Loe raamatut: «Небо королевы Мод»

Брат

Если бы я был человеком, то сказал бы, что стал видеть сны. Наверное.

Я не знаю, что такое человеческий сон. Слышал только. «Сон видел,» – Олег сказал один раз Витьке и рассказал что-то непонятное, отчего оба ржали. Я догадался: сон не совсем жизнь, то есть это другая жизнь, она является к ним по какому-то капризу, не угадать. А этой ночью, похоже, пришла ко мне.

Все мои мысли о себе через минуту превращаются в «не знаю». Я не знаю, как выбрался из тьмы небытия. Я есть – вот я. Вот мир, он стелется днями и ночами, приходят Виктор и Олег, это люди, уходят. Олег только Олег, Виктор бывает Витя, Витька, это я понял. Бывают и другие, эти редко. Небо.

Больше всего я люблю небо, только днём. Ночью оно хоть в искрах и в Луне, но тёмное, это не то. Днём тоже да, бывает муть, тогда я не смотрю в него, а просто думаю, хотя думать умею плохо. Это я знаю. Мысль о себе – всегда тупик. Откуда-то я взялся, да. А почему и как? – здесь мгла. Поэтому я думаю про Олега.

Он мой главный. Он немного странный, говорит ловко, с зацепами, с колючками, через слово шутки-пересмешки, а дальше, глубоко в себе, у него боль. Когда-нибудь мы станем друзьями, он расскажет мне то, чего никто не знает. Я и спрашивать не стану, сам расскажет, когда поймёт, какой я друг. Я брат. Самый настоящий, он ещё не знает этого, хотя и зовёт меня так.

Об этом я и думаю под пеленою непогод. Я это небом не считаю, не смотрю в него – так, промокашка между небом и землёй. Небо, оно далёкое и синее, а уж совсем небо, когда в этой синей дали живут архипелаги белых облаков. Тогда смотрю, да, чем больше смотрю, тем больше жизнь, я вижу будущее, жду его. Мир так велик, впереди вечность. Спешить не надо. Всё сбудется.

И тут сон. Звёздная ночь, такая, что почти светло, хотя мне всё равно, это чужой свет, что есть он, что нет. Я думал о нас через годы: что станется с нами, с миром?.. Вот здесь-то и пришёл сон.

Он был голос изнутри, я его не увидел, даже не сказать, что услышал. Я его понял. Он был с насмешкой:

– Ну? Ждёшь? Ха! Ждать да догонять – как раз для дураков. Ха!

Я хотел сказать, что не дурак, но кому говорить? Пустоте? А потом, может, вправду я пока дурак, ведь сколько мне дней и ночей?.. И я так мало знаю. Но всё впереди. Дороги, облака, тёплый ветер живой Вселенной – не жди, не догоняй, дороги сами бегут вдаль, туда, где небо должно нас обнять.

Вот! Я обрадовался. Вот тебе ответ, пустое место! Небо нас обнимет, а тебе – шиш. Так и хотел сказать, но сон исчез.

Я уже не спал. Рассвет алел над горизонтом, готовясь обратиться в пожар на половину небосвода – я такое уже видал. И подумал: сентябрь. Однажды так сказал Виктор на полигоне, окинув взглядом холмистые просторы с перелесками, облитые золотистым мягким светом ясного дня. И я решил, что сентябрь примерно равен вечности. А что такое вечность, я знаю.

Олег

Мне снова снилась Ксения.

Но не так, как прошлой ночью. Тогда был просто сон, призрачная чушь, какой всегда бывает пространство-время сновидений. Я в странном помещении из огромных окон и света, вроде школьного спортзала, только уходящем немыслимо ввысь, да ещё с каким-то неевклидовым изгибом. Я это не видел, но знал, оно как бы само собой было ясно, так же как то, что здесь многолюдно – не зрением, а знанием. А зрением я увидел её.

Кажется, я сказал ей: «привет». А может, не успел. Неважно. Её лицо знакомо изменилось.

Господи, как мне это знакомо!..

Загадка. Что в ней? Да то – в обводах губ, прищуре глаз, длине ресниц – и всё, и ты пропал, в плену, и не знаешь, как же так вышло, и этот плен окутал, опутал, поглотил тебя.

Сейчас я думаю, что эта магия ещё глубже. Что попадаются в волшебные силки лишь те, кого она захочет поймать, а кто не нужен – те для неё пыль, их сдует так, что были они, не были – без разницы. Я оказался нужен больше всех. Временно.

Можно этим гордиться?.. А чёрт его знает. Мне не до гордости, слишком ещё болит, кровоточит, рвётся, и чёрт опять же знает, надолго ли это. Может, на всю жизнь. А может, и навек. Навечно – это же больше, чем навсегда?..

Я вскочил, окна мне было мало, дёрнул дверь, шагнул на балкон. Сентябрьская заря разожгла восток, Солнце ещё не взошло, но вот-вот. Прохлада пробирала не по-детски, я начал дрожать, мир разгорался на глазах, и наконец солнечное пламя трепетно пробилось в него.

Осенние зори самые роскошные и тревожные. И переломы наших судеб свершаются осенью. Так говорю я, не имея иных доводов, кроме собственной эстетики и того, что мы с Ксенией впервые встретились светлым днём бабьего лета, когда мир кажется больше и прозрачнее, чем всегда. Пути пересеклись на улице, вернее, в парке, а ещё вернее, в сквере – да, скорее, это сквер, чем полноценный парк. Случайно. Слово за слово: девушка, а как вас зовут?.. Он и сейчас на месте, этот сквер, да и то перепутье троп, наверно, там же, куда ему деться. Девять лет. Числа не помню.

Что со мной?

Вопрос слегка лукавый, поскольку что со мной, я, в общем, знаю. Ну, догадываюсь. Что будет? – вот другое дело.

Она отменила время. Девять лет. Вернулась, молча обняла меня, и мои земные пути исчезли.

Она чуть отстранилась, взглянув с печальным состраданием. Или почудилось мне, кто знает, что-то сомкнулось в башке, а никакой печали нет. А затем она изменилась, здесь уж никаких чудес, её лицо всегда менялось так в объятиях, за миг до первого точечного касания наших инь и ян, когда они вроде бы ещё не тронули друг друга, но линии невидимого поля уже по-своему настроили миллиметры пространства между ними. Оно вдруг делалось таким далёким, будучи на расстоянии ладони – глаза туманно мерцали, линию губ менял странный нерадостный изгиб, и я никогда не думал, зачем это, вторгался в неё грубо и жадно, почему-то всегда так, разум подрывало, сметало всё, и дальше – взлёт.

Так было тогда. Но тогда и сейчас сомкнулись, годы миновали нас в этом мире неизведанных дорог, тревог и ожиданий, хотя дороги и тревоги впереди, а пока она вобрала мир в себя, я видел, чувствовал только её, как будто мы и есть весь мир, и слова, что я когда-то говорил тысячу раз, готовы были слететь в тысячу первый.

И тут всё сорвалось, и даже не сказать, как. Жаркую женскую упругость, звёздный взор, надежды, дальние дали – вмиг свернуло в ничто. Легко так: раз! Было и нет. Сингулярность. Большой взрыв наоборот.

Это я так назвал то, про что вроде бы надо сказать: проснулся. Но не скажешь. И теперь вот стоял, смотрел, к холоду как-то притерпелся, дрожать перестал, да и утро разошлось, наполняясь рабочими шумами, а потом в комнате ожил смартфон.

Звонил Виктор.

Говорить не хотелось не то, чтобы с ним, вообще ни с кем, и я с неудовольствием смотрел на сиреневое пение экрана.

Под постоянных абонентов у меня предусмотрена цветовая и звуковая гамма входящих. Виктор звучал светло-сиренево, прочие четверо тоже были награждены разными приятно-светлыми тонами. И я подумал: а если бы шестой была Ксения, какой бы цветомузыкой я одарил её?.. Только подумал, отвечать не стал.

– Да, – ответил на звонок.

– Разбудил?

Из какого-то мутного суеверия Виктор никогда никому не говорит «здравствуйте». Однажды я попробовал тронуть эту тему, но он пустился крутить, вилять, и я отстал. Мало ли у кого чего. Вон у меня хотя бы.

– Не существенно, – я зевнул.

– Завидую. Мне бы существенно было.

– Зависть, Виктор Алексеевич – это всё равно, что матерщина, только без слов. Экзистенциально, как ты говоришь.