– Буква «а»! Буква «бэ»! Буква «рэ»! – громко пою я, сидя на стуле в кухне. Передо мной букварь, я зачитываю оттуда буквы нараспев.
Мама моет посуду и вдруг бросается ко мне со вскриком удивления:
– Ну-ка, повтори, что ты сейчас сказала!
– Буква «а»! Буква «бэ»! Буква «рэ»! – еще веселее декламирую я, окрыленная маминой радостью.
Кухня залита солнцем. Солнце теперь и внутри меня. Я чувствую себя счастливой.
– Ты выговариваешь «р»! Наконец-то!
Вот чему радуется мама. Мне уже почти пять, а «р» все нет. А тут она р-р-раз – и появилась!
Данный эпизод моей жизни мог бы быть самым обычным, если бы не одно «но». Это был единственный раз, когда мама радовалась мне. Единственный, который я помню.
Все остальные разы она избегала моего взгляда или попросту не замечала меня, вздыхала, грустила, надевала озабоченность на лицо, смотрела с презрением и оценкой, с кривоватой ухмылкой, с усталостью, с ненавистью, с возмущением, с раздражением, со слезами, с яростью, но только не с улыбкой.
Даже когда я поступила в институт мечты, когда закончила его с красным дипломом, когда выходила замуж, когда родила сына, когда мы переехали в собственную квартиру.
А тот единственный раз, с букварем, когда я, дуреха, приняла ее радость на свой счет, был для нее скорее счастливым облегчением от гнетущих мыслей. Ведь теперь можно не стесняться соседей и знакомых из-за того, что ее дочь не выговаривает «р».
Плачу навзрыд. Неужели закончилось?
Оборачиваюсь к маме, она говорит: «Нет, сейчас еще будет».
Я глотаю соленые слезы и жду. Время словно споткнулось и не может идти. До начала следующей серии проходит вечность.
Мне пять, и мама первый раз повела меня в кино на индийский фильм.
Скорее всего, на «Месть и закон», а может, на «Зиту и Гиту». Не столь важно, ведь все они были яркие, музыкальные, с гипертрофированной эмоциональностью, которую только в таком виде я могла тогда распознать. И рыдать от глубины нахлынувших чувств.
Индийские фильмы я люблю до сих пор, хотя смотрю их гораздо реже. И музыку. И особенно слова. Которые сами как музыка.
С того киносеанса началась моя любовь к Индии. К культуре, музыке и языкам. Любовь, которая привела меня в ИСАА при МГУ, где я выучила хинди, бенгали, урду и английский.
Зима. Рыхлый снег пушится под ногами. Даже в темноте под тусклыми фонарями он весело искрится. Хорошо!
Мы с мамой и братом возвращаемся из гостей. Было весело! Мама, правда, считает иначе. Всю дорогу домой она перечисляет, что было не так в моем поведении. И сокрушается, как ей было стыдно за меня. Говорит она тихо, трагично и безнадежно.
Мое веселое настроение улетучивается. Я понимаю, что совершила преступление. Прощения мне нет и быть не может.
Я силюсь вспомнить, что же я такого сделала и как именно себя вела. Но ничего не помню. Со мной осталось лишь ощущение веселья.
Мама права. Я не понимаю, что делаю. И все делаю неправильно. Но пока мы там, мама мне ничего не говорит и не объясняет, как надо. Я расстраиваюсь до слез. В желудке неприятно саднит. Обещаю себе больше так не делать. Но к следующим гостям ничего не помню. Снова играю и веселюсь. И опять получаю выговор от мамы на обратном пути. И не могу вспомнить, что натворила.
В следующий раз я вспоминаю о том, что наверняка вела себя как-то не так, сразу же после выхода из гостей. Жду, что мама начнет очередной трагический монолог. И не ошибаюсь. Меня душит чувство собственной ничтожности и никчемности. Со мной стыдно ходить в гости! Я позор всей семьи! Мама страдает из-за меня!
Хочется исчезнуть, раствориться в этой снежной темноте. Пусть меня лучше не будет, чем я буду такой! Но исчезнуть не получается. Я по-прежнему есть и должна нести ношу своего несовершенства.
Я решаю больше не ходить в гости, чтобы не слышать маминых уничижительных слов. А если уж ходить, сидеть там рядом с ней и молчать. Я превращаюсь в очень тревожную, настороженную девочку, которая взвешивает каждое свое слово и каждое свое действие. Мама больше не обвиняет меня в моих недостатках и ее материнском стыде. Фух! Мы молча идем домой. Снег пушится по ногами, взлетает вверх легкими хлопьями.
Но радости от гостей у меня больше нет.
В тот день я была дежурной в детском саду. Это значило, что после прогулки с группой я должна была подмести песок на площадке и сложить игрушки.
И вот я стою одна, пространство вокруг словно раздвинулось: небо стало выше, границ никаких. Рядом никого. Немного страшно. Я уже сделала все, что требовалось. Но не ухожу – думаю.
Мне невыносимо хочется сбежать из сада домой. К маме. Я представляю, как дойду до дома по пустым улицам, позвоню в дверь и…
Тут моя фантазия сталкивается с реальностью: «Дома-то никого. Мама на работе. Папа тоже. Брат в школе. Кто мне дверь откроет? В саду хватятся рано или поздно. Начнут искать. Родителям на работу позвонят. Вот они перепугаются! Нет. Я не справлюсь. Не выдержу. Что мне скажет мама и как она будет на меня смотреть?»
Я разворачиваюсь и медленно бреду в сторону сада с веником в руках. Хочется заплакать – не могу. Переживаю крушение надежд без слез.
Почему этот эпизод так хорошо запомнился мне?
Видимо, в тот момент внутри меня зародилась надежда на радикальные перемены в жизни. Я тогда еще искренне верила, что мама станет другой и начнет меня замечать.
Но обдумывание плана побега дало мне понять, что ничего изменить я не смогу. Меня все равно ждет закрытая дверь.
Меня нет, не было и не будет. Точка.
Нас с братом впервые отпускают в кино без взрослых. Кинотеатр в городе один, находится далеко. Брату почти десять, мне пять.
Пока мама рассказывает брату, куда и как повернуть, я вдруг узнаю маршрут и радостно кричу:
– Я знаю, где это!
Мама удивлена:
– Откуда?
Мой ответ стал семейной легендой:
– Да мы с отцом туда в питбар ходим!
Мама резко приземляется на диван.
– Поэтому он так охотно с тобой гулять ходит! Только скажу: «Валера, погуляй с Яной», вы уже раз – и на улице! Вот негодяй! Ты там что делаешь, пока он пиво пьет?
– Под столами хожу да кружки собираю, – не моргнув глазом весело отвечаю я.
Пока мама ахает и охает, думаю о том, что в «питбаре» – так, мне казалось, называли это заведение взрослые – совсем неплохо.
Редкое для российской провинции атмосферное место. Особые запахи. Высокие круглые столики над головой, похожие на грибы из сказки. Разговорчивые дядьки вокруг. Огромные прозрачные кружки. Пиво янтарного цвета с шапкой белой пены. Шипучий кран, откуда его наливают. Продавщицы в белых колпаках, кокетничающие с посетителями. И самое главное – никому нет до меня дела! Отличное заведеньице.
Эх, теперь точно туда не поведут…
Поезд задрожал и сдвинулся с места. Я, мама и брат едем домой. Из Москвы в Курск.
В Москву мы прилетели самолетом из Барнаула. А до аэропорта четыре часа добирались машиной из маминого родного села Залесово, что в Алтайском крае.
Собственно, это наш ежегодный маршрут. В конце мая в Залесово нас везет отец, а в конце августа мама забирает обратно. Таким образом они видятся со своими родителями. Отец тоже из Залесово. У нас там бабушки и дедушки, да еще человек двадцать родственников с обеих сторон.
Когда мы в августе летим домой, отец обычно встречает нас в Москве. А в этот раз не встретил. Мы ждали его в аэропорту целых три часа, но не дождались. Едем домой втроем.
Мама причитает с самого аэропорта: чемоданы тяжелые, как она их дальше потащит? Мне пять, брату десять.
Я решаю помочь маме и договариваюсь с незнакомым «дядей» из нашего вагона, что он поможет нам выгрузить чемоданы на перрон и донести до вокзала.
Я до сих пор помню этого «дядю» Василия: на вид лет тридцать – тридцать пять, под носом усы. Лицо у него было доброе, поэтому я решилась заговорить с ним в коридоре вагона. Почувствовала, что он вряд ли откажет.
– Договорилась! – махнула я рукой, появляясь в дверях нашего купе. – Дядя Вася поможет нам чемоданы донести.
Мама обрадовалась. Удивилась. Восхитилась мной на мгновенье.
А я была горда тем, что смогла быть полезной, смогла решить нашу общую проблему и нащупать ту область, где я буду маме нужна. Всегда нужна.
С тех пор с маминой подачи меня в семье стали считать «железной леди», которая может все. А еще я очень стойкая, мне все по плечу. Ага.
Вот так в нашей семье сформировался «перевертыш» – когда я как бы удочерила собственную маму. И все вокруг мной восхищались. Какая я самостоятельная! Какая мамина помощница выросла!
Цена этой псевдозрелости1 крайне высока. Для ребенка это значит, что он не воспринимает родителей как надежных взрослых и живет в постоянной фоновой тревоге. Но одновременно с этим ищет пути быть нужным своим родителям в ущерб собственному развитию и психологическому здоровью.