Loe raamatut: «О любимых во весь голос плачу», lehekülg 2
Надобно рассказать вам, как Франтик относился к еде. Ни один ребёнок в мире, будь он капризным-прекапризным, не годился бы ему в подмётки. Я не помню случая, чтобы он что-то съедал с аппетитом, кроме, конечно, ирисок «золотой ключик», если при этом можно назвать аппетитом те мученья с прилипанием зубов. Режем, к примеру, ломтик варёной колбасы или котлету кладём на блюдце, что в углу на кухне. Зовём его к завтраку (не позови, он вообще не придёт ни сегодня, ни завтра, ни через неделю). Ковыляет из зала нехотя, лениво, неуклюже переставляя лапы, словно в штаны навалил. Подойдёт к блюдцу, долго-долго смотрит на кушанье, потом обернётся на нас, сидящих за столом и с аппетитом уплетающих завтрак, как бы вопрошая: «И это всё мне!??». Ни за что сам не притронется к еде. Отщипнёшь кусочек колбасы или котлеты, сунешь ему под самый нос, тогда соизволит пожевать, да и то с таким видом, словно ему дали горькую-прегорькую пилюлю. Кстати, о них, о таблетках. Франтик однажды заболел чумкой. (Это страшная болезнь для животных). Спасти его от гибели могли только таблетки, прописанные ветеринаром. Впихнуть их в пёсика не было ни какой возможности,– он тут же их выплёвывал. Пошли на хитрость: толкли таблетки меленько-меленько, разбавляли молоком и обязательно тёплым: в холодном молоке крошки таблеток плавали сверху, и Франтик легко от них избавлялся. Обладай Франтик анализом (а это присуще только человеку), последствий от чумки можно было избежать, и вылечиться до конца. Но этого не произошло. Страшная болезнь в память о себе оставила в собачке тик: задняя левая лапка дёргалась ежесекундно в такт биения сердца, и с этим ни чего нельзя было поделать: всю оставшуюся жизнь пёсик бегал на трёх лапках с поджатой задней. Правда, когда надо было удирать от злой собаки или свирепого кота, Франтик «включал все четыре скорости».
Для Франтика и Атоса я выглядел лохом: меня можно было когда угодно разбудить, дабы справить лёгкую нужду на улице, в любой момент позвать на помощь. Статус жены и детей, не дозволял ни Атосу, ни Франтику делать подобное, разве что в моё отсутствие, когда я уезжал на рыбалку.
Атос просыпался среди ночи, а чаще всего под утро. Сядет супротив меня на полу и долго-долго смотрит, не шевельнусь ли я. Если долго не шевелюсь, дабы не разозлить меня, полушёпотом « мя»-кнет и сидит, ждёт пока проснусь. На выручку Атосу в таких случаях приходил Франтик: он был при мне как бы адъютантом, а стало быть, ему дозволялось меня «тревожить» в любое время суток. Услышав проснувшегося кота, Франтик мигом оказывался на полу и, как всегда, начинал лизать Атосу нос, за что тут же получал в лобешник лапой. Без всякой обиды на кота за оплеуху Франтик настойчиво тявкал пару раз, чтобы я проснулся и выпустил Атоса наружу.
Есть мнение, что домашние животные неуловимыми, едва заметными чертами внешне напоминают своих хозяев. Я с этим согласен полностью. Мало того, собаки перенимают у хозяев некоторые привычки. Например, в плане сна мы с Франтиком со временем стали два сапога пара. Натерпелся ( а за одно и научился) он со мною бедолага: я сплю неспокойно, ворочаюсь с бока на бок постоянно, часто вскрикиваю во сне при виде кошмаров и злобных животных. И это происходит постоянно. Однажды, представляете, во сне тигр за мной гнался. Огромный полосатый, как сейчас помню, с рваными ушами. Я от него пытаюсь огребаться во все лопатки, а ноги свинцом налиты – не слушаются,– с места не сдвинешь. Как я умудрялся бегать,– ума не приложу. Я за куст,– он за мной, я через ручей,– он за мной и вот–вот схватит за шкирку. Я на сосну, он за мной. Сосна, высоченная метров сорок будет Я уже на самой макушке, и тигр вот он. Ну, что ты будешь делать!? Мне бы каких – ни будь плюгавых два крыла. «Господи»– прошу Бога, но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Я мигом просыпаюсь, ибо выхода нет. Другой бы расстроился, быть может, заплакал бы от этого страшного сна, а я хохочу, как безумный: надо же! оставил в дураках самого тигра.
Франтик не понимал в чём дело, слыша среди ночи, как я скулю, верещу, ( смотря по ситуации) кричу благим матом, а потом ко всему прочему хохочу. Он прыгал на пол с кровати и давай во всю глотку голосить, всех домочадцев на ноги поднимал, за что тут же от них получал строгий выговор, от которого, сконфузившись, готов сквозь землю провалиться,– он так не любил, когда его ругали! Лучше побей, только не ругай. Интеллигент!!!
Сам он спал, подобно мне, беспокойно. Описать это точно, боюсь, не получится, но попробую.
Как только я улягусь в постель, успокоюсь, он, прыг ко мне на кровать, скользнёт под пододеяльник (под одеялом ему было жарко спать), стихнет, и только задняя лапка выдавала его присутствие. Спал он очень чутко. Как уже знает читатель, я веретеном верчусь на кровати, того гляди придавлю пёсика. Каким- то невообразимым чувством он предугадывал начало моего вращения, и, на мгновение опережая меня, спрыгивал с кровати. Терпеливо выжидал, когда я успокоюсь, и снова юрк под пододеяльник. Как и мне, Франтику снились сны, мягко скажем, не совсем приятные. В такие минуты он чуть слышно скулил, суетливо перебирал лапками, дыхание его учащалось (понятно, от кого-то удирал). Наконец, когда скулёж переходил в откровенный визг, он мухой летел с кровати на пол и начинал громко лаять на окно. Потом спохватится, ведь это же сон («какую оплошность допустил!») весь сожмётся в комочек, опустит свои длинные уши, и крадучись, скользнёт под пододеяльник и затихнет, будто его там нет.
Франтик по натуре был не злым, а добрым. Как истинный интеллигент, он боялся причинить другим боль. Если доставлял кому дискомфорт, тут же тушевался и боялся даже взгляд поднять,– до того ему было не по себе.
Не раз замечая это, я приходил к выводу, что не только человеку даны переживания и эмоции. Настроение Франтик создавал себе сам. По выражению моего лица соображал: веселиться ему или плакать. И заходивших в дом людей мерил той же меркой,– в добром ли они расположении духа. Он их не то, что бы боялся, а остерегался, дабы его не украли. Выглядывал из-за шкафа или дивана, осматривал незнакомца снизу вверх, как бы соображая, способен ли этот человек на такую подлость, как украсть его и унести из дома. (Этого бы он никогда не перенёс). На подозрительного человека (если я был рядом) налетал вихрем, громко и долго, долго лаял, пока не скажешь ему замолчать. Приказы он исполнял мгновенно,– два раза не надо повторять. Однако, однажды мне не удалось заставить его молчать. Я таким злым его ещё никогда не видел, причём злым на меня, на своего друга.
Было это так. Мы копали с Франтиком картошку. (Понятно: я копал, а Франтик наблюдал за мной). В какой- то момент увидел, как под штакетник забора подлезает Мушка (это я для себя её так нарёк), собачонка из дома в дальнем проулке, в котором каждое лето отдыхала семья москвичей. Она породистая, в отличие от моего друга: на лапках и на животе шерсть коричневая, на спинке и на боках черная, как у Франтика. Соответственно и ушки у неё двух цветов. Одним словом, красавица, спортсменка и так далее. Я любовался гостьей, потому что видел её первый раз, а мой приятель на неё ноль внимания. Мушка шустро подошла к нему и вместо обряда обнюхивания стала топтаться рядом, а вернее сказать стала танцевать. Франтик, наконец, повернул в её сторону голову, но с таким недовольным видом, мол, ты чо не видишь, что мы делом заняты. Я бросил копать картошку, стал наблюдать за ними. Мушка подошла ближе к женишку, слегка оперлась на его бок и положила свою милую мордашку Франтику на холку. (Смелая бабёнка!) Это был особый какой-то знак внимания у собак, то бишь, тонкий намёк на толстые обстоятельства, потому как Франтика словно подменили: он тоже затанцевал и не забыл про обряд обнюхивания. Пёсик так быстро переметнулся во власть Мушки, что меня уже для него не существовало. Поди ж ты, что любовь-зараза вытворяет! Так, танцуя друг перед другом, они подошли к тому месту, откуда появилась Мушка и скрылись за забором. Мне осудить бы надо Франтика за его легкомысленный поступок, ну, а сам-то каков: завидев красотку, забываешь обо всём на свете.
Я вздохнул и продолжил копать картошку. Ведра ещё не накопал, слышу издалека жалобно молящий голос друга. И так этот голос, вернее, окрас его резанул мою душу, что пришлось вспомнить далёкое-далёкое детство. Стоило кому- то обидеть меня на улице, я тут же на всю деревню голосил: «Ба-буш-ка!!!». Открывались ворота, высокая, в два обхвата женщина (моя бабушка) становилась в позу «руки в боки» и всем сразу понятно, сейчас кто- то схлопочет. Те, кто специально обижал меня, сразу линяли, кто же невзначай или случайно,– просили прощения: «Бубушка Апрося, я случайно…»,– и вмиг проблема исчезала, болячки рассасывались, и всё было оккей. Вот только у Франтика болячки не рассасывались, он голосил так, словно по нём машина проехала. Если так, то лежать бы ему у дороги, но пёсик как на стометровке с включенной «четвертой скоростью» мчался к дому. Я, примерно, догадывался, что стряслось (всё-таки стреляный воробей), но не ожидал, что Франтик так настойчиво позовёт меня на помощь. Я стоял в растерянности, не зная, что делать, а он вцепился зубами в мою штанину и с такой злобой стал тащить меня. Я попытался запретить тянуть за брючину, куда там! Как обычно пена на губах, значит, что-то хватило его за живое, просто так он пеной бросаться не стал бы.
Беру дрын, эту «бабушку Апросю», иду крейсерской скоростью за Франтиком. Он ещё больше торопит меня, боится, вдруг не успеем. Не понимаю, что случилось, пожар что ли? А пёсик спешит, суетится и направо гавкнет, и налево. Понятно, он что- то рассказывал, но что?
«Бестолковый всё-таки,– подумал я про себя,– иди куда тебя позвали, там видно будет».
Идти пришлось довольно долго, за последние дома деревни в лес на поляну. Пока шли, Франтик не умолкал ни на минуту, голос его был тревожным, но без той злости, с которой тянул меня за штанину.
На поляне нас ждала такая картина: Мушка лежала животом на траве, вытянув все четыре лапки в струнку. Метрах в пяти от неё сидел бесхозный кобель Кабысдох. Недалеко от него теснились, иногда покусывая друг друга, стайка кобельков, живущих по принципу «а вдруг что-то обломится и нам перепадёт».
Заприметив в моих руках «бабушку Апросю», Кабысдох и стая кобельков ломанулась в разные стороны, а будь я без строгого оружия, хулиганы даже б ухом не повели. Мушка поднялась с земли, отряхнула с себя прилипшие травинки и радостно пошла на встречу Франтику. Они долго обнюхивали друг друга, как – будто не виделись сто лет и спрятались за густым кустом орешника, оставив меня наедине с дрыном. Ждал я друга довольно долго, более получаса. Вернулся он уставшим, часто приседал на траву, приводил себя в порядок и снова еле-еле плёлся сзади меня, не выронив ни звука.
Этот случай я уже успел порядком позабыть, когда к нам однажды позвонили в дверь. На пороге стояла молодая и симпатичная женщина, держа в руках корзиночку, на дне которой сладко спал щеночек, ну вылитый Франтик.
–Это вам алиментщик,– просто сказала она и протянула мне корзину. Я не знал, как благодарить и не успел этого сделать, как она развернулась и скрылась за дверью.
Ах, но как же кстати этот подарок судьбы! Мы только на днях договорились с родственниками в выходные поехать в город, купить там щеночка и подарить его семье Филимоновых. Дело в том, что жена Филимонова не так давно заболела рассеянным склерозом. Сам Филимонов с сыном с утра до вечера на работе, а она бедняжка весь день в коляске. Поговорить не с кем. Как же ко двору пришёлся им щеночек. Они нарадоваться не могли, наперебой хвалили его, говорили, какой он ласковый, умный, понимал всё с полуслова. Только говорить не умел.
Прошло какое-то время. Мне позвонил старший сын. Он служил в войсках ВДВ, просил срочно приехать по какому-то важному делу. В день отъезда я ходил по участку наводил порядок и увидел Атоса, лежавшего на соломе, которую мы привезли с Франтиком когда-то для ежа. Проходя мимо, я окликнул Атоса. Кот лениво посмотрел на меня и поник головою на солому. Я не придал этой картине ни какого значения.
Трое суток меня не было. Вернувшись домой, я не услышал радостных возгласов Франтика, который всегда после разлуки так радовался моему приезду. Обойдя весь дом, не нашёл его в комнатах. Пошёл на участок, за дом. И там его не было. Проходя мимо кучи соломы, увидел Атоса. Он лежал всё в той же позе, будто прошедших дней и не было. Я окликнул его. Атос не отозвался. Прикоснулся к нему рукой,– он был закоченелым. И тут так защемило моё сердце, слёзы градом хлынули из глаз. Долго не мог прийти в себя. Не стесняясь своих слёз, выкопал за сараем глубокую яму, похоронил Атоса. А что же с Франтиком? Куда он подевался? Спросить было не у кого. Младший сын на время учёбы в институте переехал жить в город к дедушке. Естественно, он знать не мог. С женой мы давно не контачили, да она и не сказала бы мне всю правду. Почти месяц я ходил, как в воду опущенный. Горе так придавило, что белый свет стал не мил. Даже похоронив своих родителей, я не был тогда убит так горем, как в этот раз.
Потом, три недели спустя, соседка рассказала мне всю правду о Франтике. Жена каждое утро выпускала его гулять на улицу. Весь день на пролёт Франтик бегал из дома в дом, из подъезда в подъезд. Всё что-то искал. Скорее всего меня.
Во дворе одного дома сидела на цепи чёрная лайка с лихо закрученным хвостом. Большо-о-о-й специалист по белкам, а Франтик был чуть больше белки, как раз на раз укусить хватило.
