Прореженные вишни, сливы, яблони и что-то ещё от Таисии радовали глаз и душу. Дачно – барские, чеховские черты, обретённые домом, роднили с не нашим прошлым, настраивая на философско – созерцательный лад.
Докторскую я защитил в конце мая, накануне своего тридцатилетия. Всё прошло
легко и логично, получил кафедру и давно обещанные гранты. Милая перешла
на второй курс, работала со мной в генетической лаборатории.
Человек – праздник, так звали её в клинике. Лёгкий шаг, лёгкая улыбка, лёгкая рука и всегда успех и обаяние вокруг и рядом.
В середине июня, вечером, возле клумбы, тихая, почти застенчивая улыбка принесла в душу мою и засветила ну совсем маленький огонёк. «Восемь недель
сына ношу, это наше счастье, Мир не должен знать». Милая погрустнела, обняла меня, очень нежно, как то отстранённо, не по – нашему, а по – родственному.
Впервые рядом с ней мне стало неспокойно. Ночь практически не спал.
Воскресный день принёс свет, тепло, затаённую радость, ощущение
свершившегося чуда, а ещё поселившуюся навсегда нежность.
Во второе воскресенье августа меня срочно вызвали в клинику. Таисия была
спокойна, ровна, как всегда нежна, но молчалива, проводила до машины, чуть
дольше обычного задержала мою руку, я ненастойчиво пригласил с собой: «Жду». Чара назойливо крутилась у ног, не давая мне проходу, что было очень необычно.
Возвращался вечером, на повороте, у самого подъёма с трудом разъехался с чёрным джипом, стёкла затонированы. Физическая тревога ошпарила бедой. У самых ворот в луже крови лежала мёртвая Чара. Церковный дед, зажимая
разбитую голову руками, сидел, прислонясь к крыльцу. – Цыгане, – только и
произнёс.
***
Дом буквально вывернут наизнанку. Искали деньги.
Через двадцать минут сумасшедшей езды стоял у развалин панельного уродства. Бетон не устоял перед человеческой изощрённостью, подземелья прошлого века поглотили скороспелое безобразие века нынешнего. Запах берёзовых веников,
ушёл навсегда вместе с облачками лёгкого пара. Всё ушло в память самого себя,
ибо не было сущего кроме казённых архивов, да меня с моей Валькирией.
Я бродил по квадратно – панельным развалинам в слепой надежде наткнуться
хоть на какие-нибудь следы или знаки. Равнодушно наступающая ночь неторопливо укрывала ушедшую жизнь, не желая делиться зародившимся здесь
верхом человеческого счастья.
В остатках балкона я искал выкованную железную орхидею, она подпирала
аквариум, внезапно нечто живое качнулось перед глазами. Бог мой, на уцелевшем дне расколовшегося аквариума плавала чудом уцелевшая Валькирия.
В машине нашёлся пакет, я собрал всю сохранившуюся воду и поместил едва живую рыбку. Ёй необходимо пространство и покой. Она должна жить!
Часть вторая
***
Дом, пустой, разгромленный, холодный и мёртвый, равнодушно встретил меня, не признав. Тусклые окна в исчезающем свете заходящего солнца демонстрировали отсутствие жизни и полную безучастность. Распахнутые двери
совершенно не понимали своё предназначенье, они больше не отсекали пространство от дома, казалось, напротив, зазывали пустоту внутрь. Так выглядит горе, внезапное и беспощадное.
– Они вернутся, – церковный дед опирался на палку. Сломанная в голени нога была в самодельной шине. – У меня винтовка, остановлю перед развилкой за километр от дома, чтобы невозможно было понять, куда они ехали, машину сожгу, сам исчезну. Их всего трое. Вас встречу, порядок верну. Чару похоронил, у одного здорово покусана левая кисть, просто искалечена. Это тебе верная примета.
Сад потерял всё. Вишня взлохматилась и тихо шелестела, роняя плоды. Подстриженные кусты ощетинились, потеряв форму. Клумба была вне гармонии
живого. Совершенно не понятно вдруг стало предназначение самой земли. Зачем воздух, солнце, просто жизнь без моей милой. Деньги это эквивалент всего только у человека, воистину дьявольское изобретение, ломающее жизнь людскую.
Живо, чётко всплыло их появление на кухонном подоконнике. Гнилой, хитромордый образ, сующего сверток, предполагал неизбежность расплаты. Он вор, а перед тем, кто имел на деньги пусть не законное, но право, придётся ответить по короткой воровской кривой.
Внезапно меня осенило! Люди в окнах освещённой квартиры, деньги у них.
Таисия где-то рядом! Направление поиска стало вектором моих действий. Если
первые ходоки легко расстались с такой пачкой евро, значит у них есть ещё и
гораздо больше. Стал понятен сам механизм поиска и возвращение любимой.
Те из квартирных окон никогда не признаются, возмещение исключено. Остаются целых три прохиндея. Начинать надо с нотариуса, он самое слабое и самое информированное звено.
Печати, водяные знаки на казённой бумаге, а самое главное, подчинённая слабость и явная зависимость в жестах и словах. Конторские рожи наглых дельцов диктовали тактику. Она должна быть максимально жёсткой и одновременной во избежание ухода компромата.
Через тридцать минут я был в офисе подрядчика. На голове вязанная шапка,
лопата ярко—красного цвета, плюсовые очки, искажающие глаза. Слива за правой щекой. Лицо изменилось до неузнаваемости.
Левая рука в лангете. Всё призвано отвлечь внимание от моей личности. В карман сунул пластмассовый канцелярский нож, пригодный только для разрезания неплотной бумаги. Как и предполагалось стройконтора совершенно была в стороне от махинаций с муниципальным жильём. Ведала распределением администрация района.
***
Часы показывали восемнадцать. В конторе разговорчивый охранник, обретя
благодарного слушателя, под водку выдал имя прораба, занимающегося бетонными работами, а затем под откровенную ложь и приблизительный адрес.
Имел прораб в собственности дом, совсем недалеко от моего. Внутреннее убранство и образ жизни не соответствовал моему представлению. Добыть имя
пакетодателя оказалось совсем не просто. На мое счастье в доме он был один.
Меня не узнал, хотя обстоятельства, пусть и не без принуждения, припомнил практически сразу.
С его слов, пакет ему вручили в подъезде две девушки, были они, по – видимому, совершенно ни причём. Ниточка оборвалась. Сердце замерло, ощущение тупика разогнало мозги, подключилась интуиция и тяжёлая внутренняя совсем бешеная сила. Голова стала холодной, очки и прочее сбросил.
Остались ушлые работяги, за три дня из двухкомнатной квартиры второго
этажа, слепившие холл и крыльцо с выходом на парадную сторону. Метод «неполного» удушения вывел на свет «Спецстроймонтаж». Он работал, в том числе, и по левым индивидуальным заказам. Неполное, но грубое дожатие с эмоциональным окрасом выдавило столь необходимое имя – Семён.
Это уже кое что. Сгладить впечатление от столь неурочного и весьма невеж- ливого посещения помог спирт, влитый в горло и быстро доведший до состояния комы. Гарантия потери памяти на текущие события почти абсолютная.
Ночной охранник в спецстрое оказался совсем не старый, строгий мужик из ментов. Разговаривали мы через маленькое окошечко. Впрочем, стопка купюр
проскочила без задёва и также аккуратно вернулась в мои руки. Порядок восприятия неурочного посетителя круто изменился.
Ровно в восемь вечера я доверительно беседовал с Семёном. Хитрость открыла дорогу. Прикинувшись посредником кошелька, предложил огромную сумму за сверхсрочную работу по переустройству бассейна и сауны за городом. В качестве доказательства серьёзности намерений передал ему последнюю тысячу евро.
Обстановка смягчилась, завязался деловой разговор. Он был сильно обижен на предыдущих заказчиков, похоже из цыган, кинувших на большие деньги. Уточнив сумму, я пообещал втрое больше, заодно вытянул из него адрес. Посёлок за городом.
В половине десятого, устроившись в кустах, со смешанным чувством обозревал развесёлое поселение с костром посредине и тучей разнокалиберных машин, в беспорядке брошенных по всему двору.
Плана не было. Двор окружён высоким, но неаккуратным забором, в центре помпезный дом с колоннами и балкончиками. Все окна ярко освещены, назойливая плясовая музыка, своей небрежностью отталкивала. Однако хаос был
управляем.
***
Мужчины при усах и в кожаных жилетах, с хлыстами в руках, погоняли пёстро одетых женщин, шла погрузка узлов, коробок и тюков по машинам. Дети
разного возраста, исключительно мальчики, активно помогали матерям.
Двое мужчин в широкополых шляпах впрягали лошадей в повозки. Табор снимался и уходил, кажется далеко, среди незнакомой речи гортанно и понимаемо звучало: Каталония, Барселона, шаломы, море.
Караван незаметно делился на две неравные части, во второй, последней, меньшей по размерам, отбывал барон. Под него готовили две тёмно – зелёные одинаковые кареты. Ярко-алая рубаха с широким кушаком с кистями, внушительный живот, соломенная шляпа с чёрной лентой, трубка в зубах и спокойствие выделяли его из толпы.
Он стоял на крыльце в обществе пожилой худой женщины с трубкой и изящной
тростью. Мать, решил я.
Открывалось два варианта, оба совершенно провальные. Первый, абсолютно тупиковый, предполагал явиться с деньгами, кстати сумма неизвестна, и пропасть дважды: на стадии добычи денег и, как крайне маловероятный вариант, сгинуть после передачи. Фатальность обеспечена.
Второй в попытке найти человеческое начало в бароне в расчёте на его снисхождение. Но у меня не было ни времени, ни возможности понять и найти подход к сложной цыганской душе, исход также понятен.
И тут потеря бдительности в моем размышлении тупикового свойства не просто оборвалась, а конкретно заумирала. Железные, пропахшие дешёвым табаком и карболкой пальцы, внезапно отняли кислород и сначала зажгли круглые звёзды, не в глазах, а где-то глубоко в голове, затем моментально всё потушили.
Я не умер, слышал, как лошади возбуждённо ржали и топали, и жалел только об одном: кислород перекрыли в сломанной трахее не на вдохе, а на выдохе. это значило, что у меня не больше тридцати секунд. Очнувшаяся мысль – карболка, запах йода слева, молнией пронзила меня, взорвала все мышцы. Ноги и спина выкинули обоих сначала вверх, затем вперёд. Время остановилось на короткий миг вместе с сердцем. В падении правой рукой сдавил и вывернул левую кисть напавшего.