Loe raamatut: «Темная флейта вожатого», lehekülg 2
Вова вздрогнул. Руки его разжались, и банка, соскользнув с коленей, вдребезги разлетелась по паркету снопом звенящих осколков. Хлестко чиркнула по полу юркая серая тень, метнулась молнией по стене и выскочила в окно. Звякнули кольца на занавесках, раздутых порывом ветра. Иван Павлович вцепился пальцами в запястье Лидии Георгиевны, открыл рот, но сказать ничего не успел.
– Ду-ду! – прогудел низкий голос.
Все повернулись к Шайгину. В тот же момент Антон вдруг подпрыгнул на стуле, словно чья-то невидимая рука рванула его за шиворот рубашки и усадила прямо. Концы красного галстука взметнулись вверх, ноги вожатого дернулись, а длинные руки подбросило. Несколько секунд Антон сидел, покачиваясь всем телом вперед-назад, мотая головой и широко раскрыв налитые кровью глаза. Лицо вожатого, до того каменно-спокойное, вдруг ожило: лоб прорезали морщины, брови поднимались и опускались, а зубы обнажились в отвратительном оскале.
– Ду-ду-у-у! – протянул вожатый. – Ду-ду-у-у!
Иван Павлович выпустил руку Лидии Георгиевны и шумно вобрал воздух, словно во рту у него оказался горячий пельмень. Сделав два шага назад, он врезался спиной в шкаф и ойкнул. Звон стекла слился с визгом Юли, сложившейся на пуфике пополам, будто у нее прихватило живот. Леночка, прижимая стиснутые кулачки ко рту, вжалась в стену, кривя лицо в беззвучном крике. Лидия Георгиевна застыла столбом, продолжая держать замершего Вову за плечи, а оба Симченко одновременно чуть присели, будто собираясь броситься вперед. И все не отрывали глаз от Шайгина, с которым происходило что-то невероятное.
Вожатый еще раз подскочил на стуле и сел прямо. Рот его сложился в искусственную клоунскую улыбку. Руки с поднятыми локтями подпрыгнули вверх, пальцы изогнулись, сжимая воображаемую флейту, а кисти образовали замысловатую композицию. Застыв в таком положении, вожатый собрал уголки рта и растянул опухшие стертые губы.
– Ду-ду-у-у! – запел он хриплым голосом, перебирая пальцами по клапанам невидимого инструмента. – Ду-ду-у-у!
Шайгин наклонялся то в одну, то в другую сторону. Босые ноги музыканта то вытягивались, то выпрямлялись по очереди, будто он танцевал, тело качалось маятником из стороны в сторону, а стертые губы чуть шевелились. Концы красного галстука трепыхались, как будто раздуваемые сильным ветром.
– Ду-ду-у-у! – раздавалось в кабинете. – Ду-ду-у-у!
Голос вожатого то срывался в фальцет, то уходил в нижний регистр, губы то вытягивались, то уплощались, ноги продолжали дергаться, а присутствующие на этом ужасном концерте смотрели и слушали, не в силах пошевелиться.
– Ду-ду-ду-ду-ду! – протараторил вожатый с пулеметной скоростью и вдруг захохотал деланным петрушечьим смехом: – Их-ха-ха-ха-ха!
– Остановите его! – завизжала Юля, прижимая ладони к ушам. – Остановите! Ради бога…
И тогда Симченко-старший встрепенулся, отделился от стены и, размахнувшись, ударил вожатого в солнечное сплетение. Флейтист тотчас обмяк на стуле и упал бы, если бы директор по воспитательной работе не удержал его. В кабинете установилась почти полная тишина, и только мерзкое «ду-ду-ду» продолжало звенеть эхом в ушах.
– Ну вот и все, – прошептал Симченко-старший.
Иван Павлович икнул и опустился на стул. Заплакал с надрывом Вова, таращась на осколки разбитой банки. Лидия Георгиевна судорожно, большими глотками вбирала в себя воздух, держа мальчика за плечи и сама не осознавая, что трясет его, как куклу. Юля разогнулась и бросилась вон из кабинета. Варя выдала трехэтажное ругательство и вылетела вслед за ней. Леночка сползла по стене, опустилась на пол и разрыдалась, закрыв лицо руками.
Симченко-старший отпустил вожатого, который снова обмяк на стуле. Замдиректора указал сыну на Шайгина, потом сделал знак Ивану Павловичу, и оба тотчас вышли из кабинета. Через минуту они сидели на ступенях крыльца.
– Вот что, Палыч, – буркнул Симченко-старший, глядя на клумбу с бархатцами, – там, в лесу, какая-то нездоровая дрянь приключилась. Так что мы туда не пойдем. Не проси даже.
– Угу, – отозвался Иван Павлович. – Ик!
Сверху слышались голоса, плач Вовы, рыдания Леночки, наставления Лидии Георгиевны. Вскоре все стихло. Через две минуты на крыльце появилась Леночка с пустыми руками. Ее глаза были припухшими, а ресницы мокрыми от слез.
– Ленок, – Иван Павлович, не оглядываясь, поднял руку с пухлыми дрожащими пальцами, – давай звони… Вызывай эту… милицию.
Старшая вожатая помедлила, повернулась и скрылась в корпусе. Было слышно, как она набирает номер и громко говорит: «Алло!»
– А с пионером что? – спросил Симченко.
– В изолятор его, – отозвался Иван Павлович. – И охрану поставьте.
Он помолчал, закрыл лицо руками и простонал:
– Что сейчас начнется!
* * *
Из показаний свидетелей
Юлия Кузнец, вожатая десятого отряда (19 лет):
«Поначалу Антоха показался мне таким недоделанным. На пьянки не ходит, в карты не играет, спортом не занимается. Все книжки заумные читает да на дудке дудит. Потом я его немного узнала, и меня к нему потянуло. Мне всегда нравились высокие парни. Подумывала замутить с ним, да только ничего не вышло. Чудной он. Не от мира сего. По-моему, он вообще девственник.
Другие вожатые его недолюбливают, а вот дети от него кайфуют конкретно. Странно, но чем-то он их привлекает. Они подчиняются ему беспрекословно, хотя Антоха никогда не кричал на них, ни разу не наказывал. Пошутит, улыбнется, подмигнет – и они уже такие шелковые. Укладывает спать отряд на раз-два. Я даже завидовала: как это у него получается? У меня иногда по полтора часа уходило, чтобы четыре палаты успокоить.
Вчера вечером он был реально взбаламучен. На бодрячках. Никогда его таким не видела. Будто перед свиданием. И меня зачем-то отпустил. Что там в лесу произошло – я в душе не чаю. Вряд ли Антон детей порешил. Не такой он человек. К тому же отряд попался такой боевой! Вы не знаете “десятку”. Они себя в обиду не дадут».
Иван Филинов, вожатый одиннадцатого отряда (20 лет):
«Антон Шайгин – это человечище. Без преувеличения. Я с ним мало общался, хотя наши отряды в одном корпусе размещаются. Он был сам по себе. Ни с кем особо не сближался. Меня всегда поражала в нем одна вещь… У него же такие способности: талантливый музыкант, институт окончил за два года, диссер написал. Круто же, да? Получается, ему с малолетства такие перспективы открывались, а он не воспользовался шансом. Зарыл талант в землю. Не понимаю, для чего в лагере работать при такой голове.
Прошлой ночью я был наверху. Укладывал детей. Моя напарница Валя была в Оранжевом корпусе и помогала остальным готовиться ко Дню Нептуна. Ничего необычного вчера не заметил. Разве что после отбоя флейта играла. Так и раньше бывало. Антон часто детям играл. А вообще “десятка” странная была. Дети там такие подобрались – себе на уме. Никогда таких не видел. Лето на дворе, жарища, а они, бывало, за книжками сидят. И все какую-то муть читали».
Николай Валерьевич Солин, охранник (34 года):
«Про Антона ничего плохого сказать не могу. Другие говорят, что он ненормальный, но это из зависти. Я ничего странного за ним не замечал. Общались мы, правда, мало. Но его же все знают. Вы же помните, что в девяностом было? Мне отец рассказывал. То, что он сделал, это однозначно подвиг.
Вчера вечером мы ничего подозрительного не заметили. Если б целый отряд через лагерь ночью пошел, мы б заметили, сто процентов. Тем более что Синий корпус почти на виду стоит. Точно вам говорю, никто оттуда не выходил».
Глава 2
Милиция
1
Пока происходили вышеописанные события, стрелки часов приблизились к полудню, наступило время обеда, и в столовую друг за другом потянулись отряды. Лагерь продолжал жить по обычному режиму, как будто ничего не случилось, только за этой кажимостью, за тонкой и прозрачной, как целлофан, завесой проглядывала совершенно иная действительность. Иван Павлович уже примечал ее в незначительных деталях.
По лагерю поползли нехорошие слухи. Директор сам слышал, как вожатая восемнадцатого отряда говорила двум расшалившимся сорванцам, что, если они будут плохо себя вести, их «тоже заберут в лес». Два или три раза до ушей главы «Белочки» долетело страшное и неприятное слово «похищение», а один раз ему показалось, будто кто-то громко сказал, что «уже ничего не исправить», и это вконец выбило бедного Ивана Павловича из колеи.
Иван Павлович ходил по кабинету из угла в угол. В нос то и дело ударял мерзкий запах одежды, пропитанной гарью, и голос вожатого повторял отвратительное «ду-ду». В половине первого открылась дверь. Директор повернулся с радостным выражением на лице, но, увидев приземистого человечка в милицейской форме с погонами майора, который буквально впрыгнул в кабинет в сопровождении Леночки, тотчас же сник.
– Здравствуйте, Иван Павлович! – произнес гость с деланной улыбкой и с таким же фальшивым добродушием потряс маленькой, но крепкой ладонью мягкую руку Ивана Павловича. – А вы кого ожидали? Я все-таки начальник отделения города Комово. Без меня никак. Опять у вас что-то стряслось? Опять милиция понадобилась? Майор Ким по вашему приказанию прибыл!
– Добрый день, Леонид Ефимович, – промямлил директор «Белочки». – Беда у нас. Отряд пропал…
– Целый отряд? – как будто удивился майор Ким и глянул на Леночку. – Ай, как нехорошо! Надо же! Куда ж он подевался?
Выслушав объяснения директора, майор Ким, не убирая поддельной улыбки с лица, проговорил:
– И снова тот самый вожатый замешан? Какое совпадение! То голые вожатые, то голые дети. Что у вас за лагерь такой?
С этими словами Ким взял Леночку за плечи, развернул к двери и выдворил из кабинета. На лестничной клетке зазвучали приглушенные голоса обоих Симченко и Вари. А майор прикрыл дверь, отвел Ивана Павловича в угол, где разговор принял уже совершенно другой оборот.
– Ты че мне тут лепишь, лось?! – тихо заговорил майор тонким сипловатым голосом, глядя в лицо директору. – Че ты мне ссанину льешь в уши, а? За лоха меня держишь? Че за шняга такая?
Иван Павлович всхлипнул под напором бесконечных «че». А Ким продолжал свою атаку:
– Два происшествия за одну смену! Это че? В прошлый раз я пошел тебе навстречу, чтобы «побыстрее все уладить». И только благодаря мне эта история не просочилась в прессу. А вот не надо было… Непростой у тебя лагерь, видать. И снова тот вожатый. Тут одной взяткой должностному лицу не обойдешься. Так что… Либо ты рассказываешь мне, что на самом деле в лагере произошло, либо я тебя сдаю со всеми потрохами. Поэл?
Директор «Белочки» потянулся пухлой дрожащей рукой к графину. Горлышко выбивало дробь о стакан, пока Иван Павлович пытался нацедить себе воды. Он сделал несколько торопливых глотков, вытер губы рукой и присел на диван. Директор еще мялся с минуту, потом поднял взгляд на злого гостя и проговорил:
– Дело в том, что Шайгин…
Майор Ким наклонился, и директор прошептал несколько слов на ухо начальнику отделения Комово. Тот глянул на Ивана Павловича, как будто собирался ударить его.
– И че, после этого ты оставил его в лагере? – медленно проговорил Ким, не отрывая взгляда маленьких мышиных глаз от лица собеседника.
Директор «Белочки» едва заметно кивнул. Ким смотрел на него с минуту, прошелся от окна к окну и снова остановился у диванчика, на котором сидел Иван Павлович.
– Ладно, – усмехнулся Ким. – Че теперь вату катать. Эта… экскурсия как-то связана с пропажей? Нет? Точно? Тогда вот чего: пока о ней не говорим никому. Если узнают про вожатую, подтвердим. Про остальное – ни слова. И своих предупреди. Поэл?
Иван Павлович закивал.
– Молодец! Теперь насчет отряда, – майор Ким потер подбородок. – Ща тут будет куча народа. Пока следак с опергруппой не прискакали, пойдем по-быстрому с вожатым перетрем. Попробую привести его в чувство. Может, чего и нароем.
Майор Ким с Иваном Павловичем выбрались из кабинета. Директор велел Леночке и Варе ждать в фойе, а обоим Симченко приказал следовать за собой. Вчетвером они вышли на улицу. Возле облезлого милицейского «уазика» топтались двое ребят в форме ППС. Поодаль, у зеленой «шестерки», курили два опера, которые по знаку Кима подошли неторопливой походкой. Вместе все двинулись к медкорпусу.
2
Репродуктор внутренней связи издавал тихое шипение. Был сон-час, но в лагере никто не спал. Напуганные дети даже не раздевались, а воспитатели не настаивали, разрешив своим подопечным провести время дневного отдыха по своему усмотрению.
Майор Ким провел в изоляторе около получаса. Он пробовал привести вожатого в чувство, но не добился весомых результатов. По распоряжению начальника отделения Комово двое оперов перенесли Шайгина в салон старой зеленой «шестерки» и повезли его в психоневрологический диспансер на освидетельствование. Сам Ким с патрульными и обоими Симченко приступил к осмотру территории «Белочки».
Иван Павлович не пошел с ними. Он позвал в кабинет Леночку, Варю, Лидию Георгиевну, Юлю, вожатых и воспитательницу одиннадцатого отряда. В течение получаса он глухим голосом давал наставления, переспрашивая поминутно: «Понятно вам?» Когда собрание закончилось, Леночка и Варя отправились по корпусам, воспитательницы и вожатые уселись на лавочках, где сидели в молчании какое-то время.
А Иван Павлович снова хлебнул воды, прошелся от стены к стене, выглянул в окно. На месте ему не сиделось, и он вышел на улицу. Начальник «Белочки» слонялся по аллеям минут двадцать. То и дело он видел Кима с патрульными и Симченко, которые бродили то в одну сторону, то в другую. Майор что-то говорил. Симченко спорили.
Чтобы не видеть их, Иван Павлович свернул на боковую дорожку. Солнце немилосердно палило, порывами налетал неприятный жаркий ветер, а лицо щипал липкий пот. Добравшись до стенда с фотографиями вожатых, директор опустился на скамейку в тени и склонил голову. Землю усеивали сухие семена березы и пожухлые сережки, между которыми бегали муравьи. Ветер нес по асфальту скатки пуха, сухие листья и разорванный пакет из-под кукурузных шариков. В косых лучах солнца метались, изредка зависая в воздухе, мухи-журчалки, в кустах чирикали птахи, и невидимый кузнечик выводил свою громкую стрекочущую песнь.
– Иван Павлови-и-и-ч! – донеслось издалека. – Приехали-и-и!
Директор поднял голову. В конце дорожки стояла Леночка и махала ему издали рукой. Иван Павлович пригладил мокрые от пота волосы и быстро, насколько ему позволяли габариты, рванул к административному корпусу. Здесь у крыльца, приткнувшись бамперами к клумбе, стояли две машины: стандартная серая милицейская «буханка» и «Лада Самара-2» с ведомственными номерами. Сонная Варя, стоявшая в тени ирги, сообщила, что опергруппа отправилась на «место происшествия».
Оставив Леночку с Варей, Иван Павлович со всех ног побежал в Синий корпус. Около крыльца светловолосая девушка в милицейской форме играла с детьми в догонялки. Поймав кого-нибудь, она тормошила то одного, то другого воспитанника и так заразительно смеялась, что сам директор против воли улыбнулся.
– Меня зовут Яна, – улыбнулась девушка. – Вы проходите!
– У нас, между прочим, сон-час! – буркнул Иван Павлович, но на большее его не хватило.
Внутри Синего корпуса директор лагеря нашел лишь серьезного типа в серых брюках, черной водолазке и латексных перчатках. Человек бродил по коридору, внимательно рассматривая дощатый пол. В одной из палат на полу стоял раскрытый чемодан с мудреными инструментами, на тумбочке лежал потрепанный фотоаппарат «Зенит-ЕТ» со вспышкой, а в помещении стоял чужой неприятный запах. Человек представился экспертом-криминалистом (имя и фамилию директор «Белочки» не разобрал) и перенаправил его в Желтый корпус.
В разгромленной комнате директор застал двух молодых людей в милицейской форме (они оказались стажерами) и еще третьего, облаченного в джинсы и клетчатую рубашку, поверх которой был надет потертый пиджак из черной кожи. «Старший оперуполномоченный Сергеев», – представился он и вернулся к своему занятию. Опер собирал с пола пинцетом клочки бумаги и складывал находки в пакетики. Один из стажеров, высокий и светловолосый Максим (он жевал ранетки, держа их в ладони), сообщил, что следователь «вместе с близнецами» ушел к кинотеатру. Другой, горбоносый Валерий, кивнул.
Потный и задыхающийся Иван Павлович добрался до здания кинотеатра, но там ему было сказано, что опергруппа ушла в сторону старой спортплощадки. Добравшись туда, директор оказался в самом дальнем и редко посещаемом уголке лагеря. Здесь располагались старый хозяйственный корпус, несколько ветхих деревянных домиков и заброшенная спортплощадка, которую теперь использовали для складирования различного хлама.
Он собирался уже повернуть обратно, как откуда-то сбоку до его уха долетел собачий лай. Иван Павлович повернул голову, и его пшеничные брови тотчас же сдвинулись. Из-за кустов вылез широкоплечий, приземистый и оттого кажущийся почти квадратным мужик в рубахе навыпуск и светлых брюках, очень похожий на заблудившегося дачника. Он огляделся и зашагал через лужайку с таким беспечным видом, как будто находился у себя на садовом участке. Издалека можно было заметить, что в руке он держал белую книгу в прозрачной обложке.
События прошедшего утра здорово потрепали директора «Белочки», но вид постороннего, незаконно проникшего на территорию, тут же разбудил в Иване Павловиче начальника.
– Э, ты чего тут прогуливаешься?! – заорал он. – Я тебе говорю: чего гуляем тут? Это же не парк! Тебе кто сюда пройти разрешил? Ну-ка давай живо обратно!
«Дачник» как будто не удивился. Он повернулся на голос, махнул Ивану Павловичу и неторопливо зашагал к нему. Меньше чем через полминуты он уже стоял перед директором «Белочки», уперев одну руку в бок, и улыбался, похлопывая себя книгой по бедру. «Мамаев. Атлас-определитель насекомых», – прочитал Иван Павлович название на обложке.
– Вы кто такой? Это, между прочим, закрытая территория, – продолжил Иван Павлович. – Здесь нельзя шастать кому попало.
Он замолчал, поперхнувшись собственными словами. «Дачник» стоял, осклабившись, и рассматривал директора «Белочки» с таким видом, как будто выбирал подержанный автомобиль.
– Хрущ июньский, – вдруг сказал «дачник».
– Простите?
– Я говорю, вы просто хрущ июньский, – повторил незнакомец. – Все жужжите и жужжите. Спасу от вас никакого нет.
С этими словами «дачник» раскрыл «Атлас-определитель», полистал его и сунул книгу директору под нос. В углу страницы был изображен большой коричневый жук с булавовидными усами. «Хрущ июньский» значилось под рисунком.
– Ничего не понимаю… – пробормотал Иван Павлович. – Какой хрущ? При чем тут я?
– Да посмотрите только! – оживился «дачник». – Вы же просто братья-близнецы. Оба толстые, усатые и блестящие. Оба жужжите. Ну?
«Дачник» расхохотался, придерживая панаму, но глаза его пристально и цепко продолжали следить за директором. Иван Павлович поджал губы и насторожился. Несмотря на белиберду, которую нес квадратный человек, и его беззаботный вид, от него почему-то веяло тревогой.
– Ну знаете ли… – буркнул директор.
– Да вы не обижайтесь, – примирительно сказал «дачник», продолжая разглядывать Ивана Павловича. – Видите ли, я всех людей с кем-нибудь да сравниваю. Привычка у меня такая.
Иван Павлович кашлянул, нахмурил брови и затопорщил усы.
– А вы, собственно, кто?
Человек извлек из нагрудного кармана небольшой красный прямоугольник, ловким движением разделил его надвое и протянул в лицо Ивану Павловичу.
– Капитан Стаев. Старший следователь прокуратуры по Зареченскому району. Говорят, у вас тут отряд пропал. М?
– Уф-ф-ф, – запыхтел Иван Павлович, всплеснув руками. – Мы вас давно ждем. С самого утра. Меня зовут…
– Иван Палыч Половняк, – опередил его гость. – Директор детского оздоровительного лагеря «Белочка». Будем знакомы!
Стаев энергично потряс вялую ладонь директора и улыбнулся еще лучезарнее.
– Лагерь у вас просто прелесть! – заговорил следователь после ритуала знакомства. – Вы только посмотрите, какие красоты! Природа! Лес, луг, речка вон за забором… Хорошо-то как! А погоды какие стоят! Окунуться бы щас, а Иван Павлович? Тут у вас, наверное, и пляж имеется, а?
– Имеется, – автоматически ответил польщенный директор. – Только… я бы рекомендовал бассейн. Речка грязная. Туда стоки сливают. А бассейн накануне чистили. И вообще, у нас лагерь первый по области. Столько наград. Даже сам губернатор…
Тут директор осекся. Глаза Стаева вдруг посветлели, а его твердый взгляд воткнулся директору «Белочки» прямо в переносицу, будто вилка с двумя зубцами. Все добродушие исчезло из облика следователя. Под этим взглядом Иван Павлович сжался и даже попятился.
– Рассказывайте! – быстро сказал Стаев. – Излагайте все как есть. Да побыстрее! Пошароваристей, как говаривала моя матушка. Ну?
– Отряд у нас пропал… – замямлил Иван Павлович. – Тридцать человек.
– Как считаете, куда делись ребятки?
Иван Павлович хлопнул глазами и раскинул руки.
– Да тут и думать нечего! Вожатый их увел… Шайгин Антон.
– С чего вы решили, что увел их именно он? Разве кто-то видел, как он выводил отряд из корпуса? Или он сам вам об этом сказал?
– Нет. Никто не видел. А вожатый ничего не говорил. Он…
– Значит, можно предположить, что это сделал кто-то другой. В конце концов, дети могли уйти сами.
– Ну что вы! С чего им уходить-то?
– Мало ли что ребятам в голову взбредет, дорогой гражданин Хрущ, – без юмора улыбнулся Стаев. – Дети – существа непредсказуемые. К тому же вон и дыра в заборе имеется. Все условия для побега. Тут не захочешь, а сбежишь.
Следователь вдруг приосанился. Он вытянулся, объем из его тела исчез, и перед Иваном Павловичем предстал не человек-квадрат, не рыхлый дачник в панаме, а плотный мужчина средних лет. При виде такой стремительной трансформации, произошедшей прямо на его глазах, директор «Белочки» аж присел.
– Ну что, Хрущ, сам признаешься или как? – вдруг выдал Стаев жестким голосом. – Бил детишек-то? Наказывал? Еще чего с ними делал? Давай, колись! Я же про тебя все-е-е узнал. Договоримся так: оформим тебе чистосердечное, получишь три года условно, и дело шито-крыто. Идет? А будешь упрямиться, я тебя, гнида, упеку надо-о-олго. Понял? Даю минуту. Время пошло.
Стаев круто развернулся и затопал по направлению к главной аллее, помахивая «Атласом-определителем». Иван Павлович спохватился только секунд через десять и бросился догонять следователя. Почти сферическая, как надутый мяч, фигура директора стала понемногу расплываться и терять округлые очертания.
– Да помилуйте, гражданин следователь! – воскликнул директор. – Я же… Да я тут совсем ни при чем!
Забежав вперед, Иван Павлович чуть не бухнулся на колени перед следователем.
– Не виноватый я! – завопил директор. – Честное слово! Признаюсь: с родителей лишние деньги брал. Из кассы средства иногда присваивал. Договоры левые заключал. Детей не бил. Пальцем их не трогал. Ей-богу! Вот вам крест, господин следователь!
Иван Павлович изобразил неумелый молитвенный жест.
– Верю-верю. – Стаев опять заулыбался, похлопал директора по плечу, покачал головой. – Да не убивайтесь вы так! Ежели виноваты, то отвечать будете по закону. А нет – так идите себе, как говорится, на все шесть сторон.
Стаев подмигнул директору и снова превратился в веселого, добродушного дачника.
– Ну, Хрущ! – воскликнул он. – Пошли!
Иван Павлович с натугой улыбнулся сквозь выступившие слезы, утер влажные усы и двинулся за следователем. Они вышли на главную аллею и направились к административному корпусу. Откуда-то дребезжало расстроенное пианино, и хор детских голосов старательно выводил:
По да-а-альним стра-а-анам я-я-я броди-и-ил…
Голоса неприятно покоробили Ивана Павловича. Он остановился, заоглядывался в поисках источника музыки. Стаев тоже замер, наблюдая за директором. Пение постепенно затихло, пианино умолкло. Иван Павлович нахмурился, пожал плечами, и они со следователем продолжили путь.
3
Через минуту Стаев и Иван Павлович подошли к зданию администрации. Леночка и Варя сидели на скамейке. В стороне стояли Лидия Георгиевна и Юля. Симченко при виде директора выпрямились в ожидании распоряжений. Директор даже не посмотрел на подчиненных. Он старался не отстать от Стаева. А следователь по-мальчишески вспрыгнул на крыльцо, еще стремительней преодолел два лестничных пролета и влетел в кабинет директора. Иван Павлович едва поспевал за своим прытким гостем.
Здесь на столе в пакетах лежали найденные на чердаке предметы: флейта, футляр от нее, обложка безымянной книги, обложка общей тетради, обрывки обгоревших страниц и клочки бумаги. Рядом стоял допотопный коричневый чемодан, в который были сложены вещи Шайгина – книги, аудиокассеты, одежда, пара серых кроссовок. На подоконнике лежало несколько тапочек из игровой.
Следователь устроился за столом, скинул свою дачную панаму и положил атлас на тумбочку. Затем он достал блокнот, папку, разложил перед собой листы бумаги с бланками протоколов, с удовлетворением крякнул и повернул голову к окну. Взгляд его стал задумчивым и отстраненным. Как быстро порой меняется жизнь! За двадцать лет службы пора бы и привыкнуть к таким неожиданностям, да не получается. Каждый раз как снег на голову.
Служебная машина приехала за ним прямо на дачу, куда он отправился на выходные с женой и дочерью. Заметив знакомый «уазик», Стаев набросил на плечо сумку с документами и выбежал за ворота, даже не успев попрощаться с родными, которые ушли гулять к озеру. Бросил соседу: «Передай, пусть к обеду не ждут!» И заскочил в машину.
По дороге опер Сергеев обрисовал ситуацию. Стаев поначалу не поверил – неужели целый отряд? Подумал, ложный вызов, ошибка, шутка. Но когда по прибытии все подтвердилось, Стаев даже поморщился от жжения в груди и схватился за перила крыльца, как если бы у него кружилась голова. Минут пять он сидел на скамье, потирая подбородок и оглядываясь, как человек, попавший в незнакомое место и понятия не имеющий, как он тут очутился.
Все дела похожи друг на друга. Кажется, в Библии сказано: случится то, что уже случалось, будет то, что было. Так в ходе расследования всегда можно выявить общий паттерн и, действуя по аналогии, распутать дело. Но только не в этот раз. Стаев не мог припомнить случаев пропажи такой большой группы детей. И пусть на первый взгляд дело казалось плевым (главный подозреваемый определен, примерное местонахождение отряда известно), что-то не давало покоя Стаеву, словно эта простота была ширмой, скрывающей истинное положение вещей.
Возможно, роль сыграло необычное место преступления. Стаеву еще никогда не приходилось выезжать в детские учреждения. И в этом отношении поездка в «Белочку» стала путешествием в прошлое. С первых же мгновений, как только он прошел через ворота, на следователя накатило волнение, какое испытывает ребенок, входящий в парк аттракционов. Он еще не подозревал, какие развлечения уготовил ему день, но волнение от предвкушения чего-то необычного усиливалось с каждой минутой. Стаев осмотрел места преступления, опросил нескольких очевидцев и, оставив членов своей группы, отправился бродить по аллеям лагеря под предлогом знакомства с топографией. (В конце своего путешествия он и встретил Ивана Павловича.)
Лагерь. Еще тринадцать лет назад он назывался пионерским. Теперь это ДОЛ. Странное буквосочетание. Но хорошо еще, что вообще сохранился. Раньше все лагеря числились на балансе предприятий, а после реставрации капитализма не приносившая доходов статья бюджета вдруг оказалась не нужна учреждениям, которые оказались в жесточайшем кризисе и банкротились одно за другим.
Последний раз Стаев был в лагере больше тридцати лет назад, то есть году этак в семьдесят втором. И было ему в лучшем случае столько же, сколько пропавшим воспитанникам десятого отряда, – около тринадцати. Только тогда все было иначе. Пусть новоявленный капитализм за двенадцать лет не успел сильно отпечататься на облике «Белочки», следов даже позднего «совка» не было заметно нигде. Следователь вдруг оказался в безвременье и подумал, что, если сфотографировать эти унылые корпуса, дорожки, ворота, вряд ли кто сможет точно определить время снимка. Хотя, может быть, это отсутствие маркеров времени и было духом эпохи?
Так чем же отличался пионерский лагерь от постсоветского ДОЛа? Сказать навскидку было сложно. Следователь поднапрягся, но не смог вспомнить ничего конкретного из своего прошлого. Смутные образы выныривали и тотчас пропадали: отряды детей в форменных рубашках и шортах, красные знамена с бахромой, синяя школьная форма, белые фартуки пионерок – вот и все. Неужели память не сохранила больше ничего со времен детства? В разочаровании Стаев пошел по дорожке к главной аллее. Встречи с прошлым не состоялось. Поездка назад во времени оказалась фальшивой.
Возвращаясь, Стаев решил срезать путь, сошел с дорожки на газон и побрел по некошеному лугу, где вперемешку росли и тимофеевка, и борщевик, и гусиная лапка, и сотни других трав. И вот тут совершенно неожиданно его и настигло прошлое! Пройдя несколько шагов, он вдруг остановился, уловив запах – горькое благоухание цветущей полыни, – терпкий до оскомины, до горечи во рту. Аромат сорной травы как будто оказался ключом, открывшим крышку ларца воспоминаний, и потянул за собой целую вереницу почти реальных обонятельных и вкусовых ощущений – приятная сырость общей бревенчатой бани, ядреный запах хозяйственного мыла в больших брусках, дым пионерского костра, пьянящий аромат свежих сосновых поленьев, разваренная соленая перловка с тушенкой, поджаренный над огнем хлеб.
Вслед за запахами и вкусами появились образы: горнист с запрокинутой головой и устремленным в небо сверкающим на солнце золотым раструбом, реющее над ним красное знамя, герб с колосьями и земным шаром, гипсовый бюст Маресьева, потрет Брежнева… И тотчас советскость, которой раньше не наблюдалось в «Белочке», начала буквально лезть из всех щелей.
То тут, то там Стаев замечал осколки империи – артефакты из Атлантиды, – которых не видел раньше. На стене Зеленого корпуса за разросшимся кленом обнаружилась мозаика из кусочков разноцветного камня. Тематика привычная: Ленин с поднятой вверх и в сторону рукой, Гагарин в скафандре, взмывающая ввысь ракета, обнаженный мальчик на красном пегасе, пшеничное поле и комбайны на нем, металлургический завод и рабочие у домны.
Пройдя немного вперед, Стаев попал на заброшенную спортплощадку, где рядом с покореженными и ненужными снарядами стояли старые нежилые корпуса. Дававшие когда-то пристанище детям, теперь они использовались как склад различной рухляди. Прильнув к мутному стеклу, капитан словно заглянул в прошлое. Здесь была советская атрибутика, уложенная в беспорядке прямо на полу, книги на полках с названиями на корешках крупными буквами «СССР», «ПОЛИТЭКОНОМИЯ», «МАРКС», «ЭНГЕЛЬС», старые парты и стулья. За старыми домиками, в кустах дикой смородины, он обнаружил настоящее кладбище – сваленные в беспорядке гипсовые статуи пионеров, горнистов, гимнастов. Побелка сошла с алебастровых тел, материал местами полностью разрушился, обнажая ржавый арматурный скелет, но на лицах вечно молодых ребят по-прежнему сохранялись решимость и отвага. Наконец, в самом отдаленном углу гранитный бюст Ленина уныло зарастал мхом. Ильич укоризненно глянул на следователя, и тот не выдержал, отвернулся.
