Loe raamatut: «Грязные игры. Часть вторая. Мятеж полосатых»

1

На тринадцатом этаже лифт остановился. В кабину ворвался черный пудель, волоча на поводке девочку лет десяти в красном пальто с капюшоном. Из-под капюшона выглядывало кругленькое заспанное личико. Пес визжал, нетерпеливо сучил ногами и царапал дверь. На всякий случай Толмачев встал так, чтобы пудель не нависал над начищенными туфлями – в первый раз сегодня обулся по-весеннему. На первом этаже пудель выволок девочку.

Далеко не убежит, бедняга, подумал Толмачев, копаясь в почтовом ящике. И оказался прав – пудель стоял, задрав ногу, словно салютовал, под кустом сирени у самого подъезда.

Несчастные городские животные… Толмачев не заводил ни собак, ни кошек, хоть иногда и скучал в одиночестве, но не хотел мучить живую душу, обрекая на заточение в пустой квартире. С утра подморозило, и большую лужу на пустыре между домом и станцией метро затянуло прозрачным ледком. Снег совсем сошел, даже в тенечке с северной стороны дома, где располагалась автостоянка – небольшая открытая площадка, обнесенная кроватной сеткой. Жигуленок Толмачева чуть выглядывал из-под коротковатого покоробленного тента. Некогда было кататься. И гараж искать некогда.

Снег сошел. Обнажились напластования зимнего мусора. Пустырь напоминал свалку – противно смотреть, не то, что ходить. Но до метро напрямую было гораздо ближе, и Толмачев пустился в путь по подмерзшему мусору. Не один он так путешествовал – целая толпа военных вываливалась из трех подъездов высотного дома. Почти все квартиры в нем занимали сотрудники научных и хозяйственных структур Министерства обороны. Здесь, в Орехово-Борисове, Толмачев чувствовал себя почему-то намного свободнее и в большей безопасности, чем на Тишинке, где недавно жил. Может быть, это чувство безопасности появилось от обилия военных в доме, а может, потому что безликие и неопрятные кварталы, построенные на месте сгинувших подмосковных деревень, кварталы, населенные пришлым людом, лимитой, совсем не напоминали столичный район. Словно очутился Толмачев в долгой командировке, скажем, где-нибудь в Поволжье.

Добираться до работы стало проще: полчаса на метро – по прямой, без пересадок. На «Каширской» в вагон втиснулись спекулянты с юга с громадными самошвейными баулами из толстого капронового полотна. В баулы можно было засунуть овечью отару. Одну сумку поставили на ноги Толмачеву. Не сверкать, значит, сегодня надраенным туфлям. Он не стал возникать, отвлекаясь переводным детективом, где с первых страниц заваривалась перченая каша. Автор натолкал в варево немножко Парижа, немножко КГБ с Сюрте Женераль и много-много арабских террористов…

Когда Толмачев начал вновь привыкать к езде на метро, ему поначалу нравилось наблюдать пеструю толчею вокруг. Поневоле вспоминались студенческие времена. Но вскоре понял, что народ в метро весьма переменился с тех времен.

Раньше по уграм в вагоне ехали только свои: студенты с конспектами, домохозяйки с покупками, чиновники с «Правдой», дачники с рюкзаками, работяга с авоськами. По вечерам домой возвращались те же студенты, чиновники и работяги. Прибавлялось немного публики, спешащей на спектакли и концерты. Мелькали влюбленные с цветами.

Теперь же московские пассажиры растворились в толпе: спекулянты с неподъемными сумками, провинциалы с тележками колбасы, беженцы с грязными молчаливыми детьми, бездельники в кожаных пиджаках, военные в камуфляже, безработные с угрюмыми глазами, нищие с плакатиками, мальчишки с кипами газет и коробками жевательной резинки, бродяги с небритыми мордами и бездомные собаки с лишаями. Все это месиво перло, не обращая внимания на окрики дежурных по станции, свистки милиционеров, правила и грозные указующие знаки, и потому в переходах метро возникали потные водовороты и мимолетные скандалы. А само метро из череды чистых, нарядных подземных дворцов превратилось в бесконечный замызганный подвал, где повсюду валялись сплющенные банки из–под пива, обертки от конфет, пакеты от кукурузных хлопьев, а также калеки и пьяные. Наблюдать за жизнью метро Толмачеву быстро прискучило, и он начал присматривать на книжных развалах яркие и плохо отредактированные зарубежные детективы.

Как всегда, тридцать страниц успел проглотить, прежде чем толпа выкинула его на мрачноватой станции «Новокузнецкая». Отдел по борьбе с экономическими преступлениями, ОБЭП, получил помещение на Пятницкой – отреставрированный особняк, возведенный в середине девятнадцатого века замоскворецким толстосумом. В доме, наверное, и Островский бывал, чаи-сахары гонял. Островский Александр Николаевич. «Не в свои сани не садись», «Не все коту масленица». Охраняемый государством. Не Островский, понятно, а особняк.

И уж он охранялся – наше почтение. Первый этаж занимала посредническая фирма. Чем она занималась, никто из ОБЭП не знал и знать не хотел – крыша, она и есть крыша. С улицы Толмачев свернул в узкий тупик, перегороженный литой оградой с острыми столбиками. За оградой в голом дворе стоял белый подковообразный дом, размеры которого удачно скрадывала форма. Полковник Кардапольцев выбрал особняк из нескольких «адресов» только потому, что рядом практически не осталось жилых домов. Уединенно, хоть и в центре Москвы. А из правого крыла здания можно было дворами пройти на Большую Ордынку.

Толмачев толкнул стеклянную дверь с тремя красными шашечками на уровне глаз: чтобы по рассеянности кто-нибудь не врезался лбом в чистое стекло. В вестибюле с полами под мрамор и венецианскими окнами скучал мальчик в красном пиджаке и при галстуке. Охранял памятник старинного зодчества. Клиенты посреднической фирмы еще не трясли бронированными кейсами и кожаными папками. Толмачев прошел до неприметной двери в углу с табличкой «Служебный вход» и кодированным замком. За дверью стоял еще один мальчик, в камуфляже. Ему Толмачев показал для порядка пластиковый пропуск. И пошагал вверх по лестнице.

На втором и третьем этажах располагались рабочие кабинеты, библиотека технической литературы, буфет, оружейная комната и зал для совещаний. Еще два этажа уходили под землю. И уж тут ничто не напоминало чинное бюрократическое заведение, контору. В зале мониторинга стояли модемные системы, блоки подслушивания телефонных коммуникаций и радиосвязи, электронная картотека, оборудование для считывания информации со стен, с оконных стекол, электросетей и чуть ли не с канализации. В оперативном зале среди прочего добра выделялась универсальная настольная типография, воспроизводящая любой уловленный в сети мониторинга документ – от платежного поручения до трастового договора.

Комнату в десять квадратных метров с единственным узким окном и множеством выступов Толмачев делил с лейтенантом Олейниковым, юным дарованием, помешанным на взломе закрытых компьютерных систем. Олейников, еще будучи студентом института электронной техники в Зеленограде, выпестовал компьютерный вирус «Гога». Вездесущий и вездежрущий вирус умудрился сорвать запуск сверхнового спутника-шпиона. Стране очень повезло, что она не имела развитой компьютерной сети и бедный «Гога» в конце концов помер с голоду. Однако вредителя Олейникова довольно быстро вычислил тогда еще живой и здоровый КГБ, но перед носом Лубянки студента-дипломника перехватило Управление.

Гога Олейников, как всегда, опаздывал на работу. На столе Толмачев обнаружил записку: «Сходи на мб. Буду к 13.00». Сокращение означало мордобой. Так руководитель группы майор Шаповалов, доцент Плехановского института, именовал планерку у начальника отдела, полковника Кардапольцева. Толмачев глянул на часы: до совещания оставалось пять минут, а хотелось, по традиции, выкурить первую с утра сигарету – самую сладкую. Курить в рабочих помещениях Кардапольцев категорически запрещал. Пришлось идти в сортир, где кучковались любители табачного зелья. Химичев из группы прослушивания демонстрировал микровидеокамеру, вмонтированную в значок с портретом Джона Леннона. Он увидел на Толмачеве новый свитер и возбудился:

– Где оторвал? Индийский, что ли? Дай пощупать.

В зале совещаний до революции закатывали банкеты. Уютно тут было в царское время – вон какая лепнина по стенам и потолкам! Теперь посреди зала стоял длинный стол в окружении серых жестких кресел. В углу поблескивал видеопроектор. Рядом собирала пыль пальма в кадке. Серые плотные шторы, которые обычно прикрывали стрельчатые окна, были отдернуты.

Руководители групп уже занимали свои, однажды определенные, места за столом. Размещение не диктовалось иерархией, которую в отделе и определить было бы затруднительно. Просто однажды каждый занял место, почему-то ему понравившееся. Майор Шаповалов, например, сидел в третьем кресле слева, если считать от места председательствующего. Толмачев и опустился в третье кресло, исподтишка разглядывая коллег.

Деликатно зевал в узкую сухую ладошку очкастенький, похожий на сельского учителя подполковник Романюк, руководитель группы инвестиций. Перебирал бумажки краснолицый медвежеватый майор Спесивцев, возглавляющий группу прослушивания. А на ухо ему рассказывал что-то веселенькое статный чернобровый майор Чихачев, тоже технарь, руководитель группы спецсвязи. Вальяжно развалившись, посасывал холодную трубку подполковник Фетисов, командующий группой валютных контропераций. С хрустом грыз леденец подполковник Осадчий, трижды дед, как он с гордостью представлялся. Осадчий недавно бросил курить и ходил с липкими от леденцов пальцами. Он возглавлял группу банковской резидентуры. На отлете, в торце стола, рассеянно чертил в блокноте овалы и крестики одутловатый, с землистым лицом почечника подполковник Крохмалев, заместитель начальника отдела и начальник группы зарубежных поездок. На этом ареопаге Толмачев, представляющий группу аналитиков, был младшим в должности и мог вякать лишь с разрешения присутствующих. Поэтому он не любил планерки.

Круглые часы над пальмой отбили полный час. Открылась дверь из кабинета полковника – темная и тяжелая. Кардапольцев поздоровался и обнажил в улыбке металлические зубы.

– Ну-с, господа хорошие и товарищи дорогие… Высокое начальство дает нам шанс отработать зарплату. Несрочные дела приказываю сгрузить в бункер. Потом разберемся.

За столом переглянулись. «Сгрузить в бункер» – значит отдать наработки в технический секретариат капитану Лещеву. Тот распихает дела своим подчиненным, которые будут только фиксировать поступление новой информации по каждой теме. А ведь некоторые операции уже находились в стадии завершения. Хорошо, если к ним удастся вернуться. Иначе информация, на добывание которой было брошено столько сил, нервов и времени, просто устареет.

– Понимаю ваше настроение, – сказал полковник, садясь. – Понимаю и сочувствую. Но!

Он подолбил пальцами столешницу.

– Очень важное задание, господа и товарищи. Нам поручили пощупать «Примабанк». Пощупать и свалить – если посчитаем нужным пойти на такую меру. Надеюсь, это хорошая новость.

Тут он в точку попал. За столом возник нестройный шум. Подполковник Осадчий бросил в рот внеочередной леденец. Подполковник Фетисов вцепился зубами в чубук, как собака в мосол. Майоры Спесивцев и Чихачев сшиблись ладонями, как хоккеисты после удачного броска по воротам противника.

– Разделяю ваше ликование, – сказал Кардапольцев. – Работая в качестве правительственного агента, банк слишком часто вылезал на биржевой валютный рынок и действовал там в ущерб государственным интересам. А отслеживать эти действия нам запретили. Теперь, слава Богу, и наверху прозрели. А «Прима» уже лезет в операции со стратегическим резервом. Лещев! Прошу…

Возник капитан Лещев, строгий юноша в дымчатых очках, референт и конфидент Кардапольцева, начальник техсекретариата. Он начал читать установочную справку, грассируя, словно кончал не Серпуховское ракетное училище, а Пажеский корпус.

– Таким об'азом, Центробанк в п'инудительном по'ядке…

Толмачев не слушал – декламация Лещева была данью традиции, а распечатку справки все равно получит каждый участник планерки. Значит, и до «Примы» добрались… Серьезная контора, пионер банковского дела в новой России. Уставный капитал около ста миллиардов рублей. Активы – два с половиной триллиона. Участник всех существующих межбанковских расчетных сетей и клиринговых центров. Операции с кредитными картами и дорожными чеками. Два десятка филиалов. Реклама по всем телеканалам и газетам. У такого монстра Центробанк лицензию не отберет, побоится скандала, даже если «Прима» наплевала на договоренности с правительством. Кстати, а где оно, то правительство, с которым банк договаривался? Давно нет, поменялось до фундамента.

Со всем доступным ему смирением Толмачев распростился с надеждой на отпуск: море, пальмы, девушки. Лещев раздал ксерокопии справки.

– Завтра жду планы оперативных мероприятий, – подвел черту Кардапольцев. – Диссертаций не писать. Читать их некогда. Все свободны, кроме Крохмалева и Толмачева.

Полковник с усмешкой запустил по столу пепельницу.

– Травись, Николай Андреевич… А то разговор долгий.

2

 Седлецкий подписал экзаменационную ведомость и отдал старосте группы, таджику Озадову, который ждал конца зачетов.

– А друг ваш драгоценный… Макартумян! – спохватился Седлецкий. – Он думает сдавать зачет?

– Конечно, думает, Алексей Дмитриевич, да, – покивал Озадов. – Родственника хоронит. У него родственники в Карабахе.

Седлецкий посмотрел в окно, на институтский дворик. На клумбе проступали багровые ростки пионов. Вспомнил шаонские розы.

– Появится Макартумян, – строго сказал он, – пусть найдет меня немедленно. Постараюсь быть снисходительным, учитывая обстоятельства. Но зачет он должен сдать. Еще неизвестно, как сложится вся сессия. На каникулы домой поедете, Озадов?

– Домой, да. В Ходжент. В Ленинабад.

– Хороший город. – Седлецкий перешел на фарси. – У меня там товарищ. Если не трудно, зайдите, передайте большой привет.

– Не трудно, – вновь покивал Озадов крупной круглой головой. Передам, Алексей Дмитриевич. Говорите адрес, пожалуйста.

– Успеется, – отмахнулся Седлецкий. – Потом поговорим, ближе к отъезду. Кстати, Озадов, это будут последние ваши каникулы. Через год вы вольная птица. Не думали о будущей работе?

– Думал, да. Дядя обещает устроить в наше посольство в Москве.

– Послом? – усмехнулся Седлецкий.

– Пока нет, – не принял шутки Озадов. – Молодой я. Буду помощником торгового представителя.

– Важная карьера, – буркнул Седлецкий по-русски. – Стоило ли для этого учиться в нашем институте?

Озадов лишь виновато пожал покатыми борцовскими плечами. Седлецкому нравился этот плотный крепыш – собранный, дисциплинированный, не по возрасту серьезный. Учился он хорошо, хоть на первых курсах были у него сложности с русской грамматикой. И чтобы покончить со сложностями, Озадов дважды переписал сборник чеховских рассказов. О чем и узнала институтская общественность от неугомонного Макартумяна.

Второй год Седлецкий приглядывался к Озадову. Чем-то он напоминал Мирзоева, старого боевого товарища по Афгану и по последней операции в Шаоне.

– Могу предложить более интересную работу, – сказал Седлецкий. – Перспективную, хорошо оплачиваемую… Правда, с разъездами. Но вам, пока молодой, не грех за казенный счет мир посмотреть. Верно?

Озадов ответить не успел. В аудиторию влетела яркая, словно попугай, Лерочка, секретарша учебной части.

– Ой, Алексей Дмитриевич! Вас к телефону… Просто оборвали. Срочно, говорят, и немедленно!

– Так срочно или немедленно? – поднялся Седлецкий. – Велик могучим русский языка… Правда, Лерочка?

Оказалось, и срочно, и немедленно. Через пять минут он уже выводил белую волгу со стоянки перед институтским подъездом, успев лишь позвонить домой и предупредить жену, что обедать не заедет – дела.

Грязь на дорогах оттаяла под апрельским солнцем и шипела под колесами. Машину чуть заносило – пора бы резину сменить… Разворачиваясь с Тверской на Садово-Триумфальную, Седлецкий едва не врезался в темно-вишневый вольво, который на самом повороте неожиданно выскочил вперед – подрезал, как говорят автомобилисты. Седлецкий забибикал, но хозяин вольво и ухом не повел.

– Сволочь! – крикнул в сердцах Седлецкий, – Права купил?

В последнее время по Москве стало опасно ездить. Мальчики в зарубежных тачках бестрепетно летали на красный свет, подрезали на поворотах, заскакивали на тротуары и газоны, разворачивались в любом неожиданном месте – хоть в центре встречного потока. Гаишники в столице, казалось, вымерли, словно мамонты. В былые годы этот хмырь в вольво давно бы без прав остался. Впрочем, заметил сам себе Седлецкий, в былые годы на московских дорогах почти не встречались иномарки.

Седлецкий благовоспитанно прижался к бровке и тихо-мирно дополз до Самотеки. Не хватало еще в аварию попасть после вызова к заместителю начальника Управления.

Конспиративная квартира генерал-майора Савостьянова выходила окнами на Театр зверей имени Дурова. Многозначительное соседство. Большая комната напоминала кабинет ученого, этакой пыльной архивной крысы, – тут стоял обшарпанный стол, заваленный рукописями, пожелтевшими ксерокопиями, гранками статей, дряхлыми папками со следами многочисленных наклеек, брошюрами, драными конвертами. В углу, правда, на отдельном столике, посверкивал компьютер с большим монитором, словно бросающий строгостью линий вызов ветхозаветному бардаку на рабочем столе. По стенам стояли застекленные стеллажи с книгами на английском, французском и арабском. Генерала ценили в узких научных кругах как бесценного арабиста, знатока наречий Магриба.

Одиннадцать лет он работал квартирьером «Аль Махриби» – международной организации исламских правых. Разъезжал по миру, готовил базы для тергрупп, обеспечивал их оружием и техникой. Звали его тогда Хассан Мисрий – Хассан Египтянин, потому что внедрялся он в Каире. В «Аль Махриби» Савостьянов дослужился до новой клички Газзаби, Сердитый, а в Управлении – до подполковника. Он усовершенствовал знание основных европейских языков и всех арабских диалектов, до которых мог дорваться. С его помощью, а в некоторых случаях при его участии было организовано два десятка нашумевших выступлений правых в Европе и Америке.

Савостьянов был инициатором нескольких крупных разборок с «Фатхом», после чего палестинцы открыли на Хассана Сердитого настоящую охоту. Они и выдали его итальянской жандармерии. В личине матерого арабского террориста Савостьянов бежал быстрее лани через всю Италию – от солнечной Калабрии до пасмурного Пьемонта, меняя машины, поезда и документы, а заодно вспоминая, на случай ареста, запасную легенду агента КГБ. Уже за Миланом пришлось прыгать ночью на ходу из поезда. От погони он оторвался, но повредил колено и на явку в Швейцарии буквально приполз.

Вскоре вернулся в Москву и начал преподавать в разведшколе Управления. Выдержал один семестр и запросился на оперативную работу. В качестве паллиатива ему предложили должность заместителя начальника Управления и кураторство над службой безопасности. В общении с окружающими, вероятно, вследствие травмы и неутоленной жажды дела, Савостьянов был груб, неуживчив и, раздражаясь, изъяснялся матом, переплетая его арабскими проклятиями. Внешне он походил на черного угрюмого бульдога, украшенного щеточкой насеровских усов с проседью на самых кончиках.

Седлецкий знал генерала более двадцати лет. В институте они встретились в комитете комсомола, где студент Седлецкий представлял курсовое бюро, а аспирант Савостьянов – партийную организацию. Они довольно близко сошлись – по-землячески. Оба были из Ростовской области. Потом оказались вместе в разведшколе Управления. Здесь Седлецкого натаскивали на работу в Иране и Афганистане, а Савостьянов готовился к «нелегалке» в Египте.

Близко они не виделись почти год. Сдал генерал – под глазами мешки, лоб в испарине, складки вокруг рта закаменели. Теперь он еще больше походил на бульдога. На больного и старого бульдога. Выбравшись из-за стола, Савостьянов побрел, сильно хромая, к окну, из которого открывался вид на сад ЦДСА и новые дома Олимпийского проспекта. Закурил и спросил:

– Тебе арабисты не нужны?

– Хорошего человека пристроим. По блату. А если серьезно…

– Я серьезно и спрашиваю! – перебил генерал и повернулся к Седлецкому. – Пора, чувствую, в отставку уходить.

– Так все плохо? – насторожился Седлецкий.

– Хуже некуда, Алексей… Всякая шелупонь, всякая бумажная потаскушка, твою мать, звонит мне по городскому телефону! А? Как в баню звонит насчет свободных нумеров! Президент, видите ли, поручил составить справочку. Причем быстренько. А? Быстренько! Естественно, я этого придурка отшил. И приказал адъютанту больше не соединять. Что ж ты думаешь?

– Позвонил другой придурок, – предположил Седлецкий. – Званием повыше.

– Верно, – согласился генерал. – С тем же поручением… Они там что, с ума посходили? Вообще, откуда они знают о существовании Управления? Нет, надо уходить к едрене фене, аллаюна алияка…

– Ну и правильно, – после небольшой паузы сказал Седлецкий. – Без работы не останешься. С нового учебного года возьмешь группу первокурсников. Не забыл, полагаю, разницу между дивани и магриби? А между таликом и насталиком?

Генерал прохромал к столу, взял старый конверт и стремительно начертал четыре раза одно и то же предложение справа налево, в столбик. Перебросил конверт Седлецкому, который развалился в единственном гостевом кресле. Тот полюбовался классическими разновидностями арабского письма и заметил:

– Прекрасно, Юра, прекрасно… А я так не умею. Кстати, не разберу последнее слово.

– В Алжире и Тунисе так называют евнухов. А восточнее, в Ираке или в Сирии, это слово обозначает ругательство.

– Какое? – с научным интересом поднял глаза Седлецкий.

– Очень простое – мудак.

– Ты бы порвал листочек, – посоветовал Седлецкий. – Не дай Бог, сыщется еще какой арабист. И узнает, кого ты евнухом окрестил. Не вводи ближних в грех стукачества.

Генерал бросил конверт в пепельницу и поджег.

– Значит, вместе преподавать будем, Юрий Петрович? – спросил Седлецкий. – А командуют пусть эти… Как их в Ираке зовут?

Савостьянов разбил спичкой слой пепла и вздохнул.

– Ладно, замнем, Алексей. Это я поплакался тебе в жилетку. А вообще-то вызвал по делу. Вот, познакомься.

– Аналитическая записка, – вслух прочитал Седлецкий заголовок ксерокопии. – Первое: подготовить общественное мнение к возможности коммунистического реванша…

«1. Подготовить общественное мнение к возможности коммунистического реванша во главе с ВС.

2. Огласить материалы о заговоре ВС на межведомственной комиссии по борьбе с преступностью и коррупцией.

3. Блокировать сдвиг Совмина в сторону ВС.

4. Начать кампанию в прессе и на ТВ по дискредитации ВС, Совмина и президента, возложив на них ответственность за инфляционные процессы.

5. Создать информационный вакуум вокруг президента.

6. Привлечь «демвоенных».

7. Мобилизовать криминальные структуры и подконтрольные силовые подразделения.

8. Расколоть «патриотов».

9. Спровоцировать жесткую реакцию ВС и перейти к карательным действиям.

10. Обнародовать декрет о передаче власти KHC».

Седлецкий пробежал взглядом листок и пожал плечами:

– ВС, как понимаю, – Верховный Совет. Остальное – бред какой-то, Юрий Петрович.

– Бред? – прищурился Савостьянов. – Нет, голубь… За этим бредом – деньги, амбиции, оружие, ненависть. Поэтому, так сказать, в порядке бреда создано оперативное подразделение под моим чутким руководством. Ты возглавишь группу. Часть людей ждут в Ставрополе, часть останется здесь, в Москве, на случай обострения ситуации.

– Дай-ка еще раз посмотреть, – попросил Седлецкий и долго вчитывался в короткие строчки аналитической записки. – Остаюсь при своем мнении – это бред. Однако при благоприятных обстоятельствах, при четкой организации дела…

– Вот именно, – вздохнул генерал. – Когда ты узнаешь, кто за этим стоит, то поймешь, что четкости им не занимать стать.

– Людей из моей группы я знаю?

– Вполне возможно. Они вот-вот должны подойти.

Звякнул телефон. Генерал послушал и приказал в трубку:

– Пусть поднимаются.

Когда открылась дверь, Седлецкий улыбнулся:

– Можно было бы сразу догадаться…

В поношенной, чуть мятой полевой форме, успевший обгореть на раннем южном солнце, Мирзоев выглядел ветераном глухого гарнизона, неожиданно командированным в Москву. Зато Акопов смотрелся так, словно только что выбрался из темно-вишневого вольво, который досаждал Седлецкому на повороте с Тверской: шикарный костюм, толстая золотая цепь на шее, модные туфли.

С Седлецким оба поздоровались сдержанно, косясь на заместителя начальника Управления.

– Садитесь, – сказал генерал. – Спихни папки, Акопов, и бери стул.

Савостьянов подмигнул Седлецкому.

– Ну, Алексей Дмитриевич, одолевают вопросы?

– Одолевают, – согласился Седлецкий. – Например, хотелось бы понять, каким образом майор Акопов…

– Майор Акопов недавно соизволил вернуться на службу, –доложил генерал. – Побегал и вернулся. От конторы не сбежишь. Так, Акопов? После служебного расследования бег на длинную дистанцию майору простили. И даже зачли, по-моему, в качестве командировки внедрения. Не знаю, правда, в какое болото он внедрялся.

– Зачесть-то зачли, – пробормотал Акопов, – а командировочные не выписали, товарищ генерал-майор. Зато все, что я в этом болоте заработал, приказали внести в кассу конторы. А потом мы еще говорим о стимулах…

– Не наглей, братец, – построжал генерал. – Скажи спасибо, что тебя не повесили. Ну-с, а майора Мирзоева мы отозвали в резерв управления кадров Минобороны. Пусть поболтается в резерве. Пока не потеряется. Ничего, солдат спит, а служба идет. С жильем вопрос решил, Мирзоев? Ну, молодец. А теперь к делу.

Савостьянов вынул из сейфа пачку фотографий.

– В стране, как вы знаете, циркулируют слухи о госперевороте. Какова, хотелось бы знать, реакция на эти слухи в вашем окружении? Начнем с профессора.

– Слухи бродят, – согласился Седлецкий. – Активно обсуждаются. Даже в очереди в буфете. Однако, насколько можно судить, никто в переворот не верит.

– Не верит… – повторил генерал. – Так, Акопов, твои наблюдения? Что говорят о перевороте в криминальной среде?

– Обсуждают активно, товарищ генерал-майор. С одной стороны, боятся. С другой – не очень верят. Хотя и ждали переворота на прошлые ноябрьские праздники, потом почему-то тринадцатого декабря. К счастью, пока не дождались.

– К счастью, не дождались, Акопов, или к сожалению?

– Как посмотреть, товарищ генерал.

– Понятно, дипломат… Что говорят на дальних рубежах, Мирзоев?

– Ничего не говорят, товарищ генерал-майор, – ответил Мирзоев. – Надоело. Первые слухи еще воспринимались с беспокойством.  А потом надоело. Даже обсуждать.

– Вот! – поднял палец генерал. – Надоело. В этом и заключается, убежден, главная цель тех, кто распускает слухи и версии. Чтобы надоело, понимаете? Чтобы все перебоялись, расслабились и потеряли бдительность. Однако получилось выявить общую картину, неутешительную для режима. Слухи запускаются примерно из одних источников, регулярно и целенаправленно. Объектами атаки становятся в первую очередь, армейские и правоохранительные структуры. Деза подается с весьма правдоподобными деталями, с фамилиями и датами. Половина штата министерства безопасности занимается проверкой слухов и отработкой версий. Бросив, между прочим, действительно важные дела. Кому-то очень хочется, чтобы в потоке дезы и спекуляций потонула достоверная информация – ведь наши будущие Пиночеты не застрахованы от ее утечки.

Генерал помолчал, глядя в окно, и тихо, тяжело сказал:

– Однако эту достоверную информацию выловили и систематизировали. А делиться ею там, – он ткнул в потолок, – мы ни с кем не собираемся. Надеюсь, друзья, вы понимаете почему… Можно было бы и не говорить того, что скажу. Приказ отдал – и вперед! Но я вас давно знаю, верю вам и хочу, чтобы до конца поняли всю серьезность положения в стране. Вы знаете, что к нынешнему режиму многие в нашей конторе относятся, скажем так, без особого восторга. Однако с этим режимом работать можно. И нужно. Убеждая его прежде всего в необходимости эволюционного пути выхода из тупика. Подталкивая, если хотите, режим к эволюции. А Пиночеты бредят революцией, хотя любой здравомыслящий человек понимает: никакой революции, ни железной, ни бархатной, Россия уже не выдержит. Общество и так расколото. Революция расколет территории. И тогда красный Воронеж пойдет походом на белый Тамбов. Или наоборот. Главное, что пойдет. А теперь прошу к столу.

Он разложил на столе фотографии.

– Качество неважное. Но узнать кое-кого можно. Верно?

– Можно, – кивнул Седлецкий. – Это же Ткачев! А с ним кто?

– Рваный, – отозвался Акопов. – Гиви Рваный.

– Точно, – кивнул заместитель начальника Управления. – Командующий Отдельной армией и вор в законе в дружеском застолье. Под икорку с балычком гуторят… Гиви Рваный контролирует кавказскую оружейную мафию. Ладно, смотрим дальше.

– И этот знаком, – показал Седлецкий. – Фамилию не помню.

– Заместитель командующего Московским округом ПВО генерал-майор Антюфеев. Запоминай, Акопов! Это твой пасомый. Будешь отслеживать его контакты вне Москвы.

– А здесь – Калиниченко, – подал голос Мирзоев. – Начальник штаба Девятнадцатой армии. Пьяница. С ним в обнимку Погосян – он командует боевиками в Карабахе.

Минут через десять, насмотревшись фотографий, Седлецкий задумчиво сказал Савостьянову:

– Не понимаю, Юрий Петрович, чем вызван переполох… Это же пешки! Они сроду не принимали самостоятельных решений. И никогда этому уже не научатся.

– Ошибаешься, Алексей Дмитриевич. Это не пешки, а командиры средней линии. Центурионы, если вспомнить историю Древнего Рима. Люди с лампасами. Полосатые штаны…На них замыкается приказ, и с них начинается его исполнение. Смелый, инициативный командир… Инициативный в рамках приказа, разумеется! Он обеспечивает три четверти успеха боя. А ты говоришь – пешки…

– Выходит, товарищ генерал-майор, над нашими центурионами есть и консулы с проконсулами, люди, у которых шире полосы на штанах? – спросил Акопов. – Ведь приказы, которые отдаются в центурии, должен кто-то подписать!

– Верно мыслишь, Акопов. Знаешь историю, молодец… Есть и консулы. Но ими займемся потом. Когда не останется тех, кто может выполнять приказы. Понимаю, нестандартное решение. В таких случаях начинают откусывать руководящие головки… Однако до головок нам добраться не дадут. Теперь обратите внимание на карту. Вот увеличенная раскадровка. Какие объекты помечены?

– Генштаб, – сказал Седлецкий. – Кремль. Резиденция ГРУ. Пункт связи Московского округа ПВО. А здесь что?