Loe raamatut: «Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том III»

Font:

Предисловие

Заканчивая издание трудов Якова Ивановича Бутовича, хочется выразить благодарность автору за многолетний титанический труд, предпринятый им в сложнейшее время Первой мировой войны и революционной разрухи, несмотря на предательства «друзей», властей, семьи, сослуживцев, «учеников». Более трети воспоминаний написаны карандашом в адских условиях заключения: в Бутырке, на Лубянке, в Тульской и Одоевской тюрьмах, в Орловском централе и в страшнейшем концлагере на Соловецких островах. Последние записи сделаны в ссылках в Ирбите, Камышлове, Поклевской, Байкалово, Останкино, Вязьме, Орле и Мценске – без справочной литературы, библиотек и «товарищей».

Напомним читателю основные этапы деятельности Я.И. Бутовича в различных сферах жизни страны.

Молодой (ему не было и 25 лет) офицер Яков Бутович стал участником Русско-японской войны и незадолго до ее окончания предпринял уникальную акцию: 22 500 лошадей были переданы беднейшим казакам и крестьянам Дальнего Востока. Главным образом это были кобылицы и лучшие жеребцы, прошедшие жесткий отбор у великолепных ремонтеров армии. «…Счастлив объявить о столь щедром подарке Государя Императора…» – писал Бутович. После этого он попытался продвинуть через Главное управление госконнозаводства «европейскую часть проекта» – послать на Дальний Восток инструкторов, а затем породных жеребцов ГЗК. Увы, чиновники «ограничились перепиской с начальством окраин да посылкой нескольких десятков жеребцов». Техники и дорог в те годы на Дальнем Востоке не было. Для развития промышленности, сельскохозяйственного производства, транспорта, да и всего региона проект имел огромное значение. Через десятилетие казаки Забайкалья, Амура, Даурии, Приморья и Сахалина имели расплодившееся поголовье полукровных лошадей европейского типа, каких не было в Японии, Китае и Корее. Это помогло местному населению выстоять во время японской и американской интервенций, а еще через 15 лет сыграло свою роль в разгроме японской армии на Халхин-Голе.

Демобилизовавшись из армии, Яков Иванович занимается формированием собственного завода, переводит его в среднюю полосу России и одновременно вступает в борьбу с метизаторами. Он пытается спасти лучших орловских кобыл, хотя уже пропали для породы выдающиеся крупнейшие заводы графа Воронцова-Дашкова, Телегина и другие подобные «рассадники» с их фешенебельными, коренными для орловцев родословными. В ходе этой борьбы Бутович, не получивший еще наследства и обремененный немалыми денежными затратами, находит возможность организовать и содержать конноспортивный журнал «Рысак и скакун». «…Могу смело сказать: всякий, кто познакомится с комплектом журнала за 1907 год, скажет, что ни до, ни после в России не было такого красивого, роскошно оформленного спортивного издания…»

В дальнейшем Яков Иванович Бутович постоянно вел борьбу за русскую лошадь. Он был учеником и надежной опорой Фёдора Николаевича Измайлова – председателя Всероссийского союза коннозаводчиков и любителей орловского рысака. После скоропостижной кончины учителя (31 января 1911 года) владелец Прилеп всего 30 лет от роду стал лидером орловской партии.

20 декабря того же 1911 года молодой коннозаводчик совершил свой очередной подвиг: за рекордную цену в 20 000 рублей он купил 18-летнего жеребца Громадного. Как? Каким чудесным прозрением он был осенен, приобретая для воспроизводства 72-летнего по человеческим меркам старика? Но в первой же ставке 1913 года рождается Леда – мать величайшего родоначальника Ловчего (1921 г.р.), а накануне революции, в 1916 году, появляется основатель линии Удачный, прадед рекордиста Успеха, чья кровь играет во внуках Переполохе, Досуге, Мятлике, в правнуках Кипре, Ковбое, Колорите, Дротике, Дробовике, Мазке и в сотнях других великолепных орловцев.

Бутович стал первым, кто безвозмездно передал свое племенное предприятие государству вместе с первой в мире картинной галереей, посвященной лошади. В его собрании было более тысячи произведений искусства, в том числе полотна мастеров и признанных корифеев иппической живописи: Сверчкова, Ковалевского, Серова, Френца, Виллевальде, Зауервейда, Самокиша, Соколова, Ворошилова, Савицкого, Покаржевского, Крюгера и других. Многие художники в тяжелейшее время войн и революции месяцами проживали в Прилепах, спасаясь от нужды и голода, и получали там достойное денежное вознаграждение за свой труд. Кроме живописи Якову Ивановичу принадлежали 900 ценнейших изделий из фарфора, хрусталя и стекла, коллекция бронзовых фигур лошадей по моделям Лансере (порядка 100 наименований), огромное собрание русских платков, шалей, покрывал и пледов, коллекция бисера. Разным породам лошадей было посвящено примерно 2000 гравюр, литографий, цинкографий, эстампов и фототипий. «…Фотографий, изображавших в основном знаменитых орловцев, было свыше тысячи, почти все куплены мною до революции…» – вспоминает Бутович. Собрал он и огромную библиотеку, посвященную лошади.

Удивляет и восхищает практическая работа автора этой книги в революционный период. Став управляющим Прилепским государственным конным заводом и хранителем Музея коневодства, он предпринимает небывалые усилия по спасению племенного поголовья от голода, охраняет музейное собрание и имущество усадьбы от разграбления. Вокруг себя Яков Иванович собирает коллектив единомышленников и сам ежедневно посещает кончасть: контролирует уборку и кормление лошадей, проводит случные кампании и тренинг молодняка.

В это же время Бутович организует и проводит первую в Советской России конноспортивную выставку лошадей в Туле, бега и конный пробег на санях на 21 и 34 километра с грузом. Чтобы добыть наряды на концентраты лошадям и уголь, которым можно было отапливать музей, он вдвоем со Степаном Кучинским предпринимает поездки в Москву гужевым транспортом, «на долгих» – четверо суток в одну сторону.

Зимой 1917/18 года Бутович через наездника А.А. Лохова временно отправляет 50-60 голов молодняка в Хреновской конный завод, где тогда были наиболее благоприятные условия содержания. «Дешево и сердито» продает в Орёл более полутора годовых ставок «стригунков» через представителя будущего Локотского конзавода Неплюева и тем самым спасает жеребят от голода и недоразвитости. Вырученные средства позволяют более года содержать оставшееся в Прилепах поголовье на покупных кормах.

Выдающимся достижением Якова Ивановича явилось создание в 1918 году чрезвычайной комиссии по спасению племенного поголовья сельскохозяйственных животных. А в 1920-х Бутович принял активное участие в организации, а затем в деятельности ГУКОНа. Главное управление коневодства и коннозаводства при Наркомземе занималось восстановлением и организацией плановых испытаний племенных лошадей, определением их работоспособности и отбором лучших в воспроизводящий состав госконзаводов. Благодаря этому учреждению в первые послереволюционные годы десятки тысяч специалистов были востребованы, а многие просто спасены. Среди них знаменитый генерал А.А. Брусилов, крупные ученые, в том числе П.Н. Кулешов и М.И. Придорогин, коннозаводчики, ветврачи, маточники, смотрители племзаводов, наездники, множество профессионалов племенного дела не только в коневодстве, но и в скотоводстве, овцеводстве, свиноводстве, птицеводстве.

В связи с этим напомним, что перед Первой мировой войной крестьянская Россия по поголовью лошадей во много раз превосходила все страны Европы, вместе взятые. Только чистопородных орловских конзаводов в Российской империи насчитывалось более 3700, в них содержалось 10 000 племенных жеребцов, 100 000 маток и более 200 000 голов молодняка. А сколько было верховых заводов, тяжеловозных, да и просто дончаков, вятских, мезенских, обвинских, алтайских, якутских лошадей, лошадей Кавказа!.. Россия кормила себя и другие страны лучшим в мире пошехонским сыром и вологодским маслом, романовские овцы обеспечивали страну и заграницу шерстью, овчиной, валяной обувью…

Глядя из наших дней, можно по достоинству оценить сделанное Я.И. Бутовичем в то страшное время хотя бы в рысистом коннозаводстве. Назовем лишь некоторые из его деяний.

В 1923-м, на второй год после восстановления плановых испытаний, Дерби в Москве выиграл четырехлетний Гильдеец (зав. И.П. Харитоненко). Этот рысак, рожденный в разгар Гражданской войны, был случайно спасен и заезжен только в трехлетнем возрасте (в год начала испытаний). В дальнейшем, поступив в производящий состав Дубровского конного завода, где чудодействовал Алексей Иванович Пайдаси, Гильдеец стал величайшим производителем, основателем линии, с которой более 50 лет работали почти все метисные заводы СССР. Шесть его детей стали дербистами в Москве. До сих пор этот рекорд не побит ни одним рожденным в отечестве производителем, тем более что матки – партнерши Гильдейца также были доморощенными.

Другой пример связан уже с орловским рысаком и Пермским конзаводом. В период крестьянского восстания 1920-х годов в Тамбовской губернии оказался жеребец Эх-Ма 1908 г.р. Он имел выдающееся происхождение по накоплению крови Полкана 3-го и, как никто другой в то время, близок к нему – их разделяли всего четыре-шесть поколений, а стало быть, от Барса 1-го, родоначальника, Эх-Ма был удален всего на 7 поколений. Для сравнения: знаменитый Барчук 1912 г.р. удален от Барса 1-го на 14 поколений по мужской линии.

По просьбе бывшего владельца Эх-Ма А.В. Апушкина, будущего многолетнего редактора Госплемкниги, Яков Иванович сумел найти человека, готового отправиться в очаг бунта. Добивался Бутович этой командировки в многодневной жестокой борьбе с чиновниками ГУКОНа и вложил в дело средства Прилепского завода. Посланцем стал бывший австрийский военнопленный Илья Москаль, нарядчик Прилепской конюшни, человек смелый, находчивый и решительный. С большим трудом и риском для жизни он отыскал Эх-Ма и привел его в завод. Позднее Бутович отметил: «Заводскую работу жеребца в Туле следует признать очень успешной, он дал там поголовно бегущий приплод от кобыл второй руки. Среди них классные сыновья – Баян 1922 г.р. и Кумир 1923 г.р.». После уничтожения прилепского хозяйства эти жеребцы были поставлены в Пермский конзавод № 9 вместе с семью кобылами. В марте 1933 года от Кумира в конзаводе появилась Долина – двукратная всесоюзная рекордистка (аттестат I степени на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке 1939 года вместе с Уловом). Вторым замечательным достижением Кумира был сын Дунай, лошадь большой резвости, исключительной породности и типа. Трехлетком он завершил испытания из-за неизлечимой травмы плеча и был назначен производителем в ведущий Хреновской конзавод, где оставил ряд ценных маток, давших блестящее потомство. Дочь Дуная Ледяная дала рекордиста Лерика, чьи рекорды 1953 года на 4800 и 6400 метров не побиты до сих пор. Дочь Ледяной Люстра – мать заводчаков Блеска и Лебедя. Другая дочь Дуная, Бодрая, дала выдающегося по типу и экстерьеру Лабрадора, чемпиона ВДНХ, представителя линии Ловчего завода Я.И. Бутовича. Лабрадор за три года дал четырех жеребцов-производителей, широко использованных в ведущих конных заводах Союза. Среди них Исполнительный – основатель линии, который имеет высшую оценку по типу и экстерьеру в истории породы, отец таких же красавцев Турнира и Причала.

Но самым выдающимся приплодом прилепского Кумира стала кобыла Конопелька, родившаяся 26 февраля 1938-го, через полгода после убийства Якова Ивановича Бутовича. В том же году в конном заводе № 9 получены 30 жеребят от Кумира и еще 8 от Баяна – сыновей Эх-Ма.

Конопелька в 1940 году в Москве выиграла большой традиционный приз «Вступительный», после чего поступила в маточный состав. Именно здесь, на Урале, в самом северном конзаводе страны, селекционеры создали наиболее выдающееся семейство не только орловской, но и всех спортивных пород лошадей. Ибо только на главном ипподроме страны, в Москве, потомки этого семейства 25 раз обновляли рекорды рысаков и выиграли на сегодня более 100 традиционных призов!

Внучка Конопельки Крутизна по прямой мужской линии относится к линии Удачного завода Я.И. Бутовича. Сыновья Крутизны Кипр и Ковбой, получив усиление крови Ловчего, выиграли всё, что можно, среди орловских рысаков и побеждали в главных призах для американских и других рысистых пород – Дерби, Элите, призе Центуриона (бывший международный приз Мира), Кубке России. Ковбой стал в Хельсинки призером Vermo International – Большого европейского кубка (БЕК) для лучших стандартбредных и французских рысаков. Более чем на ⁷/₈ братья Кипр и Ковбой владели абсолютными рекордами резвости в призовой езде на все дистанции, на которые тогда испытывались орловцы: 1600, 2400 и 3200 метров.

Ковбой установил абсолютный рекорд резвости для рысаков всех пород, бежавших по дорожкам СССР. Только спустя 22 года франко-американский Ларк-Кронос, рожденный, выращенный и испытанный в Швеции, в руках наездника «девятки» А.Г. Шевалдина сумел слегка улучшить рекорд пермского орловца. Но для орловских рысаков рекорд Ковбоя, установленный 3 августа 1991 года, не побит – небывалый показатель в истории рысистого тёрфа не только в нашей стране!

Заводское использование Кипра и Ковбоя проходило в последнее десятилетие XX века и в первое десятилетие XXI. Для племенного коннозаводства это было время, сравнимое с периодом мировой и гражданской войн: разруха, бандитизм, голодовки, разграбление и уничтожение конзаводов, ипподромов, лучших специалистов. При распаде Союза стали недоступны ведущие ипподромы и профессионалы Киева, Харькова, Одессы, Алма-Аты (ныне Алматы). Едва ли половина потомков этих великих братьев была правильно выращена и испытана. Но, несмотря на все невзгоды, они дали по 35 детей класса 2.10 и резвее – второй показатель в истории породы. Причем эти секунды были показаны не в езде на свидетельство резвости, а в призовой борьбе. В отличие от гораздо большего количества детей Пиона.

Помимо орловских рекордистов, Кипр участвовал в создании крэков среди лошадей призовых пород. Так, его внук Неаполь был резвейшим метисным двухлетком страны в 2000-м, а на следующий год резвейшим в Российской Федерации на дистанции 2400 метров. На Пермском ипподроме Неаполь установил 11 рекордов розыгрыша традиционных призов и беговой дорожки. Февка, трехкратная всероссийская рекордистка, признавалась резвейшей кобылой страны среди метисов три года подряд – с 2011-го по 2013-й. В эти три года она была резвее 2.00 в руках разных наездников. Небывалый показатель в Отечестве! Напор – всероссийский метисный рекордист на дистанции 2400 метров, в Казани на равных сражался со стандартбредными рысаками, рожденными за рубежом, и, единственный из доморощенных, как правило, был призером, а иногда и выигрывал в главных призах. Сестра Неаполя и Нерпы, внучка Кипра, Натура приплодила 6 рысаков класса 2.05 и резвее (трое были резвее 2.03). Ее дети выиграли пока 20 традиционных призов, в 10 из них установив рекорды розыгрыша.

Возвращаясь к семейству Конопельки, хочется сказать о родословной последнего двухлетнего рекордиста, представителя гнезда Коварной – Каюты, серого жеребца Копейска 2.08,3 (2018 г.р.). Конопелька в нем встречается 4 раза, в том числе дважды через Крутизну IV–IV; тамбовский узник Эх-Ма – 9 раз; Удачный завода Бутовича – 11 раз; Ловчий Прилепского завода – более 15 раз, а Громадный – более 30. Эх-ма! Неисповедимы пути Господни! Спасибо, Яков Иванович, Ситников, Апушкин, Илья Москаль. Низкий вам поклон и светлая память.

Можно еще долго говорить о лошадях, рекордистах, линиях, семействах, созданных гением великого коннозаводчика, патриота России. Но для нас, конников, в его документально-исторических трудах, ценнейших селекционных размышлениях важнейшим материалом является описание людей, безвинно сгинувших, безвестно пропавших из истории государства. Бутович описывает тысячи творцов, их многолетние труды, судьбы, характеры, родословия. Государственные и общественные деятели, представители различных сословий, интеллигенты, землевладельцы, промышленники, дворяне, купцы, крестьяне, владельцы лошадей. Богатые и бедные, умные и бездарные. Мало кто из работников других хозяйственных отраслей сумел описать столько народных тружеников!

Закончить это предисловие хотелось бы словами последователя дела Я.И. Бутовича в коннозаводстве, многолетнего директора Пермского конного завода № 9 Александра Васильевича Соколова: «Каждое дело требует знаний. Но коннозаводство, помимо знаний, профессионализма, требует еще и огромного опыта, большой наблюдательности, инициативы, творчества. Помимо знаний, профессионализма и опыта требуется догадка, которой никто не может обучить и которая происходит в значительной степени от огромной любви к лошади». О том же писал замечательный русский писатель Александр Иванович Куприн: «Умение вникнуть в лошадь – это особый дар, который дается человеку подобно дару музыки, поэзии, живописи, физической силы…»

А.А. Соколов, заслуженный работник сельского хозяйства Российской Федерации

Завод М.Я. Сухотина

Был уже февраль на исходе. Кое-где подтаивало, дорога начала портиться, давно прилетели грачи, и в воздухе явно чувствовалось приближение весны. Эту зиму я почти безвыездно прожил у себя на Конском Хуторе. В один из февральских дней, когда как-то особенно тоскливо было на душе, я решил развлечься и съездить на завод Сухотина.

От Елисаветграда до станции Таковка Харьково-Николаевской железной дороги всего ночь езды. Послав предварительно телеграмму, я выехал в Еленовку – так называлось имение маститого коннозаводчика М.Я. Сухотина, находившееся в Кобелякском уезде Полтавской губернии. На станции меня ждала рысистая пара, запряженная в высокие и удобные сани полугородского типа. На мой вопрос кучер пояснил, что паны дома, и я был особенно обрадован тем, что застану в Еленовке Всеволода Михайловича Сухотина, который фактически все последние годы вел конный завод своего отца, хотя имел и небольшой собственный завод, находившийся в том же имении.

Почтенного ветерана-коннозаводчика М.Я. Сухотина я знал мало, так как имел случай лишь раз видеться с ним на бегах в Кременчуге. Всеволода Михайловича я знал хорошо: когда он жил в Москве, я часто бывал у него на даче и очень интересно и мило проводил там время. У Сухотина тогда собирались главным образом южане-охотники, его поклонники и последователи. Тут бывали Афанасьев в неизменной студенческой фуражке, впоследствии редактор-издатель журнала «Рысак и скакун», Ползиков, имевший небольшую призовую конюшню, граф Н.В. Стенбок-Фермор, молодой Щёкин и другие. Центром кружка был сам хозяин. Всеволод Михайлович Сухотин блестяще окончил Институт инженеров путей сообщения и по страстной охоте к лошадям оставил карьеру, начал ездить на рысаках своего отца. В то время конюшня у Сухотина-старшего подобралась очень интересная, так что ездил он с успехом. Крэком конюшни была Ведьма, прелестная серая кобыла, родная сестра знаменитого Бандита. Сухотин, которого все звали «владыкой», был человек очень приятный, безукоризненно порядочный, но большой фантазер и самодур первой руки. Он превосходно знал генеалогию орловского рысака и почитался знатоком ее. Последние годы он увлекся американским рысаком, начал изучать его породу, послал свою любимицу Ведьму под Вильбурна М., но дальше этого не пошел. Все это увлечение вылилось в составление различных таблиц американских рысаков; таблицы были превосходно разработаны и печатались на страницах спортивных изданий. В общем, Сухотин остался верен орловскому рысаку. Решительно всем было известно, что его кумиром был шишкинский Бычок. Не только В.М. Сухотин, но и его отец был фанатическим поклонником этой лошади и весь свой завод построил на ее крови. Сначала старик Сухотин допускал к себе в завод производителей других линий, но вскоре окончательно остановился на Бычках и остался верен им до конца своих дней. Его сын Всеволод Михайлович в этом отношении проявил редкое постоянство, и увлечение Бычками у него перешло все границы: он при ведении завода пользовался исключительно представителями этой крови. В.М. Сухотин был не только убежденный человек, но и чрезвычайно упрямый, а потому, раз пойдя по этой дороге, он с нее не сошел. Старый Бычок родился под исключительно счастливой звездой, ибо многие талантливые русские люди увлекались им, а позднее и его многочисленным потомством.

Сухотин был женат на очень милой, доброй и красивой барышне, происходившей из бедной дворянской семьи. Сестра г-жи Сухотиной была замужем за В.Д. Ползиковым, так что эти два охотника были в свойстве. Софья Михайловна Сухотина боготворила мужа. Боготворили его и две кузины, постоянно жившие у них. Словом, Всеволод Михайлович был окружен атмосферой поклонения, обожания и принимал это как должное. Жили они в Москве скромно, но занимали удобную дачу и ни в чем не отказывали себе. Все интересы их вращались вокруг лошадей, беговых дел и езды Вовы, как называли дамы Сухотина. Бывать у них было большим удовольствием: Сухотин восседал и ораторствовал, все слушали его с благоговением, держал он себя с достоинством и хозяином был очень приятным, а тут еще подойдут, бывало, охотники, завяжутся споры, пойдет разговор о генеалогии – и время летит незаметно. Я и теперь вспоминаю свои посещения Сухотиных как нечто далекое, но такое милое, приятное и чистое. Время, о котором я рассказываю, давно миновало. Я тогда был очень молод, только что произведен в офицеры. Сухотин относился ко мне как к начинающему коннозаводчику – покровительственно, но хорошо, а я его не только искренно уважал, но и любил.

Прекрасный был человек Всеволод Михайлович, и ему охотно прощали самодурство, ибо оно было не злое, добродушное. Многие находили, что он оригинальничает во всем, начиная с костюма, который носил, и, быть может, в этом была доля правды. Однако положительные черты характера у него брали, несомненно, верх над отрицательными. К числу последних я отношу упрямство и самодурство. Так или иначе, я сохранил о Сухотине самую лучшую память и сожалею, что о его коннозаводской деятельности вынужден умолчать.

Р.Ф. Френц «В пролетке у Кремля». Картина нач. XX в.

Из Москвы Всеволод Михайлович переехал в Еленовку, где стал жить зиму, а летом появлялся со своими рысаками на бегах в Киеве. В заводе тогда он сам работал лошадей, сам руководил и вел дело, сам ездил на призах. Так он жил вплоть до революции.

В ту пору, когда Сухотин переехал из Москвы в Еленовку, я жил на Конском Хуторе. Я был тогда начинающим коннозаводчиком, а жизнь Сухотина уже вполне определилась, и он был у своей пристани.

…Я подъезжал к Еленовке утром и с удовольствием думал о чашке хорошего горячего кофе, а затем о выводке лошадей. Такие приятные мысли бродили у меня в голове, когда по лужицам и довольно скверной дороге рысистые кобылы бодро везли большие сани. Однако меня ждало разочарование: кофе действительно был на столе, но лошадей я так и не увидел!

Усадьба Сухотиных была скромная, средней руки. Барский дом небольшой, постройки довольно ветхие, конюшни, хотя и содержались в порядке, не роскошные. Все это указывало на то, что лишних средств у Сухотиных не было.

После первых приветствий мы уселись за стол. Михаил Яковлевич Сухотин был глубокий старик, один из старейших русских коннозаводчиков. Он основал свой рысистый завод в 1869 году, так что у него был почти сорокалетний коннозаводской стаж. С глубоким почтением я смотрел на этого старца и думал, сколько лошадей создал он на своем долгом веку. Я также думал о том, суждено ли мне, грешному, иметь когда-либо сорокалетний коннозаводской стаж…

Сухотин-отец был ростом меньше сына. У него были тонкие, аристократические черты лица. Это был удивительно красивый старик. Пухленькие его щеки были покрыты здоровым румянцем, а белоснежные запорожские усы красиво ниспадали. Держал он себя с достоинством, говорил мало и медленно. Ходили слухи, что он был в свое время большим поклонником женского пола, и я в этом убедился: мы мирно сидели за кофе, когда одна из кузин, подойдя к окну, сказала: «Какая идет хорошенькая хохлушка!» Старик Сухотин мигом, с проворством юноши, подлетел к окну и положительно прилип к стеклу.

Семья Сухотина, который был вдов, в то время состояла из женатого сына Всеволода Михайловича, его жены и младшей дочери. Дочь впоследствии вышла замуж за Щёкина, родного племянника А.А. Щёкина. Старшая дочь Михаила Яковлевича давно была замужем за кременчугским помещиком и коннозаводчиком, одно время членом Государственной думы Д.Н. Милорадовичем. В доме Сухотиных тогда жили две барышни – их племянницы Кодинец.

Старик Сухотин был во всех отношениях интересной и далеко не заурядной фигурой. Его коннозаводская деятельность заслуживает величайшего уважения уже по одному тому, что он был идейным коннозаводчиком и при сравнительно скромном состоянии сумел не только вести, но и удержать завод. В своем заводе он неуклонно два с половиной десятка лет, если не больше, работал с кровью Бычка. Совершенно неважно, какой он получил результат; важно то, что в то время явился коннозаводчик, который проявил такую настойчивость. Сухотин был знатоком породы, то есть генеалогии, ею он очень интересовался, ее в свое время изучал; в этом отношении сын пошел по его стопам. По генеалогическим вопросам старик Сухотин дерзал даже вступать в спор с «самим» Лодыгиным, но это не всегда оканчивалось благополучно для него… Разумеется, на юге в те отдаленные времена он был не только крупным, но и исключительным авторитетом в вопросах породы, и я знаю, что к его голосу прислушивались многие коннозаводчики в тех местах. Имел он также несомненное влияние и на формирование такого генеалога, каким был Черневский. Только влиянию Михаила Яковлевича Сухотина я приписываю, что в том уголке Полтавской губернии не только знали генеалогию орловского рысака, но и придавали ей должное значение.

Имя М.Я. Сухотина было известно в широких коннозаводских кругах России – он был писатель по вопросам коннозаводства и спорта. Его статьи не отличались многословием, наоборот, они были излишне коротки, даже отрывочны. В течение долгих лет он считал нужным откликаться на все более или менее животрепещущие вопросы коннозаводства и спорта. Ныне его заметки утеряли всякое значение, и едва ли кто-либо станет их перечитывать. У Сухотина была слабость: он был заражен критикоманией. Почти все его выступления в печати заключались в критике, полемике и брюзжании на кого-либо. Дух противоречия в нем был развит чрезвычайно сильно, он способен был часами спорить о каких-либо пустяках, ему доставлял удовольствие самый процесс спора. При этом и сам старик Сухотин, и его сын были безупречно порядочными людьми. Михаил Яковлевич вывел на своем веку много превосходных лошадей, принес немалую пользу коннозаводству страны, породу знал превосходно и был знатоком лошади в настоящем смысле этого слова. Лучшей лошадью, родившейся у него в заводе, был Бандит. Я несколько раз видел Бандита на выводке и не могу отказать себе в удовольствии написать несколько слов об этом замечательном жеребце.

Бандит обладал одновременно и силой, и энергией, и красотой. На бегу был исключительно горделив и столь же энергичен. У него был редкий, эффектный и в то же время невысокий ход. Бандит производил большое впечатление на всех охотников, и Р.Р. Правохенский однажды совершенно справедливо написал о нем: «Глядя на него, человек начинал в душе верить фантастическим рассказам о графских рысаках!» Полагаю, что большей похвалы орловскому рысаку дождаться трудно.

Итак, мы сидели в Еленовке за чайным столом и мирно беседовали. Как человек наблюдательный, я не мог не заметить, что Сухотины чем-то недовольны. Особенно Всеволод Михайлович был не в своей тарелке – если не суховат, то не так любезен, как обычно. Прошел час, другой, а мы всё сидели за столом. Я с недоумением стал поглядывать на хозяев и думал о том, что пора бы пригласить меня в конюшню. Вскоре дамы попросили нас перейти в гостиную, говоря, что надо накрывать стол к обеду. Здесь обедали рано, по-деревенски, ровно в два часа. В гостиной у нас разговор шел вяло. Не понимая, в чем дело, я решил узнать у Сухотина, когда же мы пойдем на конюшню. Он сделал удивленное лицо и спросил меня: «Да разве вы приехали смотреть завод?» Я понял, что Сухотин обиделся на меня за то, что я предварительно не «испросил» у него письменно согласия на осмотр завода, и решил дать мне это почувствовать. Зная его упрямство и самодурство, я не сомневался в том, что под каким-нибудь благовидным предлогом он откажется мне показать завод, а потому и не стал просить его об этом. Со стороны Сухотина это было, конечно, глупо, мелко и смешно, но раз уж случился такой пассаж, делать было нечего, пришлось примириться с этим. Через некоторое время Сухотин сам предложил мне пройтись, и мы вышли из дому. Как-то инстинктивно мы направились на конюшню. Там нас никто не ждал, обеденная уборка была закончена, и в конюшне был лишь один дежурный конюх. Было ясно: Сухотин отдал распоряжение по заводу, что никакой выводки не будет. Хотя я никогда не отличался упрямством и особой вины за собою не чувствовал, однако это мне не понравилось, но я ни словом не заикнулся о выводке. Сухотин тоже молчал. Мы прошли по конюшням. Везде царил образцовый порядок. В призовой конюшне было много сбруи и висели новые попоны, лошади были зачищены на славу. Я смотрел их в денниках. На маточной денники были открытые, и я лучше помню кобыл. Многие мне тогда очень понравились. Видимо, по составу завод был очень интересен. Пройдя по конюшням, на что ушло не более получаса, мы вернулись домой.

Сухотин – очевидно, желая показать, что ничего не случилось, – удвоил любезность. Я ответил тем же. Мы превесело пообедали, очень мило провели время, причем о заводе не было и речи. В тот же вечер я уехал к себе на Конский Хутор, так и не попросив Сухотина показать мне завод.

Вот почему я не имею возможности сделать здесь описание этого интересного завода. Взамен этого я предлагаю вниманию читателя этюд о знаменитом шишкинском Бычке, на крови которого был построен весь сухотинский завод. Этот этюд я посвящаю М.Я. и В.М. Сухотиным.