Loe raamatut: «Стена», lehekülg 9

XVI

С того дня мы начали встречаться. Нечасто – раз-два в неделю. Эльмира мне нравилась, но не настолько, чтобы проводить с ней все время. С ней было весело и тепло; мы могли говорить обо всем, не чувствуя каких-либо преград. Для меня это было совершенно новым ощущением: с ней просто невозможно было что-то скрывать, слова будто сами, непроизвольно выливались наружу и становились самостоятельными сущностями, парившими в прозрачном воздухе между нами. Мы играли ими, перебрасывая друг другу, как игрушечные мячики, и тогда слова послушно принимали нашу игру, помогая там, где мы сами не справлялись.

Я много смеялся тогда. Пожалуй, я давно так не смеялся, с самой школы. Тогда, я помню, последние два класса я учился в специализированном лицее, готовившем своих учеников для поступления в самый престижный университет города, – правда, в то время он еще именовался институтом. В лицее вообще учились дети из интеллигентных семей, наш же класс был к тому же одним из самых веселых и дружных, не то что в моей старой школе. Иногда мне кажется, что те два года, что я провел в лицее, и были единственными годами моей настоящей жизни. По крайней мере, с ними связаны самые теплые, веселые и живые воспоминания. Что до них, что после – сплошное вязкое болото.

Обычно мы с Эльмирой встречались вечером, после ее работы. Ехали ужинать в китайский ресторан, каждый раз заказывая новые блюда; неспешно катались на машине по ночным улицам, залитым недвижными лужами бледного света фонарей. Иногда, когда у нее были выходные, мы ходили днем в кино, после которого пили кофе с пирожными или просто гуляли по паркам и набережным, если была хорошая погода. Дни стремительно сокращались, небо наполнялось массивными облаками, и ранние осенние закаты на берегах реки становились безумно, надрывно красивыми. Часто мы останавливались и, стоя бок о бок, оперевшись на кованую чугунную решетку ограждения, доходившую нам до пояса, созерцали, как солнце на глазах сползает к горизонту, ежесекундно меняя цвета окружающего мира, а облака словно напоказ перекатывают свои могучие мускулы.

Мы становились с ней друзьями – как когда-то подружились с Настей. Ни Эльмира, ни я не нуждались тогда в сексуальных отношениях – такое было время. Время теплой осенней дружбы, нежной и немного грустной, цвета опадающих листьев. Те тонкие отношения, невидимые связи, возникшие между нами из воздуха, как внезапный летний дождик, каждый день будто ткали новую нить серебряной паутины, перекинувшуюся от нее ко мне.

Иногда я вспоминал Москву, Сандера, Настю и, конечно, Марину. Все чаще эти воспоминания казались мне чем-то далеким и странным, будто случились они вовсе не со мной. Слишком все это было… непохоже на мою жизнь. Огромный город, шикарные магазины, VIP-салоны, внезапная влюбленность… Как в кино. Будто я просто посмотрел когда-то фильм, в котором сам же и играл главную роль. Ощущение реальности было почти полным – с ударением на слове «почти». Время шло, и все эти события понемногу стирались из моей памяти, оставляя лишь обрывочные кадры и тягостное ощущение чего-то незаконченного.

Так незаметно прошел сентябрь, а за ним октябрь. Листья с деревьев незаметно опадали, обнажая их кривые тонкие кости, почерневшие от дождей. Мы с Эльмирой продолжали понемногу сближаться. Теперь мы встречались чаще, и я даже начал всерьез подумывать, не пора ли перевести наши отношения в более близкие. Что говорить, за это время я к ней уже привык; мне было хорошо с ней, и как женщина она мне тоже нравилась. Временами я даже думал о том, чтобы предложить ей жить у меня. Так, для пробы. Я, правда, никогда еще не жил с кем-то вместе, кроме родителей. Но попробовать, кажется, стоило. Мои деньги оставались в неприкосновенности, и, если бы у нас все вдруг встало на рельсы совместной жизни, можно было бы все же купить домик где-нибудь на море, как я когда-то хотел, и уехать туда, похоронив всю прошлую жизнь под фундаментом жизни новой. Может, так бы все и произошло – кто знает, – если бы не один телефонный звонок. Звонок – сам по себе факт смехотворного масштаба, но сколько же всего может скрываться за этим невинным звуком…

Девятнадцатого ноября, ближе к вечеру, позвонил Сандер.

– Ты свободен? – спросил он.

– В каком смысле? – я был немного ошарашен его внезапным звонком и странным началом разговора.

– Ты мне очень нужен сейчас. Нужно сделать одно дело. Я думаю, только ты сможешь с ним справиться.

– Хм… а что за дело?

– Я не могу тебе сейчас объяснить. Но буду тебе очень благодарен, если ты приедешь, как только сможешь.

– Хм… а это срочно?

– В общем, да. Да, срочно.

– А-а-а… надолго?

– Несколько дней. Немного. Дня три. Да, три дня, не больше.

– Ладно… я прилечу завтра. Только закажу билеты.

Сандер чуть помолчал, будто не мог подобрать правильные слова.

– Спасибо тебе, – наконец сказал он. Прозвучало это как-то глухо. – Сообщи, во сколько прилетаешь, хорошо?

– Хорошо…

Он повесил трубку. Я стоял, не в силах двинуться с места, замерев с телефоном в руке. Какая-то непонятная и неподъемная тяжесть вдруг навалилась на меня. Как будто придавило каменной плитой. Что-то было здесь не то. Этот разговор казался каким-то… зловещим. В голосе Сандера было что-то, какое-то физически ощутимое давление, от чего звери в панике бегут, когда приближается буря.

* * *

Я позвонил в авиакассу и заказал билет на завтрашний рейс до Москвы. Потом сообщил Эльмире, что какое-то время меня в городе не будет – я уезжаю по делам к другу. Упаковав самые необходимые вещи в небольшой рюкзак, я решил прогуляться перед сном. Тяжелое ощущение не проходило. Я купил в ларьке пиво, сел на первую попавшуюся лавочку у подъезда, и быстро осушил бутылку. Через несколько минут пиво начало действовать, заполняя тело чувством теплой мягкой эйфории. Я посидел так немного, бессмысленно глядя, как проезжают мимо уставшие машины, поднялся, вернулся домой и лег спать. Сон настиг меня мгновенно.

* * *

Проснулся я от кошмарного сна. Какое-то темное чудовище во сне подбиралось ко мне, пока я лежал в постели, и вот уже из-под кровати показались его страшные белые глаза; оно оскалило свою склизкую пасть и бросилось вперед, чтобы вцепиться мне в шею; в этот момент я проснулся.

В комнате было темно; лунный свет, смешиваясь со светом уличных фонарей, пробивался сквозь штору на окне и рисовал на стене и потолке странные тени. Дырявые фигуры, похожие на груды гигантских черных червей, бесшумно копошились в белесых прямоугольниках света. Я сглотнул слюну, и почувствовал, что все мое тело мокрое от холодного пота. Глаза слипались, но закрыть их означало отдать себя на съедение этим мерзким тварям. Я полежал немного, не двигаясь и тяжело дыша. Потом, собрав волю в кулак, резко поднялся и включил свет. Тени мгновенно исчезли, будто их и вовсе не было. Я постоял так немного, ожидая, когда успокоится сердце. Потом умылся, сходил в туалет, залез под душ. Ощущение чужого присутствия понемногу проходило. Я посидел немного на диване, пока мертвая тишина вокруг не стала давить на барабанные перепонки. Тогда я глубоко вздохнул, выключил свет и вернулся в кровать.

Больше снов не было.

XVII

Утром я тщательно умылся, побрился, наскоро позавтракал, сложил последние мелочи в чемодан и отправился в аэропорт. Меня всегда несколько пугали перелеты; теперь же к обычному легкому мандражу примешивалось вчерашнее чувство непонятной тяжести, снова навалившееся на меня. Я отправил Сандеру смску: «прилетаю в 12 в Домодедово». Через минуту получил его лаконичное: «понял». Сердце почему-то забилось чаще.

Самолет прилетел по расписанию. Я нанял первого подошедшего таксиста, загрузил чемодан в багажник его серой «тойоты» и направился к Сандеру домой.

На улице было очень холодно – так, что дыхание превращалось в пар. Шел мерзкий дождь, смешанный с тающим хлипким снегом. Казалось, дождь преследовал меня, настигая везде, куда бы я ни приезжал, следовал за мной по пятам, давая лишь время от времени короткие передышки. Таксист включил печку и вырулил на трассу. Капли дождя молча умирали, растекаясь на лобовом стекле; снежинки расплющивались и превращались в кашу, и их грязные скомканные трупы соскребали «дворники».

Когда мы уже подъезжали к знакомым мне улицам, мой мобильник тревожно зазвонил. Я посмотрел на номер вызывающего – он был мне неизвестен. Странно, подумал я.

– Алло?

Грубый голос назвал мои имя и фамилию.

– Да, это я, – ответил я, и почувствовал, как слюна заполняет мой рот; горло вдруг сдавило, будто сердце переборщило с напором крови. По спине пробежали мурашки, лицо вмиг покрылось испариной.

– Вам необходимо приехать в районное отделение милиции… – он назвал номер отделения и адрес.

– А… что случилось?

– Узнаете. Сегодня сможете приехать?

– Да. Я приеду прямо сейчас.

Сандер, понял я. Что-то с ним. Точно.

Я передал адрес таксисту.

– Ну, за такой крюк доплатить придется… – начал он свою обычную песню.

– Езжай давай! – резко оборвал его я. – Деньги не проблема.

Таксист заткнулся и прибавил газу. Я уперся лбом в боковое стекло и смотрел на проплывающие мимо дома, машины, рекламные щиты и вывески магазинов. Все они немного расплывались – почему-то мне не удавалось вовремя сфокусировать взгляд, – размывались дождем и превращались в калейдоскоп цветных пятен, хаотично движущихся в разных направлениях. По стеклу почти горизонтально в направлении слева направо текли ручейки воды, подгоняемые невидимым ветром. Пахло сыростью и гниением, словно под сиденьем такси несколько дней назад скончалась маленькая мышка. Скорее всего, это вонял отсыревший поролон. В самом деле, с чего бы это мышам дохнуть под сиденьем такси?

Отделение милиции находилось в совершенно неизвестном мне районе. Это было некое строение из оштукатуренных бетонных блоков на перекрестке двух безымянных улиц. Штукатурка, казалось, набухла от частых дождей, и местами облупилась; в образовавшиеся дыры проглядывала серая мертвая плоть здания. По соседству располагались какие-то промышленные строения, заброшенные склады, распахнувшие беззубые пасти выбитых окон. Людей нигде видно не было.

Я вошел в здание. Тяжелая железная дверь затворилась за мной с мерзким протяжным скрипом. Я назвал дежурному номер кабинета, в который меня приглашали. Нет, я ошибся. В такие заведения не приглашают. В них бывают только в случае особо тяжких обстоятельств.

Я прошел по гулкому коридору, выкрашенному в болотно-зеленый цвет и освещенному белесым подрагивающим светом люминесцентных ламп. Казалось, болотистая плоть коридора вздрагивает от моих шагов. Я поднимаюсь по погруженной в сумрак лестнице на второй этаж. Еще один коридор, насквозь пропахший тяжелым табачным дымом и вонью общественного туалета. Две лампы на потолке мертвы, и часть коридора охвачена вязкой тьмой.

Кабинет 206. Большая дверь, облицованная ободранным шпоном; защелка, видимо, не работает, и дверь чуть приоткрыта. Я секунду медлю и без стука открываю дверь.

Кабинет 206 освещен странной смесью серого света из зарешеченного окна на противоположной стене и давяще-белого от люминесцентной лампы, такой же, как те мертвецы в коридоре. Смешиваясь с блекло-желтым цветом стен, этот аморфный свет придает всему вокруг серо-зеленоватый оттенок. Два стола стоят перпендикулярно окну, лицом друг к другу. На одном из них – старый компьютер; корпус монитора в одном месте треснул и залеплен скотчем. У стен – покосившиеся от старости и груды сложенных в них бумаг шкафы. Дверок на шкафах нет – от них остались лишь ржавые петли.

За столом – тем, на котором нет компьютера – сидит человек. Лицо его, как у хамелеона, сливается с цветом стены. Если приглядеться, то одна его половина – та, которая освещена светом из окна – более серая, а другая – чуть зеленоватая. Лицо – лет сорока. Ничего примечательного – глазу не за что зацепиться. Человек сверлит меня глазами.

Я называю свое имя и фамилию. Он несколько секунд продолжает меня буравить, потом кивает головой: «Проходите». Называет имя и фамилию Сандера. «Вы знакомы с этим человеком?». Конечно, я знаком. Давно ли я с ним виделся? Не помню точно. Кажется, в конце августа. То есть почти три месяца назад. Тогда на улице еще не шел пар изо рта. Где я живу? Нет, не в Москве. Бываю тут иногда. По делам. По всяким делам. Покупаю что-нибудь, например. Что покупаю? Да какая разница! Может скажете, наконец, зачем я здесь? Нет? Позже?

Я умолкаю. Это надолго, понимаю я.

Субъект за столом продолжает методично выпытывать у меня детали моей жизни. До мельчайших подробностей. Каждое мое слово он неспешно записывает. В кабинете стоит тишина, только слегка гудит лампа дневного света, словно назойливая муха. Слова отдаются от пустых стен и возвращаются назад, искажаясь донельзя, так что я уже перестаю узнавать свой голос. Сколько же миллионов слов отразили за свою жизнь эти мрачные стены, думаю я. Следователь повторяет вопрос – я прослушал его.

– Как звали ваших одноклассников? – повторяет он терпеливо.

Время вязнет и растворяется в череде бессмысленных вопросов и ответов. Серый свет за решеткой окна не меняется. По-прежнему жужжит лампа на пожелтевшем потолке.

В кабинет входит еще один человек. Слава Богу – я уже думал, что мы в этом здании одни, я и мой мрачный собеседник. Человек кладет на стол папку и уходит. Следователь открывает ее так, чтобы я не увидел содержимое. Хмурится. Переворачивает листы. Закуривает сигарету. Его желтые от табака губы кривятся. Я безучастно наблюдаю за тем, как он методично повторяет свои движения: затянулся – выдохнул – стряхнул пепел – затянулся.

Время теперь измеряется в сигаретах. Он закуривает вторую и задумчиво чешет висок, нарушая последовательность движений. Потом кладет папку на стол и поворачивает ко мне.

В папке лежат фотографии. Маленькие фотографии десять на пятнадцать. С их плоских глянцевых поверхностей на меня смотрит лицо Сандера в разных ракурсах. Глаза – закрыты, лицо – в крови, волосы тоже перепачканы кровью и свалялись. Голова его откинута на подголовник сиденья. Я молча перебираю фотографии. Странно, но у меня нет ощущения, что на них – Сандер. Да, это его лицо, но – это не он. Весь его гламурный лоск куда-то исчез. Пропал, бесследно растворился в сером потоке дождя, оставив только пустую оболочку.

Я смотрю другие снимки. Вот фотография искореженной машины, за рулем которой виднеется белое пятно. Я узнаю золотой «авенсис», помятый номерной знак – сандеровский. Еще один снимок – водительская дверь вырезана, между креслом и задравшимся рулем – сплошное кровавое месиво. Меня начинает тошнить, но оторвать глаза от фотографии не получается. Я чувствую, как мои пальцы впиваются в альбом.

– Он умер, – слышу я глухой скрежет проворачивающихся шестерен ржавого механизма, – врезался в стену. Самоубийство. Подушки безопасности заранее вырвал с корнем. Рядом с ним нашли записку, в которой он обращается к тебе.

Следователь вырывает из моих рук папку и достает из нее пропитанный кровью листок бумаги, запечатанный в пластиковый пакет. Еще не успел высохнуть – пакет изнутри измазан кровью. На листке – каракули Сандера. Я вижу буквы, но они отказываются складываться в слова, разбегаются, словно прячась от моего взгляда. Я кладу лист перед собой, опираюсь на стол локтями, кладу на них ставшую вдруг тяжелой и неподатливой голову и пытаюсь прочесть. Безуспешно.

– Можно я перепишу… это? – спрашиваю я у следователя. Тот кивает и дает мне чистый лист и ручку. Я начинаю переписывать, с трудом укладывая в голову по одному слову за раз, чтобы успеть записать его, пока оно не ускользнуло.

«Здравствуй.

Я понимаю, насколько тебе трудно сейчас. Извини, но мне не к кому больше обратиться. Я не прошу тебя понять мой поступок. Мне только нужна твоя помощь – в последний раз.

Я не хочу ничего объяснять – ни тебе, ни кому-либо еще. Единственное, о чем я прошу – пожалуйста, позаботься о том, чтобы к приезду родителей я выглядел не слишком жутко. Чтобы родители – и Марина – увидели меня таким, каким знали всегда. Ты – единственный, на кого я могу положиться в этом вопросе. Я знаю, ты не подведешь. Спасибо тебе.

P. S. Мое завещание лежит на столе в кухне. Там же – деньги на ритуальные услуги. Ключи от квартиры – в бардачке, их должны найти спасатели. Пусть они отдадут их тебе.

Еще раз спасибо.

Сандер»

Звякнули ключи. Я молча уставился на них.

– Их нашли на полу под пассажирским сиденьем. Бардачок раскрылся от удара.

Я перевел глаза на следователя.

– Я свободен?

– Пока да. Если вы нам понадобитесь, мы вас найдем. Только подпишите протокол.

– Я не понимаю, зачем. Это же самоубийство.

– Мы должны убедиться, что его никто к этому не подтолкнул. Согласитесь, когда молодой красивый парень, на новенькой иномарке, да еще и при квартире на Ленинском кончает с собой – это немного странно. Я бы даже сказал – очень странно.

Я подписал бумаги, оделся и вышел. Промозглый воздух улицы резко контрастировал со смрадом прокуренного кабинета. Я встал у дороги, озираясь по сторонам, словно метеорит, выброшенный в бездонном одиночестве где-то на окраине вселенной. Подняв воротник куртки, я приготовился ждать. Уехать отсюда будет непросто.

XVIII

Нужно было быстро приходить в себя – теперь на мне лежал долг, и я решил выполнить его с честью.

В экстремальных ситуациях подсознание берет управление организмом на себя. Наверно, поэтому мне и удалось тогда сделать все как нужно. Я действовал как автомат: стимул – реакция, стимул – реакция. Мысли и образы почти не посещали мою голову, но я не испытывал по этому поводу никаких эмоций – просто не думал об этом.

Я купил «желтые страницы», нашел там самое дорогое с виду рекламное объявление конторы ритуальных услуг, связался с ними. Они пообещали сделать все в лучшем виде и в кратчайшие сроки, максимально освободив меня от формальностей. Я поймал такси, доехал по указанному адресу, оплатил требуемую сумму, сообщил, где забрать тело, заполнил нужные документы. К тому моменту уже стемнело – тягучий допрос и длинные поездки отняли у меня целый день. Снова такси – теперь уже домой к Сандеру. Точнее, туда, где он жил до сегодняшнего дня.

Дверь легко отворилась, будто подталкиваемая изнутри ветром. Квартира была до краев заполнена мраком – казалось, он выливается оттуда прямо через меня в распахнутую дверь, как темная морская вода врывается в пробоину корабля. Мрак этот был живым – вне всякого сомнения. Он копошился своей мягкой бесформенной массой, издавая склизкие шорохи в темном чреве квартиры. Кожа моя похолодела и покрылась мурашками. Я долго стоял, застыв на пороге захваченной мраком квартиры, не решаясь шагнуть вперед, но и не имея возможности убежать. Сердце стучало и вовсе не собиралось успокаиваться. Я сделал глубокий вдох и шагнул навстречу этой густой липкой темноте.

Нащупав справа от двери выключатель, я щелкнул им. Ничего не произошло – свет не включился. Сердце подскочило куда-то к горлу – казалось, что дверь сейчас захлопнется, как пасть кровожадного монстра, и я навеки останусь перевариваться в его гнилостном чреве. Я отпрыгнул назад, к двери, снял левый ботинок и сунул его в щель между дверью и косяком. Потом снова шагнул к выключателю. Не может быть, чтобы в квартире не было света, думал я. Во всем доме есть, а здесь – нет? С чего бы? Я снова щелкнул выключателем – чуда не случилось. Свет так и не загорелся. Как будто мрак залепил своей жуткой чернотой все лампы. Мое лицо покрылось испариной. Казалось, вот-вот из темноты выползет нечто, поглотившее жизнь Сандера, и так же поглотит мою. Я вспомнил, как чувствовал уже однажды что-то подобное – именно здесь, в этой квартире. Как будто мрак уже давно поселился здесь, играя с людьми в кошки-мышки. А теперь игры закончились – Сандер умер. Я – следующий?

Дрожащей рукой я достал из кармана мобильник, нажал на кнопку и повернул его вспыхнувший экран к стене. На ней образовалось слабое белесое пятно. Я бесцельно поводил им туда-сюда, потом повернул вглубь квартиры – свет тотчас растворился, поглощенный мраком. Нет, туда я не пойду, решил я. Пусть это звучит как угодно нелепо, но я боялся. Да что там – я был просто в ужасе. Я повернулся снова к стене и тут же наткнулся на крышку электрического щитка. Дрожащими пальцами я открыл ее – все рубильники были выключены. Сандер решил сэкономить электроэнергию перед смертью? Чушь какая-то. Я поспешно поднял все рубильники – где-то в недрах квартиры еле слышно зашумел холодильник, как будто мрак издал бессильный вздох. Щелчок выключателя – и желтый свет разлился по прихожей.

Прислонившись к стене, я тяжело дышал. Свет от точечных светильников в потолке был каким-то мутным, будто перемешался с темнотой. Приглядевшись, я понял, что это пыль. Пыль висела в воздухе, наверняка поднятая каким-то небольшим сквозняком. Я посмотрел на пол – здесь не убирались как минимум месяц. Следы моих ног явственно отпечатались на слое пыли. Но где же тогда отпечатки ног Сандера? Почему их нет?

Я прошел в кухню. На столе, как и было написано в предсмертной записке, лежал конверт с завещанием – я посмотрел его на просвет. Его, как и все остальные поверхности в квартире, покрывал тонкий слой пыли. Значит, конверт оставили здесь уже давно, решил я. Получается, что Сандер решил покончить с собой не вдруг; он готовился к этому заблаговременно, продумывал все до мелочей. Только где же он был все это время, после того, как написал завещание?

Что ж, пока ответ на этот вопрос найти не представлялось возможным. Я взглянул на экран мобильника – было уже почти десять вечера. Нужно было позвонить родителям Сандера. И, видимо, Марине. От этой мысли мне стало не по себе. Что я им скажу? Как я им скажу? «Боже, Сандер, ну ты и сволочь!» – промелькнуло у меня в голове.

Марина. Что-то с ней? Как она? Если Сандер упомянул ее в своей записке, значит, роковой приступ ее пока миновал. Судьба снова сводит нас вместе. Таким ужасным способом. Как будто ее аргументы закончились, и пришлось приступить к ультимативным действиям. Неужели… неужели и вправду все это – только для того, чтобы свести нас вместе? Да ну, чушь какая-то, что я себе вообразил – что весь мир крутится вокруг меня? Абсурд. И тем не менее…

Я усилием воли отбросил ненужные мысли. Сейчас нужно думать о другом. Я нашел телефонный аппарат, вытащил из-под него большой блокнот, где неровным почерком Сандера были записаны имена и телефоны, и отыскал в нем телефон родителей. Минут пять я сидел, теребя листок с номером телефона, неизвестно зачем выучивая наизусть последовательность цифр. Сердце билось, как перед выходом на эшафот. Но нужно было звонить. Я поднял трубку и набрал номер.

Ответили не сразу. Видимо, родители Сандера ложились спать. Раздраженный мужской голос ответил «Да!». Я мысленно поблагодарил высшие силы, что ответил отец – говорить это матери мне, наверное, не хватило бы сил.

– Алло, здравствуйте, – сказал я. – Я – друг вашего сына. Я звоню из его квартиры в Москве. Вам необходимо приехать сюда.

– Что? Зачем это? – голос явно был не в духе. Что ж, тем лучше.

– Ваш сын умер. Сегодня, разбился в автокатастрофе, – я решил не раскрывать всех подробностей. Пусть в милиции их рассказывают.

На том конце воцарилось молчание.

– Что… что вы говорите? – голос задрожал.

– Саша умер, – повторил я как мог бесцвеᥠно. – Пожалуйста, приезжайте.

Я повесил трубку и перевел дух. Так, сейчас они скорее всего перезвонят, чтобы убедиться, что их не обманывают. Через минуту телефон зазвонил.

– Алло, – ответил я.

– Кто вы? Что вы делаете в квартире моего сына? – злобно спросил тот же голос.

– Я – его друг. Он… – я понял, что скрыть всех обстоятельств не удастся, – он просил меня уладить все дела, связанные с его смертью.

– Что? Что это значит? Что вы такое говорите?

– Он совершил самоубийство. Врезался на машине в стену, предварительно проколов подушки безопасности.

На том конце раздались рыдания – мужские и – вдалеке – женские.

– Вы… вы что… вы… он… он умер? – голос, казалось, захлебнулся. Женщина вдалеке завопила. Я кожей почувствовал, как из моих глаз что-то потекло.

– Он умер, – повторил я. – Пожалуйста, приезжайте. Я буду встречать вас в аэропорту. Позвоните мне, когда приедете, – и я продиктовал номер своего мобильника. Не знаю, записали ли его – на том конце трубки не было слышно ничего, кроме всхлипов и рыданий. Я попрощался в пустоту и разъединился. Этот разговор отнял все мои силы. Я собрал вещи, запер дверь и вышел на улицу, не выключив свет. Оставаться в этой квартире я не собирался.

– Где тут ближайшая гостиница? – спросил я, остановив машину. Водитель секунду подумал.

– На Бакинских комиссаров. Центральный дом туриста, – ответил он. Ни название улицы, ни гостиницы мне ровным счетом ни о чем не говорило. Только отдавало какой-то советской пропагандой.

– Поехали, – я бросил рюкзак и сел на заднее сиденье.

Центральный дом туриста оказался высоченным зданием с шикарным вестибюлем и обшарпанными номерами. Но меня это сейчас волновало меньше всего. Я бросил рюкзак на пол, снял куртку и как был, в свитере и джинсах, упал на продавленную кровать, тут же провалившись в тяжелый беспросветный сон. Сон, не суливший ничего хорошего. Словно взял короткую передышку между кровопролитными боями.