Loe raamatut: «Сказка о Василисе. Путь героини, череп-жених и чудесное преображение»

Научный редактор Анна Барсукова

Послесловие Ольги Кондратовой

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Рябов В., 2024

© Оформление. ООО «МИФ», 2025

⁂

Вениамину, который был выношен и появился на свет в те же месяцы, что и эта книга

О чем эта книга

Я посвятил волшебным историям значительную часть своей жизни. В детстве мифологический словарь был одной из моих любимых книжек. Я рос не слишком общительным подростком, и долгое время герои сказок и мифов оставались моими друзьями. В студенческие годы я заслушивался аудиозаписями лекций филолога Софьи Залмановны Агранович, потом были фольклорист Владимир Яковлевич Пропп, религиовед Мирча Элиаде, философ Алексей Федорович Лосев, наконец, психолог Карл Густав Юнг и его коллега и единомышленница Мария-Луиза фон Франц. И я читал сказки, несчетное множество сказок.

Свое тридцатилетие я отпраздновал успешным поступлением в магистратуру Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ)¹ на специальность «Фольклористика и мифология». В тридцать три года я плотно занялся изучением юнгианского направления психотерапии, самого «сказочного» из всех возможных. С 2014 года я рассказываю другим людям о том, что такое миф и сказка, по большому счету не приблизившись к этому пониманию ни на шаг с тех пор, как был ребенком. Отбрасывая как шелуху все то, чем миф не является, мы лишь подступаемся к тому, что и так всегда понимали и чувствовали, но для чего едва ли найдешь слова, кроме тех, что уже были произнесены много лет назад. Сейчас я могу с уверенностью сказать только то, что уже сказали мои коллеги-юнгианцы много лет назад. Мы все в какой-то мере пребываем во власти архетипических сил, которые находят свое образное воплощение в мифах и волшебных сказках, со всем их ужасом, напором и очарованием. Я убежден, что первое и лучшее из того, что мы можем сделать в этой ситуации, – это признать таинственную власть сказки над душой современного человека.

Иллюстрация к сказке «Василиса Прекрасная». Иван Билибин, 1899 г.

Российская национальная библиотека

Мы давно привыкли воспринимать сказку как развлекательный жанр, что-то не вполне серьезное, даже детское. Но если мы присмотримся к народной сказке повнимательнее, то поймем, как она бывает откровенна, жестока, порой убийственно серьезна. Без лишней сентиментальности и долгих раздумий родители покидают детей в лесу, герой отдает своего коня на съедение волку, героиня оставляет прах мачехи и сестер и идет дальше, навстречу своей судьбе. Герои беспощадны не только к другим, но и к самим себе: Иван-царевич отрезает куски собственного мяса, чтобы накормить ими чудесную птицу и продолжить полет. Как писал тонкий знаток фольклора Владимир Яковлевич Пропп, «сказка вообще не знает сострадания»², она лишена морали, привычных нам представлений о добре и зле. Но если народная сказка не учит нас добру, то зачем мы снова и снова возвращаемся к ней?

Гуманитарные катастрофы XX века и события последних лет напоминают нам, как абсурден и жесток бывает окружающий мир. Сказка не указывает нам на хорошее и плохое в моральном смысле, но содержит в себе архетипический опыт выживания. И речь здесь идет не о чисто биологическом, животном выживании, а о глубоко человеческом способе бытия в мире. Рецепт выживания из сказки не имеет ничего общего с пошаговой инструкцией. Как будто минуя сознательный разум цивилизованного человека, сказка обращается напрямую к нашей душе. Как бы абсурдно это ни звучало, можно сказать, что волшебная сказка организует наш внутренний мир определенным образом. Неслучайно многие исследователи фольклора обнаруживали сходство сказки с древними ритуалами инициации и шаманскими камланиями³. Веками народная сказка содержала в себе универсальный опыт трансформации, а потому она не оставляет равнодушным и современного человека.

В центре этой книги – конкретный сказочный сюжет. Это волшебная сказка «Василиса Прекрасная» из классического сборника русских сказок Александра Николаевича Афанасьева⁴. Эта сказка не раз попадала в поле зрения как фольклористов⁵, так и психологов-юнгианцев⁶. Сейчас ее образы вдохновляют художников⁷, расходятся по интернету в виде мемов, попадают на кожу в виде татуировок⁸, ложатся в основу компьютерных игр⁹. В чем же прелесть этой сказки, чем обусловлен неослабевающий интерес к ней?

Иллюстрация Ганса Принца к сказке «Золушка». 1905 г.

Городской музей Турку

Во-первых, «Василиса Прекрасная» – это женская сказка, что само по себе встречается не так часто. Например, из 175 сказок, которые послужили материалом для классического труда Проппа¹⁰, только в 26 главный герой – женщина. Это соотношение в целом видится показательным для русского фольклора, хотя, возможно, и для европейского тоже: в сборнике братьев Гримм из 110 сказок, которые мы можем определить как волшебные, по меньшей мере в 60 главный герой – мужчина. Кроме того, даже на фоне таких немногочисленных женских сказок сказка о Василисе – особенная.

Во-вторых, в отличие от таких женских сюжетов, как «Финист – ясный сокол», «Король Дроздобород», «Ослиная шкура» или «Синяя Борода», мужские образы здесь не врываются в историю с первой страницы. Отец в сказке о Василисе пассивен – в этом плане «Василиса» похожа на «Красную Шапочку» и в меньшей степени на «Золушку» и «Белоснежку». Таким образом, женское в сказке про Василису осмысляется не на прямом и очевидном контрасте с мужским. Героиня не исследует мужскую территорию¹¹ и не справляется с вторжением мужского в свою жизнь¹², но выстраивает отношения именно с женским – внутри и снаружи. Это вовсе не означает, что архетипически мужское не играет в сказке про Василису существенной роли, однако основное внимание сосредоточено именно на женских образах (Василиса, куколка, мать, мачеха, сестры, Яга, старушка), которых значительно больше, чем мужских (отец, всадники, царь).

В-третьих, сказка о Василисе интересна тем, что ближе к ее финалу перед нами предстает молодая женщина, которая может принимать решения и действовать сама. Она не лежит в хрустальном гробу, не продолжает жить у мачехи до тех пор, пока мимо двора не проедет королевич, не ждет, когда принц устроит бал, фея подарит роскошное платье, а затем настанет черед примерить хрустальный башмачок. Даже в страшное лесное логово Василиса, хоть и вынужденно, идет собственными ногами, а не едет в отцовской телеге, как во многих других сказках¹³. Ближе к концу Василиса решает покинуть тот дом, где ей довелось вынести столько страданий, отправляется в город, сама просится на житье к безродной старушке и велит ей продать готовое полотно. В то же время Василиса по-прежнему владеет волшебной куколкой и обращается к ее услугам, когда это нужно, а в определенной ситуации просто сидит под окном и ждет, что будет дальше.

Главное чудо Василисы, особенно явственное во второй половине сказки, не во врожденной красоте, как у Белоснежки¹⁴, и не в чудесных нарядах, как у Золушки, и даже не в волшебной кукле как таковой. На мой взгляд, оно состоит в удивительном балансе между способностями действовать и ждать, справляться самостоятельно и рассчитывать на помощь внешних сил, менять реальность и принимать мир таким, какой он есть. Такого рода баланс – показатель зрелости не только в сказке, но и в жизни.

В этой книге я предлагаю двигаться по сюжету о Василисе, словно немного со стороны наблюдая за той работой, которую проделывает главная героиня. Таким образом я надеюсь расширить и обогатить содержание сказки, прибегнув к методу, который называется амплификация. Амплификация – способ работы с текстом, предложенный Карлом Густавом Юнгом. Классическое определение этого метода выглядит следующим образом.

Амплификация (от англ. amplification – расширение) – часть юнговского метода интерпретации (в частности, сновидений). С помощью ассоциации Юнг пытался установить личностный контекст сновидения; с помощью амплификации он связывал его с универсальными образами. Амплификация предполагает использование мифических, исторических и культурных параллелей, для того чтобы прояснить и обогатить метафорическое содержание символов сновидения. Говоря об амплификации, Юнг сравнивает ее с плетением «психологической ткани», в которую вплетен образ¹⁵.

Карл Густав Юнг. Ок. 1910 г.

Библиотека Конгресса

Метод амплификации тесным образом связан с выдвинутой Юнгом теорией архетипов. Разные авторы-юнгианцы определяют архетипы как «абстракции», «идеи», «структуры», «образцы», «формы», «тенденции», «универсальные безличные мотивы»¹⁶, которые содержатся в «коллективном бессознательном», то есть вне индивидуальной психики и в то же время неизбежно влияют на нее. Архетипы связаны одновременно с универсальными жизненными ситуациями, такими как рождение, вступление в брак, родительство, смерть, и с абстрактными, метафизическими принципами и свойствами – соединение, поглощение, развитие, уменьшение и тому подобное. Соответственно, можно сказать, что «архетипов столько, сколько типичных жизненных ситуаций и абстрактных идей»¹⁷. Считается, что архетипы проявляют себя как через психику – через сны, фантазии, произведения искусства, – так и через материю или тело: «в целом то, что мы обозначаем как материю или энергию во внешнем мире, является архетипическими образами, как и сам наш разум¹⁸». В последнем случае архетип тесно связан с инстинктом (Юнг определял архетип как «формирующий принцип инстинктивной энергии»¹⁹).

Влияние архетипов легко обнаружить в фольклоре. Юнг писал: «Известным выражением архетипов являются мифы и сказки»²⁰. Его ученица Мария-Луиза фон Франц охарактеризовала соотношение сказок и архетипов следующим образом:

Волшебные сказки являются непосредственным отображением психических процессов коллективного бессознательного, поэтому по своей ценности для научного исследования они превосходят любой другой материал. В сказках архетипы предстают в наиболее простой, чистой и краткой форме, благодаря этому архетипические образы дают нам ключ для осмысления процессов, происходящих в коллективной психике²¹.

Поскольку те же самые архетипы коллективного бессознательного, которые находят свое воплощение в сказке, неизбежно влияют и на отдельную человеческую судьбу, исследование сказки с точки зрения юнгианской психологии имеет колоссальное значение для понимания процессов, происходящих в психике современного человека. Этим же можно отчасти объяснить и неослабевающий интерес к сказочным сюжетам и образам в современной культуре. В прикладном аспекте сказки могут служить инструментом рефлексии, самопознания и самоисцеления, что имеет непосредственное отношение и к процессу психотерапии, и к самостоятельным попыткам разобраться в себе. Разработка этой идеи составляет давнюю традицию глубинной психологии и восходит к Зигмунду Фрейду. Один из классиков юнгианской психологии Ханс Дикман характеризует связь волшебной сказки и души так:

Психологическое толкование может здесь исходить из того, что все сказочные персонажи, действия, животные, места и символы представляют собой внутренние душевные порывы, импульсы, переживания и стремления. Сказка – это в известной степени сон, а последний, как говорит Юнг, «представляет такой театр, где сновидец является сценой, актером, суфлером, режиссером, автором, зрителем и критиком». Отличие от нашего обычного ночного сна состоит главным образом в том, что сказка содержит только коллективные элементы и не имеет дела с нашими личными повседневными желаниями, заботами и потребностями. Таким образом, мы находим в ней только типичные, всеобщие формы душевных переживаний.

Именно исходя из этого сказку можно использовать при толковании мужской или женской психологии, а также для решения проблем, связанных с наступлением различных жизненных этапов. Слушателю открывается возможность, в зависимости от его собственных данных, идентифицировать себя с мужским или с женским главным персонажем повествования, который, подобно Я сновидения, является там чувствующим и действующим²².

Итак, я предлагаю следить за путешествием Василисы, двигаясь вместе с ней по сюжету и отчасти идентифицируясь с ней. Также мы будем наблюдать за приключениями Василисы как будто со стороны, отзываясь на образы и сюжетные повороты, приводя параллели из народных верований и обычаев, а также других сказок. Подобное расширение введет отдельную сказку о Василисе в более широкий фольклорный контекст и, смею надеяться, поможет прояснить некоторые темные места. Однако меня не будет интересовать происхождение сказки. Я не ставлю перед собой задачу научного исследования или реконструкции этого сюжета, поиска его буквальных исторических корней. В то же время связи и параллели, предложенные исследователями как конкретные и буквальные, можно воспринять и использовать как еще один путь амплификации.

Амплификация обогащает и насыщает наше представление о сказке, быть может, позволяет полнее почувствовать ее архетипическую основу, обнаружить проявление сказочных архетипов в нашей собственной судьбе, но никогда не дает исчерпывающих ответов. Именно в этом ключе я рассмотрю замечательную работу Проппа «Исторические корни волшебной сказки». Знаменитый румынский религиовед Мирча Элиаде, на мой взгляд, точно характеризует описанные Проппом параллели между ритуалами инициации и волшебной сказкой:

Пропп видит в народных сказках напоминание о тотемических ритуалах инициации. Совершенно очевидно, что структура сказок имеет характер инициаций. Но вся проблема в том, чтобы выяснить, описывает ли сказка систему обрядов, относящихся к какой-либо определенной стадии культуры, или же ее сценарий инициации оказывается «воображаемым» в том смысле, что он не связан с каким-либо историко-культурным контекстом, но выражает скорее внеисторическое архетипическое поведение психики. В качестве примера Пропп обращается к тотемическим инициациям; этот тип инициации был категорически недоступен для женщин, но основным персонажем славянских сказок оказывается как раз женщина – старая ведьма, Баба-яга. Иначе говоря, в сказках нет точного напоминания о какой-либо определенной стадии культуры: здесь смешиваются и сталкиваются друг с другом различные исторические циклы и культурные стили. Здесь сохранились только образцы поведения, которые могли существовать во многих культурных циклах и в разные исторические моменты²³.

На страницах этой книги я опираюсь на гипотезу Юнга о связи, существующей между индивидуальной и коллективной психикой. Исходя из этого предположения, я хочу прояснить архетипический контекст сказки о Василисе, представленное в ней «внеисторическое архетипическое поведение психики», быть может, приоткрыть занавес, скрывающий от нас «сцену душевной драмы»²⁴, представленной в сказке. Я буду пользоваться методом амплификации, то есть расширения и умножения образов. Чтобы не потонуть во множестве образов, которое нам готова предоставить мировая культура, я сделаю следующее. Во-первых, сосредоточусь на фольклорно-мифологических темах, сюжетах и мотивах и по большей части оставлю в стороне произведения авторского искусства и современной массовой культуры. Во-вторых, я буду двигаться от наиболее близких к исходному тексту ассоциаций к более далеким параллелям, представленным в мифологии и фольклоре народов, находящихся на значительной дистанции от русской традиционной культуры.

Завершая вводную часть, я бы хотел сделать замечание в большей степени технического характера. Ни для кого не секрет, что в мире существует огромное количество сказок. Не будет большим преувеличением сказать, что их число приближается к бесконечности, поскольку каждый исполнитель фольклорного, устного по своей природе, текста неизбежно вносит свои изменения в сюжет. В то же время большинство сказок соответствуют определенному стереотипу, и именно это свойство позволяет каталогизировать безбрежное море материала. Такого рода каталоги или указатели сказочных типов начали создаваться исследователями фольклора более века назад, эта работа продолжается до сих пор. В настоящей книге я буду ссылаться на два классических указателя: сравнительный указатель сюжетов восточнославянских сказок Николая Петровича Андреева (сокращенно – СУС) и более общий международный индекс Аарне – Томпсона – Утера (сокращенно АТУ). В обоих указателях тому или иному сюжетному типу присвоено название (например «Мачеха и падчерица») и порядковый номер (например № 480), а также дано краткое описание сюжета. Во многих случаях указан также буквенный индекс и некоторые дополнительные знаки, которые обозначают подкатегорию внутри типа (например тип № 480 «Мачеха и падчерица» содержит подтипы А, B*, C*, D*, E*, F*; рассматриваемая нами русская народная сказка «Василиса Прекрасная» относится к категории 480 F*, а «Морозко», другая знаменитая сказка, в которой также идет речь о мачехе и падчерице, – к категории 480 B*). Следует отметить, что в указателе АТУ, содержащем ссылки не только на восточнославянские, но и на международные версии сюжета, сказке будет соответствовать тот же номер, хотя название может и отличаться (№ 480 по АТУ носит название The Kind and the Unkind Girls).