Loe raamatut: «Прицельная дальность»

Глава 1

Если бы кто-нибудь сейчас спросил Сергея Савенко, как чувствует себя заживо погребенный, он мог рассказать все в деталях.

Убежище действительно более всего походило на гроб.

Савенко лежал на спине, уткнувшись носом в старые, изъеденные жучками доски уже шестнадцатый час. Дерево пропахло трухой и плесенью. Тоненький туристский матрасик, вначале казавшийся мягким и удобным, теперь словно горохом засыпали: дико болела спина, затекший бок кололи сотни иголок, крутило шею.

Кейс с винтовкой, уложенный аккуратно сбоку, почти вплотную, но все же на расстоянии несколько сантиметров, чтобы не касаться бедра, теперь врезался замками в кожу выше колена, и сдвинуть его не было никакой возможности.

Ватки в ноздрях, пропитанные раствором серебра, он поменял уже пять раз – без них Савенко наверняка задохнулся бы от кашля и обязательно выдал себя во время рейдов «чистильщиков».

Чердак проверяли четырежды, причем два раза достаточно серьезно. Бригада спецов осмотрела каждый уголок и даже простучала стены в подозрительных местах.

Скосив глаза, прикрытые пластиковыми линзами очков для плавания (чтобы не засыпало трухой), он рассмотрел проверяющих через неширокую щель в полу: молодые ребята, самому старшему было от силы лет тридцать пять, вооруженные короткими автоматами, скользили между наклонными балками, подпиравшими скат крыши. Они брезгливо отмахивались от клочьев паутины, матерились в полголоса, иногда шутили. Свет, падавший сквозь чердачные окна искрящимися от пыли столбами, позволял разглядеть их достаточно хорошо. Трое в штатском, в приличных костюмах, белых рубашках и галстуках, и двое в черной спецназовской форме.

Работали парни профессионально, придраться не к чему. Но и его убежище было подготовлено не новичком – на чердаке, вдоль внешней стены здания, как раз под чердачными окнами, тянулся уступ, похожий на подиум – ступенька высотой сантиметров сорок, сорок пять и шириной около метра. Именно в нем и был оборудован схрон размерами не больше пресловутого гроба, в котором он должен был провести почти сутки, а, учитывая особенную, всем известную пунктуальность одного из людей, ради которых он здесь находился, скорее всего, сутки с небольшим.

Покинуть свое убежище он мог за несколько секунд, но толку от этого было чуть. Пара секунд при некоторых обстоятельствах все равно, что пара дней. Лаз, ведущий из схрона, был узок, так как из боковой части подиума при нажатии выпадала только одна доска. Неудобно, конечно, но куда денешься? Маскировка. Нужно стать незаметным, раствориться в полутьме чердака, в запахе кошачьих испражнений, в шорохах и вздохах старых деревянных балок. А это значит минимум изменений в окружающей обстановке: не смахнуть многолетнюю пыль, густо покрывавшую каждый сантиметр на чердаке, не нарушить хитрую вязь паутины, затянувшей углы и пространства между балками. Посему и доска, которую превратили во входную дверь убежища, была только одна. И распил, сделанный в старом дереве был настолько тонким, что рассмотреть его можно было, только если знать, где искать.

Если бы проверяющий чердаки наряд обнаружил его во время одного из рейдов, то выбраться наружу Савенко не успевал при любом раскладе. Его расстреляли бы прямо через пол, начни он выползать. Кто ж будет церемониться в такой нервной обстановке?

Времена Майдана канули в лету и все те, кто еще недавно чувствовал себя в восторженной толпе почитателей, как рыба в воде, вдруг вспомнили об опасности от той же толпы исходящей. Вот почему совместное предвыборное мероприятие Президента и Премьер-министра охранялось должным образом: группами «спецуры» и СБУшными снайперами на господствующих точках, спецназом, перекрывшим проходные дворы, прыткими ребятами из Службы охраны с их противоснайперскими мероприятиями, которые не ограничивались запертыми чердаками и электронным наблюдением. И, конечно же, массой агентов СБ рассеянных в той самой некогда восторженной толпе, только и ждущих часа, когда люди сплошной массой заполнят чашу площади Независимости.

При отработке мероприятий по обеспечению защиты первых лиц государства, как и в любом другом регламентном деле, выполняется масса действий, которые любому думающему человеку покажутся глупыми и ненужными, а буквальное исполнение их – чуть ли не унижением для мало-мальски разумного существа. Но опыт спецслужб всего мира говорит о том, что террористический акт невозможно стопроцентно предотвратить даже при дословном исполнении всех инструкций. А любое отклонение от утвержденного протокола увеличивает вероятность удачного покушения во много раз.

Человеческий фактор был, есть и остается главной причиной удач и неудач в любом деле, и исключить его влияние на результат не удалось еще никому.

Люди, заботами которых Сергей Савенко оказался лежащим в тесном схроне в обнимку с ружейным кейсом, на человеческий фактор и случайность не полагались.

Чердак был чуть-чуть в стороне от прямой линии выстрела, вернее, так казалось на первый взгляд. На самом деле, обзор площади отсюда был неплох, и дистанция обнадеживала стрелка хорошего уровня подготовки. Между предполагаемой точкой появления цели и точкой выстрела, согласно показаниям лазерного дальномера, пролегало ровно триста двадцать пять метров.

Вот только для того, чтобы занять нужную для поражения объекта позицию, стрелок должен был оказаться под потолком чердака: на высоте более трех метров от пола, как раз напротив чердачного окна.

Именно под таким углом и с такой высоты становилась видна небольшая часть Майдана, с построенной там по поводу совместного выступления Президента и Председателя Правительства, трибуной.

Чердак был и выбран Алексом именно потому, что на первый взгляд не был «красной» зоной, и противоснайперские мероприятия на нём выполнялись, но не по высшему разряду.

В таком месте не сажали на постоянное дежурство группу прикрытия, не располагали своего снайпера, выслеживающего возможных коллег и бомбистов – террористов. Отрабатывали чердак в большей степени формально, для «галки», только лишь ввиду близости расположения оного к месту выступления первых лиц государства. И не более.

Вероятность обнаружения схрона, конечно, существовала, только зависела она единственно от случайности, которой в любых обстоятельствах найдется место. Люди, готовившие «лёжку», своим кропотливым трудом свели фактор случайности к минимуму. Вот почему наряд Службы Охраны, несмотря на то, что провел досмотр чердака очень основательно, Савенко не нашел.

Несколько раз высокий парень в дорогих туфлях на кожаной подошве прошелся прямо по нему – мелкая древесная труха и густая, как мука пыль сыпалась через щели прямо Савенко в лицо, и он брезгливо сжимал губы. Доски скрипели и прогибались под тяжестью крепкого тела ретивого сотрудника Службы Безопасности, почти касаясь щеки Сергея. С обратной стороны доска была покрыта тысячами похожих на свалявшуюся шерсть, щепочек. От старости они стали мягкими, и у Савенко создалось впечатление, что лица касается огромный мохнатый паук, пропахший ветхостью и прелой древесиной.

От такой иллюзии он содрогнулся. Не будь в носу турундов с серебром – обязательно бы расчихался. А окажись на его лице в реальности такое членистоногое – предпочел бы умереть.

Пауков Савенко боялся до смерти, даже на картинках и на экране телевизора. В учебниках по психиатрии такое заболевание называют арахнофобией. При виде омерзительного многоногого существа, Савенко охватывала такая паника, что все остальные страхи, включая страх смерти, казались несущественными.

Перед тем, как ложиться в схрон он тщательно обработал одежду и доски репеллентом, но от одной мысли о том, что из щели выберется восьминогий вражина, дыхание сбивалось, и сердце колотилось в ребра изнутри, словно случайно залетевший в комнату воробей в оконное стекло.

Когда на дверях защелкнулся навесной замок, и шаги наряда зазвучали в подъезде, на лестнице, Савенко перевел дух. Потом позволил себе поменять позу, так, чтобы давление переместилось на другой участок спины, и чуть приподнял ягодицы.

Тем, кто рекламирует памперсы, стоит хоть раз в жизни попробовать их поносить. Перед тем, как занять позицию в схроне Сергей специально не пил несколько часов, и уже лежа здесь, на чердаке, позволил себе буквально несколько глотков лимонного сока смешанного с водой, которые выпил из плоской фляги через соломинку. Но организм продолжал исправно функционировать, выделяя жидкость, почки работали, и он все-таки помочился один раз часов шесть назад, на удивление обильно. Сходить под себя далось ему нелегко, навык полученный много лет назад уже ушел в небытие и он долго боролся с рефлексами, прежде чем решился сделать в штаны, но другого выхода не было. Мочевой пузырь победил.

Специальная ткань чудо-памперса впитала в себя горячую, как расплавленный свинец жидкость, но легенда «про совершенно сухие попки» оказалась все же легендой. Гениталии после мочеиспускания прели и зудели так, что Савенко отдал бы многое, чтобы снять с себя наполненные мочой «трусы-промокашки».

Лежа на свежем воздухе, в обычном снайперском гнезде, он бы не испытывал таких ощущений. Здесь же, не имея возможности даже очень медленно, но кардинально сменить позу, он вынужден был смириться с мучительным дискомфортом в паху и ждать, ждать, ждать…

Еще пять с половиной часов – и можно будет выбираться. Останется почти тридцать минут на то, чтобы собрать винтовку, осмотреться и приготовиться к стрельбе. Ну, и, конечно, на то, чтобы проверить путь для отступления.

Вчера, перед тем, как лечь в схрон, у него такой возможности не было. С ним был Алекс и еще один – мрачный тип лет сорока-сорока пяти, с бритой головой и дергающимся глазом, которого ему не представили.

В отличие от лощеного и всегда элегантного Алекса, этот мрачный, как грозовое небо, тип, был нарочито неопрятен. И пахло от него, как от плохо вычищенной беговой лошади после тренировки. Вот только руки у него, почему-то, были ухожены – подпиленные ногти, нежная кожа на ладонях – и это сразу чувствовалось при рукопожатии.

Алекс был любителем маскировок, но, как и многие, кто считал себя докой в разного рода скользких делишках, перебарщивал с основными акцентами, недорабатывая в деталях. Голова у мрачного была брита недавно – на коже виднелись мелкие, замазанные тоном порезы и раздражение, а череп не имел основательного, красивого блеска, приобретаемого после многократного, привычного выбривания. Даже запах от одежды (интересно, где они ее раздобыли в такой кондиции?) в сочетании с ухоженными ручками кабинетного работника терял часть своей убийственной интенсивности.

Вообще, во всей истории, в результате участия в которой Савенко оказался на чердаке старого здания в центре Киева, было много настораживающих, чтобы не сказать, пугающих, деталей. Деталей, на которые Савенко, будь он тем, за кого он себя выдавал, никогда не обратил бы ни малейшего внимания. Но он носил эту фамилию сравнительно недавно – двенадцать лет не срок. И под личиной Сергея Савельевича Савенко (1960 года рождения, несудимого, бывшего члена КПСС, ныне беспартийного, бывшего контрактника, отработавшего в Афгане не один год, прошедшего через горячие точки Приднестровья и Карабаха), скрывался совершенно другой человек.

Он не был профессиональным военным, совсем наоборот, был он человеком мирным до мозга костей. А каким ещё может быть врач, выпускник Первого Московского Медина, пусть и отслуживший в армии до поступления в ВУЗ? И не случись в свое время перестройки, не проснись в нем коммерческая жилка, был бы он и по сию пору Сафроновым Николаем Алексеевичем, 1962 года рождения, беспартийным и прочее, прочее, прочее…

А так, случился многомиллионный кредит, отконвертированный и переведенный за рубежи родины на закупку оборудования для диагностического центра. Случилась на той стороне границы сверхнадежная партнерская фирма, за которой стояли обычные московские бандюки, прикупившие себе в услужение грамотных финансовых советников.

А дальше – все пошло, как по нотам.

Оказался господин Сафронов под банальной раздачей – меж двух пылающих огней. С одной стороны те самые московские «пацаны» со шпалерами, с другой банковская безопасность и чекисты с наручниками наготове, колоссальный шум в прессе и небогатый выбор между тюрьмой или безымянной могилой где-нибудь на стройке, в ближнем Подмосковье.

Тогда он нашел третий путь – благо на черный день были отложены кое-какие деньги.

Черновцы, где он пересидел самые «горячие» дни, залечивая простреленное плечо. Вильнюс, где он купил документы. Сонный городок Смела, недалеко от Черкасс, где он легализовался под новой фамилией, и Киев, где он, спустя полтора года после московского беспредела, начал жизнь «с ноля».

В новой жизни был и новый девиз – не высовываться!

Его искали. Иногда (очень редко) он звонил своему близкому другу, единственному из оставшихся в Москве, кому он мог доверять, и узнавал безрадостные новости.

Искало его ФСБ – друг говорил, что видел его фото, висящие рядом с фотографиями «чехов», объявленных в федеральный розыск. А это однозначно указывало на то, что и крепкие парни с толстыми золотыми цепями на шее, о нем не забыли. Несмотря на низкие лбы у них была хорошая память. Не хуже, чем у чекистов.

Раз в год, а иногда реже, о его деле, получившем название «дело о двухстах миллионах», писали газеты – журналисты стряхивали пыль со старых расследований, с преступлений, оставшихся не раскрытыми, и приводили дело Сафронова, как яркий пример коррумпированности и беспомощности органов, а также беспринципности новых русских бизнесменов.

Николай Алексеевич эту чушь читал, скрежетал зубами, напивался по-черному, но сделать ничего не мог.

Бессилие грызло его, как бездомный пес – кость: жадно и ожесточенно.

Он был человеком талантливым, деятельным, способным – в тысячи раз способнее тех, кто не обладая и маленькой толикой его достоинств, с успехом ковал денежные знаки.

Да, он был оторван от привычной среды! Он, еще не утратив модного московского лоска, канул в дебри провинции, словно нож в омут – безо всякой надежды выбраться.

Конечно, можно перечитать «Графа Монте-Кристо», но, скорее, как лекарство для души, а не как руководство к действию. И душе станет легче. А телу…

Тело останется в славном граде Киеве, который, несмотря на всю свою столичность, был в сравнении с Метрополией просто местечком. И это местечко должно было стать для Савенко новой родиной – стать мучительно, но неизбежно…

Потому, что вернуться назад нельзя.

Слишком хорошо запомнил Сафронов, ставший теперь Савенко, смертельный холод пронзивший его тем вечером февраля 1994 года, когда он, спотыкаясь, ковылял прочь от пылающего после выстрела из «мухи» «Мерседеса».

Снег был все еще белым: снегопад начался незадолго до полуночи, Кутузовский проспект – пуст. Сажа моталась в воздухе черными ажурными хлопьями. Его легкое не по погоде, элегантное пальто из нежно-кофейного кашемира, пропитывалось кровью от правого плеча вниз. Рукав тяжелел и на снег, из отворота, через бледную кисть, россыпью падали темные капли. В ртутном свете одинокого фонаря ветерок трепал мелкие снежинки.

В салоне пылающей машины догорала Лана, скручиваясь в позу боксера, словно пластиковая Барби оставленная жестокими детьми в духовом шкафу.

Он не любил ее, ему просто нравилось спать с ней, не более. А в последнее время их отношения начали Сафронова тяготить, и он в тайне подумывал о том, чтобы расстаться.

Он не хотел, чтобы она ехала в клуб тем вечером. Но именно ее тело, тонкое и гибкое, как тело ласки, и, увы, такое же хрупкое, спасло его от осколков и взрывной волны.

Вот такая ирония судьбы…

Он шел к освещенному месту рваным шагом заводного кролика, падал несколько раз, потом поднимался и снова шел, то и дело оглядываясь через плечо. А за ним…

От черной глыбы джипа, не торопясь, подходили двое. Подходили, чтобы закончить начатое.

Третий же, небрежно облокотившись о блестящее антрацитовое крыло, курил возле приоткрытой двери «гранд широкого». Движок машины работал, в морозном воздухе висело белое облачко замерзающего выхлопа. А из салона, из теплой темноты, наполненной зеленоватым свечением приборной доски и застоявшимся табачным дымом, доносился веселенький напев Билли Джо Томаса: «Raindrop keep falling on my head»… И пахло взрывчаткой и горелым волосом. У Ланы были прекрасные волосы. Длинные. Почти до середины спины…

Сафронов, не поступивший в Медин с первого захода, угодил в Афган, почти сразу после вторжения, и оттарабанил снайпером все два года – минус учебка. Значок разрядника по пулевой стрельбе, к которой у юного Коленьки был талант, спас ему жизнь в чужих горах, но погубил взамен много афганских жизней.

Он был хорошим снайпером, умеющим абстрагироваться от мыслей о душе мишени. Мишень – она и есть мишень, откуда у нее душа? Он просто исполнял работу и, вернувшись в Союз, как-то сразу сумел выбросить из памяти и красно-коричневые скалы, и «зелёнку», и горящие на дороге БТРы. И лица и силуэты тех, кто попадал в окуляр прицела его СВД. Умение забывать – талант доступный избранным, особенно ценен если надо забыть неприятные вещи.

Снайпер не убивает в ближнем бою. Между ним и жертвой всегда есть расстояние, и это спасительное обстоятельство придавало воспоминаниям Сафронова совершенно другое направление.

Он никогда не мог заставить себя подумать о смертях тех, кого застрелил в свои юные годы, как об убийстве. Это было поражение мишени – ничего более. Может быть, поэтому он не сошел с ума и не искалечил свою душу муками совести, как многие из его сослуживцев.

Человек, прошедший войну, мало чего боится. Но в День Святого Валентина 1994 года, Сафронов боялся так, как не боялся никогда раньше. Даже пауков он боялся меньше, чем тех, кто шел его добивать.

А еще, он боялся того, кто стоял и смотрел на то, как удачливый, богатый бизнесмен, молодой талантливый врач (ну, пусть больше организатор, но все-таки – врач!) раздавленным жуком ползет по снегу, пачкая его кровью.

Тогда и понял Николай Алексеевич, что он не Эдмонд Дантес. Он не хотел и думать о мести тем, кто расстреливал его «Мерседес». И Лану. А до тех, кто отдавал приказ их расстрелять – было вовсе не дотянуться.

Умри он тогда, неподалеку от Поклонной горы, и его репутация не пострадала бы – для всех он умер бы честным человеком. А так, на выжившего Сафронова навесили всех собак. Больно уж удобной была версия, что жулик-коммерсант «скоммуниздил» кредит из государственного банка и сбежал в теплые края. И для ФСБшников была удобной, и для Бобы с его головорезами. Тем более что Боба уже пер танком в Госдуму, и всем было понятно, что его не остановить.

Двести миллионов рубликов канули в казну Бобыного «государства в государстве», кинутый «лошок» Сафронов не помер, как планировалось, а убежал, что, в общем-то, еще приятнее, так как именно за «лошком» вдогонку и бросилась вся легавая свора.

Да, Сафронов, все-таки, убежал, хоть для этого и пришлось стать Савенко, слиться с пейзажем и замереть, как в детской игре «Море волнуется…» Потерять все, вплоть до фамилии было ужасно, мучительно, несправедливо! Он ненавидел себя и все, что видел вокруг, но Киев, который тогда казался ему, столичному пижону, глухой провинцией, все же заслуживал более добрых чувств, и Сергей это хорошо понимал. Ведь этот зеленый город, вальяжно, словно сытый кот, разлегшийся на днепровских кручах, был куда лучше смерти или жизни Черновцах.

Киевский Сергей Савенко, в отличие от московского Николая Сафронова, вел образ жизни непубличный, замкнутый и скромный. Быть плейбоем стало небезопасно и под угрозой обнаружения, тюремного заключения и смерти, привычки легко изменились сами собой.

Он коротко постригся, отрастил густую шкиперскую бородку, стал одеваться в спортивном стиле, отдавая предпочтение джинсам, свитерам и мокасинам, а не элегантным костюмам, как раньше. Обедать или ужинать теперь приходилось или дома, (он взял в наём трехкомнатную квартиру на Оболони) или в небольших ресторанчиках семейного типа, благо они уже начали открываться в Киеве.

Но для того, чтобы построить бизнес, не обязательно быть личностью известной и публичной. Скорее – наоборот. Большое количество по-настоящему богатых людей остаются сокрытыми от любопытных глаз публики, выставляя на всеобщее обозрение наемных директоров, президентов и управляющих. Настоящий руководитель и организатор всего, словно паук сидящий на краю паутины, только лишь следит за тем, как добыча попадает в сети, сам оставаясь в полумраке безвестности из которой так удобно смотреть на свет.

Деньги, оказавшиеся в распоряжении Савенко после бегства, для метрополии были мелочевкой, но для Киева, в котором на то время на сто долларов наличными можно было сравнительно неплохо жить целый месяц небольшой семьей, Сергей был состоятельным человеком, хотя Крезом его и тогда никто бы не назвал.

Через год он начал забывать разочарование, которое пережил и твердо стал на ноги.

В девяносто шестом женился – супруга была моложе его на семь с лишним лет, но даже в этом сравнительно юном возрасте обладала завидной деловой хваткой, и брак по любви оказался еще и удачным с точки зрения расчета.

В конце девяносто седьмого Оксана родила двойняшек, мальчика и девочку.

И все шло превосходно. И в семье, и в бизнесе. Большой палец болел показывать – как хорошо.

В 1998 они сравнительно легко, с небольшими потерями, перенесли дефолт.

В 1999 по настоянию Оксаны диверсифицировали бизнес-риски, организовав несколько фирм разного профиля и, как оказалось, правильно сделали.

В 2000 их слегка «потрясло» после закрытия энергетических зачетов. Компания, с которой они начинали, за полгода потеряла более половины активов, но Савенко успел перебросить спасенные деньги в фирму по торговле недвижимостью и в небольшую строительную компанию.

Когда в столице начался строительный бум, они оказались к нему готовы. «С&О real estate» владела несколькими участками в центре и в некоторых районах на окраинах, отведенными за сравнительно небольшие деньги. Строительная компания «С&О Sweet Home» на этих землях строила. За три года семья Савенко утроила капиталы и при этом выкупила еще четыре площадки под строительство в самом центре.

Савенко оставался «серым кардиналом» бизнеса, зато Оксана входила в Мэрию, как к себе домой, и Сан Саныч при встрече целовал ее в щечку. На их проектах и семейных деньгах паразитировало столько чиновников, силовиков и депутатов, что Оксана начала подумывать о политической карьере.

Невидимого и неслышимого высшими кругами киевского сообщества Сергея, считали белой ручной мышью при жене бизнес-леди, но такое положение вещей Савенко не угнетало, так как могло бы некогда угнетать Сафронова. Время и жизнь меняют людей, маски прирастают к коже, становясь вторым лицом. Разница между сегодняшней реальностью и неосуществленными амбициями становится несущественной, особенно при наличии больших денег.

На выборах 2004 года они с Оксаной страшно рассорились – первый раз за всю совместную жизнь. Дети, никогда не видевшие родителей в таком нездоровом возбуждении, спрятались в спальнях и старались старшим на глаза не попадаться. Оксана, справедливо полагавшая, что от добра добра не ищут и хорошо запомнившая потери во время прекращения энергозачетов, составившие, как минимум три миллиона долларов в реальных ценах, при виде бывшего руководителя «Единых энергосистем», бывшего вице-премьера по вопросам ТЭК Регины Сергиенко в «помаранчевом» наряде, приходила в состояние озверения.

Савенко же, внезапно проникся юношеским идеализмом, которым в свое время переболеть не успел ввиду отъезда для выполнения интернационального долга в Республику Афганистан, и рвался митинговать на Майдан, где уже начали собираться толпы людей, выступавших против фальсификации выборов.

Первая для них семейная ссора закончилась бурным примирением в постели, полным консенсусом и превосходным обедом вместе с детьми в отдельном кабинете одного из дорогих киевских ресторанов. Тут же, рядом с ними, обедала и другая столь же революционно настроенная публика: колыхались меха, сверкали бриллианты, лоснились дорогие костюмы полноватых мужчин. В наманикюренных ручках дам особенно хорошо смотрелись аксессуары всех оттенков оранжевого цвета.

Оксана, будучи женщиной от природы разумной (и к тому же предусмотрительной – основные финансовые активы семьи были два месяца назад выведены из страны и лежали на депозите в одном из банков Лихтенштейна) решила принять сторону мужа, тем более, что верхним, политическим нюхом почуяла, что кандидат от Партии Регионов с его судимостями, пальцами веером и косноязычием, скорее всего, проиграет, если уж в первом туре, при всей чудовищной, работающей на власть машине, умудрился проиграть. А оказаться на стороне проигравшего удовольствие малоприятное.

К тому же, с помаранчевыми было гораздо веселее. Майдан бурлил. С трибун летели обещания, которым все верили, и которые никто не собирался выполнять. Улыбки грели промозглый воздух киевской зимы и атмосфера великодушия и доброты, которая может быть свойственна только побеждающей стороне, делала пришедших на главную площадь страны моложе и чище помыслами.

Испытать такой духовный подъем в рядах агонизирующих бело-голубых было невозможно. Даже мрачные плохо оплаченные отряды донецких и луганских шахтеров, теряли всю старательно взращенную их вдохновителями злобу и, страдая от похмелья и голода, начинали скандировать: «Восток и Запад – вместе».

И это было правдой – только здесь и сейчас, но, все-таки, правдой.

Со всех сторон страны в Киев ехали, летели, добирались на перекладных сотни тысяч людей, ждущих коренных перемен, сути которых они не знали, и торжества справедливости, о которой имели приблизительное понятие.

Пуховики, носки, термосы с горячим чаем, коробки с апельсинами и шоколадом, перчатки, оранжевые шарфики и лекарства семья Савенко подвозила к палаточному городку, как патроны на передовую. Правда говорить, что шарфики были чистой благотворительностью нельзя – Оксана умудрилась вспомнить, что на одном из их предприятий в августе получили «помаранчевый» материал и в разгар революции в регионы поехали «газельки» набитые шарфиками с вышитым на них словом «Так!». Что поделать, бизнес и политика всегда шли рядом!

Супруги Савенко, вместе с детьми – Александром и Натальей, и со всей прогрессивной частью украинского народа, встретили победу президента Плющенко радостными криками, стоя на главной площади страны.

В этот момент они испытали неизвестное до сей поры чувство – чувство единения с народом.

Это было оргазмичное чувство, чувство настолько острое, что вызывало слезы на глазах и желание слиться в братских объятиях со стоящими рядом тетками в траченных молью пальто и мужиками в ватниках, без боязни испачкать шубку за тридцать тысяч долларов или модельный кардиган от Валентино.

Это было новое чувство общности с теми, с кем общности быть не могло.

И ее таки не было, как выяснилось несколькими месяцами позже, но в этот великий момент такая мелочь не играла никакой роли.

Неважно было, что выигравший выборы в бескомпромиссной борьбе Президент, на самом деле избран из-за отсутствия третьего варианта, и еще из-за вовсе безрадостной перспективы прихода к власти беспощадного и агрессивного донецкого клана.

Неважно, что команда Плющенко, собрана из совершенно разных, но в чем-то обделенных или обиженных предыдущей властью людей, которые никогда не были единомышленниками, а были всего лишь временными союзниками на пути к политическому Олимпу и распределению финансовых потоков.

Неважно, что каждый, получивший хотя бы среднее образование, человек читал в учебниках о том, что любая революция делается руками народа, для того, чтобы выгоды получил новый правящий класс.

Все это ровным счетом ничего не значило.

Был великий момент, повторение которого невозможно в принципе – народ, безропотно терпевший все, что с ним делали на протяжении сотен лет, вдруг поднялся с колен и показал всему миру, который еще вчера не знал о его существовании, что он «не тварь дрожащая, а тоже право имеет!» Правда, вскоре выяснилось, что он поднялся с колен только для того, чтобы партнеру было удобнее, но сам великий момент пароксизма… О, он стоил дорогого!

Начавшийся с возвышенной инаугурации 2005, закончился прогрессирующим системным кризисом, который в руководящих кругах называли «великими свершениями».

Тому были разные причины – и ошибки правительства, возглавляемого Региной Сергиенко, и козни оппозиции, и предательство соратников, и головокружение от революционных успехов, не позволившее объективно оценить размеры предполагаемых инвестиций.

Был, конечно, саботаж, как же ему не быть во время революции? Но основной причиной, как было всегда и везде, стали некомпетентность, амбициозность и жадность новых правителей. Каждый из них был человеком прошлой системы, а из гнилого семени не вырастает хорошего плода.

Один властный «дерибан» сменился другим, косметически подремонтированная система судебной и исполнительной власти, по сути, осталась нетронутой и творила то, что творила раньше, но для новых хозяев.

Савенко от революции не пострадали, но и ничего особенного не приобрели. Кроме прекрасных воспоминаний, естественно. Деньги, по-прежнему, зарабатывались. Чуть медленнее и чуть труднее, конечно, но все-таки. И жизнь стала дороже. И постоянная перетасовка во власти повлияла на размеры взяток не в сторону уменьшения, только давать их стало труднее. Дающему приходилось изображать лицом стыд и чувство национальной гордости, а берущему – заботу о государственных интересах и смущение. А так – все, как раньше – только веселее, так как во время передела собственности в стране всегда весело.

Новый 2006 год они встретили в Австрии, где их принимали приветливо и радушно. В пятизвездочном отеле в Целемзее было много украинцев, на их столиках в ресторане во время новогоднего ужина поставили желто-голубые и оранжевые флажки. Возрастную пару из Донецка, отдыхавшую здесь шестой год подряд, слегка перекосило от полноты чувств. Дети катались на лыжах, снег на склонах Альп был белоснежен и прекрасен!

А в самом конце мае, когда на Киев уже начинала наваливаться липкая летняя жара, на стоянке возле офиса на Красноармейской, к Савенко подошел сравнительно молодой человек в дорогом льняном костюме цвета «капля крови в молоке» и ставшей вновь модной, яркой рубашке «апаш».