Сон был, очнулся у стены, она вызвала оторопь потери себя, я потерялся не в голове и не в диване, не открывая глаз, я бестолково искал свой растворившийся в милом тепле бок, укрытый святой женской лаской.
Руки, легче пера. на губах, шее, везде. Они нашли меня, рассмеялись, светлым теплом прокатясь по телу. Это была очень сладкая, ласковая близость, мы проникли в нас совершенно взаимно, не возможно понять, кто в ком, да и не важно это было. Мы просто поделились собой, с нами.
Дела паспортные, решились споро, а всё Таисия, самые казённые стулья, казалось, начинали улыбаться при нашем появлении.
Весна, спустившись с небес, заглянула, а затем задержалась в Кремле, рядом. Тёплое небо, сначала без солнца, из белого тумана, окутало нас, а затем осветило
окрестности лучами-руками, осторожно трогая наши лица. Мы сразу поверили небесному свету, Таисия завладела земным отражением, рыжие волосы холодным огнём пронеслись по набережной, сметая сомнения, Весна!
***
Свет стал звуком, чайки, сорвавшись с неба, неожиданно заголосили, закрутились колесом в небе вокруг нас. Каменный Чкалов, внезапно став проще, махнул вечной рукой и глянул куда – то за Волгу и вверх. Здание Мединститута, устав от фундаментальности, улыбнулось, пусть каменной, но улыбкой. День, беспечный, весенний, и вообще бесконечный, шёл с нами, всегда впереди, но никогда не оглядываясь, глазами распихивая толпу, счастье шло впереди.
Снега не было, ни впереди, ни тем более позади. День не угасал, а таял, уходя в зиму, опять в наледь и безумие. Светлая резвилась, веселя окружающих, танец мой, голова совпала с ногами, и мой ритм восхитил её, мы завинтили толпу, а она кружила рядом и вокруг с нами.
Пельменная сотворила из меня крепкого парня, не желающего смотреть на своё отражение. Как мило, красиво и чётко ты просто ела пельмени, как не уклюж я был с самим собой один. Чем короток тот миг, что раньше мне тебя не дал и как бы жил я. Сотворив себя из своих остатков, я понял, что можно всё потерять, ничего ни имея.
Светлая моя, из радости своей, придумала чудо, оно, нас узнав, пожелало жить с нами. На крыльце сидела серьёзная овчарка, глядя мимо нас, она улыбалась.
Три дня ещё кружились, ничего не обещая, не маня, просто верстая общее время, и, вот всё изменилось, я не один я люблю, у меня Мир!
Мы в дом вошли, сотворя радость из ничего, из случая лукавого. Ведь если б не она, такая неземная и не придуманная мной, я, просто треснувшись о лёд, не ведал бы дороги к раю. Что может ближе быть, чем понимание предназначенья своего, как не из физиологии любовного контакта?
Собаку миновав, крыльцо пройдя, я голову поднял, мне в лоб светил, из багета изготовленный, уличный номер дома №32. Мудрая моя лишь головой кивнула.
Мы очень удачно съехали с обеих квартир, хозяев не застав, оба ограничились записками, забрав вещички, концы обрубили, так надёжнее.
Решили в доме жить, теперь нас двое, да ещё собака и дед церковный, колбасу
предназначенную ему пришлось поделить с псом. Батон, пакет молока отнёс в церковку, безымянная шла за мной как приклеенная, получив колбасу, вильнув
хвостом, и тут же скрылась под крыльцом.
Таисия, волосы слегка прибрав, вдруг изменила образ. Очень мило быть домашней женщиной, бродить по кухне, бормотать, что было днём, кто как одет,
и тряпкой крошки подбирая, себя терять. И тапочки стоптались незаметно, что с
них возьмёшь, халат затёрт и мал, зато привычен. Постель, контакт телесный,
с ним хлопоты одни, чего он шепчет, ведь завтра не суббота, не кстати всё, одна
морока.
Эту мизансцену мы разыграли с милой почти без слов. Руками кухню
удивляя, всё переставили, лишь потолок остался прежним, но не надолго.
***
Мне в голову пришла, не уходя, меняя нас, та мысль, что зародилась, два дня и ночь назад. Та первая дневная близость, она сроднила нас, определив предназначенья тебя – меня. Она была ступенью вверх бескрайней лестницы, никак не пиком в отношениях.
Светлая очень по – взрослому всё восприняла, меня услышав с полуслова,
продлила мысль, нельзя и близко допускать привычки в отношениях.
Уж коль такое боком подступает, иди ему навстречу, всё на себя бери и сам
решай проблему эту, а лучше всё обговори со мной, дай скидку мне, чуть потерпи. Мы всё решим, я обещаю. Весь Мир для нас тогда лишь будет.
Вторая ночь пошла, живём мы в этом доме в пределах кухни и дивана. Дом принадлежал моему деду, оставшись без родителей, я прожил здесь почти всю жизнь, дед ушёл шесть лет назад, в августе. Мой стройотряд стоял в сорока километрах к востоку от Анадыря, приехал я только на девятый день.
Светлая, взяв меня за руку, заручившись моим согласием, повела меня по дому.
Истинное наслаждение просто следовать за ней, вот умный шаг, движенья плеч, руки касанье, всё вызывает восхищенье. Здесь грация, а не манерность,
святая простота во всём, но непосредственность без доступности и фамильярной
мути.
Живое восхищенье, коль так тому и быть, возвращено тому, что это заслужило.
Зайлеровский рояль, чехлом накрытый, был обнаружен и извлечён на свет. Касаньем дивных рук, вперёд себя он запустил волну упругих звуков, упав, казалось, можно опереться и прямо встать, навстречу буре.
Лунная соната сменила беспокойство духа, убрав напряг души, без света ночи
утвержденье. Дед иногда играл именно эту вещь, почему – то, осенними пасмурными вечерами, ещё он просил в последний путь проводить под музыку Бетховена.
На девятый день, я принёс магнитофон, поставил в изножье, быть может он ждал, кто знает? «Божий человек» появился вечером, в тот самый поминальный
день. Ещё не стар и с виду крепок, приблизившись к крыльцу, снял шапку, помолился богу и, честно глядя, попросил милостыню и крышу в той церковке.
Так и прижился.
На кухонном столе конспекты разложив, Таисия уж два часа отзанималась.
Поставил чайник, ужин немудрёный на краешек стола накрыл. Тихонько голову
подняв, как будто увидав впервые, глазами радость засветила, вокруг себя и нас.
Лишь только обняла, легонечко поцеловала и мир вернулся ни откуда, нас снова двое! Как мало, много надо нам, но всё необходимо.
***
Прошло три дня и четыре ночи, как вместе мы, но ни о чём не говорили, что день сегодняшний, что будет завтра. Меня поняв и прямо глянув, рукою тронула
лицо. Всё обозначила, меня совершенно повторила, проблемы нет, есть узнаванье, оно тебя тревожит, беру, я на себя заботу эту.
Лёгкое прикосновенье губ, тепло дыханья черты приблизило, серьёзные глаза
смешными стали.
Руки нашли нас, к себе приблизив, пространство отнимая. Себя всего даря,
налившись силой, стал осязать нутро, обнявшее меня. Как чисто и не торопливо,
мы пили страсть, собою заполняя, всё то, что раньше не доступно было.
Себя теряя, лицом прижав меня к стене, вцепившись в грудь мне, ногами в струны превратясь, ты улетела вверх, меня забыв. Узрев любви святое искаженье
в лице твоём, ту маету в руках, что ищет опоры точку, движение неистового тела.
Я лопнул, в небо проливаясь. Мы были вместе там, чтобы оттуда рухнуть, не приходя в сознание.
Восторг, ушедший в благодарность, и женский мир, что приоткрывшись с ног
меня свалил. Я жил, с физиологией накоротке и думал: вот оно и вот ещё и завтра будет, удачлив я, остановиться надо, семью пора иметь, как все.
Узда времён, грех поколений, проторенная дорога, пирамида предков, меня толкали не туда, хотя куда мне было, всё предусмотрено не нами.
Рутину строили до нас, не даром «горько» всем кричали, ну, образумься, сбеги на час и оглянись.
Смотри ты на гостей своих, на пошлость жизни, услажденье водкой, обжорства жёсткие черты, детей завистливых проклятье. Ты думаешь тебя минует это, а как же счастье через близость, обман и грех от зависти бредущий, дни, уходящие назад, в то прошлое, которого уже не будет.
Моя, устроившись на кулачке, чтоб видеть всё и сразу слышать, внимала мне, и в рассужденьях пошла куда уж дальше, чем мог бы я предположить.
Она призналась мне, что дом тот никудышный, буквально нас слепил из ничего,
не случай это, а судьба! Она и думать не могла, что есть на свете человек, который вдруг, вот так внезапно уведёт за собой, ну просто не реально это.
Мы вышли в сад, совсем он не весенний, набрякший, голый и холодный, он радость не сулил. Напротив, ветви растопырив, он холодом пытался ухватить
гостей не званных, чтоб утащить в неведомую чащу. Лишь Чара, верная себе
смотрела вся по сторонам, хвостом и носом и ушами, суровый принимая вид,
на каждый шорох напрягаясь.
Дед церковный, кутаясь в пальтишко, вдруг боком вышел шел из кустов, на чай он робко пригласил, особо впрочем не надеясь, однако печенье принял с благодарностью.
�