The forward violet thus did I chide:
Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet
that smells,
If not from my love's breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love's veins thou hast too grossly dyed.
The lily I condemned for thy hand,
And buds of marjoram had stol'n thy hair;
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol'n of both,
And to his robbery had annex'd thy breath;
But, for his theft, in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see,
But sweet or colour it had stol'n from thee.

Я раннюю фиалку так бранил:
«О милый вор! Как смел ты ароматы
С любимых уст украсть? Из милых жил
Как смел взять кровь, которой так богаты
Твои ланиты в цвете юных сил?»
В честь рук твоих я порицал лилею,
Бранил душицу в честь твоих кудрей;
Из роз одна краснела; перед нею
Другая снега сделалась белей,
А третьей цвет ни красный был, ни белый:
Румянец твой похитила она
И белизну! Но за грабеж столь смелый
Червяк ее всю источил до дна.
И все цветы, так думал я в печали,
Красу иль сладость у тебя украли.

Перевод Н.А. Холодковского

Фиалке ранней я с укором говорил:
«Где ты похитила свой аромат небесный,
Как не из вздохов той, кому мой отдан пыл,
А пурпур на покров из вен моей прелестной?»
Я лилию корил в покраже белизны
Прекрасных рук твоих, а мак – волос каскада;
Что ж до трех роз, то – в прах стыдом низложены,
Они чуть рдели вкруг, не подымая взгляда:
Одна – пылая вся, другая – побледнев,
А третья – всем даря чужие ароматы,
Тогда как червь, давно свой сдерживавший гнев,
Уже точил ее, дождавшися расплаты.
Поверь, что я цветка такого не видал,
Который с уст твоих свой запах бы не брал!

Перевод Н.В. Гербеля

Я так цветок фиалки упрекал:
Прелестный вор, твое благоуханье
Ты не из уст ли милого украл?
Чтоб лепесткам твоим придать блистанье
Не у него ли кровь из жил ты взял?
Лилей корил за цвет руки твоей,
Ростки душицы – за красу волос,
Виновными глядели кущи роз,
Одни красны, другие же бледней
Чем снег, а третьи – в краске томной млели,
Украв твой цвет и нежный аромат.
За это воровство их черви ели,
Когда всего пышнее их наряд.
И не было ни одного цветка,
Который не ограбил бы тебя.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет C

Where art thou, Muse, that thou forget'st so long
To speak of that which gives thee all thy might?
Spend'st thou thy fury on some worthless song,
Darkening thy power to lend base subjects light?
Return, forgetful Muse, and straight redeem,
In gentle numbers time so idly spent;
Sing to the ear that doth thy lays esteem
And gives thy pen both skill and argument.
Rise, resty Muse, my love's sweet face survey,
If Time have any wrinkle graven there;
If any, be a satire to decay,
And make Time's spoils despised every where.
Give my love fame faster than Time wastes life,
So thou prevent'st his scythe and crooked knife.

Забыв свои мечты, куда ты скрылась, муза?
Нельзя молчать о том, в чем для тебя же власть!
Теряя сердца пыл для низкого союза,
Ты светишь лишь тому, чего алкает страсть…
Опомнись и вернись к забытым песнопеньям!
Пусть слаще зазвучит напевов нужный строй!
К испытанной любви с воскресшим
вдохновеньем
Мы вместе поспешим прибойною волной.
На милый взглянем лик, которым сердце полно:
Не виден ли на нем упорный след забот?
О муза, – если да, то ты не будь безмолвна
И едкою строфой осмей судьбины гнет!
И друга ты прославь, пока еще есть время,
Пока не налегло плиты могильной бремя.

Перевод Э.Э. Ухтомского

О муза, где же ты? что долго так молчишь
И, в чем вся власть твоя, о том не говоришь?
Ужель ты тратишь пыл веселья, песнь слагая,
Чем славу лишь мрачишь, ничтожность возвышая?
Явись мне, муза, вновь и возврати скорей
Потерянные дни для славы и искусства,
И вновь воспой красу поклонницы своей,
Вливающей в перо твое свой ум и чувства.
Встань, Муза, и взгляни на личико моей
Красавицы – морщин не сыщется ль у ней?
И если – да, иди представь богов собранью
И пред Сатурном дай простор негодованью –
Прославь ее пред ним, хвалы свои умножь,
И ты предупредишь косу его и нож.

Перевод Н.В. Гербеля

Где, Муза, ты, что не поешь так долго
О том, кто для тебя источник сил?
Иль в пошлой песне, изменяя долгу,
На недостойных тратишь светлый пыл?
Вернись! Скорее искупи вину
В созвучьях нежных, полных вдохновенья.
Воспой того, кто ценит песнь твою,
Кто дал ей содержанье и уменье.
Восстань, взгляни на милого чело –
Не провело ли время в нем морщины –
И если да, осмей упадок зло.
Позорь везде и дряхлость и седины.
Но будь проворней времени, лети!
Губящую косу предупреди!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CI

O truant Muse, what shall be thy amends
For thy neglect of truth in beauty dyed?
Both truth and beauty on my love depends;
So dost thou too, and therein dignified.
Make answer, Muse: wilt thou not haply say,
'Truth needs no colour, with his colour fix'd;
Beauty no pencil, beauty's truth to lay;
But best is best, if never intermix'd'?
Because he needs no praise, wilt thou be dumb?
Excuse not silence so, for't lies in thee
To make him much outlive a gilded tomb
And to be praised of ages yet to be.
Then do thy office, Muse; I teach thee how
To make him seem long hence as he shows now.

О муза, не ленись! И так виновна ты,
Чуждаясь истины, красою облеченной…
Любовь моя одна живит твои мечты
И вещие слова у песни окрыленной.
Напрасно скажешь ты: началам неземным
На что созвучий строй, пленительные сказки?
На что резец и кисть красотам вековым?
Суровой истине не нужны блеск и краски.
И другу моему ничто – твоя хвала,
Но обессмерть его певучим величаньем,
Чтоб в будущих веках воспетого чела
Не смел коснуться рок жестоким увяданьем.
…Но как нам сохранить бесценные черты
В зарницах истины и звучной красоты?

Перевод Э.Э. Ухтомского

Чем, Муза, ты себя в том можешь оправдать,
Что Правду с красотой забыла воспевать?
Все трое у моей любви вы в услуженье,
Чем, Муза, можешь ты гордиться, без сомненья.
Что ж, Муза, говори: быть может, скажешь ты
Что Истине совсем не нужно украшенья,
Что в красоте самой – и правда красоты,
И кисть художника ей не придаст значенья.
Но если так – ужель ты быть должна немой?
Неправда! От тебя зависит от одной
Заставить друга ввысь подняться с облаками,
Чтоб восхваленным быть грядущими веками.
Я ж научу тебя – как друга, уж поверь,
Потомству показать таким, как он теперь.

Перевод Н.В. Гербеля

Лентяйка Муза! Как искупишь ты
Пренебреженье к правде с красотою?
Не обе ли они отражены
В чертах того, кто так любим тобою?
Ответь мне. Уж не хочешь ли сказать,
Что правда без похвал всегда нетленна?
Что красоту не стоит украшать?
Что совершенство в корне совершенно?
Что он красив, так будешь ты нема?
Тебе в молчаньи оправданья нет,
Когда ты в силах, чтоб во все века
Он жил и всюду проливал свой свет.
За дело, Муза! Сделаем с тобою,
Его красу на все века живою!

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CII

My love is strengthen'd, though more weak
in seeming;
I love not less, though less the show appear;
That love is merchandized whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays;
As Philomel in summer's front doth sing
And stops her pipe in growth of riper days.
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.

Чем глубже любим мы, тем чаще страсть таю,
И крепнет с каждым днем привязанность немая;
Но людям прокричать, что нежит грудь твою,
Способна только чернь холодная, слепая.
Лишь на заре любви я звал тебя порой
К душистым цветникам весенних песнопений,
В томительной ночи, насыщенной грозой,
Все реже говорит любви призывный гений.
Так падает напев средь знойной темноты
У любящей леса, грустящей Филомелы,
Когда гудят в роях бессонные кусты
И всюду аромат свои вонзает стрелы.
…Да, как она молчит, – молчать хочу и я,
Боясь, что досадит тебе любовь моя.

Перевод Э.Э. Ухтомского

Любовь моя сильна – и где ее конец?
Она огонь, но чувств своих не выражает;
Но та любовь – товар, чью цену продавец,
Стараяся поднять, всем громко объявляет.
О, наша страсть была еще в своей весне,
Когда я стал ее приветствовать стихами!
Так соловей поет пред летними ночами
И, выждав их приход, смолкает в тишине.
Не то чтоб летом мне жилося поскучней,
Чем в дни, когда любовь звучит в тиши ночей;
Но музыка теперь едва ль не в ветке каждой
Звучит, и грудь ее уж пьет не с прежней жаждой.
И я, не надоесть чтоб песнею моей
Твоим ушам, порой молчу, подобно ей.

Перевод Н.В. Гербеля

Моя любовь растет, хоть не на взгляд.
Люблю не меньше, меньше выражая.
Любовь – товар, когда о ней кричат
На площади, ей цену поднимая.
В весеннюю пору любви моей
Тебя встречал моею песней звонкой,
Как у порога лета соловей.
Но чуть окрепнет в ниве стебель тонкий,
Смолкает он, – не потому, что слаще
Пора весны, когда он пел о розе,
Но потому, что там гудит в зеленой чаще
И глушит песнь любви в вседневной прозе.
Поэтому, как он, и я молчу,
Тебя тревожить песней не хочу.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CIII

Alack, what poverty my Muse brings forth,
That having such a scope to show her pride,
The argument all bare is of more worth
Than when it hath my added praise beside!
O, blame me not, if I no more can write!
Look in your glass, and there appears a face
That over-goes my blunt invention quite,
Dulling my lines, and doing me disgrace.
Were it not sinful then, striving to mend,
To mar the subject that before was well?
For to no other pass my verses tend
Than of your graces and your gifts to tell;
And more, much more, than in my verse can sit,
Your own glass shows you when you look in it.

Волшебных красок мало у тебя,
О муза бедная! Воспетая тобою
Так властно хороша, что сознаю, скорбя,
Твое бессилие пред этой красотою:
Не порицай меня – я смолкну навсегда:
Ты в зеркало взгляни – там блещет образ юный
Такою прелестью, что полон я стыда
За бледные стихи – и обрываю струны.
Так было бы грешно твой образ исказить!
Ведь цель одна вдали мерцает предо мною –
Твои черты, твой взгляд и дух твой отразить
В стихах, сияющих нетленной красотою.
Но больше красоты, чем я даю в стихах,
Ты видишь каждый день в безмолвных
зеркалах.

Перевод Ф.А. Червинского

Как ты бедна, моя задумчивая Муза,
Хотя вокруг тебя лишь видится простор;
Но ты ведь хороша и пламенен твой взор
И без моих похвал венчающего груза.
Не упрекай меня, что не могу писать!
Ты в зеркало взгляни – и лик перед тобою
Восстанет, в сердца глубь сводящий благодать
И кроющий стихи стыдливости зарею.
Ведь было бы грешно, хорошим быв досель
Писателем, теперь приняться за поправки,
Когда мои стихи одну имеют цель –
Воспеть твои черты, хотя не без прибавки.
А зеркало твое, красе твоей под стать,
Их лучше, чем стихи, способно показать.

Перевод Н.В. Гербеля

Какую бедность, Муза, ты явила
Там, где так много высказать могла, –
Где в содержаньи голом больше силы,
Чем в похвалах и вычурах стиха!
О друг мой! Не кори мое молчанье!
Вот зеркало. Взгляни себе в лицо.
Мне ль передать его очарованье?
Не грубо ль для него мое перо?
Не грех ли было бы, твой лик рисуя,
Лишь искажать его в моих стихах?
В том, что пишу, другого не хочу я,
Как всем поведать о твоих дарах.
И много больше чем мой бедный стих,
Покажет зеркало в чертах твоих.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CIV

To me, fair friend, you never can be old,
For as you were when first your eye I eyed,
Such seems your beauty still. Three winters cold,
Have from the forests shook three summers' pride,
Three beauteous springs to yellow autumn turn'd,
In process of the seasons have I seen,
Three April perfumes in three hot Junes burn'd,
Since first I saw you fresh, which yet are green.
Ah! yet doth beauty like a dial-hand,
Steal from his figure, and no pace perceived;
So your sweet hue, which methinks still doth stand,
Hath motion, and mine eye may be deceived:
For fear of which, hear this, thou age unbred:
Ere you were born was beauty's summer dead.

Ты старым для меня не можешь быть, мой друг.
Теперь, как прежде, ты приковываешь взоры.
Холодных три зимы, опустошивши луг,
Стряхнули трижды с рощ их летние уборы,
Осенним сумраком сменились три весны,
И были три живых и цветоносных мая,
Тремя июнями нещадно сожжены,
С тех пор, как свежестью и прелестью блистая,
Ты встретился со мной. Таким остался ты…
Но красота – увы! – все ж движется незримо,
Как стрелка на часах. Быть может, лгут мечты,
Что лишь твоя краса с годами недвижима.
Внемли ж, грядущее: еще ты не родилось,
А лето красоты померкло и затмилось.

Перевод Ф.А. Червинского

Ты для меня, мой друг, не можешь быть стара:
Какою в первый раз явилась ты для взора,
Такой же блещешь мне и нынче, как вчера.
Холодных три зимы лишили лес убора,
Три нежные весны сплелися в хоровод
И в осень перешли, сменяясь каждый год,
И трижды цвет весны сожжен был зноем лета
С тех пор, как ты мой пыл почла лучом привета.
Но красота идет как стрелка часовая,
Идет себе вперед, свой мерный путь свершая –
И цвет лица, что взор мой радовал не раз,
Быть может, уж не тот, обманывая глаз.
Так пусть же знает, друг, невежливое время,
Что с дня твоих родин ее не страшно бремя.

Перевод Н.В. Гербеля

Нет, для меня стареть не можешь ты.
Каким увидел я тебя впервые,
Такой ты и теперь. Пусть три зимы
С лесов стряхнули листья золотые,
Цветы весны сгубил три раза зной.
Обвеянный ее благоуханьем,
Пронизанный зеленым ликованьем,
Как в первый день стоишь ты предо мной.
Но как на башне стрелка часовая
Незримо подвигает день к концу,
Краса твоя, по-прежнему живая,
Незримо сходит в бездну по лицу.
Так знайте же, грядущие творенья, –
Краса прошла до вашего рожденья.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CV

Let not my love be call'd idolatry,
Nor my beloved as an idol show,
Since all alike my songs and praises be
To one, of one, still such, and ever so.
Kind is my love to-day, to-morrow kind,
Still constant in a wondrous excellence;
Therefore my verse to constancy confined,
One thing expressing, leaves out difference.
'Fair, kind, and true,' is all my argument,
'Fair, kind, and true,' varying to other words;
And in this change is my invention spent,
Three themes in one, which wondrous scope affords.
'Fair, kind, and true', have often lived alone,
Which three till now, never kept seat in one.

О, пусть не назовут моей любви к нему
Служеньем идолу за то, что те же вечно
Хвалы в стихах моих. Ведь это потому,
Что он, мой верный Друг, добр так же бесконечно
Сегодня, как вчера. Так неизменен он,
Что стих мой, образа любимого эмблема,
Поет все об одном, одним лишь вдохновлен:
Прекрасен, добр, правдив – вот строк певучих
тема:
Правдив, прекрасен, добр. Порядок этих слов,
Оттенки смысла их слегка я изменяю –
Тогда какой простор созвучиям стихов!
О истина, добро и красота, я знаю,
Вы дружны не всегда здесь, в сумраке земном –
Но ныне вы все три венцом сплелись в одном.

Перевод Ф.А. Червинского

Не называй мой пыл каждением кумиру
И идолом любви красавицу мою
За то, что я весь век одну ее пою
И за любовь не мщу, подобяся вампиру.
Красавица моя – сегодня как вчера –
В достоинствах своих верна и постоянна,
А потому и стих мой шепчет неустанно
Все то же – что она прекрасна и добра.
Наивность, красота и верность – вот поэма,
Написанная мной, с прибавкой двух-трех слов,
Где мной воплощена любви моей эмблема.
В одной поэме – три! Вот поле для стихов!
Правдивость, красота и верность хоть
встречались,
Но никогда в одном лице не совмещались.

Перевод Н.В. Гербеля

Моя любовь не идолослуженье,
И милый мой не идол без души,
Хоть шлют все те же страстные хваленья
Все одному ему мои стихи.
Он так же мил сегодня, как вчера,
Все так же постоянно совершенен,
Поэтому в созданиях пера
И мой восторг все так же неизменен.
Мил, добр, правдив – вот все их содержанье,
Мил, добр, правдив – в разнообразьи слов
Три темы во едином сочетаньи.
Вот цель, и смысл, и дух моих стихов.
«Мил, добр, правдив» – встречаются отдельно,
Но только в нем сложились нераздельно.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CVI

When in the chronicle of wasted time
I see descriptions of the fairest wights,
And beauty making beautiful old rhyme,
In praise of ladies dead and lovely knights,
Then, in the blazon of sweet beauty's best,
Of hand, of foot, of lip, of eye, of brow,
I see their antique pen would have express'd
Even such a beauty as you master now.
So all their praises are but prophecies
Of this our time, all you prefiguring;
And, for they looked but with divining eyes,
They had not skill enough your worth to sing:
For we, which now behold these present days,
Have eyes to wonder, but lack tongues to praise.

Когда я занят древних хроник чтеньем
И нахожу хвалу красавиц там
Иль старый стих читаю, с восхваленьем
Красы умерших рыцарей и дам, –
Я вижу, как тогда хвалить умели
Красу рук, ног, и все лица черты,
И мнится мне: достойно бы воспели
Они красу, какой владеешь ты.
Так, о тебе пророчествуя сладко,
Поэзия красу превознесла!
Но гимны те – лишь слабая догадка:
Ты выше все ж, чем древних вся хвала.
Когда умели петь, – тебя не знали;
Пришел твой век, – и песни слабы стали!

Перевод Н.А. Холодковского

Когда средь хартий я времен давно минувших
Портреты нахожу созданий дорогих
И вижу, как в стихах красивых и живых
В них воспевают дам и рыцарей уснувших –
Я в описанье том их общего добра –
Их рук, плечей и глаз, чего ни пожелаешь –
Попытку вижу лишь старинного пера
Представить красоту, какой ты обладаешь.
Все их хвалы встают лишь предсказанья сном
О настоящем дне и образе твоем;
А так как все притом, как сквозь туман, смотрели,
То и воспеть тебя достойно не сумели.
Мы ж, видящие все, что день нам видеть дал,
Не можем слов найти для песен и похвал.

Перевод Н.В. Гербеля

Когда в сказаниях времен минувших
Читаю описанья красоты
И рыцарей, и дам, давно уснувших,
Я вижу их забытые черты.
Но в пышном фимиаме восхваленья
Их рук, их ног, их уст и их очей
Я вижу лишь как бы предвосхищенье
Всего, что слилось в красоте твоей.
Все эти похвалы – лишь предсказанья
Того, что можем ныне видеть мы,
Но в смутности далекой прозреванья
Воздать тебе, что должно, не могли.
Но ведь и мы, любуяся тобой,
Немеем пред твоею красотой.

Перевод М.И. Чайковского

Сонет CVII

Not mine own fears, nor the prophetic soul
Of the wide world dreaming on things to come,
Can yet the lease of my true love control,
Supposed as forfeit to a confined doom.
The mortal moon hath her eclipse endured,
And the sad augurs mock their own presage;
Incertainties now crown themselves assured,
And peace proclaims olives of endless age.
Now with the drops of this most balmy time,
My love looks fresh, and Death to me subscribes,
Since, spite of him, I'll live in this poor rhyme,
While he insults o'er dull and speechless tribes:
And thou in this shalt find thy monument,
When tyrants' crests and tombs of brass are spent.

Ни собственный мой страх, ни дух, что мир
тревожит,
Мир, замечтавшийся о будущности дел,
Любви моей года определить не может,
Хотя бы даже ей готовился предел.
Смертельный месяц мой прошел свое затменье,
И прорицатели смеются над собой,
Сомнения теперь сменило уверенье,
Оливковая ветвь приносит мир благой.
Благодаря росе, ниспавшей в это время,
Свежей моя любовь и смерть мне не страшна,
Я буду жить назло в стихе, тогда как племя
Глупцов беспомощных похитить смерть должна,
И вечный мавзолей в стихах, тобой внушенных,
Переживет металл тиранов погребенных.

Перевод К.М. Фофанова

Ни собственный мой страх, ни вещий дух вселенной,
Стремящийся предстать пред гранью сокровенной,
Не в силах срок любви моей определить
И предсказать, когда покончу я любить.
Житейская луна с ущербом уменьшилась –
И злых предчувствий сонм смеется над собой,
А неизвестность вкруг, как мрак, распространилась,
И мир, представь, закон провозглашает свой.
Вспоенная весны живительной росою,
Любовь моя растет, и смерть ей не страшна,
Затем что буду жить в стихах своих душою,
Пока она гнести вкруг будет племена.
И ты свой мавзолей найдешь в строках их славных,
Когда гербы спадут с гробниц владык державных.

Перевод Н.В. Гербеля

Ни собственный мой страх, ни вещий дух,
Мечтая о грядущем мирозданья,
Не могут предсказать, когда, мой друг,
Моей любви наступит окончанье…
Проходят без следа луны затменья:
Авгурам их пророчество смешно;
Бывает часто шаткое прочно:
Оливе мир сулит на век цветенье.
И вот, в росе поры благоуханий
Свежа моя любовь, ей смерти нет,
Раз жив в моих стихах я как поэт,
Когда могила ждет других созданий.
В моих стихах твой памятник прочней,
Чем пышные надгробия царей.

Перевод М.И. Чайковского