На второй урок ребята занимали места в самом начале перемены, класс был переполнен. Тишина, выплёскивающаяся в гулкий коридор, привлекла внимание директора. Он открыл дверь и пальцем, по – хозяйски поманил Серёжу к себе.
– Чем обязан, – по- английски поинтересовался учитель.
Класс был в восторге, дверь с треском захлопнулась. Совершенно ненужная конфронтация возникла на ровном месте. Звонок на перемену заставил вздрогнуть. Это был «гаишный» сигнал полицейской машины на трассе, пронзительный и вибрирующий.
Хотя вполне достаточно было бы и простого колокольчика.
Ребята не расходились, они крутились вокруг глобуса, искали Москву и Британию, просили показать примерное положение «Линейки», пытались осмыслить понятие масштаба и расстояния.
В своё временное пристанище к Марфе, Серёжа летел на крыльях признания.
***
Во вторник перед уроками, директор впервые заговорил об отсутствии у Серёжи специального педагогического образования, что, на его взгляд, является серьёзным препятствием для продолжения учительской деятельности.
– Вы не педагог, вы просто владеете языком. Я могу допустить вас до детей при условии поступления на заочное отделение педагогического училища.
Это была расчётливая месть с захватом будущего и реальным совершенно необязательным унижением.
– А пока я оформляю вас техническим работником, вне учительского штата с правом присутствия дипломированного педагога на ваших, так называемых, уроках. Начнём с дня сегодняшнего, верните глобус и начинайте с алфавита, часы географии я у вас забираю.
Третий раз получив по рукам, Серёжа растерял себя в этом хамском бюрократическом напоре. Сухой, сложный алфавит, жёсткие требования к артикуляции и произношению быстро отпугнули детей от иностранного языка, а заодно и от уроков географии.
Роскошный глобус был заменён на невыразительную политическую карту мира с пугающим разноцветным обилием. Уроки срывались или демонстративно игнорировались. Свой первый в жизни выговор Серёжа получил за то, что урок физической культуры начал с уборки территории под беговую дорожку и подготовки ямы для прыжков в длину.
Ребячий энтузиазм просто исчез под директорским напором и публичным отстранением учителя от занятий. Просто слоняться по изуродованной площадке и играть в «вышибалы» под грохочущий марш победителей дети не захотели.
Малыши играли в ручеёк в школьном коридоре под присмотром милейшей М.А.
Две комнаты-кельи с отдельным выходом, предназначенные для Серёжи, пустовали и постепенно наполнялись всякой рухлядью. Всё происходило очень печально и бессмысленно.
Заказ через автолавку без предварительной оплаты не принимался. Заплатив за проживание и питание, Серёжа остался без денег. Зарплату, как техническому работнику, должны выдать в конце октября. Уроки английского администрацией игнорировались.
Заявление о зачислении на заочное обучение в педагогическое училище необходимо было подать до двадцатого августа, год пролетал мимо, права на преподавание формально не было.
***
Небо набрякло и опустилось, солнце исчезло насовсем, вторую неделю шёл мелкий бесконечный дождь. Дороги исчезли, наступила мокрая, долгая осень, распутица поселилась, казалось, навсегда.
Рушились очень короткая светлая радость первого урока, ребячьи глаза, светившиеся восторгом узнавания бесконечности мира, собственная нужность, прощавшая всё и находившая себя.
Рушилась святая вера в собственное предназначение, становилось тяжело дышать в прокопчённых кельях. Серёжа спотыкался от непонимания и откровенной враждебности окружения.
***
В избе было по-прежнему дымно и холодно, прибавилась всепроникающая скользкая сырость. Темнело рано, вместе с сумраком прекращалась суета Марфы у печи. Дрова расходовались очень экономно, топилась печь валежником, коего во дворе высилась целая гора. Промокшие сучья отчаянно дымили и не хотели разгораться. К утреннему смогу прибавился липкий запах керосина, очень тяжёлый, въедливый и неживой.
Лампа задувалась при первых знаках наступающего утра. Печная возня в глубоком полумраке строила из человеческой избы древнюю пещеру. Пляшущие отблески пламени искривляли некрашеный потолок и бревенчатые стены.
Прознав о профнепригодности постояльца, Марфа заметно охладела к Серёже, молча и скудно накрывала на стол, ел он теперь в одиночестве, калоши его Марфа выставила на крыльцо.
Брэм, святой и мудрый, бесконечный и почитаемый остался единственным верным другом, он согревал душу, делясь искренностью познания. Лампочкой дозволено было пользоваться до восьми часов и ни минутой позже. Время до прихода сна коротал под репродуктор.
Однажды, возвратившись из школы, шмыгнув за занавеску, Серёжа обнаружил энциклопедию на сыром подоконнике, на обложке и первых страницах красовались жирные, слегка замазанные отпечатки. Кровь прихлынула к голове, ноги ослабели. Откровенное поругание, сродни глумлению, тронули сердце, рванули душу, зацепили самое святое.
Нелепый слух о постояльце, не расстающимся с огромной толстой книгой, написанной «не нашими» буквами, разнёсся по деревне, -«не иначе, сектант», – шепталась округа.
Директор лично появился за занавеской в сопровождении участкового пожарника. Подержав энциклопедию в руках, он многозначительно хмыкнул. Иллюстрации, перевёрнутые «вверх ногами» действительно выглядели странно, даже по сатанински пугающе.
Серёжа вышел из оцепенения, в ярости вырвал книгу из-под мышки брезентоголового человека, бормочущего нечто про взятие анализов для экспертизы. Участковый тупо поддакивал и грозил Марфе протоколом, а то и актом. Отношения с деревней и избой совершенно испортились, напоминая односторонние боевые действия при полной пассивности противоположной стороны.
***
В ноябре неожиданно пришли бесснежные морозы, высветились высокие яркие звёзды, дым из труб в полном безветрии уходил в вертикаль. Буржуйки в школе отчаянно дымили, цепочки угля уродовали мозаичный полированный пол. Появились первые угоревшие.
Робко, тихо говорящая М.А., предлагала вернуться к коридорным печам, уютным и проверенным, однако услышана не была.
«Кировец» тем временем подтянул к крыльцу две тележки берёзовых дров, на обратном пути прихватив очень приличную кучу угля, которую, не мешкая, развёз по четырём домам за наличные.
Школа превратилась в территорию абсурда. Площадь и здание, казалось, живут собственной жизнью. Дрова ради школы, а школа ради дров. Директор среди этого путался, захлёбываясь в наживе. Редкие школьники с трудом, рискуя переломать ноги, пробирались в свои полупустые классы.
В последний день каникул выпал снег, он укрыл человеческое безобразие только на один день. Лишённые возможности добраться до туалета, человеки стихийно оставляли после себя тут и там жёлтые пятна и не только их. Дрова служили крайне сомнительным прикрытием и не защищали от ненужных встреч разнополых существ. Обстоятельства упрощали и без того плоский мир и мораль
К середине ноября зима через метели и заносы, морозы и ранние сумерки заявила о себе всерьёз и, кажется, надолго. Избы насторожились, сбились в кучу, окна через снег упёрлись в землю, крыши, обнявшись с зимой, тайком отпускали тепло через укоротившиеся трубы.
Узкие, не прокопанные, а протоптанные тропы вели от дома к дому через ямы от ног, единой дороги не стало. Село отрезало себя от жизни.
От «Больничного» пробрался трактор, обозначил направление, развернулся у церкви, прихватив с собой лёгкие сани с двумя бочками солярки, отправился в неблизкий обратный путь. Выскочив из школы, ребятишки, утопая в снегу, бежали следом, могучий трактор знал дорогу в широкий мир.
В «Больничном» был магазин, школа – десятилетка с интернатом, ходили автобусы в райцентр, по субботам и воскресеньям работал самый настоящий клуб.
В одну из лютых ночей Серёжа впервые проснулся не от холода или дыма, его разбудило весёлое цоканье тоненьких ножек по деревянному полу.
– Козлятки, – сообразил он с радостным ожиданием необычного, чего – то нового.
Маленькие, очень худенькие чертенята сбились в серую кучку, пытаясь жевать всё подряд, очень симпатичные, ушастые и весёлые, они быстро заполнили избу.
Всю ночь валил снег, школа наверняка заперта. Серёжа утеплившись, принялся помогать Марфе кормить бесенят. Он макал палец в миску с молоком и протягивал руку в кучку. Беззубые ротишки, расправляясь с каплями, требовали снова и снова.
Кормилец, под молчаливое одобрение Марфы взял шефство над самым маленьким. Он еле стоял на ногах, его мелкая дрожь и слабость не давали ему шансов на жизнь, казалось, он смирился, топчась в стороне, то и дело заваливаясь на бок. Его чёрные глазёнки начали отражать огонек керосиновой лампы, не реагируя на свет.
Серёжа осторожно поместил козлика в свой шерстяной носок, растворил комочек рафинада в столовой ложке тёплой воды и по капельке выпоил малышке. Согревшись, тот перестал дрожать и уснул, смешно шевеля ушами и периодически дёргая ножками.
На третий день, не желая вылезать из носка, он крутил головой, требуя молоко, нализавшись стремился на руки, умудряясь при этом не расставаться с носком.
Заметно подросший, он гарцевал по полу, уверенно толкаясь возле миски с молоком, чёрный глаз его неотрывно следил за Серёжей. Не прекращающийся звонкий дробный стук маленьких копытцев внушал тихое умиление.
***
Вскоре козлята научились пробираться в занавесочный мир, норовя с разгону запрыгнуть на кровать.
Над Брэмом нависла реальная угроза. Табуретка, накрытая лёгкой курткой, не могла гарантировать неприкосновенность бесценной книги.
В использовании полатей было отказано, под смутное пришёптывание о творимой бесовщине и грехе В первых числа декабря Марфа по – дешёвке приобрела то ли бычка, а может коровёнку, в общем совершенно негодящегося телёнка.
Под выпас и, в любом случае, на солонину. Он был очень худ, рёбра не просматривались, анатомически он состоял из позвоночника и головы, на ногах совсем не стоял.
Козлятки отнеслись к нему очень тепло. Отпрыгав своё, они тесно укладывались вокруг головастика и ревниво следили за соской с тёплым молоком.
На пятый день он встал на ноги и оказался смышленым бычонком, глаза заняли большую часть головы, его подскоки и пронырливость напрочь лишали личного пространства прочих обитателей избы. Преград не существовало совсем. К рождеству он совсем оформился, день проводил в подскоках, и поисках пищи, жевал он бесконечно, всё, до чего мог дотянуться, не забывая при этом гонять козлят.
Брема Серёжа бережно заворачивал в куртку и прятал под матрас не очень надёжно, но всё же.
Накануне Нового года добрейшая М.А. нарядила малышам ёлку, игрушки были очень добротные и яркие, – «Дореволюционные», -шепнула на ухо Серёже.
В качестве подарка были предусмотрены яблоки, облитые сахарным сиропом. Застывший сахар сверкал блёстками и творил в новогоднюю ночь очень праздничную обстановку. Для многих ребятишек впервые.
Хоровод водили, следуя за Серёжей, наряженным Дедом Морозом. Праздник удался. Иные мамочки роняли слёзы умиления, глядя на своих разряженных счастливых деток, мужики молча пили самогонку и курили в рукав.
Серёжа шёл домой в приподнятом настроении, вспомнил нарядную маму, домашнюю ёлку, сияющую гирляндами и разноцветными шарами.
Увидел себя босоногого, спешащего рано утром за подарком под ёлку, неповторимый аромат новогодних мандаринов, праздничный белоснежный торт за утренним чаем, мамины руки, всегда тёплые и свои.
Идя по узкой тропке, впервые почувствовал головокружение, ноги не попадали в дырообразные следы от немногих ног. Он не доедал. Денег не было.
Марфа отсутствовала, репродуктор молчал, изба выстыла, остался запах дыма. Поразила необычная тишина, сродни нежилому, накрыло предчувствие беды.
***
Козлятки сбились в кучку и мелко дрожали. Печь была не прикрыта и быстро остудила дом. Лампочка висела на половине хозяйки, на столе горшок с картошкой, солёные помидоры, нарезанная капуста, огурцы. В центре наполовину пустая бутыль самогона.
Ввернув тусклую, захватанную лампочку, Серёжа замер: занавеска красной бесформенной кучей гнездилась на полу, распотрошённый соломенный матрас неряшливой серой грудой путался в ногах.
Скомканные, слюнявые, атласные листы хотели быть неправдой, в оцепеневшей, ужасом убитой голове.
Бодрый, лобастый телёнок, приветливо помахивая коротеньким белым хвостиком, активно драл и с аппетитом разжёвывал бесценного Брема, распуская его на гладкие полосы.
Выпуклые оливковые глаза от удовольствия поглощения качественной, первоклассной бумаги закатились под лоб. Измусоленная, невкусная куртка сиротливо лежала под ненужной кроватью.
Четыре завитые «под барашка» головёнки изумлённо топтались в занавеске, не решаясь шагнуть на незнакомую, почти чужую, такую привлекательную поверхность.
Серёжа увидел всё и сразу, глаза опережали разум, до него доходило медленно и тупо, противопоставляя увиденному ожидаемую не-правду.
Перехватило дыхание, притаилось сердце, потемнело не только в глазах. Во всём теле, особенно в голове растекалась кровавая искристая чернота. Рванув воротник, теряя сознание, выскочил на крыльцо. Ледяной воздух обручем сжал голову и грудь, красная пелена ушла из глаз и примостилась где-то рядом, спереди и больше слева.
***
Деревня дышала дымным покоем. Уходящий год закономерно вытолкнул Серёжу из своей жизни. Мир рушился, низвергаясь в пропасть, уходя через бездну небес в облегчающе – воздушное, спасительное бессознание.
Заваленное жёстким снегом крыльцо угодливо подставило свою скользкую спину под неуверенную ногу. Падение через ослепляющий удар головой вышло очень жёстким, оглушающе безжалостным.
В темноте, споткнувшись на скользком крыльце о сжавшееся калачиком тело, Марфа заполошно закричала дурным голосом. Сбежашиеся на крик соседи, затащили закоченевшего Серёжу в избу и принялись было растирать спину и грудь снегом, сдирая побелевшую кожу.