Loe raamatut: «Истина»

Вячеслав Демин

И С Т И Н А

«..Сначала ничего не было. Даже мысли. Истина лежала как зерно, затоптанное в груду шелухи. Она лежала в темноте, в душном смраде и сама не способна была прорасти, пробиться на поверхность – к людям, к свету. Для этого нужна была помощь людей, света, а они, не зная истины, не могли ей помочь. Заколдованный круг…

Карандашные записи имеют свойство со временем стираться. Я пишу карандашом, ничего другого у меня нет под руками. Значит…Значит все написанное мной скоро исчезнет, превратиться в прах, в едва различимые каракули, в которых уже никто ничего не разберет, если…если только они не будут написаны…Чем же? Ну да, конечно, что же мне еще остается?! Если они не будут написаны моей кровью!

Эти чернила долговечнее всего того, что до сих пор придумало человечество. Разрушатся стены этой темницы, ржавой пылью рассыплются решетки, а написанное мной останется. Останется и увидит свет, увидит людей и тогда узнают они истину. Хотя бы эту – одну. Одна вытекает из другой. Круг разорван – Свобода!»…

………………

Стив задумчиво повертел в руках тетрадь и с сожалением отдал лаборанту.

– А что, Нэд, – спросил он, – дальше этот безумец действительно писал кровью?

– К сожалению. Это установлено абсолютно точно. Четвертая группа. Да, вся тетрадь до последней страницы заполнена ей. Откуда ему было знать, что карандашные записи мы легко восстановим, а вот написанное кровью…Все это расплылось сплошным розовым пятном и утрачено навек. Теперь уже ничего не сделаешь. Вот если б лет сто назад…

– Не городите чепухи, Нэд! – сегодня начальник не склонен был шутить,– вы прекрасно знаете, что нашей лаборатории всего 5 лет. А на шестой нас разгонят, если будем работать такими темпами. УЗИ, УЗИ!…Установление забытых истин! Откровения пророков, тайны Атлантиды, Трои, Тибета…Проверка сотен таких вот невзрачных с виду документов…А что говорят эксперты об искренности автора, о времени написания?

– Это писалось искренне, с надеждой, что найдут, прочитают, помогут. Но обращался автор явно не к согражданам, которым почему-то не доверял. Несомненно, также, что он был обречен и знал это…

– Откуда такая уверенность?

– Вы разве не обратили внимания на группу крови – четвертая. Людей с такой группой очень мало. От всех остальных их отличает то, что даже небольшая рана, учитывая плохую свертываемость крови, может стоить им жизни. Тетрадь заполнялась примерно в течение двух недель, никакой медицинской помощи автору не оказывалось. В конце он совсем обессилил. Последнюю страницу дописывал уже карандашом, благодаря чему мы узнали год и место написания.

– Благодарю, Нэд. А как вы смотрите на то, чтобы отправиться туда и все выяснить на месте?

– Просто так тетрадь кровью не исписывают. Я заинтригован, и, конечно, согласен.

– Хорошо. Тогда это будет вашим первым крещением, проверкой того, насколько вы усвоили знания, полученные в этих стенах. 18 часов на сборы вам будет достаточно?

– Вполне.

«Дорогой Стив. Я выполнил ваше задание. В назначенный срок капсула с информацией вернется, и, вы узнаете о тех истинах, и той жизни, о которой хотели узнать. Я стал невольным бытописателем этого народа…Но, вот еще, что, Стив: меня вы больше не увидите. Я не появлюсь у вас в 22-м веке. Я остаюсь здесь – в конце 20-го, поскольку считаю обязанным вмешаться в происходящие события.

Я знаю – это запрещено нашим Уставом. Но Устав – это инструкция, а инструкции надо время от времени пересматривать, иначе они начинают действовать во вред составителям. Обещаю, что ничего плохого для человечества я не сделаю. У меня нет никаких технических средств нашего века – я все отправил назад. Со мной останется мой опыт и знания, которые вы мне дали. Вы были хорошим учителем, Стив, благодарю вас. Наверное, это будет единственный случай, когда ученик уходит от учителя в прошлое, а не в будущее. Но, я так решил. Решил остаться. Разыскивать меня бесполезно, да вы и сами в этом убедитесь, когда будете запускать программу поиска – ее нет! Все мои мысли, вся информация записаны на этом кристалле. Послушайте и постарайтесь понять»…

****************

Сначала ничего не было. Даже мысли. Пустота, чернота, вакуум. Постепенно сознание возвращалось ко мне, вытесняя анабиоз двухвекового обратного скачка времени. «начала ничего не было» – я вспомнил, что это были первые слова рукописи, а вспомнив, начал действовать. Рука машинально нащупала вентиль выходного люка. Три поворота, щелчок и я на свободе. Место было выбрано мной идеально. По старым картам здесь должен быть лес. Так оно и было. Я слегка развеселился. Вспомнив, что через 200 лет на этом месте будет центр городской площади и чтобы отправиться с него пришлось на пол часа останавливать движение воздухопланов.

Надежно спрятав капсулу, которую при необходимости можно будет превратить в палатку, избушку лесника, дворец, крепость, любой марки автомобиль или корабль – во что угодно – я отправился к месту своего исследования – городок, конца 20-го века.

Первое впечатление редко бывает верным. Это все равно, что изучать озеро по карте или с высоты птичьего полета: получаешь самое общее представление – размеры, площадь, наибольшие глубины. В общем – статистику. При этом душа скрыта. В каждом предмете должна быть своя душа и чтобы понять ее нужны время, желание, самоотречение.

Вот и АБСУРДАК с самого начала произвел на меня удручающее, но как потом оказалось все же верное впечатление. Так называемый райцентр с 10-12 тысячами жителей. Есть двух-трех и даже пятиэтажные здания, но большинство одноэтажных частных домов про которые язык не повернется сказать, что это особняки, хотя отдельные «изысканные» по своей архитектурной безвкусице экземпляры попадались. Для начала нужно было устроиться, что я и сделал без особого труда в единственной местной гостинице «Веселый ячмень».

Паспорт мой не вызвал никаких подозрений, командировочное удостоверение геолого-разведочного НИИ – тоже. Для всех я – Сергей Куренёв, насмешливый парень, технарь с научной степенью, производящий одному мне ведомые изыскания в смысл и суть которых, надеюсь, совать нос никто не будет.

Здесь же в фойе, просмотрел подшивку местной газеты за последний год. Большинство статей начинается с банальной фразы «несмотря на». «Несмотря на сливаемые отходы, наша красавица-речка…», «несмотря на непролазную грязь, самоотверженные дорожники…». Кстати, откуда взялась непролазная грязь в городе, имеющем асфальтовый и бетонный заводы?

Итак, первое впечатление: тоскливый грязный городишко, захолустье, сонная размеренная жизнь, социальный и эмоциональный застой. Судя по газеткам, никакой особой общественной, научной, культурной или какой другой деятельности. Никаких феноменов, рецидивов, отклонений, потрясений. Похоже, ничего не может вывести это дремлющее болото из состояния прочного равновесия. Отдельные всплески брошенных камней быстро затухают и появившаяся на миг чистая поверхность тут же затягивается серо-зеленой ряской прозябания. Такое впечатление бывает от лампочки, светящейся в половину накала, от испорченного двигателя, работающего только на минимальных или холостых оборотах…

**************

В гостинице мне дали номер на первом этаже, напротив служебного помещения, так что я поневоле услышал разговор двух женщин обслуживающего персонала и счел нужным записать его. Сначала говорили обо мне.

– Слышь, Фроськ, а энтот новый, которого сейчас поселили, скалолаз?

– Доктор он.

–Врач что ли?

– Да нет. Каких-то там наук доктор или кандидат. Геолог…

–Ученых нынче развелось, плюнуть некуда! Тьфу! От них все беды. Дырку, говорят, озоновую в небе просверлили. Оттуда и прет всякая нечисть – пакость. Васька мой вон тоже пришел вчера – лыка не вяжет. Я, говорит, в читальном зале был, лекцию о вреде пьянства слушал. Оч-чень содержательная. Здорово нашего брата жучили. Ну мы, с другом это дело и обмыли. У лектора на квартире, говорит, и обмыли. Брешет, кобель, а поди проверь. Уж и деньги отбираю и одежду прячу, а он выскальзывает. Словно змея какая…гадюка.

–Может он того…зазнобу нашел?

– Ой, девка, насмешила! Да пусть он хоть десять зазноб найдет, лишь бы пить бросил. Добьешься от него, пропойцы, как же…

– Ты, Фроська, неправильную политику ведешь. Мужика уважать надо, а ты его в строгости держишь. Вот я со своим Федором Степановичем как нищая с торбой ношусь. Придет он с работы уставший, а я – пожалуйте, муженек, дорогой – стопочку с морозца! Огурчиком закусите, будьте любезны! Вот он и не троит по подворотням…

–Ага, он от бабы чужой притащится, дома налакается и давай тебя же тузить. Нет, кума, я Ваську в ежовых рукавицах: чуть что – цыц! Один раз так скалкой отходила, что он потом неделю прощения просил, все пить бросить зарекался. Антихрист окаянный…И пошто я замуж за него пошла?..

– И, правда, Фроська, пошто? Ведь одна фамилия чего стоит: О-ка-ян-ный?! Тьфу! Правда говорят, какая фамилия, такой и человек. И ты, Фроська, не обижайся, через него окаянной сделалась. Вот, мой, совсем другое дело. Нежная фамилия – Птичкин. Он и комара за зря не обидит. А что дерется, так это от ревности. Это он так любовь свою выражает. Я читала: так может быть. Смертным боем бьет, но когда трезвый – золотой человек. Уж знаешь как после он извиняется, подарки иногда делает…Говорю: иди, Федя, ты же за главного в зоопарке, иди, проследи за кормежкой, а не то сторожа все звериное мясо растащат. «Всё не растащат – смеется, – и нам хватит»! Право слово, золотой человек, когда трезвый. Ты не думай, он на работе почти не пьет, нельзя. Хозяйство вон какое! За всеми ведь глаз нужен, особенно за людьми. Вон вчерась Мачвеич, сторож, хотел обезьяну, гиббону какому то хмырю за поллитровку сплавить. А это очень ценная обезьяна. Гиббона. Разве ей такая цена? Федя ее уже Дорофеичу за машину шифера обещал. Так и подвел бы человека. А потом, их ведь кормить надо. Неровён час, передохнут. А кто отвечать будет? Не твой Васька ведь, Окаянный?

–а ты, Вероока, моего Ваську не трожь! За своим мужиком следи, да смотри, чтобы он крокодильим мясом не подавился!

– Да что ты, Фроська! Что ты такое говоришь?! Нет там никакого крокодильего мяса. Да я бы и есть его не стала. Оговорят ведь без вины…

–Вот и не трожь! Васька ей плох! Да он, если хочешь знать, не хуже твоего Федьки – вора мог бы жить. Образованность его спортила. Характер у него такой мечтательный. На кучу золота наступит, а не подберет. Твой то уж непременно бы захапал.

–Да нет, властям бы отнес. За четвертую часть. Закон такой есть…

–Так я и поверила! Что твоему бугаю законы, когда судьи знакомы. А вот мой бы не подобрал, хотя сроду больше рваного рубля в кармане не имел. Прынципиальный, собака! Как прынц! Он ведь мне сначала принцем и показался. Не всегда ведь он ханыжничал. Сначала он вообще: ни-ни! Тоже из принципа. А я все его этим корила. Какой ты, говорю, мужик, если и в праздник не пригубишь? Неинтересно с тобой на люди выходить. Сидишь как сыч, лимонад кушаешь. Как дитя неразумное. И так раз за разом. А под Новый год у Зинки в гостях, муж ее окосел и начал за мной увиваться. И я подмигиваю, думаю, проучу Ваську. А он бедняга, терпел-терпел, все увести меня пытался, а потом хлобыстнул хрустальную стопку водки, да и втёр ее Степке в лоб! Три дня где-то прятался, а на четвертый приполз домой пьяней вина и с тех пор как подменили человека. Я, говорит, Ефросинья, выпил, да и то из-за тебя, один раз, а с тех пор лишь похмеляюсь! Да как посмотрит на меня, что аж мурашки забегают. И то, правда: сама виновата. Дорого мне этот праздничек обошелся. Дело замяли, но жизни уже не было. Отрезвитель у Васьки, что второй дом стал. А когда дед Плеверий, санитар их, загнулся, Ваську моего туда на его место взяли…Ладно, Вероока, покалякали мы с тобой, а дело делать надо. Пойду на этаже приберусь…

*******

Это информация меня обескуражила. Поступки требовали объяснения. Почему так происходит? Ведь это следствия. Где причина? Я кое что знал о людях ХХ века. В нашей лаборатории считался даже одним из лучших специалистов, ко мне приходили именитые ученые и я во многом им помогал. Они с напряжением слушали мои объяснения, изо всех сил пытались проникнуть в логику поступков и решений людей атомного века. Перелистывая пыльные энциклопедии, фолианты философских книг, просматривая кинофильмы и телепередачи тех времен я сам больше всего на свете хотел узнать в чем заключается их клубок противоречий, набрести на незримую нить общения с ними. И…ничего не понимал. Кажется, я искал логики там, где ее не было. А может в отсутствии логики как раз и была своя особая логика? Случай правил жизнью. Казалось, что случай. Трудно, почти невозможно по прошествии стольких веков найти разумные объяснения поступков наших предков. В летописях истории было много неясного, противоречивого, а то и просто абсурдного. Постепенно мы докопались до действительных, как нам казалось, исторических истин, нашли правдоподобные объяснения поступкам. ..

Историю делают массы людей. Но вот когда мы попытались проникнуть в логику отдельного человека – с хода зашли в глубокий тупик и были вынуждены лишь разводить руками. Чем они руководствовались и руководствовались ли вообще чем? Конечно, мы хорошо изучили их нравственные нормы, законы, кодексы, конституции и манифесты. Правдивые книги, правильные слова, красивые лозунги. Но почему тогда так противоречивы их поступки, почему они, исповедуя одно, делали совершенно другое –противоположное? Где объяснение, в чем истина?

Тогда то и была создана наша лаборатория с шутливым, а после прикипевшим названием УЗИ – «Установление забытых истин». Благодаря ее деятельности нашли мы ответы на многие вопросы. Ведь истина не меняется оттого, что люди не различают или забывают ее. Меняются сами люди, их жизнь, они придумывают новые лжеистины. Для каждой эпохи, а иногда и для каждого поколения – свои. Ее проводниками является культура, включающая как лже, так и настоящие истины. Часть их передается от отцов к детям неизменными, другая видоизменяется настолько, что приобретает противоположный, почти первоначальный смысл («лже»-становится правдой, а правда – ложью), а часть навсегда утрачивается, забывается, вычеркивается из памяти. Но мы, помня про все, должны докопаться до нее одной, самой важной – с чего все начиналось…Истина – это не правда, поскольку правда у каждого своя. Истина – это простота. Согласен. Истины принятые на веру – недороги. Недороги? Может в этом источник наших бед? Да, истины высказываются людьми на основании опыта. Но опыт может быть ошибочным. На основании опыта поколений? Но и он может быть отрицательным. Значит – что? Истина – это жизненно необходимая мысль, утверждаемая действием и прошедшая проверку временем? Опять нестыковка, учитывая ошибочный опыт…Может быть все-таки – откровение? Может быть принятое на веру – и есть самое дорогое?,,.

*******************************

Я решил выйти из гостиницы, пообедать и поподробнее осмотреть город. По карте я его достаточно изучил. Главной была улица Абсурдовая, начинающаяся от реки Летицы-Сурдинки и заканчивающаяся площадью с безобразным серым зданием так называемого райисполкома. Напротив, стоял памятник человеку, судя по всему давшему название городу. На этой же улице находилась гостиница, школа, столовая, универмаг, редакция газеты «Заря Абсурдака», а также железнодорожный вокзал.

За зданием исполкома, отделенный от него аллеей Передовиков и Тупиковым переулком, находился парк, с примыкающим к нему зоосадом – гордостью райцентра. Далее – обрывистый берег Летицы-Сурдинки. Город находился внутри излучины реки, охватывающей его полукольцом. С 4-й, северной стороны, находилась железная дорога.

Город был небольшой, за два часа его можно было обойти во всех направлениях. Но прежде чем этим заняться я решил зайти в привокзальную столовую. Перекошенная дверь на ржавых петлях долго не открывалась. Наконец я понял, что ее держат изнутри и постучал.

– Ну, кого еще там черт несет! – сразу же послышался недовольный женский голос – столовая на обеде. Читать не умеете?

Толпа у двери зашевелилась и быстро перегруппировалась в некое подобие очереди.

– Обед уже пять минут как кончился! – хмелея от собственной смелости заявил кто-то из середины. Голос за дверью прокашлял что-то невнятное.

– Она говорит, что откроет еще через пять минут – перевели в первых рядах страждущих.

– Вот всегда так,– уныло забормотал другой мученик, – я уже третий день сюда прихожу и хоть бы раз вовремя открыли…Ладно б дела какие, а то ведь стоит Шурка за дверью и специально народ не пущает. Ждет когда мы разнервничаемся…

– Ах, так! – донеслось из-за двери мелодичным контральто, – ты у меня очкарик еще волокардин пить будешь!

Одна из женщин робко поскреблась в дверь.

–Это еще кто? – тут же среагировала мучительница, чтоб без фокусов у меня, а то до двух продержу. Но через пять минут она сменила гнев на милость.

– Ладно уж, входите, черт с вами.

Люди, едва веря в свершившееся, толкаясь и давясь, хлынули к кассе. Шура, пышнотелая блондинка лет тридцати, виртуозно крутила ручку кассового аппарата, успевая лыбиться сальным комплиментам мужчин и отрыкиваться на колкие замечания женщин. Когда очередь дошла до меня, она присвистнула.

– Новенький? Давно в городе?

–Только приехал. Мне, пожалуйста, тоже самое – не доверяя собственному выбору, я указал на поднос впередистоящего пенсионера.

–А у нас ничего другого и нет. Комплексные: суп, второе, компот, – взгляд ее, всего на секунду задержавшись на мне, дал понять, что она не прочь продолжить знакомство. Но сзади напирали и я поспешил отойти, сделав вид непонимающего Иванушки-дурачка.

Что такое «комплексные» мне пришлось вскоре убедиться. Это было что-то непередаваемо-гнусное. В тарелке, засиженной мухами, плескалась какая-то серо-зеленая, с запахом половой тряпки, с масляными разводами жидкость. Ее я сразу отставил в сторону. Пытаясь разрезать кусок жареного якобы мяса, предложенный на второе, я вывалил из тарелки почти всю порцию слипшихся макарон, впрочем, также непригодных к употреблению. Нож был тупой, мне пришлось внутренне сосредоточиться, и, вспомнив свои прежние навыки, взглядом разрезать кусок на 4 части.

–Как это вам удалось? – услышал я удивленный голос очкастого. К счастью он не видел моих манипуляций с мясом и свершившийся факт его расчленения принял за счет остроты моего ножа.

–Можно ваш нож – просительно потянул он. Я передал. У бедняги, конечно же, ничего не получилось

–Ну вот всегда так – привычно заканючил он, давясь целым куском – другие режут, другим можно…

– как это, режут?! Кто? Где? – в столовой заволновались. Людям захотелось узнать и объяснить непривычный феномен. За своей спиной я почувствовал любопытные взгляды. Кое-кто поднявшись со своего места уже направлялся к моему столику. Поняв, что сейчас буду разоблачен я, взяв у очкастого свой нож, за долю секунды сумел взглядом отточить его до остроты бритвы. И когда плотный мужчина с красным лицом подошел вплотную с интересом уставившись на меня, я протянул ему нож.

–Острый – сказал я – Возьмите, мне уже не нужен.

Попробовав пальцем острие, он тут же обрезался и громко зачертыхался.

–Дьявол! Черт знает что такое! Разве можно в общественной столовой держать такие острые ножи! Где у вас книга жалоб? – вопрос был обращен к Шурочке.

– А, что? – отвлеклась она от чтения толстенного романа.

–Что, Что! Нож слишком острый! – размахивая пальцем у нее перед носом горячился раненный гражданин – дайте книгу!

Шурочка насмешливо протянула ему роман.

–Черт побери, да не эту!

–А чего это вы здесь лаетесь, как кобель? Чего лаешься то, индюк?! – кассирша перешла в наступление – то им тупые ножи, то острые – никогда не угодишь! Иди кА ты отсюда, мужик…Ну чего уставился? Топай, топай. И не просто топай, а вприпрыжку!

Чертыхаясь, под насмешливые взгляды и шепоток краснолицый покинул столовую, а нож перешел на кухню, где его моментально затупили, несколько раз проведя о плиту.

Инцидент был исчерпан, но тут я обратил внимание на маленькое всклокоченное существо, похожее на облезлую обезьяну, шныряющую между столами и торопливо поедающее остатки еды. Первой мыслью было, что эта странная обезьяна – робот, предназначенный для наведения чистоты. Он смахивает в мешок хлебные корки и куски резинового мяса, торопливо дохлебывает остатки супа, дожевывает размазанные по столу и тарелкам макароны. Но зачем бы ему тогда так дико и затравленно озираться, для чего эти лохмотья, снятые, видимо с самого захудалого пугала?..Нет, решил я, это не обезьяна и не робот. Но кто же? Неужели это…Неужели это существо…Трудно было договорить последнее слово, но это был человек!

–Тебе чего, Микешка? – видя что я заинтересовался страшилом, Шурочка через него попыталась привлечь мое внимание – а ну, пошел вон! Микешка, ты слышишь меня!?

Существо съежилось и попятилось к выходу.

–Вот возьмите, – протянул я кассирше деньги, – выбейте для него.

–Для кого? Для Микешки?!

Но под моим взглядом она видимо почувствовала что-то для себя непривычное и больше перечить не стала. Она недоуменно пожала плечами, сердито щелкнула аппаратом и протянув чек, демонстративно отвернулась. Микешка застыл в выжидающей позе. Он ничего не видел сейчас кроме подноса с едой, который я установил перед ним. Повсюду роем кружились мухи, одна плюхнулась в тарелку и судорожно забила лапками. Старик не обратил на нее никакого внимания. Он даже не вытащил ее из супа. Есть он привык быстро и жадно. За несколько секунд он выхлебал первое и вопросительно оглянулся на меня, ожидая подтверждения неслыханной щедрости. Я дружелюбно кивнул и он накинулся на мясо. Он проглотил его не разжевывая. Макароны соскальзывали с ложки и он стал запихивать их в рот руками, они застревали в спутанной бороде, жирный соус тек по щекам…

Больше я не мог вынести этого жуткого зрелища и поспешно вышел на улицу. Пройдя несколько шагов я очутился в пропыленном вокзальном сквере и тут почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав.

– Гражданин, у вас прикурить не найдется? – полуобернувшись я увидел своего недавнего сотрапезника. Не курив, я все же предупредительно носил с собой зажигалку, которая в случае необходимости могла также изолировать меня от внешней среды специальным защитным полем.

– Губошлеп, Никифор. – представился мой случайный знакомый. Зажигалка его явно заинтересовала. Повертев ее в руках он авторитетно изрек:

– Японская. 10 рублей. Или даже 15. Вот вещь… – и тут же привычно заныл – везет некоторым. А, почему везет, – не пойму. А я сейчас спички в лужу уронил – сообщил он доверительно.

Я молча посочувствовал и присел рядом.

– Везет людям – продолжал философствовать он, – у кого то стенка рижская, у кого телевизор цветной, а у кого то и гарнитур японский! За 60 тысяч! Слыхали про такой? Там все есть, даже шлепанцы на меху! Ну, посудите сами: могу я купить такой гарнитур?

– Думаю, что нет – сделал я смелое предположение.

– Правильно, не могу, – обрадовался собеседник – Это вы здорово подметили. Вы в гостинице остановились?

–Да.

– Очень приятно. Я тоже. 13-й номер. Даже с номером мне не повезло. А вы обратили внимание на шабашников со второго этажа…

–А это кто такие?

– Ага! Вы не знаете! Я так и думал. Вы их еще не успели увидеть, раз сегодня утром приехали. Они рано, обычно в 5 уже уходят. Новую танцплощадку в парке строят. Так что вы думаете – сколько они хапнут? Тысяч по 30 на нос! Вот для таких и стенка японская. А я бы их самих к стенке поставил и своими руками…да!

– За что вы их так не любите? Работают же люди. По 15-18 часов. – я немного знал это движение.

– А за что их любить? – он как бы не слышал второй фразы. – 30 тысяч! – Губошлеп закатил глаза и защелкал языком – вы можете представить что это за деньги? То-то! – он даже не дал мне ответить – а я представляю! Потому, что я всю жизнь их считаю. Я – бухгалтер! Знаете, сколько миллионов прошло через мои руки? Не знаете? А я знаю. Я все записываю, вот… – он достал из кармана мятый листок.

– Да…985 с половиной миллиона. Почти миллиард! Это то, что я насчитал на зарплату в том числе таким как эти залетные молодцы. Вот всегда так – миллионами ворочаю, а сам носовой платок купить не могу…Вот вы по виду наш брат, интеллигент…

–Геолог.

–Ну да, я и говорю – интеллигент…а какая, к примеру у вас зарплата?

– 150 – соврал я

–Ну, это терпимо…это еще по нашенски, – обрадовался он – хотя конечно на червонец больше моего. Но ведь не 200?

–Нет, нет – поспешно уверил я. Лицо его слегка прояснилось, он успокоился, но потом снова заволновался.

– Вот, вот, таким людям как мы и надо карты в руки. Такие массы двигают историю. А им 140 рублей – пожалуйте. Это справедливо? Да если я даже целый стольник в месяц откладывать буду мне на эту чертову стенку 50 лет копить придется. А нужна она мне будет?! – он зло сплюнул и достав новую папиросу попросил прикурить. Затянувшись, продолжил.

– Да…люди мелки, жадны, трусливы и завистливы. Вы думаете кто-нибудь из этих шабашников поделится с вами своими тысячами? Черта с два! Копейки не дадут. А вот вы, к примеру, можете продать мне свою зажигалку за пятерку?

Я испуганно замотал головой.

–Нет? Ну что я говорил! А мои сослуживцы лопнули бы когда я у них вот так как вы у меня перед носом – щелк! Японская…вещь! Ну да ладно. Я не гордый…Так о чем я? А, о шабашниках. Да, работают они и правда как волы. Наш Ванек однажды к ним в бригаду затесался. Им как раз подносчик кирпичей был нужен. Так он два дня и осилил всего, потом сбежал и месяц отлеживался. Да, работают они как черти, но за такие деньги можно работать. За такие и я бы не отказался. А чтоб я за 140 вкалывал – извините. Бабам у нас хорошо, они кофточки на работе вяжут, а мужикам стыдно. При прежнем главбухе мы хоть в шахматы резались, в козла, по маленькой иной раз пропускали, а при нынешнем – ни-ни! Только и разрешает, что чай пить. Сидишь целый день чаи распиваешь, да для вида костяшками щелкаешь. А там на машинке то посчитать – на пять минут хватит. Скучища. Время тянется – жуть. Минут за 10 до окончания все уже одеты, стоят у двери, что твой спринтер перед забегом, а по звонку в коридор только в рыцарских доспехах высунуться можно, иначе затопчут! Да…вот такие дела…а ты говоришь…Вдруг его лицо приняло еще более плаксивое выражение:

– Ну, вот всегда так, – он натурально завсхлипывал, – снова в папиросу какое-то бревно сунули – не горит.

Я дал ему прикурить и поинтересовался:

– А что это за Микешка такой? В столовой объедки собирает.

– Нищий. Он тут всегда вертится. Уж гоняет его милиция, гоняет, а все толку мало. Что с него взять – обмылок общества.

– Ну ты не скажи – к нашей беседе давно прислушивался сидевший на соседней лавке краснолицый гигант, дебоширивший в столовой. Воспользовавшись случаем он пересел к нам.

– Микешка личность известная, – важно изрек он, – знаменитейший я вам скажу, бомж. Последний из могикан, может быть. Да, гоняют Микешку все кому не лень, все норовят в соседний район сплавить, а оттуда грозятся, что в суд на нас подадут. А ведь этого оборванца пуще ока беречь надо. Вот сдохнет где-нибудь под забором, тогда узнаете что потеряли. Ведь это городская реликвия. Его в музей, под стекло. С табличкой: «руками не трогать»! его детям показывать надо. Вот мол, детки, какими будете, если работать не захотите. Тогда мигом захотят. Все разом! И не будут Ваньку валять, легких путей в жизни разыскивать…да, тяжелый физический труд облагораживает человека…

– И делает его горбатым – хихикнул очкастый.

– Такого как ты может и сделает, – краснокожий презрительно сплюнул, – вагоны грузить это тебе не на счетах для понта щелкать, да чай распивать. Эх ты, кренделёк!

– Нахал! Что вы имеете в виду?

– Я вот тебе сейчас по физии проведу! – грузчик потянулся было к оппоненту, но понял, что через меня это сделать трудно, опять сплюнул под ноги и продолжал, как ни в чем не бывало.

– Микешка, – это не только паразит, паразитов и без него хватает, это ходячая история. Ведь он – ровесник этого города.

–Расскажите, пожалуйста! – я ловил каждое слово. Странное название города уже давно не давало мне покоя,

– Абсурдак – почему такое название? – Грузчик с любопытством оглядел меня.

– Приезжий? Ну, тогда слушай, коль есть время и охота. А заодно и хлюпик этот пусть послушает…

Я сделал умоляющий жест готовому взбрыкнуться бухгалтеру и тот оставил готовые сорваться колкости при себе.

– Я то в этом городе почитай уже 40 годков живу. Каждый камень здесь знаю. а вы хотите историю? Что ж, извольте. В 20-х годах не было здесь никакого города – деревня деревней. А за рекой Летицей стоял небольшой кирпичный завод. Он и сейчас там стоит. С тех пор, правда еще цементный и асфальтовый появились, но это так, к слову…до революции завод принадлежал местному кулаку Петру Козлоногову. Ну, а когда ихнего брата погнали по этапу в Сибирь, стал он вроде как государственной собственностью. Только собственность, собственно уже почти не осталось. Чего-то Козлоногов со зла раскурочил, чего-то местные мужики потаскали. В общем, одни стены, почитай и были.

Когда инструктор из энтузиастов двадцатипятитысячников приехал, хозяйство подымать, аж ахнул. Ну, ахнуть то он ахнул, но мужик он упрямый был, а главное кирпич срочно понадобился, тут всем миром навалились и восстановили заводишко. Жил в ту пору здесь середняк один Василий Николаевич АбсурдОв. Вот так и запомните – ударение на последнем слоге. А то у нас все приезжие норовят переиначить, а нам, сами понимаете, обидно…да…ударение это великая вещь. Если его правильно приложить – он с сожалением потер кулаки и искоса глянул на вжавшего голову в плечи бухгалтера – ну, запомнили, пойдем дальше…Этот Василий оказался легендарной личностью. Это нам после, конечно объяснили, а тогда-то мы его немного чокнутым считали. Вычитал он из какой-то книги историю возникновения городов российских. Особенно ему понравилась легенда о Петербурге. Ну и начал он практику под теорию подводить, да еще применительно к местному колориту. Для начала всем уши прожужжал, что вот мол, раньше города волею царей строились, а теперь каждый волен свой город основать. Ему говорят: ну и основывай. А он: ну и осную! Надо сказать, упрямство у него ослиное было и что в башку втемяшится, то уже ничем не выбьешь. Ну а когда его бригадиром на кирпичном поставили – еще и заважничал. Заложу, – говорит, – здеся город и баста! Деревенские, конечно, ходят, посмеиваются, а ему и горя мало. Сын родился – Трактором назвал. Дочь – Аэлитой, по роману Толстого. Говорю же – не от мира сего. Но на работу злой был. Не в том смысле, что обозлился и не работал, а в противоположном…Когда мода на рекорды пошла он первым в нашей области пять норм дал!

– А может норма была маленькая, ненормальная? – осмелился встрять бухгалтер.

– Норма не может быть большой или маленькой, – авторитетно изрек грузчик, – норма всегда в норме. Ну, так слушайте дальше. Когда он рекорд установил совсем его дела в гору пошли. В газетах пропечатали, прославили. Статья была такая нашумевшая: «Ровесник века». Ему ведь повезло на рубеже веков родиться. Ну, а когда интервью у него брали, он и брякнул сдуру про мечту свою. Ему нет, чтобы рубашку с длинными рукавами предложить, с Петром Великим сравнивать стали. Областное начальство приехало. Планы-карты какие-то привезли. Оказалось, что невдалеке тут железная дорога и станция были запроектированы. Только все это за излучиной хотели сделать, но Василий как уперся – здеся, говорит, – и всё! И то сказать – в центральной прессе печатался. Мечта простого трудящегося человека наружу вылезла. Поспорь с таким! Место, надо сказать, дрянь. В половодье почитай весь город воду из подвалов вычерпывает. Но тогда про это не думали. Василий пророком Ильей руку простер – вот здесь закладывать будем!

–А почему? – спрашивают.

– А хочу так! Имею я право хотеть? Имею! Нутром чую – не пожалеете!

Ну, специалисты посмеялись. Им, специалистам-то, что? Им здесь не жить. А потом, может указание сверху получили, в общем изменили проект и с тех пор пошло-поехало. Через год железная дорога была проложена, станция построена – тогда быстро строили. А станция оказалась лучшей в области, грех к такой станции еще чего не прилепить. Я еще пацаном был, в деревне за рекой жил, мы только рты разевали тогда. Василий Николаевич Абсурдов знай кирпич штампует, а тот ни минуты не залеживается, сразу в дело идет. Какае-то геологи пришли, мел, известь и еще чего то откопали, а через два года цементный и асфальтовый заводы появились. Люди понаехали. Сначала застройка стихийно шла, потом в области под контроль это взяли. Появились всевозможные конторы, тресты, ОРСы, МоРСы, директора, замы, помы, снабы – все как на дрожжах пошл.

Абсурдов больше всех шевелился. Говорят, что он поставил своей целью 10 норм дать, но это его и погубило. Надорвался человек, не осилил. А жизнь то уже как юла раскрутилась. Кипела-бурлила вовсю. Новые бюрократы понаехали. Так все запутали-перепутали, где уж об основателе помнить? Никуда его не приглашают, не вызывают, не советуются. Да, нет пророка в своем отечестве. По крайней мере, живого… в общем, обидели человека смертельно. Слег он и лежал целыми днями. Все думу горькую думал. А когда на площади клумбу разбили и кто то предложил назвать город Цветогорском, он и совсем затосковал, написал свое последнее письмо и отошел в мир иной.

А тут праздник приближается, символическое открытие города. Ключи заказали, название на утверждение отправили. И вдруг как гром с неба! Приезжает тот самый корреспондент из столицы, который абсурдовую мечту изложил. И как пошел он наших бюрократов чехвостить, как пошел хвосты им крутить – никого не пощадил! И исполкому досталось и стройконторе и даже клубу со школой. Они еще недостроенные стояли. Собрание за собранием. И он там со всевозможных трибун: чему детей учим? Человек, можно сказать за вас голову положил, кто о нем вспомнил, пожалел, приласкал?

Спохватились тут все, но поздно – мертвеца не воротишь…И полились запоздалые слезы раскаяния. Здешний поэт взялся его автобиографию в стихах писать, скульптора с области пригласили. Такому человеку памятник не грех и живому поставить, а уж покойнику-то… А как памятник отлили, тут и с названием дело решилось: по просьбе трудящихся получил город название Абсурдак. Увековечили, прославили так сказать безвестного героя, идейного мученика. У нас ничего не забывается. По заслугам и честь, по Сеньке и шапка. Да, недавно вот и музей открыли в его бывшей избе. Туда и пресс кирпичный приволокли на котором он 10 норм дать пытался и все, что связано с Василием: лапти, одежда там разная, грамоты, письма, вырезки из газет…а директор музея, между прочим, его сын Трактор Васильевич. Ныне пенсионер районного значения. Общественник. Почетный мэр города.

–А про Микешку то…– робко напомнил бухгалтер.

–А что, Микешка? Я уже говорил – ровесник города. Когда газетчик центральный приехал, то на постой у бабки Феклы остановился. А у той дочка Матрена была. Ничего, справная девка. Втюрилась она в этого газетчика по самое немогу, да и он воспылал к ней страстью. Культуре городской обучил. Стихи такие читал, что бедная девка в обморок падала и он после в чувство ее приводил какими то особыми способами, ёгой что ли…Сам все в позе лотоса стоял. И ее позам разным обучил. Главное, говорит, внутреннее сосредоточение. Тело – тьфу, оболочка, дух совершенствовать надо.

Ну, с неделю они этот дух совершенствовали, а после засобирался столичный. Гостинцев деревенских понабрал: мед там, сало, картошку…у бабки Феклы зачем-то иконку и лапти стребовал. Бога, говорит, нет, зачем тебе иконка? Хотел еще прялку увести, да не осилил, оставил…а Матрена забрюхатила с чего-то… Да, так вот и появился Микешка. Как раз в тот день, когда название новому городу присваивали…

Потом Матрена разыскала-таки столичного. Приехала к нему с прялкой и с Микешкой, да куда там – у того оказывается жена законная и еще семеро по лавкам. Прялку взяли, а Матрену с приварком эдак вежливо, по городскому выпроводили. Все честь по чести. С деньгами на дорогу подсобили. Корреспондент то еще говорит:

– Слышь, Матрен, ты уж прости, что так получилось. Жили б мы в Турции, я тебя бы взял и еще кого-нибудь…но у нас, сама понимаешь, законы не позволяют…а детей любить надо. Дети – цветы жизни. Ты береги нашего-то…

Матрена со стыдухи сразу к нам не воротилась. Ходила, говорят, там года три по рукам, назло газетчику хотела в люди выбиться. Чтобы он увидел ее роскошной, богатой, в полном так сказать блеске и покусал ноготки, что пренебрег ею. Но только кусать-то ей самой пришлось. До того опустилась, что и ремесло свое потеряла. Тогда вернулась. Работать нигде не работала, жила людской милостью. Где ей подадут, где сама стащит. Феклы то уже не было – не дожила до позора. А Микешка с детства у нее того был…один из ухажеров его в младенчестве с люльки выбросил, когда тот плачем зашелся…

Потом она и Микешку стала к попрошайству приучать – калеке кто не даст? сама то как вернулась еще лет 10 прожила, а он, горемыка, и по сию пору мается…ну ладно, заболтался я с вами – выдал без всякого перехода рассказчик, и, ловко поднявшись, затопал по аллее…

Бухгалтер Губошлеп тоже заторопился в гостиницу. Я решил его проводить. Еще на подходе мы почувствовали, что там не все в порядке. Дверь с треском распахнулась и на тротуар крылатым Серафимом вылетел маленький тщедушный человек неопределенного возраста, лопоухий. С дико выпученными глазами. Он весьма ловко приземлился на руки и, перебирая ими, словно такса лапами, благополучно добрался до цветочной клумбы, после чего, пропахав носом небольшую грядку, остановился. Чувствовалось, что этот «маршрут» им был изучен до тонкостей. Тут же на пороге показалась подбоченившаяся горничная Ефросинья, жена страдальца.

– Что б ты сдох, окаянный! – привычно заголосила она – ишь чего, леший удумал – денег ему! Я тебе, козел драный, таких денег выпишу, что всю жизнь на врачей работать будешь! Убирайся отсюда!

Нисколько нас не смущаясь она еще немного поласкала благоверного подобным образом, после чего демонстративно захлопнула дверь у нас перед носом видом своим постаравшись выразить свое великое пренебрежение представителям противоположного пола.

– Па-а-думаешь! Ну и катись колбасой! – процедил санитар сквозь зубы, когда дверь, захлопнутая его энергичной супругой перестала вибрировать – дурра, не в деньгах счастье.

Тут он, кажется, обратил на нас внимание.

– О, мужики! Вот вас-то мне и надо…видели как она со мной, вернее я – с ней! Ну, что, мужики, по рублику?

Бухгалтер явно замешкался и нерешительно затоптался на месте.

– Да мне бы в гостиницу надо…

–А чего там делать то? Деньги, небось с собой носишь? Пошли, братва.

– Так ведь нет тут у вас ничего, – Губошлеп явно склонялся к предложенной авантюре.

–Для нас все будет! Пошли, мужики. Ну, этих баб к такой-то матери…Место одно знаю, – доверительно наклонился он, – решайтесь же, не тяните!

– Ну что, Серега, – бухгалтера от окончательного решения удерживала природная трусость и отсутствие третьего компаньона – может примем по маленькой, ты как считаешь? – Губошлеп торопливо вынул из бокового кармана раскладной пластмассовый стаканчик.

Я сделал вид, что клюнул.

– Ну что ж, я не против.

– Вот это по нашенски! – санитар с терпеливостью рыболова осторожно подсекал улов – вот это я понимаю. Это настоящие друзья. Давайте, мужики отсюда побыстрее слиняем. Моя Ефросинья глазастая баба. Потом и вам житья от нее не будет.

–А чего нам, мы люди вольные, – опасливо оглянувшись, высказался бухгалтер вдвое убыстряя шаги.

– Вот и я говорю: человек должен быть вольным. А он, дурак, норовит сам себя в кабалу упрятать. У одного это жена, у другого – любовница, у третьего – работа, четвертый хобби какое-нибудь придумает…вот мой начальник в отрезвителе коллекционирует автографы алкашей. А вдруг, говорит, среди них личность какая знаменитая объявится. Поэт какой или ученый. История немало таких примеров знает…у меня самого, если хотите, почитай кандидатская в клюве была: я сельскохозяйственный с красным дипломом кончил. Все водка проклятая. Ну что, мужики, пришли. Давайте деньги. По пузырю на нос!

– По бутылке? – ужаснулся бухгалтер.

–Успокойся. Червивка же…примем опохмелонского, поговорим…как раз по таблетке для затравки.

– По таблетке чего? – насторожился Губошлеп.

– Как чего? Бормотулина, конечно!

–…А-а-а…Ну держи – бухгалтер покопавшись в кошельке выбрал подклеенный трояк из тех, что позатрепанней.

Я пить не собирался, но также с готовностью протянул взнос. Окаянный оборотнем шмыгнул в какую-то подворотню – только его и видели.

– Вот черт! – запоздало заполошился бухгалтер,– он же нас нагрел! Ну вот, всегда так…думаете меня первый раз греют? Главбух делишки какие-то с липовыми счетами провернул, а в ревизию – на меня повесил. Нашел, значит, крайнего. Козла. И докажи после, что не верблюд…нет справедливости на свете. Я всегда говорил: прав тот, у кого больше прав! Вот стану я главбухом, тогда запоете у меня! А этот Окаянный…

Будущий борец за справедливость так и остался стоять с отвисшей челюстью: санитар вынырнул также внезапно, как и исчез, и тряхнув рваным пиджачишком, произведенным звоном дал понять. Что мы имеем дело с человеком чести.

– Здесь пить неудобно – доверительно сообщил он, – айда в зоопарк, там у меня одна свободная клетка есть – никто не найдет. А для вас и закусь какой на базаре раздобудем. Мой то всегда при мне – Окаянный хихикнув, показал отворот пиджака, где у него суровыми нитками был пришит покрытый тонкой плесенью сухарь – очень удобно, – похвалился он, – как говорят: все свое ношу с собой. Нюхнул – и сыт. Много ли мне надо? Я это рацпредложением по месту своей работы хотел оформить. Зарубили, сволочи, червонец пожалели, хотя план по рацухам такой же важности, как по алкашам. Вот лейтенант Бледных предложил душ из алмазных шариков устроить – мигом отрезвляет. Он и на себе пробовал. Правда, вместо алмазов дробь восьмого калибра выписал. Месяц испытывал, три ящика водки извел (он малопьющий), сам извелся, и вот, когда уже было добился приемлемых результатов, его на принудиловку отправили…хороший был человек…нет, не ценят нашего брата, изобретателя…Или вот я еще кресло специальное придумал – опрокидывающееся. Для определения степени опьянения. Сажаешь на него алкаша, нажимаешь кнопку, он и брякается. А дальше самое главное и ответственное: визуальное наблюдение: на руки упадет, проползет метра два, материться начнет, в морду норовит дать – слабая степень. Тоже самое, но без проползания и мата – средняя, а если как куль шмякнется и никакой реакции – сильная! Правда – гениально! Я и полезные советы подавал. Про иглотерапию слыхали? От всех болезней избавляет, но где столько специалистов и иголок взять? Вот я и придумал ежовую терапию – специальный диван с двойным дном. На верхнем, матерчатом, клиент лежит, а по нижнему десяток голодных ежей ползают. Колючки материю протыкают, и…Каково?!

–Да, это очень ценное предложение, – согласился Никифор – я бы своего шефа на такой диванчик уложил на пару недель…нет, месяцев! И привязал бы еще. И ежей добавил!

–А вы думали! – Окаянный слышал лишь самого себя, – голь на выдумку хитра. Да у меня столько идей зреет! Куда там Черепановым и Кулибиным! Вот у меня еще мысль была… – но досказать он не успел – мы как раз подходили к базару.

Резкий запах шибанул в нос, гвалт тысячами децибел ударил по ушам. Где продавцы,где покупатели – не разберешь. Но торговаться умели и те и другие. Какая-то бабка, сидевшая на кирпичах, борцовским захватом ухватила Губошлепа за ногу:

– Мила-а-й! Купи поросенка!

Бухгалтер дернулся и наступил на товар, который заверещав благим поросячьим матом, кинулся прочь, но далеко не ушел, поскольку был с ошейником и на поводке.

–Видишь какой резвый и справный – наседала старуха, подтягивая беглеца – почти даром уступлю – бери! Ну, хочешь – за пол-цены?

–Да не нужен мне поросенок – отмахнулся Губошлеп, очищая ботинок.

–Тогда свинью!

–И свинья не нужна…

–Выручи касатик. Я за тебя свечку в церкви поставлю…

–Нет.

– Две свечки…Ну хочешь – три?

–Нет!

–Экий ты несговорчивый! Ну чего же тебе тогда надо, дьявол тебя побери?

– Отстань бабка, – походя бросил Окаянный, и что-то прошептал ей на ухо. Та истово закрестилась и замахала на бухгалтера – сгинь, ирод! А-а-нафема антихристу!

–Что вы ей наплели, – всполошился Губошлеп.

–А…Ничего особенного. Сказал, что ты мусульманин и свинину не употребляешь…

–Ну, знаете…

К бухгалтеру снова подошел какой-то старик в опорках и холщовой рубахе, перепоясанной алым кушаком.

–Родимый! – без перехода завопил он – купи корзину! Бухгалтер аж присел.

– А, зачем мне корзина?

–Как это зачем? – удивился старик – грибы собирать будешь!

–Нет у нас никаких грибов.

–Ну, тогда ягоды.

– И ягод нет.

– Жене отдашь. Белье будет складывать.

–Нет у меня ни белья, ни жены! Отстань, старик! – Никифор был близок к истерике.

–Жены нет – сочувственно завздыхал торговец, настраиваясь на длительную беседу, – тогда вот этот корешок приворотный купи – старик ловко подобрал какой то валявшийся под ногами прутик, сдул с него пыль и любовно погладив, затараторил – заваришь в крутом кипятке. Три капли на стакан коньяка или самогона – любая баба твоя будет!

–Пойло кто должен пить? – живо поинтересовался Василий – он или баба?

–Обои…

–Тогда не бери – авторитетно присоветовал санитар – нечего добро переводить.

Чувствуя, что клиент ускользает, дедок удвоил настойчивость.

–Не хочешь корешок? Ну, хоть лапти возьми…на стенку повесишь…бухгалтер был задет за живое.

–Какой еще стенки? Японской? Нет у меня стенки. Никогда не было и не будет!!!

–Бедняга…как же ты живешь? – старик дружески заглядывал в глаза, ища чем бы пронять несговорчивого – Слушай, а давай я тебе бульдога продам.

–Отойди дед, – пихнул его Василий – видишь торопимся.

–А…так бы и сказали…

Горластее всех оказалась сдобная молочница. Ее зычный бас перекрывал даже ржание лошадей и лай полусотни дворняг, шныряющх по базару.

–Не ходите далеко, покупайте молоко! Наливаю без обмана, будете как я румяны!

–Неужели сама придумала?-восхитился бухгалтер.

–Где ей…Есть тут у нас…поэт один. За небольшой гонорар он хоть колыбельную, хоть реквием сочинит – пояснил Окаянный, пробиваясь к фруктовому ряду. Завидев покупателей один из лоточников резко вскочил и прорявкал в нашу сторону:

– Подходите близко, продаю редиску, продаю аниску – по рублю за миску!

– По рублю дорого – засомневался бухгалтер.

–А вам чего, гражданин – яблоки или редиску?

– И то и другое.

– Ну, ты и гурман – встрял Окаянный – вино редиской закусывать.

– Очень даже приемлемо, – не согласился продавец, – это специальный сорт – как раз для закуси, такого и в Малайзии нет. Сейчас – с грядки.

–Хрустит?

– Чего? – не понял продавец, но тут же сориентировался – А… Хрумстит, хрумстит! – он выхватил наугад сморщенный плод и, подняв за вялый хвостик маятником закачал перед бухгалтерским носом, – как слон в посудной лавке хрумстит. Бери, дарогой. Вэк меня вспаминать будэшь. Нигде больше такой нэт. Только у Ашота. С Москвы приезжают, во Владик бандероли шлю!

– Да ну?

–Вот те крест – продавец торопливо и неумело перекрестился.

–Ну, тогда мне яблоки…

–И мне тоже – я протянул деньги.

–Теперь топаем отсюда – подытожил Василий и кратчайшим путем вывел нас с базара, где нам все же еще успели предложить подержанный Мерседес. Коня Сивку, барана Бурку, скафандр космонавта Леонова и кофейную гущу для гадания…

–У-у-ф-ф! – Окаянный с облегчением вздохнул и, вытерев пот со лба, отодвинул гнилую доску в заборе – вперед! Мы быстро просочились во владения животного мира.

–На билетах по гривеннику сэкономили – Василий уверенно вел нас какими-то тайными тропами.

–А звери здесь есть? – похоже вопрос этот вызревал у Губошлепа давно.

– Знамо есть…

– Крупные?

– Всякие.

– А какие?

– Тигры там, пантеры, росомахи, лев, кажется…

–А они не того?..Вернее они того…крепко заперты?

– Это мы от них запремся, –Василий все убыстрял шаги, – я тут один обезьяний питомник знаю. Он пустует…Вот черт! – санитар сходу налетел на большую клетку – уже заняли, собаки! И когда успели? – из клетки на нас смотрели морщинистые физиономии макак.

– Ну что, братва, потесним предков? Я как то раз даже с шакалами выпивал – Василий не дожидаясь согласия ловко откинул засов, сделав рукой пригласительный жест – Заходите. Мы их сильно не потревожим. Посидим себе культурно, побалакаем, может песню споем…пускай животные к цивилизации приучаются. Глядишь, быстрей в людей превратятся…

–А другой клетки нет? – Губошлеп все еще опасливо озирался.

– Есть…с тиграми. Есть и еще пустая, но там мой конкурент, здешний сторож Ефим отдыхает. Да вы не бойтесь, в случае чего мы с ним справимся. У него берданка старая, ну пальнет разок, уложит одного. А мы его тем временем скрутим или убежим…

Мы молча уселись на перевернутых ящиках, один приспособили под стол. Обезьяны, забившиеся в дальний угол, с интересом и некоторым укором наблюдали за нами.

– Ну, где твой стакан?

Бухгалтер торжественно достал пластмассовый сувенир, разложил яблоки. Санитар виртуозно вышиб пробку, не глядя плеснул и протянул мне.

–Нашему молодому другу! – такого поворота я не ожидал. Чтобы разложить составляющие этого напитка на воду и безалкогольные соки надо было узнать составляющие. Пришлось выпить. Жидкость обожгла горло, ударила в нос и голову. Клетка закачалась и куда то поехала. Я покачнулся и упал бы, если б не Окаянный.

–Ого! Да ты давно без практики, – посочувствовал он, – теперь ты, Никифор.

–Пить или не пить – вот в чем вопрос! – хихикнул бухгалтер и тут же опрокинув стакан в себя сосредоточенно захрустел яблоком.

В третий раз санитар наполнил стакан не то чтоб до ободка, а с мениском. Я уже немного пришел в себя и было интересно узнать как это он собирается донести его, не расплескав. Бухгалтер тоже открыл от удивления рот, но Василий решил проблему мудро. Он сначала отпил из стоящего на ящике стакана пару глотков, после чего, подмигнув нам, проглотил остальное.

–Учитесь, студенты!

«Моя очередь» – пронеслось в голове. Мозг работал со скоростью электронной машины, но формула вина, очевидно, была сложной и с наскока решение не вызревало. Пришлось выпить второй стакан. Он прошел значительно легче. Вот так и становятся алкашами. Прикончив одну бутылку мы значительно повеселели.

– Жизнь хороша! – пустился в рассуждения Окаянный – у одного мудреца я прочитал, что царство человечье внутри нас. Я согласен. Но у меня свой девиз: ин вини веритус. Истина в вине! По-моему эти два суждения – суть одного. Я понимаю это так: принял вовнутрь и узнал истину.

– Позвольте узнать, какую?

–Ну, хотя бы ту, что все – суета сует. Вот ты мечешься по жизни, дергаешься, суетишься, а чего достиг? Достиг ты счастья, гармонии, совершенства? Вот и то-то, что нет. Тебя одолевают запросы, зависть к другим, жадность и чем больше ты будешь стремиться к какому-то поставленному тобой же идеалу, тем дальше он будет отходить от тебя. А мне ничего не надо. Ты – щепка в море, я пень в затоне и это нисколько не мешает мне созерцать мир и познавать его суть. Не беспокойтесь, времени на поиски смысла жизни у меня было предостаточно. Вы думаете я не понял, не представляю в каком городе я живу? Я это слишком хорошо понял и отвергаю его, ничего не прося и не предлагая взамен. Вы еще ничего не поняли? Поймете. А для меня это пройденный этап. Я создал свой мир. Такой, какой мне угоден, удобен и меня устраивает. В нем я себе властелин, ничто не может мне помешать и вторгнуться в него я никому не…Проклятая тварь!! – вдруг закричал он, прижимая глаз: одна из обезьян метко пустила в него гнилым бананом – скотина! Я покажу тебе как шутить с царем природы! Серега, Никифор, держите ее!

С перепугу макака прыгнула преследователю на грудь и он успел накрыть ее своим засаленным пиджаком.

– Попалась, образина! – обрадовался Окаянный – а что, ребята, поднесем ей стакашку? Уважим предка. Ну кА, Никифор, подержи…

– Только не из моего стакана – засуетился бухгалтер

– Ладно, ладно, держи – санитар распечатал новую бутылку и сложив ладонь лодочкой, налил в нее вина и поднес макаке. Та скорчив зверскую физиономию, плюнула ему в лицо.

– Ах, ты, тварь! Сейчас я ее заставлю – Василий вошел в раж – миссионеры и не таких обламывали. К цивилизации надо приучать силой. Это потом они будут липнуть к ней мухами, а сначала кнутом поработать надо. А ну, пей!

Желая прекратить издевательство я превратил вино в воду. Обезьяна с перепугу выпила.

– Ну, что я говорил – успокоился санитар – а ну, повторить!

– Хватит, хватит! – Никифор выпустил обмочившуюся ему на штаны животину, – а то нам не достанется…

– Жаден ты, брат…для предка пожалел. Ну ладно, наливаю.

Теперь свои порции я превращал в воду. Это было гораздо приятней. Собеседники же мои хмелели с каждой минутой.

– Вот ты меня осуждаешь – Василий ткнул в меня пальцем – знаю, знаю, не спорь. А мне плевать на это. Ты думаешь я не сумею подвести под свое поведение классическое обоснование? Мало тебе, что я говорил? Так я еще выдам…Аристотель…Платон…Спиноза…Как же, читывали…в подлинниках…как там у мудрецов? Надо делать то, что необходимо тебе самому, тогда не страшны никакие ошибки и неудачи. Хорошо сказано? Это ко мне. Вот все, что мне необходимо – Окаянный пнул ногой пустую бутылку – пью, собираю пустую посуду, снова пью. Круг? Ну и что? Я не хочу из него выходить. И никому не позволю себя вытаскивать. Вот ты – геолог. Ну и ковыряй себе в земле – ищи сокровища. А я нашел. На том стою. Его непоколебимость меня поразила. Это был страстный фанатик ничего не требующий себе, кроме зелья и ни на что более не надеющийся…

День клонился к закату. С речки дохнуло прохладой, сумеречные тени от прутьев клетки зловеще бегали по нашим лицам. Пора было прекращать этот спектакль, и я уже подумывал, как выйти из игры, как вдруг услышал за спиной:

– Ой, да и звери мне попались! Подстрелить что ли парочку на чучела?

–Не балуй, Федор! – санитар закрыл лицо перекрещенными ладонями – директор, – шепнул он нам, – Птичкин.

–Или в отрезвитель сдать – продолжал размышлять охотник. Одет он был хорошо. Костюм с иголочки, белая крахмальная рубашка, галстук. Полное одутловатое лицо лучилось самодовольством.

–Сдам кА я вас, друзья мои…

– В вытрезвитель, что ли?

– В его, его, родимый…

–Да я же как раз там работаю, – обрадовался санитар.

– Вот и хорошо, испытаешь на себе все прелести.

– Отпустил бы ты нас, Федор Степанович…

–И не подумаю.

–Ну, тогда вот что – Василий незаметно подмигнул нам – вот у меня есть бланки отрезвительных протоколов. Как раз три штуки. Я их сейчас заполню на всех нас и отведу в милицию.

– А себя?

– И себя отведу…не впервой. Можешь не сомневаться.

Тут же на перевернутом ящике Василий накарябал на бумажках наши фамилии, возраст, и поставил всем легкую степень опьянения. В графе «подпись задержавшего» старательно вывел «санитар Окаянный». После чего показал сие произведение директору, у которого глаза на лоб полезли.

–Как же ты сам себя задержать сможешь?

–А почему, нет? Мюнхаузен из болота смог вытащить, а я чем хуже? Раз плюнуть! Да не сомневайся ты, – уверил он, видя что директор в замешательстве, – мне один черт сегодня дежурить. Так что трезвый ли, пьяный, а на работу я как штык! Иди, иди к своей Пульхерии…

–Что – дернулся Птичкин – мою жену Вероокой звать.

–Молодец, что помнишь. Это я перепутал – Окаянный прикинулся пьяней, чем был на самом деле – пошли, ребята, теперь я должен вас по накладной сдать… И мы гуськом прошествовали мимо оторопевшего хозяина зоопарка.

–Жаль, что он лазейку мою открыл, да ничего, вторую сделаю…

–А ты и вправду нас сдашь? Мне нельзя, меня с работы погонят – заканючил бухгалтер.

–Да что я, совсем чокнутый, друзьями разбрасываться, – санитар торжественно порвал протоколы и небрежно бросил в кусты, – праздник продолжается! – Он похлопал себя по карману, где одиноко булькнула оставшаяся бутылка.

–Я не пью – решил я внести ясность.

–Вот и хорошо! Нам больше достанется. Ты, Никифор в трезвенники еще не записался?

–Н-нет, пока…

–Ну, так пошли в парк.

–Может в гостиницу?

–Да ты что! – враз протрезвел Василий, – в лапы к тигре? Про Фроську мою забыл. Нет, только в парк!

До него было совсем близко.

–А, почему у вас нет деревьев? – поинтересовался я.

– А их спилили по указке нашего дорогого малоуважаемого председателя Абсурдова Вениамина Тракторовича. Слыхали про такого? О, это известная бестия. Внук нашего основателя Василия Николаевича. А теперь он у нас мэром. В одном лице так сказать и отец и внук города. А спилили, якобы по причине недостаточной освещенности местности. Пришли как то СЭСники, сделали замеры и установили, что в парке освещенность ниже стандартной, принятой для Европы. Ну, я то думаю, причина в другом. Теперь видите – все как на ладони – асфальтовые дорожки, клумбы…а раньше под деревьями люди отдыхали. Ну и некоторые, как мы, например, с бормотулином являлись. Непорядок. Когда «пьяный» указ вышел, тогда и спилили, чтобы контролировать. У чинуши ведь когда голова не болит – когда он ситуацию под контролем держит. Потом, правда, чтобы повысить процент озеленения воткнули несколько пластмассовых деревьев. А братва теперь по кустам прячется. Это трудней. Или на берег Летицы-Сурдинки спускаются. Там паромщик, дед Харон за магарыч на другой берег перевозит, а это уже не наша территория, там делай что хочешь…

–Летица – странное название…

– Э-э-э. Да я вижу вы историю ни шиша не знаете. Гораздо странней второе название – Сурдинка. Да, это гордость наша – река с двойным названием. Ни у кого такой нет. У древних там Лета была – время, а нас ласкательная Летица – времечко – омывает. Отгорожены мы ею от всего мира. В половодье к нам не подступи-подберись. Только через Харона все сообщение. А он мужик своенравный. Загуляет, так веришь ли – почту неделями ждем.

–А железная дорога?

–А что дорога? Здесь поезда почитай и не останавливаются. За всю историю тысяча пассажиров сошло. Недавно праздновала железка – юбилейного пассажира чествовали. Да и то им местный школьный математик оказался. Он был в комиссии по выявлению юбиляра, ну, рассчитал все, да и сел на соседней станции…говорят, что самым большим абсурдом, если не считать конечно, основания города, было строительство железной дороги. Вскорости ее закрыть хотят…

–Постой, постой, – засуетился бухгалтер, – а как же ваша промышленность? Цементный завод, кирпичный, асфальтовый?

– А…Эти только воздух портят и рыбу травят – толку от них мало. Как ветер западный (а он тут у нас почти всегда) на улицу лучше не выходи. Думаете «негритянский проезд» в честь негра какого-то выдающегося назвали? Черта лысого! Это баня как то у нас долго не работала, и решили люди демонстрацию устроить. Собрались как раз в том месте и все чернее ночи от копоти. Ну, председатель со товарищи тоже сажей намазались и в народ подались. Тракторыч аж прослезился. Детушки, говорит, я же, родимые, с вами вместе страдаю. Расходитесь по-хорошему, а то неровен час в области узнают, что вы тут бузите. А баню мы завтра же и откроем – вот вам крест – мыться до тех пор не буду… Ну и пришлось ему черномазым год шляндать – пока не открыли. Воды правда горячей не было, но это уже мелочи…Давно это было, когда наш Абсурдов еще только эстафету принимал. А теперь все как сычи по норам забились – и бани никакой не надо. Почитай у всех ванна, душ, унитаз под золото, цветной телевизор, машин всяких полно – и швейных, стиральных и просто «Жигулей». Да…хорошо живем. Крепко никто ни в чем и ни в ком не нуждается…

А из всех заводов, пожалуй, один асфальтовый можно оставить. Дороги у нас по 3-4 раза в год перекрывают. Дорожники еще не успеют уйти, как парни с отбойными молотками работу начинают: то коммуникацию какую забыли проложить, то щебенки слишком много положили…Но чаще всего трактора рушат, особенно гусеничные. Очень им нравиться по свежему асфальту ездить.

А вот как второе название у реки появилось. Приехала к нам как то комиссия из области. Ну, повезли ее родимую на природу, как водится. Дед Харон и повез. Самолично. На каком-то островке остановились, клюкнули маленько и зашел у них спор. Дед Харон утверждал, что рыба больше в реке не водится, он мол, сам проверял, а областной начальник свое гнет – я в любой воде поймаю! Тракторыч про это унюхал и решил повеселить людей. Нанял специального водолаза и уж не знаю откуда, доставил вертолетом живую сардину. Водолаз два дня у острова караулил, только на третий комиссия туда подъехала. Областной с Хароном об заклад побились, закинул проверяющий, как умел спиннингом блесну, нет, чтобы тянуть, сидит, ждет – рыбачить совсем не умел…Водолаз эту блесну увидел, но то ли совсем обалдел, ожидаючи, то ли подсуетился сверх меры, но только нацепил он на крючок сразу целый садок и дернул. У начальника спиннинг выгнулся, сам он пригнулся, в азарт вошел – глаза горят, катушку японскую накручивает, думает, сома столетнего поймал. А как вытащил и вовсе обалдел. С юмором, правда, мужик попался: чего ж не на сковородке – смеется!

– А это мы мигом – Тракторыч повару с ресторана подмигивает. Тот свое дело знает. Сели они чинно-мирно у костерка, коньячок французский выкушали, за Столичную принялись. После 5-й или 10-й главный и говорит:

– Такую водочку бы да под сурдинку.

Тракторыч не расслышал, но не растерялся, сует гостю под нос сковородку: так вот же она, сардинка. Так появилось у реки второе название.

–Что-то музыки не слышно – загрустил Никифор.

– И не услышишь, танцплощадка же сгорела. Сейчас местное светло поэзии выступать будет.

–Послушаем?

–Ну, коли делать нечего…

Мы подошли к летней эстраде и уселись во втором ряду. Народу было немного. К микрофону вышел низенький толстяк с красными, как спелые помидоры щеками, которые проглядывались даже со спины. Одет он был в белую манишку с летающей под подбородком бабочкой. На жидкие аплодисменты толстяк важно поклонился и, откашлявшись, начал.

–Мне нет необходимости представляться. Вы все меня хорошо знаете. Безработный я…

– А что, так трудно устроиться? – сочувственным шепотом спросил бухгалтер Василия.

–Это фамилия такая – Безработный.

– Аист Нивелирович, – продолжило светило.

–Какой аист? – не понял кто-то из дальних рядов.

– Нивелирович, – почему-то обиделся поэт, – а что тут странного – управляющего стройтрестом Теодолитом Ивановичем звать и ничего, живет.

На этот раз аплодисменты были богаче. Поклонившись, поэт продолжил.

– Товарищи! Сегодня я открою вам одну истину. А может быть даже не одну.

«Многовато истин для одного дня» – промелькнуло у меня. И я приготовился запоминать.

– Товарищи! Искусство не стоит на месте. Оно непрерывно ищет новые пути развития. Были экспрессионисты, футуристы, имажинисты и всякие прочие «исты». Мой предшественник, Маяковский, например, был основоположенником нового направления в поэзии. И я, как его ученик, несмотря на безысходную занятость, продолжил его славные традиции.

На ваших глазах, товарищи, вершатся великие деяния. Вы свидетели этому. Я думаю вы меня правильно поймете и оцените по достоинству. Скромно поклонившись Аист Нивелирович продолжил.

– Перед вами, друзья, автор новой теории в поэзии. Теории, которую я в честь нашего славного города, решил назвать теорией абсурдизма. Это совершенно новое, чрезвычайно смелое и прогрессивное течение. Эта поэзия, как и все новое, не сразу была принята. Более того, она была принята в штыки, что еще раз подтверждает справедливость бесценного высказывания, что каждому серьезному делу требуется сопротивление. Да, товарищи, легкая победа и ценится дешево. Легкие пути в искусстве – не для меня. Теперь основные трудности позади. Хотя и сейчас оказывается некоторое сопротивление, но теперь нам значительно легче. Теперь у нас свой орган печати – наша известная районная газета «Заря Абсурдака», в которой я имею честь состоять главным редактором. Теперь у нас свое, воспитанное в духе новых веяний, поколение читателей. Они не будут вагонами поглощать монотонные описания устаревших классиков. Мы им не позволим. В мире столько всего занимательного, парадоксального и упоительного. Мы им найдем это и покажем. А не найдем, так придумаем! И в поэзии мы будем действовать и не успокоимся до тех пор, пока не оседлаем нашего уважаемого Пегаса и не направим великую колесницу стихосложения по надежной укатанной дороге. Я вам прочитаю несколько моих старых стихотворений.

Даёшь дрова!

Давай дрова!

А после нас

Хоть трын-трава…

И наплевать, что после нас

В лесах переведен бекас.

Даешь Парнас?

Штурмуй Парнас,

Не в бровь лупи,

А в самый глаз.

Вперед, Пегас,

Лети Пегас!

Ты на себе

Затащишь нас…

Или вот еще более актуальное:

Мы потеряли стыд –

Все говорим про СПИД!

А вирус, он не спит –

Антихрист и аспид.

Ключица ль заболит,

Откроется ль гастрит,

Бронхит или рахит,

Или задавит быт –

Нам истина велит:

Глотай быстрей Ревит!

По моему здорово! – его привыкшие к аплодисментам уши слегка отвисли в предчувствии бурной реакции, но не дождавшись аплодисментов, он продолжал обиженным голосом.

– Я предоставляю читателям полнейшую свободу выбора. Она заключается в предложении бесконечного множества решений той или иной проблемы. И каждый выбирает то, что ему по душе. Вы согласны? Это ведь и есть жизнь с ее бесчисленными вариациями.

Итак, в стихах я создаю модель жизни. В абсурдных, но заметьте : лишь на первый взгляд – нагромождениях слов таятся великие возможности. Величайшая поэзия быта и, простите, бытия! Поясню на классическом примере. Прежде чем говорить о благе удовлетворения потребностей, надо решить какие потребности составляют благо. Согласны? Как я решил эту задачу? А так же просто, как все гениальное. Я пунктуально перечислил все блага. Для разных людей они разные, и даже для одного человека, но в разных состояниях. В преддверии праздника для вас благо – встреча и общение с гостями, а вот наутро – огурчика бы солененького, да рассольчика…

Так вот все это я компоную в одном стихотворении. Моя поэзия полна свободы от каких бы то ни было условностей и канонов. Она всеобъемлюща и рассчитана на широкие круги, а не на какую то сверхобразованную элиту. Хотя, признаюсь, начинал я для узкого круга посвященных. Но это, как говориться, ошибки молодости. С тех пор барьеры-запреты-преграды разбиты. Вот он – огромный казан поэзии – черпай из него полными ложками. Насытился – отваливай, пока вновь не проголодаешься. А уж я аппетит то вам подогрею! Такая поэзия неисчерпаемая!

– Как человеческая глупость – тихо пробормотал Окаянный, но новатор расслышал.

– Неостроумно. Она неисчерпаема потому, что она – жизнь! И сколько бы вы не черпали, вам никогда не откроется дно этого безграничного казана…

– А вы всегда кормите читателя одной и той же похлебкой? – уже громче спросил Василий.

– В том то и дело! – с пол оборота распалился оппонент – а, собственно, что в этом плохого? Простая здоровая пища. Немного секса, чуть хохмы – для разнообразия. В идеале это – возврат к природе: чем проще – тем лучше. Я обещал вам про истины и свое обещание сдержал. Кстати, мой новый сборник так и называется «Моя истина». Вот вступление из него.

Уважаемый читатель,

Моих талантов почитатель!

Открой сей сборник и прочти,

Но лишь одно – молю – учти:

Найдешь ты здесь, достойный друг,

Усилия моих потуг.

Они из жизни, из меня,

Без них мне не прожить и дня!

Я вне рапсодий и пародий,

Я – истина, я – жизнь в природе!

Одно из лучших стихотворений называется «Клинок».

Клинок, зачем ты мне теперь?

Ржавей устало в своих ножнах,

Стыдися пролитых кровей,

И дел – греховных и безбожных…

Не прикоснусь к тебе рукой,

Перчатку бросят – не отвечу.

Ты вечный заслужил покой,

Утратив шанс на радость встречи…

Чувствуете, какой трагизм? Какая сила? Я лично его без волнения читать не могу, – всхлипнув, он смахнул слезу и решил закругляться.

– Вариация на тему, Маяковского поэмы – скороговоркой пробубнил он – я зачитаю лишь концовку.

Пусть не получишь ты гвоздей –

Заколотить оконце,

Но все равно – свети везде,

Участок взяв под солнцем!

Шквал аплодисментов обрушился на него. Его поняли. Наконец-то поняли! Признали! Поэт плакал и не стыдился своих скупых слез. Это были слезы радости…

Вдруг грянула музыка.

–Что такое? – не понял санитар – никак шабашники досрочно танцплощадку сдали? – слова его тут же подтвердились громкоговорителем: «Уважаемые абсурдчане и гости нашего города! Сегодня у нас праздник. Большой праздник! Праздник открытия танцевальной площадки. Досрочного открытия! Большой площадки. Танцплощадка – это не просто символ весны, молодости, здоровья! Танцы – это нечто большее. Это – наше все! Основной элемент нашей жизни. Танцуя мы выражаем радость нашего счастливого бытия. Прочь печали, прочь заботы! Все на танцы – эту огненную захватывающую феерию жизни! В нашем обществе нет места сопливым нытикам. Мы их давно послали всех к черту. А к дьяволу мы пошлем всех тех, кто попытается вставить палки в колеса нашей безумно летящей колеснице! Спешите на праздник! »

– Куда старая то площадка девалась? – спросил я Василия.

– Какая старая? – не сразу сообразил он – у нас их тут уже пол дюжины сменилось. Жжет молодежь. Все ей чего-то не нравится. Прежняя была вагонкой под орех отделана. Но прошел слух, что это не модно, не современно – под орех. Никаких эрзацев быть не должно. Ее и разделали – под орех, разгромили, спалили. А до нее из мореного дуба была, а еще раньше – из камня…всех не упомнишь…

–А куда ж милиция смотрит?

– А куда ж ей смотреть? У нее что – забот мало – по пустякам отвлекаться? Забот полон рот. С пьяными по Указу бороться, дорожное движение, опять же. Следить что б в реке кто по дурости не искупался. Там хоть и нефтяная пленка в палец толщиной. А все же…за Микешкой догляд нужен…Да и не резон ей особую прыть к баловникам проявлять: предводителем то у шантрапы мэрский сынок Всеволод Вениаминович. 16 годков – трудный возраст. Опять же акселерация, к девочкам тянет…разве уследишь…ты лучше скажи где бы нам бутылочку распить? Ишь народу сколь понабежало… Слушай, а где бухгалтер?

Я оглянулся. Губошлепа нигде не было. И как это я не подумал: в такой толпе он неизбежно должен был потеряться. Поток нес нас в центр парка, к площадке. Висящие на каждом столбе репродукторы периодически разрожались лозунгами: «Абсурдчане! Превратим родной город в цветущий парник, достойный его названия!».

По некоторым, очевидно, прошлась стремительная рука Безработного:

«Да здравствует Абсурдак!

Первый город, где побежден бардак!

Добьемся, чтобы город мой

Не просто город был – герой»!

На пути встретился отряд упитанных пионеров. Тимуровцы и вовсе несли какую то тарабарщину, хотя и под барабанный бой:

Тра-ра-ра, тра-ра-ра!

Все придурки – со двора

Тра-ра-ра, тра-ра-ра!

Ексель-моксель, брысь, ура!

И в этом же духе – бесконечное множество раз. Хорошо, что у них не было микрофона. Вскоре я потерял из вида Окаянного или он сам потерялся, решив, что вдвоем с бутылкой ему будет не скучно.

Тысячи огней, горящих на эстраде ослепили меня. В небе то и дело рассыпались красочные букеты фейерверков, безостановочно крутились огненные колеса шутих. Пиротехники было столько, что будь в этом парке хотя бы одно настоящее дерево, оно бы тут же сгорело синим пламенем. Но этому парку огонь был не страшен. Здесь гореть было нечему. Разве что эстраде, но это еще когда будет…

Ведущий подошел к микрофону и тут же его бодрый голос разнеся по всем уголкам: «Внимание! Начинается торжественная церемония по случаю открытия новой танцевальной площадки. Слово имеет бригадир нашей славной шараш-шабаш-монтаж бригады, товарищ…э…Зурикелла».

Бригадир ловко запрыгнул на подмостки и взял с места в карьер:

– Дорогие друзья! Сегодня в эту светлую торжественную ночь мне хочется говорить только о приятном. Друзья! Вы видите перед собой не дело рук наших, дело душ наших. Это они зажгли для вас этот праздничный огонь торжества. Позвольте пожелать ему гореть вечно, никогда не сгорая. Это третья площадка, возводимая нами в вашем славном городе. Мы его горячо полюбили и не оставляем надежды на радость будущих встреч. Позвольте мне съесть этот прекрасный персик за эту надежду. За ваше дальнейшее благополучие. – Зурикелла неуловимым движением фокусника послал плод по назначению и тут же шмякнул косточкой о каменную стену – на счастье!

Речь его потонула в громе аплодисментов. Ведущий вновь завладел микрофоном.

– А теперь слово предоставляется нашему уважаемому мэру Вениамину Тракторовичу Абсурдову, как говорили древние: первому среди равных.

Наконец то я увидел знаменитую личность. Не могу описать в точности его портрет. Сначала я его принял за одного из человекообразных роботов, которых видел в музее ХХ1 века. Тогда ученые провели большую работу: создали внешность среднестатистического человека. Вот такое впечатление складывалось при взгляде на этого нынешнего руководителя. Одет он был безукоризненно. Лицо? Не уверен было ли оно у него. Так на пляжных установленных фотографами манекенах, оставляется плоская прорезь – овал для лица из которой может выглянуть любая физиономия и изобразить любую, соответствующую обстановке мимику: улыбку, радость, чуткость, печаль…

Но взгляд, взгляд его оставался всегда отстраненным, отсутствующим как у маленького ребенка, погруженным в себя. Заглянуть в эти глаза неопределенного цвета не было никакой возможности…

– Дорогие мои земляки – начал он бесстрастным голосом, как бы ни к кому не обращаясь, словно говорил в пустой аудитории и для себя, – сегодня вновь на нашей улице праздник. Я буду немногословен, чтобы не отнимать у вас ни единой минуты не него отпущенных. Позвольте мне только напомнить вам несколько простых истин. Это необходимо для того, чтобы вы ни на миг не забывали в какую эпоху и в каком городе вы живете. Как говорил Козьма Прутков: «Зри в корень»! Давайте и мы мысленно заглянем в корень, поднимемся к истокам нашей теперешней жизни. Что гласит мудрость? С отрицания того, что кажется идеальным начинается творчество. Мой знаменитый дед начал с этого творческого отрицания. С отрицания находившейся на этом месте деревни. Мудрость также гласит: «чтобы начать свою тропинку надо хотя бы на шаг отойти от старой». Мы с вами сделали этот шаг. Более того, мы сделали крутой поворот и повели свою собственную, боковую историческую ветвь. Мы с вами четко ориентируемся в пространстве, отчетливо видим направление и конец выбранного пути. Как говориться, мы верим не в постулаты, а в черенок лопаты. Да, товарищи, мы верим в реальность. За долгие годы упорной работы мы создали своё благополучное общество. Это благополучие реальное, осязаемое, видимое…

Постепенно речь докладчика становилась более эмоциональной, в ней уже стали появляться некие восклицания:

– Красота, товарищи, спасет мир! Как это верно! Это о нашем городе. Это его красота призвана даром небесным для подражания. Пример заразителен, товарищи! Мы – не одиноки. Постепенно и остальные проникнутся нашими идеями и образом жизни. К нам уже приезжали делегации по обмену опытом. И это хорошо – мы готовы делиться! Мы не скрываем своих успехов, как и секретов их достижения. Их у нас просто нет. В этом то и дело, товарищи. Научную заумь можно подвести под любую идею и все, что угодно обосновать. Незыблемой остается истина и факт нашего счастливого существования. Да, я имею право на это утверждение. По данным недавнего общественного опроса, проводимого администрацией, лишь один человек признал себя недостаточно счастливым. И мы не боимся скрывать этого. Это небезысвестный вам оппозиционер Микешка. Он утверждает, что для полного счастья ему необходимы талоны на комплексные обеды. Сейчас специальная комиссия рассматривает вопрос и, думаю, он будет решен положительно. Я закругляюсь, товарищи и объявляю праздник по случаю ввода в эксплуатация новой танцевальной площадки открытым. Ура, товарищи!

Крики и гром аплодисментов едва не оглушили меня. Оратора дружно качали. Такое я видел лишь однажды – после возвращения наших космонавтов с Альфа-Центавра, где они открыли новый вид мыслящей плесени…

После в парке началось нечто невообразимое. Газеты назвали этот праздник «Абсурдакская фиеста или заходит солнце», поскольку апогей его пришелся на момент, когда последние лучи скрылись за горизонтом. Описать это событие я пожалуй не в силах. То, что я здесь приведу – лишь тысячная доля процента тех впечатлений, которые я тогда получил…

Хотя спиртное было строго запрещено и единственная бутылка находилась у отчаянного авантюриста Окаянного, люди веселились на полную катушку. Полдюжины выездных буфетов торговали какими-то увеселительными таблетками «антигрустин». С ними успешно конкурировала наспех созданная семейно-подрядная фирма Зурикеллы, предлагающая сочные ароматные персики, наполненные какой-то чачей. Контейнер их был доставлен в парк вертолетом. Персик шел по трояку и за ними выстроилась огромная очередь. Шум, смех, зуботычины…

– Ты куда сотню берешь? Другим не хватит!

– Товарищи! Говорят по три штуки на нос дают! Дефицит, сволочи, создали!

– Брехня! Бери сколько хочешь!

– Замените мне треснутый!

– А у меня надкусанный!

– А у меня – маленький!

– Опять Бузотерову в зубы дали. Куда милиция смотрит?

– А она в очереди стоит…за персиками.

– Щас! Им без очереди в околоток целый рюкзак приволокут.

– И бесплатно также…

– Ну вот, всегда так…

– Я б в милицию пошел, кто меня научит?

– Кто тебя проучит, хочешь сказать? Товарищи, бейте его!

– Да не того, вот этого, носатого…держи, уйдет!

– А я его на прием! Э-эх, ушел, гад…

– Быстро бегает, каналья. Кажись я его знаю: физинструктор с асфальтового…

– А чего вы толкаетесь?

– А вы – чего?

–Минька, тут какой-то пионер в очередь затесался…

–Гони в шею.

– Да это твой сын…

– Тогда пусть стоит. Слышь, Ванька, возьми три штуки на мороженные деньги, потом рассчитаемся…

– Опять вы толкаетесь…Товарищ боксер – вот этот толкается.

– А я его на прием!

Через 3 часа вертолет забрал Зурикеллу с компаньонами, а также контейнер, в который они побросали 5 или 6 мешков денег. Праздник продолжался. В парке было тесно. Аллеи заполнены веселящимися гражданами. Мелькнуло несколько знакомых лиц. Директор зоосада важно прошествовал с обезьяной на одном плече. А на другом ощипанной куницей повисла ярко накрашенная блондинка.

Угрюмого Микешку, потерянно бродившего со своей неизменной сумой бравые дружинники быстро вывели под белы ручки, чтобы не портил своим затрапезным видом всеобщей гармонии веселья.

В центре знаменитого паркового искусственного озера Стоячего был установлен на якоря плот, где пара гимнасток Ада и Рая в одежде русалок давали театрализованное представление, символизирующее обратный ход истории т.е. превращение человека в обезьяну. На задворках мелькнула помидорообразная физиономия Безработного, пропагандирующего свои нестареющие истины.

В одном из уголков группа подростков, усевшись под искусственным фикусом курила какую-то гадость и гоготала, просто каталась по земле, если кто-то с многозначительным видом поднимал в небеса палец. Поодаль расположилась другая кампания, не менее странная. Натянув на головы прозрачные пакеты они блаженно вдыхали пары какой-то таинственной жидкости, делающие их совершенными идиотами. Кое-кто блаженно колол себе руки маленькими шприцами…

«Человек умен, но ленив и жаден. Трусливое существо, которое действует под влиянием среды» – вспомнил я утверждение какого-то писателя. Так вот в какую среду надо поместить человека, чтобы сделать его таким вот блаженным идиотом.

Абсурдак и его странный мэр…А может этот Абсурдов не так и абсурден? Не случайно множащий гомерическим смехом и грохотом децибел толпы новых и новых дебилов – для того, чтобы в этой неуправляемой толпе даже и мысли не возникло ни только о свете истины, вообще о любом свете. А когда увидят его в конце тоннеля – будет поздно – это будет свет, мчащегося навстречу поезда…

На самой танцплощадке было не протиснуться. Полчища молодых парней и девиц предавались безумной пляске забвения. Казалось их ничего не остановит. Сгустятся тучи, грянет гром – они не обратят на него внимания. На их глазах будет умирать человек – отпихнут, чтобы не мешал веселиться. Отпихнут, как отцы их отпихнули отверженного Микешку. Чтобы сострадать, надо понять. Зачем им это?

Я чувствовал себя совершенно разбитым, усталым и опустошенным от всего увиденного и пережитого за день. Я – сторонний наблюдатель. А они, что – этого не видели, не замечали? Привыкли, считают в порядке вещей?

У меня было единственное желание – идти в гостиницу, брякнуться на кровать и забыться. Картина получалась неутешительной…

– Лю-ю-уди! – услышал я душераздирающий крик и тут же увидел на эстраде маленького растрепанного человечка – Василия Окаянного. Насколько же нелепым и лишним казался этот убежденный поклонник Бахуса здесь, здесь среди блеска и мишуры, среди огня и искусственного света, визжащей музыки и грохота топающих ног…Завладев одним из микрофонов он пытался перекричать дородную девицу, которая ни на минуту не останавливаясь, вихляя бедрами, продолжала петь про любовь.

–Люди! – кричал санитар – одумайтесь! Что вы делаете? До чего дойдете? Уже дошли? Стойте же, дураки, вы у пропасти!

Что заставило Окаянного предпринять эту попытку. Его, имеющего свой внутренний мир и установку ни во что не вмешиваться. Так или иначе, но маска равнодушия была сорвана. Вот сейчас, вот сейчас что-то должно разрешиться – подумал я – да смолкнет или нет эта чертова музыка?!

Ритмичная музыка сделалась еще громче и заглушила его крики. Она ни на мгновенье не сбила своего темпа и такта. Тысячи тел, рук и ног по прежнему бездумно продолжали свои подергивания…

«Да эти люди больны – подумал я – всеобщий психоз, припадок бессмысленной жажды ничего не выражающих движений. Какой-то страшный амок поразил всех жителей города. У гонимых этим амоком незрячие глаза. Они ничего не видят перед собой и ничего не слышат. Но самое страшное – ничего не смыслят. Их души заперты на железный замок…амок – ты запер на замок»…

Нет, все-таки кто-то услышал. На эстраду запрыгнул молодой красивый парень. Каким-то внутренним чутьем я понял, что это и есть сын прославленного мэра. Наверное, он остановит музыку. Нет! Что он делает?! Удар – и Василий отлетел под ноги поющей девицы. Та пнула его каблуком и засмеялась, очевидно по ходу песни. Это был дикий смех, но все, что потом произошло, было еще более диким. Молодой Абсурдов поднял санитара и мощным ударом сбросил его в толпу танцующих. Ни музыка, ни танцы не прерывались. Но что они делали, что делали эти люди? Они били его ногами, они топтались на нем и…веселились!

– Прекратите! – один лишь голос встал на его защиту и маленькая стройная девушка кинулась к растерзанному телу.

– Кто эта дура? – молодой повелитель нахмурил брови.

– это Лидка, учительница литературы – подсказал кто-то из толпы.

– Убрать! – бросил атаман, но видя, что его обращенный ко всем, то есть ни к кому приказ повис в воздухе, сам схватил ее за плечо:

– Пошла прочь!

И тут я не выдержал. Я вмешался. Признаюсь, меня давно подмывало вмешаться, но до этого времени я сдерживал себя, помня данную клятву, помня инструкцию, которая запрещала раскрывать себя и вмешиваться в происходящие события, если это не грозило моей жизни. ЭТО – грозило! И я не считаю себя нарушителем клятвы…в считанные секунды я пробил коридор в толпе и оказался в центре событий.

–Отстань! – девушка стряхнула грубую лапу поддонка и тут его внимание отвлеклось на меня. Он ударил без слов с какой-то молчаливой яростью. Этот парень умел и любил драться. Я устоял.

–Севка, помочь? – услышал я за спиной несколько голосов.

–Сам справлюсь!

Раненый требовал срочной помощи и я не стал особо церемониться ни с Севкой, ни с его приятелями, пришедшими на помощь уползающему на четвереньках кумиру…Вдалеке послышались милицейские свистки. Я взял Василия на руки.

– Идемте, я покажу где его дом – сказала девушка и тут только я обратил внимание как она красива. Инцидент в парке лишь на минуту всколыхнул болото. Музыка продолжала громыхать, а народ – веселиться…

Нести Василия было легко. Но санитар стонал. Лицо его было разбито. На минуту мы остановились и Лида перевязала ему голову косынкой…город был погружен в темноту. Казалось, он спал и я поверил бы этому впечатлению, если бы не знал, где сейчас его жители и что они делали…

*****************************

Мне немного осталось досказать в этой истории. Лида – какое прекрасное имя! Как звон колокольчика…мы полюбили друг друга и она будет мне верным помощником в деле, которое я задумал…

Теперь об Учителе. Это его рукопись попала к нам через два столетия. Я не видел ее, не видел и самого учителя. Рукопись была им надежно спрятана, а сам он умер за две недели до описываемых событий. Он умер в доме для душевнобольных, в доме, построенном специально для него. Город, имеющий всего одного безумца, мог позволить себе такую роскошь.

Теперь об Учителе. Я расскажу о нем со слов Лиды и постараюсь быть кратким, поскольку энергия, с помощью который мои мысли записываются на кристалл, на исходе. Он прибыл в город три года назад и был принят в местную среднюю школу учителем истории, вместо старушки, ушедшей на пенсию. Почему-то по установившейся издавна традиции, все вакансии были заняты женщинами и он уже в силу этого обстоятельства, стал «белой вороной». Но не это выделило его в особое положение, а то, что он, едва приступив к обязанностям, повел себя странным образом с точки зрения остального сплоченного учительского коллектива. Дело свое он знал блестяще и отдавал работе всего себя, но и от остальных требовал того же. Это было непривычным, абсурдным. В школе он заслужил репутацию Дон-Кихота, иначе – чокнутого и отверженного. Это бы еще пол беды, но он стал проявлять интерес к общественным делам, вникать в вопросы, которые, казалось, его ни каким боком не касались. Он быстро разобрался в городской жизни, первым определил где голова, где хвост проблемы и начал борьбу, непримиримую борьбу в первую очередь с бюрократическим аппаратом системы. Это был великий боец – находчивый и бесстрашный. Он один действовал на всех направлениях и поначалу даже одержал ряд побед. Он видел цель и знал средства решения своей задачи. Люди, живущие в городе, считают себя нормальными, но они глубоко больны. Эти болезни – жадность, эгоизм, душевная сытость и слепота… их вирусы все более проникают в кровь других, парализуют и убивают всё то, хорошее, что еще в них осталось…

Лида, приехавшая в город по распределению, проработала с Учителем всего год, последний год его жизни. К тому времени это был уже больной, измотанный, отчаявшийся человек. Но он все также исступленно кидался на отнюдь не ветряные мельницы чинуш. Они легко отражали эти атаки. У них для этого тысячи способов, а у него был лишь один – правда. К тому времени понятие здравого смысла стало настолько абстрактным, что никто не утруждал себя даже видимостью его.

Дорога в печать ему была закрыта. В «Заре Абсурдака» сплел паутину и прочно обосновался поэтический новатор Безработный. На крики о помощи в области перестали обращать внимание, поскольку тамошние бюрократы, организовывая многочисленные проверки не находили никаких огрехов, а если что и устраняли, то по мелочам. Так было отменено абсурдное (но не с точки зрения чиновников Абсурдака) распоряжение о самообслуживании Городской доски почета, где каждый удостоившийся чести быть на ней увековеченным, обязан был самостоятельно заказать фотографию, а потом еще и ухаживать за ней. Протирать, менять, если выцветет…

Он пытался оживить озеро Стоячее. Очистил его, развел карасей, но их выловили и продали в закрытом буфете. Он боролся за чистоту реки и против вырубки парка. Его вежливо выслушивали, но делали по своему. Если бы принять меры хоть на одну десятую часть его предложений – судьба города сложилась бы иначе.

Его нейтрализовали, блокировав со всех сторон, а то и просто открыто травили. Не раз какие то хулиганы подкарауливали его и жестоко избивали, милиция, естественно, никаких мер не принимала…он не прекращал борьбы, но и сделать ничего не мог. Что может сделать один против Системы?

К тому же он был интеллигентным человеком и не позволял себе недозволенных приемов, а его лупили ими каждый день. Приклеивали ярлыки из которых самыми мягкими были «склочник» и «пораженец». Легко представить его состояние. Немногочисленные последователи находились в аналогичном положении. Изредка ему все же что-то удавалось и тогда он был счастлив. Никогда он не уставал повторять, что нет таких трудностей, которые не таят в самих себе возможности их преодоления. Он видел возможности, но трудности были слишком велики и кулаки его добра их не пробивали…

Последнее время это был измотанный, отчаявшийся человек. Однажды, на заседании какой-то комиссии он не выдержал, вспылил, накричал и уже начистоту, без обиняков, выплеснул в холеные физиономии все, что о них думал! Это был его последний бой с бюрократической системой, которая давно заманивала и наконец-то завлекла его в ловушку. Прирученные врачи взяли наизготовку: тут же приписали ему помешательство и изолировали. Сначала держали в закрытой палате городской больницы, а через месяц на задворках её уже было готово небольшое кирпичное здание с литыми решетками. Оттуда путь в мир ему был закрыт полностью.

А обыватели с подачи любимой газеты еще долго рассуждали о гуманизме. «Заря Абсурдака», посмеявшись над неудавшимся пророком, приводила примеры бережного к нему обращения: и простыни, мол у него чистые, отопление имеется, по воскресеньям, как в армии, яйцо на завтрак дают…

Никто не знает, что происходило за стенами этого мрачного дома. Его недавнюю смерть представили как самоубийство, хотя в это никто не верил. Остаток жизни он вложил в рукопись. Не доверяя никому из персонала, он сумел разобрать свежую кладку одной из стен и спрятать рукопись туда. После его уже ничего не удерживало на свете. Но ему еще оставлось как-то привлечь внимание к себе, его не оставляла надежда, что рукопись будет найдена своевременно и попадет в надежные руки…

Первобытным способом, трением, он добыл огонь и устроил пожар в своей камере-палате. Наверное, он рассчитывал, что при тушении или после пожара дом будут ломать, тогда вероятность появления рукописи при свидетелях увеличивалась. Иначе она была бы уничтожена. Учитель был найден со вскрытой веной, потерявший много крови, задохнувшийся от дыма. Его смерть вскоре забыли и жизнь города вошла в привычное русло…

Теперь обо мне. Я добровольно остаюсь здесь. Остаюсь, чтобы действовать. Я принял это решение, и, поверьте, оно далось мне нелегко. Слишком много у меня осталось в прежнем, теперь уже не моем – будущем – времени. Но ваш мир полон гармонии и совершенства, где все налажено, немного скучно и уж моя помощь точно не требуется. Здесь все предстоит начинать с нуля. Здесь моя любимая. Я остаюсь!

ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН БЫТЬ ТАМ, ГДЕ ТРУДНЕЕ, ГДЕ ЕГО ПОМОЩЬ НЕОБХОДИМА. Он волен распоряжаться своей жизнью, и, совершая выбор. Должен принести что-то в жертву. Выбирая, всегда жертвуешь. Я – своим временем…Прощайте.

Нэд.

*****************

Сверкнув, отображением последней вспышки мысли, кристалл потускнел. Нелегко было принять эту информацию, поверить в нее, но ничего иного не оставалось. Первым не выдержал Стивенсон:

– Безумец! Ты не можешь остаться там, ты должен вернуться! Такие шутки со временем не проходят безнаказанно. Душой ты можешь быть с ними, но телом ты будешь, обязан быть здесь! Ты – сын нашего века и в нем ты останешься! Еще никому не удавалось победить время!

Нэд, Нэд…неужели ты не знал: против времени бессильна жизнь, бессильно и то лучшее, что в ней есть – борьба, любовь! Ты должен вернуться. Ты должен вернуться сейчас!

Дрожащей рукой Стив надавил на пульте красную кнопку экстренного возврата. Метроном, отсчитывающий секунды, смолк и установилась мёртвая прочная тишина. Казалось, время остановилось, замерло, затвердело, превратилось в сгусток энергии, из которого должен, ну должен же появиться человек.

Ничего не было. И люди с напряженным вниманием и волнением ждали, всё еще ждали этого чуда…

************

Антарктида, станция Молодежная, 1988 год

«..Сначала ничего не было. Даже мысли. Истина лежала как зерно, затоптанное в груду шелухи. Она лежала в темноте, в душном смраде и сама не способна была прорасти, пробиться на поверхность – к людям, к свету. Для этого нужна была помощь людей, света, а они, не зная истины, не могли ей помочь. Заколдованный круг…