Loe raamatut: «Я хочу стать Вампиром…», lehekülg 10
Мягкий приглушенный свет согревал деревянные перила и делал все цвета вокруг яркими и глубокими, так что казалось, будто ее каблуки утопают в водах багровых рек, а потому их стука не слышно.
Дверь, за которой она оставила Рахмиэля, была приоткрыта. Эфрат прислушалась. Было тихо. Она открыла дверь и увидела Рахмиэля по прежнему лежащим на кровати. Он повернул голову и посмотрел на нее. Она ничего не сказала. Он тоже молчал. Какое-то время Эфрат неподвижно стояла на пороге и смотрела ему в глаза. Он не отводил от нее взгляда. Эфрат была хорошо знакома вечность, но некоторые мгновения оказались способны вместить ее всю. Наконец она подошла к кровати и села на край. Не хотелось ничего говорить, и меньше всего на свете она понимала, почему заговорила.
– Ты должен уйти, – Эфрат сделала паузу. – И лучше всего уехать из этой страны. Скажи родителям, что передумал, что тебе не нравится здесь. Пусть они купят какой-нибудь другой институт, и ты сможешь снова жить нормальной человеческой жизнью. И снова услышишь мой голос только на Spotify или YouTube. Никто из нас никогда к тебе не приблизится и не вмешается в твою жизнь. Но ты должен уехать сейчас. Потому что другого шанса сделать это у тебя не будет.
Рахмиэль ничего не ответил, а закрыл глаза и отвернулся от нее. А Эфрат хотелось одновременно уйти и остаться. И выбрать становилось все сложнее. Но чтобы потом ему было проще выбирать, она встала и вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
Ночь начинала рассеиваться под первыми лучами рассвета. Ей никогда не нравилось это время. Легенды, которые Эфрат помнила так отчетливо, как будто впервые услышала лишь вчера, рассказывали, что когда-то этот мир был иным. Когда-то, еще до появления людей, в нем жили две очень похожие и абсолютно разные расы. Одна жила при свете дня, во дворцах, парящих в кронах деревьев, и с каждым солнечным днем их королевство становилось все шире, а сами они все сильнее. Природа и звери слушались их, с одного их слова реки принимали другое направление, а деревья превращались в города. Вторая же раса черпала свою силу в лунном свете, их холодная бледная кожа сверкала в ее свете как мрамор. Они обращали свои глаза к ночному светилу и движению звезд, чтобы узнать судьбу своего мира и иных миров, материя не была для них ни препятствием, ни необходимостью, она изменялась под одним лишь их взглядом. Две расы жили в мире и гармонии, подобно всему, что было в мире, пока однажды мир не решил измениться. А точнее, не решила, ведь планета Земля определенно женского рода. Некоторые даже утверждают, что она по гороскопу Весы, но это уже другая история.
Свет напоминал Эфрат, что люди существуют. А еще – о том, что они почти неотъемлемая часть ее жизни. По крайней мере, если она хочет оставаться активной участницей этой самой жизни. И Эфрат хотела. Или думала, что хотела. Делать было совершенно нечего. Ничего не хотелось. Только сбросить туфли и платье, умыться и отдохнуть. Несколько десятков лет.
Следующая ночь наступила слишком быстро. Не было ни малейшего желания возвращаться в мир, который все еще удерживает тебя непрожитым опытом и нераскрытыми тайнами. И все бы ничего, но всякий раз эти тайны либо приходится с кем-то делить, либо нельзя разделить ни с кем. И то, и другое всегда неудобно. Если что-то и утомило ее больше выбора между этими двумя крайностями, так это метание между двумя мирами. Сначала это виделось забавным, увлекательным и даже нравилось Эфрат. Что неудивительно, ведь других занятий практически не было. Затем она научилась получать удовольствие от пребывания то в одном, то в другом мире, стремясь взять лучшее от обоих. Но сейчас ей казалось, что их возможности исчерпали себя.
Она продолжала лежать, не открывая глаз. Невозможно убежать от наблюдения хотя бы одного из миров, но можно смотреть сквозь каждый из них. И там точно что-то было, возможно, обещание прекращения бега, метаний, разочарований или же начала чего-то большего, чем все то, что уже когда-то случалось.
Оставаясь без движения, Эфрат ждала, когда откроются двери и она сможет в них войти, навсегда оставив необходимость притворяться человеком, носить личину и отражаться в зеркалах. Когда-то она услышала, что для того, чтоб прекратить стоять по середине, нужно отпустить оба края, за которые держишься. Тогда ты увидишь все то, что и без тебя удерживало и будет удерживать их вместе. А ты сможешь идти дальше.
Рано или поздно, но глаза придется открыть. Нужно найти тех, кто сможет ответить на ее вопросы. И она знала, где их искать. Шири тоже знала. Оставалось убедиться, что Рахмиэля больше нет в доме, и можно собираться.
– Я все еще здесь. – И это то, что меньше всего хочешь услышать, когда хочешь знать обратное. – И нет, я никуда не уйду.
Его голос звучал так же, как и всегда, и даже еще спокойнее. Или это просто сказывалась нехватка сил.
– Послушай, – Эфрат села на кровати, без особой радости уставившись в пространство перед собой, – если ты останешься, я не ручаюсь за то, что тебе в этом году придется сдавать экзамены. А если уйдешь – продолжишь жить как ни в чем ни бывало. Запомнишь все произошедшее как приключение, а еще – я всегда могу помочь тебе все забыть.
– Ты и это умеешь? – Рахмиэль продолжал стоять в дверном проеме, скрестив руки на груди.
– Да, и это тоже. – Эфрат опустила ноги на пол, касаясь босыми стопами пола.
– Подожди. – Он в два шага оказался у кровати, как будто хотел успеть до того, как она встанет, и, опустившись перед ней на колени, помог надеть домашние туфли.
Эфрат так и осталась сидеть на кровати, глядя на него. Не понимая, что именно изменилось, она просто отмечала, что перемены произошли и ей предстояло разобраться, что делать теперь. Это было очень странное чувство, как если бы она существовала и не существовала одновременно. Как если бы линия времени, по которой она бежала до сих пор, внезапно оборвалась и под ее ногами распростерлась вечность.
– Тогда собирайся. И я надеюсь, ты любишь итальянскую кухню. —Эфрат провела рукой по его волосам. – Хочешь в душ?
Она не ощущала прикосновения воды к своей коже, не чувствовала ни температуры, ни движения. Только тепло его тела служило ей ориентиром в пространстве, предназначенном для людей и равнодушном к таким, как она.
– Ты вообще что-нибудь чувствуешь, когда я к тебе прикасаюсь? Когда кто-то к тебе прикасается? – после короткой паузы добавил Рахмиэль.
– Да, чувствую. Тепло, жизнь, бегущую по твоему телу. И для меня это всегда больше, чем только прикосновение, и больше, чем только твое тело.
– В смысле? – Он прижал ее ближе к себе, стараясь согревать своим телом.
– В смысле для меня все начинается задолго до прикосновения, с ощущений, с того, что я знаю о тебе, даже прежде чем на тебя посмотреть.
– Сложно, – ответил Рахмиэль, прижимаясь к ней губами. – Куда именно в Италию мы едем?
– Пока что это секрет, – уклончиво ответила Эфрат. – Шири и Гедалья составят нам компанию.
– Ну конечно, куда же без них, – он тихо рассмеялся. – Когда мы выезжаем?
– Завтра, если у тебя нет других планов.
– У меня больше нет никаких планов.
– А как же… что ты там изучаешь?
– Бизнес-администрирование. Но я могу сделать паузу ради тайн вселенной.
– О, вселенная нуждается в администрировании, так что паузы не получится, уж извини, – Эфрат рассмеялась и положила голову ему на грудь. И если бы кто-то посмотрел в ее глаза, он бы не увидел, где этот взгляд начинается и куда он уходит.
Всю ночь они провели в комнате, собравшей в своем пространстве лучшие воспоминания об ушедшем веке аналогового искусства, той самой комнате, где когда-то ночевали Шири и Гедалья.
– Ты всегда одна?
– Разве я сейчас одна?
– Я имею в виду…
– Да, я поняла. Да, всегда.
– Почему так?
– Честно? – Эфрат лежала головой на его коленях и смотрела в потолок. – Понятия не имею. И мне никогда не приходилось задаваться этим вопросом. Наверное потому, что я никогда не задумывалась, зачем постоянно быть с кем-то. Видишь ли, я уже очень давно живу эту жизнь.
– Тебе нравится?
– Ты опять начинаешь? – Эфрат улыбнулась. – Мне очень лень сейчас снова подвергать твою жизнь опасности, – она старалась улыбаться, хотя ей не очень хотелось.
– Нет. Я и тогда не имел в виду ничего такого, – Рахмиэль старался говорить спокойно, но получалось не очень. – Я… интересуюсь тобой, как ты думаешь, что ты чувствуешь, что для тебя важно.
– Это очень странно, ты же понимаешь. – Эфрат повернулась к нему, так, чтобы видеть его глаза, насколько это было возможно в условиях почти полной темноты, в которой кто-то другой наверняка потерпел бы неудачу. Но она отчетливо видела, что он смотрит прямо на нее, и что-то в этом взгляде напоминало ей, что и она может чувствовать тепло. Это были скорее воспоминания, бесконечная карусель того, что случилось однажды и никогда не повторится, в чем она так и не успела разобраться до того, как измениться. – Я не знаю, что тебя так испортило, хорошая музыка или хорошая литература, но ты стоишь опасно близко к реальному миру и вот-вот рискуешь упасть в его пропасть.
– Прошу заметить, я сам приехал, – тихо ответил Рахмиэль.
– Еще и сам остался. Практически не спрашивая моего о том мнения, – рассмеялась Эфрат.
– Для меня это было… – Он сделал паузу, опустил пальцы на ее лицо, чтобы почувствовать, как она закрывает глаза, а потом легко дотронуться до виска. Ее кожа оставалась холодной и пульс невозможно было различить, зато можно утонуть в этом необъяснимом чувстве умиротворения, которое испытываешь, когда находишь ответы на вопросы. – … Как возвращение.
– Прости?
– Я знаю тебя как будто целую вечность.
– Ты – человек, ты не знаешь, что такое вечность.
– Знаю. Она лежит у меня на коленях.
Поднимающийся за окном рассвет тоже знал, что такое вечность, но для него это были несущественные мелочи. Как и самолет, вылетающей из центральной Европы в Италию.
Улицы Миланского центра всегда оживленные и в них так легко затеряться, особенно когда вы молоды и прекрасны. Так и поступили эти двое, и хотя оба были одеты в черное, никто из окружающих не придавал этому значения. Невозможно не заметить, как сияют даже в тени ее золотые волосы, а его на первый взгляд самодовольная ухмылка была довольно заурядна в сочетании с солнечными очками, украшенными сбоку тонким логотипом Gucci. Таких пар тут было очень много, и Эфрат это нравилось. А вот солнце досаждало ей все больше и больше. Она старалась отвлечься, рассматривая собор, который при свете дня и вполовину не так хорош, как в тумане ночи. Она улыбнулась про себя, вспоминая, как когда-то давно перепрыгивала лестничные пролеты в погоне за кем-то, чье лицо она уже давно не помнила.
– О, смотри! Это же Gabbana!
– Где? – Эфрат нехотя повернулась. Вся улица за ее спиной была залита солнечным светом, уже одна мысль об этом вызывала у Эфрат аллергию.
– Гедалья, рубашка на нем – это Gabbana. Дышать в них просто невозможно, – пояснил Рахмиэль.
– Здесь в принципе дышать невозможно, жуткая страна в дневное время суток.
– Но тебе и не нужно, – улыбнулся Рахмиэль. Он стоял у Эфрат за спиной, обнимая ее, и от и дело прижимался щекой к ее золотым волосам. Иногда ему казалось, что волосы Эфрат живут своей жизнью, потому что они тоже его обнимали. Или ему просто казалось?
– Подождем их здесь, —продолжил он. – А вообще, как так? Шири спокойно ходит по улицам, залитым солнцем, а ты боишься выйти из тени, как будто тут же начнешь дымиться?
– Это земля. Связь Шири с этими землями куда сильнее, чем моя, и эта сила поддерживает ее. Помнишь этот фильм о валашском графе, который пересек океан под покрывалом земли, собранной вокруг его замка?
– Да, я смотрел его.
– Ну вот, все довольно просто. Кроме самого графа.
– В смысле? – Он смотрел на ее лицо, всегда такое отстраненное, но сейчас, когда они стояли в тени, скрывающей их от солнцепека, который здесь заменял воздух, когда они просто смотрели друг на друга, и золотые волосы Эфрат как змеи обвивали его, а шелк ее длинного платья укутывал их обоих в легкое облако, сейчас, когда здесь были только они двое, она казалась совершенно другой. Так можно часами смотреть на то, как льется лунный свет через оконную раму, как луна медленными шагами пробирается все дальше и дальше в комнату, чтобы наконец пригласить вас в путешествие всей вашей жизни.
– Граф буквально взял свою землю с собой, в нее корнями уходила его сила. Благодаря ей он преодолел время, посмеялся над смертью и приобрел массу хорошей недвижимости. Все ради чего? Он хотел вернуть любовь всей своей жизни.
– А где в этом мире ты можешь ходить под солнцем? – Можно было подумать, Рахмиэль не расслышал то, что она сказала.
– Я слишком стара, чтобы где бы то ни было ходить под солнцем, – уклончиво ответила Эфрат и шагнула навстречу Шири, которая никогда не обременяла себя излишней одеждой, а под небом Италии и вовсе решила, что ткань нужно экономить.
– Как тебе итальянское солнце, детка? – Шири заключила ее в объятия.
– Как и любое другое, непереносимо и удушающе, – ответила Эфрат. Они простояли какое-то время, держа друг друга в объятиях. Их спутники молчали и терпеливо ждали, что было неудивительно: половина улицы замедлила шаг, чтобы полюбоваться двумя девушками, а может быть, реальность была простым отражением происходящего в их сознании.
– Не буду спрашивать, хотите ли вы погулять. – Шири наконец отпустила подругу и мир вернулся к своим привычным отношениям со временем.
– Вот уж не стоит. – Эфрат отступила обратно в тень. – Где ваша машина?
– Мы пришли пешком… – подал голос Гедалья, что для облаченного в Gabbana можно считать подвигом.
– Вы что?! Вы… нет, я отказываюсь в это верить! Это слишком для меня! – сокрушалась Эфрат, прижимаясь к Рахмиэлю, укрывающему ее в своих объятиях.
– Не могу не поддержать это заявление. – Шири посмотрела на Рахмиэля, для которого мир снова вышел за пределы оговоренных большинством возможностей. Тишина. Ничего, даже стука собственного сердца. Никаких ощущений. Пропал ветер, пропало солнце и даже Эфрат, которую он укрывал руками, как будто исчезла. – Почему ты еще жив и почему ты все еще здесь, мальчик?
– Потому что я так решил. – Он скорее подумал, чем сказал это. – Потому что это мой выбор.
– Отличный выбор! – Шири улыбнулась, и белоснежная улыбка, очерченная алой помадой, вернула в мир звуки, ощущения и Эфрат. – Тогда мы можем, не теряя времени даром, вызвать машину и отправиться в гости к нашим общим друзьям.
Эфрат повернулась к ней и не произнесла ни слова вслух, а Шири не произнесла ни слова вслух в ответ.
– Я надеюсь, эта вечеринка понравится мне не меньше предыдущей. – Рахмиэль взял Эфрат за руку, и в ответ та мягко сжала пальцы. Она все еще молча смотрела на Шири. Гедалья стоял рядом с Шири, почти не двигаясь и никак не показывая своего интереса к происходящему. Рахмиэлю было сложно понять его. Хотя, если задуматься и забыть на секунду обо всем, что помогало отвлечься от мыслей, то где-то вдалеке можно расслышать ту тишину, что слушал Гедалья и которая минуту назад окружала самого Рахмиэля.
– О, я в этом не сомневаюсь, – голос Эфрат был спокойным и тихим, – мы об этом позаботимся.
– Мы? – переспросил Рахмиэль.
– Конечно, ведь это друзья не только Шири, но и мои тоже.
– Если мы разобрались с планами, давайте действовать. – Шири вытащила телефон из миниатюрной лаковой сумочки, дополнявшей ее ансамбль из черного мини-платья и высоких, очень высоких шпилек.
Никто ничего не говорил, пока они ехали. Обменявшись любезностями с водителем, все четверо перемещались дальше в молчании. Стороннему наблюдателю могло показаться, что они просто утомлены жарой и солнцем. Но зачем же тогда было надевать на себя столько черного? Впрочем, кому это интересно. Водитель забудет, что видел их сразу после того, как они выйдут из машины, как забудет и то, куда отвез.
Эфрат не хотелось говорить, потому что все силы уходили на то, чтобы понять, что произойдет дальше. Что может случиться с ней? И что может случиться с ним? Нежный медовый мальчик, в руках которого она снова начала засыпать без кошмаров, без бесконечной пустыни, без беспрерывного вкуса крови во рту. Покой, который она уже позабыла, смех, каким она его давно не слышала. Любовь. Может быть. Наверное. Потому что Эфрат понятия не имела, что это такое. Она не успела это узнать. Если любовь – это нечто способное укротить хаос, превратив его в красоту мира, поделенного на двоих, если любовь – это смотреть в его глаза и чувствовать, что с другой стороны на тебя смотрит бог, взгляд которого, такой желанный и нежный, тот самый, который когда-то погас для нее под сводами храма, из которого ее выволокли почти в беспамятстве, выплевывающей собственную кровь, если любовь – это улыбаться в вечность, и смотреть в нее всей собой, без страха, без попыток убежать, чувствуя ветер движения мира, если все это любовь – то да, Эфрат полюбила его. И теперь она ни о чем больше не могла думать, кроме того, что везет его туда, откуда он может не вернуться. И не потому, что это надо было сделать, а потому что еще несколько недель назад ей было совершенно безразлично, что с ним будет. Какое ей было дело до еще одного, очередного. А теперь не представляла, что делать и как исправить то, что она натворила.
Всю дорогу Рахмиэль прижимал ее к себе, боясь отпустить, отчего-то зная, что этого ни в коем случае нельзя делать. И хотя Эфрат внешне ничем не выдавала своего беспокойства, он знал, что с ней происходит. В те дни и ночи, когда они спали вместе, когда она лежала рядом, он часто просыпался, безо всякой видимой на то причины, просто потому, что становилось холодно. Это был не тот холод, который ощущаешь телом, а тот пронизывающий холод, который не дает спать по ночам, когда что-то непоправимое и при этом неизбежное должно произойти. И тогда он обнимал Эфрат так крепко, как мог, прижимаясь губами к ее лицу, согревая своим дыханием, как если бы пытался растопить лед. И тогда холод отступал, не сразу, постепенно, но каждый раз становилось теплее, постепенно Эфрат становилась спокойнее, а он все чаще просыпался просто чтобы увидеть ее рядом.
– Я люблю тебя, – едва слышно прошептал Рахмиэль, и слова потонули в золотых локонах. Но Эфрат все слышала и еще плотнее прижалась к нему. Ей хотелось погрузиться в тот тонкий аромат меда, который она всегда чувствовала рядом с ним, исчезнуть в нем, раствориться подобно тому, как растворялась боль каждый раз, когда он покрывал ее поцелуями, каждый раз, когда он смеялся, каждый раз, когда они занимались любовью. Она изо всех сил старалась хотя бы ненадолго забыть, что машина продолжает свое движение по дороге, с каждой минутой приближая их к неизбежному. И уже слышала безмолвное присутствие этой неизбежности. Шири тоже его слышала.
Гедалья молча смотрел на Рахмиэля. Он знал, что может случиться. И знал, что то же самое, если не хуже, может случиться с ним.
Больше никто ничего не произнес в этой поездке. Как будто все единогласно решили, что если и нужно что-то сказать, то именно это и было сказано.
Когда, согласно стоящему на дороге указателю, машина повернула на узкую дорогу, уводящую будущих гостей в декорации итальянской провинции, Эфрат почти перестала реагировать на происходящее. Ее лицо стало неподвижным, и, если присмотреться внимательнее, то заметили бы, что оттенок ее кожи изменился, как если бы мрамор или молочный нефрит были полупрозрачными и могли покрывать собой человеческое тело. К моменту как они остановились возле высоких кованых ворот, она уже не была похожа на себя ту, которая садилась в машину возле Соборной площади. Шири тоже выглядела иначе, но эти перемены было сложно уловить, само ее присутствие теперь окутывало сомнениями всех, кто находился рядом, сомнениями и тишиной, где ее голос был единственным и самым желанным звуком.
Ворота открылись перед ними, и машина медленно въехала во двор. Можно было бы сказать, что то же самое происходило при подъезде к дому Эфрат, но масштабы очень сильно отличались. Здесь могло поместиться несколько домов Эфрат вместе с садом. Наконец они подъехали к дому. Это был небольшой замок типично южного образца, небольшой по меркам замка и внушительный по меркам местных жителей. Машина остановилась у главного входа, где их уже ожидали.
– Добро пожаловать, – раздался умеренно громкий и спокойный голос дворецкого. – Мы ждали вас.
Ни у кого не возникло в этом сомнений. Дверцы машины захлопнулись, и водитель счастливо поехал обратно. И где-то в глубине своей души он знал, а потому по приезду домой обнял супругу крепче, чем обычно, и в этот вечер предпочел общение с детьми привычному телевизионному вещанию. Кто знает, может быть, случайся с ним подобное чаще, его жизнь претерпела бы значительные изменения.
