска с фитилем стояла рядом. Лицо в морщинах, с обвислыми щеками, на голове чепец. Глаза смотрят напряженно, изучающе. Одета в тунику, поверх – темная домотканая накидка, доходящая до бедер; на ногах башмаки на деревянной подошве.
– Садись, коли пришла. – Резаная Шея кивнула на сундук, накрытый конской попоной.
Гостья села, перевела дух. Фитиль горел ярко, освещал ее всю. Но старуха не разглядывала одежду, глаза были прикованы к лицу. Путнице стало не по себе. Она поежилась: рубашка липла к телу, стесняла движения. Она распахнула ворот, на мгновение отведя взгляд, и тут услышала:
– Смерти ищешь?
Что было ответить? Мысли разбегались, не собрать, а непослушный язык, как и платье к телу, прилип к нёбу. Облизнула губы, собираясь начать тяжелый разговор. Да не успела.
– Сама тебя найдет, поживешь еще. Многое увидишь. А пока снимай с себя все. Сейчас подброшу дров: очаг почти загас. Да поживее, не то простуда возьмет. Пока накройся, что найдешь в сундуке; поднимай крышку, он не заперт.
Сказав так, старуха стала хлопотать у очага. Вскоре ярко вспыхнуло пламя, в огонь полетели толстые сучья; стало светло, и с каждой минутой становилось теплее.
Гостья протянула свою одежду. Урсула сноровисто развесила ее для просушки на решетке из прутьев, футах в пяти над очагом.
– Стой тут, грейся. После иди к столу, разделишь со мной трапезу.
Согревшись, ни о чем дурном уже не думая и ничего не боясь, путница спустя некоторое время, завернувшись в длинное мягкое суконное покрывало, заняла прежнее место на сундуке. Перед ней на столе – яичница, хлеб, жареная курица с луком и вода. Хотела было немедля наброситься на все это, да сама себя одернула: негоже так, позволение спросить следует вначале. Да и молитву прочесть перед едой.
Она посмотрела на старуху.
– Ешь, – сказала та, и в глазах ее заплясали веселые огоньки. – А молитва твоя никому не нужна.
Гостья от удивления раскрыла рот.
– Поешь, тогда поговорим.
Она встала и ушла в угол. Там лежала на полу недоплетенная корзина. Рядом – прялка с веретеном, мотки шерсти, ниток. Проводив ее глазами, путница с жадностью накинулась на еду, мысленно поблагодарив хозяйку, что не стала глядеть ей в рот, как порою поступают невоспитанные или недалекие умом люди. И забыты были все страхи вместе с ведьмами и троном Люцифера.
Поев и утерев губы и руки льняным платком, она повернула голову. Старуха, словно забыв о ней, в свете пламени от очага сучила меж пальцев нить. Как ей сказать, ведь не видит, занятая своим делом… Но, едва платок коснулся стола, хозяйка поднялась, убрала остатки пиршества и села напротив, на свой табурет.
– Кто ты?
– Меня зовут Эльза.
– Как ты здесь оказалась?
– Всему виной дождь. Я искала, где укрыться, и заблудилась.
– За чем же шла? Куда держала путь?
– В другой город.
– По делу? Или от нужды?
– От отчаяния.
– Шла из Парижа? – Кивок в ответ. – Чем же город стал плох?
Путница поджала губы: вопрос не простой, ответить – значило вывернуть душу наизнанку. Проще покаяться в грехах. Но в каких?.. И разве перед ней священник? Да и что в этом доме наводит на мысль о духовном? Ни одного распятия, а старуха – так ни словом и не обмолвилась о религии. Не молится, не крестится. Ее снова взяло сомнение, вспомнилась людская молва. Коли человек знается с нечистой силой, значит, он язычник, а потому не верует в Бога. Так стоит ли раскрывать перед ним душу? К чему? Чем поможет ей старая отшельница? Да и нужна ли помощь? С бедами своими справится как-нибудь сама, зачем ей такая помощница?..
– Напрасно ты так обо мне думаешь, – пронизывала взглядом хозяйка гостью. – Я не ведьма, а стало быть, не вожу дружбу с сатаной. Если он, как думают люди, существует, то у него есть для работы особы моложе меня.
Эльза опешила:
– То есть как это… если он существует? Что же, по-вашему, его нет?..
Резаная Шея помедлила.
– Об этом ты узнаешь в свое время. Вначале расскажи о себе. Но я вижу колебание и робость в твоих глазах. Догадываюсь, как тебе нелегко. Уясни же, хотя это и противоречит твоему миропониманию: никаких ведьм нет. Можешь хлопать глазами сколько угодно. Я клянусь тебе в том, что сказала. Ты поймешь это со временем, сейчас я не стану разубеждать тебя. Слушай же дальше. Я долго наблюдала за тобой, стараясь понять, что мучает тебя, гнетет и туманит разум. Я научилась читать в душах людей, поверь, и вот что я прочла, глядя на тебя. Ты – из тех, кого называют изгоями, за тобой погоня, и тебе некуда идти. Волк не упустит добычу, обязательно настигнет. А ведь тебя гонит волк?
Гостья опустила голову.
– Святая правда то, что ты сказала. Мне и в самом деле некуда идти, я никому в целом свете не нужна.
– Ты не похожа на нищенку, стало быть, из обеспеченной семьи. У нищих свой клан, они не возьмут тебя к себе. Да их и уважают: подают милостыню, устраивают приюты. Чем не жизнь? Тебя не пустили на этот путь либо ты сама не пошла. Какова причина? Объяснение может быть одно: выгнали из дома.
Эльза поняла, что должна высказаться, излить свое горе. И ни к чему при этом лгать, юлить. Она почувствовала к тому же, как, сама того не желая, оказалась в чужой власти, как Резаная Шея магнетизмом слов, взгляда, всем своим поведением буквально завораживает, заставляет подчиняться себе. Что ею руководит? Симпатии? Или то ведьмины проделки? Так или иначе, но старуха своей отзывчивостью, добротой ли – кому ведомо? – вызывала к себе расположение. Ведьма – Эльза была уверена – вела бы себя по-иному, например, посмеивалась бы тайком или бормотала что-то на чужом языке, вскидывая глаза к потолку, точно ища там ответа. Да и метлы, на которой летают ведьмы, нигде не видно, и на дворе тоже. А может быть, она просто не заметила?..
– Такой метлы у меня нет, я не летаю в гости к сатане, – услышала она и округлила глаза от ужаса: как можно читать мысли?..
А старуха улыбнулась. И столь обезоруживающей, добродушной, столь безыскусственной была эта улыбка, что Эльза даже выругала себя в душе за подозрения. И… ответила тем же. Да и вправду, бывают ли ведьмы в таком возрасте? Зачем дьяволу этакая наперсница? И это положило конец ее сомнениям, окончательно успокоило ее. Раз так, она доверится. Кому же еще излить душу, поведать о горестях, мытарствах? Священнику на исповеди? Вслед за этим – смерть: из рук своих палачей ей уже не вырваться. А эта старая женщина – сердце говорило – близка ей по духу. И Эльза неторопливо, почти не отрывая взгляда от серого холста, которым хозяйка застелила стол, коротко поведала свою грустную историю:
