Двое вампиров неторопливо подошли к порогу и поднялись по ступеням. Эфрат потянула за тяжелое литое кольцо на двери. Дверь беззвучно отворилась. Внутри было светло, горели свечи. Она сделала шаг вперед, Рахмиэль последовал за ней. Раньше ему никогда не доводилось видеть разницу между миром внутри храма и за его пределами. А потому сейчас он рассматривал все с большим интересом. Его семья не была религиозной, но по делам бизнеса им иногда приходилось посещать церемонии, важные для бизнес-партнеров, и каждый раз у него болела голова. Как и в любых других обстоятельствах, когда кто-то пытался навязывать ему свое мнение. Но сейчас все было иначе. Их появления как будто никто не заметил, как если бы для них были открыты все двери.
Они беззвучно двигались вдоль прохода между скамьями, к самому первому ряду, где сидела одинокая фигура. Эфрат знаком попросила Рахмиэля остановиться. Она вышла к алтарю и оттуда посмотрела на сидевшую на первой скамье в правом ряду девушку, а та – на нее. Ей было около двадцати. Снова. Когда-то она была красива, но сейчас казалась едва ли не бледнее Эфрат, а смоляные волосы, обрамлявшие ее лицо, только подчеркивали это. На девушке было длинное белое платье, и в отличие от Эфрат, на ней не было обуви. Незнакомка разглядывала вампиршу, окруженную ореолом света. Золотые волосы Эфрат отражали пламя свечей и превращали один огненный цветок в десятки.
– Ты – смерть? – наконец заговорила незнакомка. Это был тот самый голос, на который все это время шли они с Рахмиэлем.
– Да, – мягко ответила Эфрат, – я смерть.
– Посиди со мной.
Эфрат медленно подошла к девушке, которая смотрела на нее со спокойствием и, казалось, тихой радостью. Эфрат села справа от нее, давая возможность Рахмиэлю сесть с левой стороны. Девушка как будто не замечала его.
– Ты красивая, – сказала она, – можно мне до тебя дотронуться?
– Конечно, – ответила Эфрат.
Незнакомка медленно подняла руку и поднесла ее к лицу Эфрат.
– У тебя очень холодная кожа, – ее пальцы слабо касались щеки вампирши, – а волосы сияют, как пламя. Ты похожа на ангела, – вдруг сказала она.
Эфрат удивленно приподняла брови.
– Я не ангел. Любой, кто когда-либо встречал меня, подтвердит это. – Эфрат наблюдала за движениями девушки, им было некуда спешить.
– Даже он? – вдруг спросила та, повернувшись к Рахмиэлю.
– Она не ангел, – кивнул Рахмиэль. – Она – мой бог.
Он смотрел на девушку с таким же спокойствием, с которым она взирала на него. Вена слабо пульсировала на ее шее. Ее присутствие в мире было едва уловимым. Девушка продолжала смотреть на него, иногда отводя взгляд куда-то в сторону, как будто ее глаза наблюдали за каким-то невидимым движением.
– А что такое бог? – наконец спросила она.
– Это любовь, – ответил Рахмиэль.
– Тогда бог существует, – на ее лице появилась улыбка, спокойная и даже теплая. Она вдохнула, чтобы затем закашляться на выдохе. Следующий вдох дался ей нелегко, кашель усилился. Эфрат обняла ее за плечи.
– А правда, что любовь сильнее смерти? – спросила девушка, когда наконец снова смогла дышать.
– Ты очень скоро это узнаешь, – сказала Эфрат, все еще держа руки на ее плечах.
– Тогда я готова, – она снова повернулась к Эфрат, улыбнулась и закрыла глаза.
В храме было тихо. Только двое вампиров слышали, как ускорилось сердцебиение сидевшей между ними девушки, чье имя они никогда не узнают. Ускорилось, чтобы потом замедлиться, а затем и вовсе затихнуть. При взгляде на нее можно было сказать, что жизни в ней совсем не осталось, но под своими руками Рахмиэль ощущал тепло, а с каждым новым глотком жизни в нем самом становилось все больше, как если бы все цвета вокруг усиливались, а ощущения становились все острее. Он слышал, как рядом с ним Эфрат тоже делала один глоток за другим и как кровь текла вниз, впитываясь в ткань легкого белого платья. В один момент, когда последняя искра жизни в человеческом теле угасла и кровь потеряла свой вкус, они оторвались от ее шеи, запрокинув головы к потолку. Теперь они видели и слышали все, что происходило под этими сводами с момента того, как они были возведены. И знали, какие из молитв навсегда останутся тут, а какие смогли найти себе дорогу дальше. И все это происходило в один единственный момент. Они наблюдали за миром вне времени, и если бы кто-то посмотрел сверху на них троих, то увидел бы на их лицах улыбки, спокойные, счастливые и не тронутые временем, как и все настоящее.
Рахмиэль поднялся со скамьи первым. Он подошел к Эфрат и подал ей руку. Она улыбнулась и, опираясь на его руку, поднялась и встала рядом. Вдвоем они смотрели на лежащее на скамье тело. Теперь они почти не видели ее. Зато друг друга они видели так, как никогда прежде. Рассматривая один другого в свете свечей, они видели что-то, о чем не рассказывают словами, но что можно прочитать в улыбке, которой нет на губах. И это была удача, потому что на их губах была кровь. Она остывала, и чтобы она не остыла, а согрела их снова, Эфрат вложила свои руки в руки Рахмиэля и прикоснулась губами к его губам.
Они покинули храм, в котором было все так же тихо, и все так же горели свечи, а под сводами все так же витали чьи-то молитвы, одна из которых сегодня нашла свой путь.
– Вокруг нас всегда будет смерть. Вокруг нас будет столько смерти… – тихо произнес Рахмиэль.
– Не больше, чем вокруг людей, – ответила Эфрат, – просто теперь они предпочитают ее не замечать.
Они шли по набережной, ничем не выделяясь среди других пар. Ничем, кроме невероятно бледной кожи и золотых волос Эфрат. И тем не менее, им как-то удавалось оставаться незамеченными. Они шли, держась за руки, а Эфрат задумчиво улыбалась, рассматривая стоящие на воде корабли.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Рахмиэль.
– Корабли всегда вызывали у меня смутную тревогу, а потому Овадия однажды взял меня с собой в плавание, чтобы опасения сменились предвкушением, – ответила вампирша.
– И что? Ему удалось поменять твои взгляды?
– Как видишь, – Эфрат продолжала улыбаться, – спроси его как-нибудь, он любит хранить и рассказывать истории.
– Эфрат, – Рахмиэль остановился и повернулся к ней. Эфрат подняла голову, чтобы посмотреть на него.
Вместо того, чтобы что-то сказать, он прижал ее к себе и вернул поцелуй, подаренный ему в храме. В этом поцелуе не было ничего особенного, тысячи и тысячи точно таких же прямо сейчас происходили в этой ночи. Но это был первый их поцелуй. Первый из тысяч и тысяч.
– Я все еще чувствую вкус крови на твоих губах, – он улыбался, вдыхая аромат ее кожи.
– А ты все такой же мальчик со вкусом меда, – ответила Эфрат.
– Точно…
– Что?
– Мне ведь так и не исполнилось двадцать …
– Нашел, чем выделиться, мне тоже.
В двух вечных подростках, идущих вдоль набережной, не было ничего особенного, как и во всех остальных парах на этих ночных улицах. Все счастливые – счастливые одинаково. Когда все хорошо – это благословение. И у них все было хорошо. И куда бы они теперь ни направились, их двоих и правда было вполне достаточно.
Шири никогда не умела горевать, ее этому не учили, а потому это чувство не было ей знакомо. По крайней мере настолько, чтобы знать, как это делается.
Не зная, куда себя деть и чем заняться, она взяла в руки ту книжку про мысли и кофе, и открыла ее на случайной странице.
Кофе для вдохновения
Очень часто люди думают, что вдохновение к ним приходит. Это мнение ошибочно. Вдохновение никогда их не покидает, зачем же ему это делать, все потому что людям приходится выбирать между вдохновением и всеми теми увлекательными делами, которые предлагает им повседневность. Как будто от их участия хоть что-то изменится. Повседневность хороша тем, что о ней может позаботиться практически кто угодно, она не особо привередлива. Но человек так устроен, что предпочитает расходовать как можно меньше своих сил, в результате между повседневностью и американскими горками на пути к собственной божественности человек всякий раз выбирает первое. А все те, кто настойчиво и упрямо делают выбор в пользу второго, оказываются перед еще более сомнительным выбором, который может увести вас в такие метафизические дебри, из которых вы ни в жизнь не выберитесь. Люди знают об этом, а потому относятся к вдохновению и его компаньонам с большой опаской. И тут вступает в игру всем известная фраза: если бы это было легко, все бы это делали. Если кто-то и может пройти с вами через все эти дебри и не разочаровать, ровно так же, как и не разочароваться, то тот самый человек, который будет варить вам кофе и сидеть рядом все то время, пока вы работаете. Он будет делать это не потому, что ему это нужно и не потому, что вы чертовски уникальны и неповторимы. Я толком не знаю, почему так происходит, но, вне всякого сомнения, кофе известен этот секрет. Может быть, однажды он вам его расскажет, если вы еще не будете спать.
– Я не нуждаюсь во сне, особенно сейчас. Так что можешь смело продолжать, – ответила автору Шири.
«Кофе и бессонница» – обещал следующий заголовок.
– Это мне уже значительно ближе, – согласилась на предложение Шири и продолжила чтение.
Никто не хочет просыпаться в том завтра, в котором он проснется несчастным, а потому самое лучшее, что мы можем сделать сегодня – это не засыпать. Чтобы больше времени провести с теми, с кем мы счастливы. Волшебство чертовски пугливо и ни за что не согласится на компромиссы, нельзя быть наполовину счастливым, вам придется либо целиком остаться, либо целиком уйти, и у вас впереди целая ночь, чтобы принять окончательное решение. Кофе снова будет рядом, потому что ему тоже случалось принимать такие решения, и смотреть, как их принимают другие. Вместе они бодрствовали долгими ночами, отказываясь просыпаться там, где просыпаться не хотелось. Когда ты счастлив, ты во что бы то ни стало захочешь остаться счастливым, потому что все остальное вдруг теряет смысл и перестает справляться даже с ролью репетиции жизни. Очень часто это решение обещает нам многочисленные трудности, а то и самые настоящие крушения, но до тех пор, пока мы по эту границу сна, мы сделаем все что угодно, лишь бы ночь не кончалась. И кому-то, говорят, это даже удалось. Может быть, именно так и появился кофе. Об этом он никогда не рассказывает. Другие утверждают, что мы в этом случае ничего не решаем, а просто люди делятся на тех, кто слушает свое сердце и тех, кто слушает свою голову. Доподлинно неизвестно, кто из них просыпается счастливым, как неизвестно и то, дорога выбирает путника или путник дорогу. Это можно узнать только по пробуждению.
– Люди, – больше подумала, чем сказала Шири, но зная историю человеческого рода, она предположила, что если кто-то и должен был научиться проживать горе, так это они. И доверившись мнению автора сомнительного однодневного бестселлера, она повернулась к кровати. Еще какие-то часы назад они были тут вдвоем. Шелк покрывала еще хранил форму их прикосновений. К шелку и друг к другу. Скоро Шири погрузилась в сон. Это было то сомнительное подобие блуждания между одной реальностью и другой, в которое порой отправляешься, когда нет сил ни на что другое.
–
Если смерть крадет ваших любимых – не прекращайте их любить, и они будут жить вечно, – у Эфрат был как всегда мягкий и отстраненный голос. В отличие от голоса самой Шири, который звучал повсюду, когда она хотела, чтобы ее слышали, этот голос незаметно приподнимал слушателя над реальностью и, возможно, самим временем.
–
Отстань, – ответила Шири, и перевернулась на другой бок.
–
Ну чего ты, хороший же фильм, – Эфрат, сидевшая на кровати, подобрав под себя ноги, развернулась к Шири и погладила ее по плечу, – хоть и грустный.
–
И Брендона застрелили.
–
Верно.
Какое-то время они просто молчали. Снова.
– Знаешь, Раз хороший…
– Ты что хочешь сказать? – Шири повернулась к подруге, наблюдавшей за ней с улыбкой, которую скорее можно было бы ожидать от упомянутого Раза.
– Ну… – Эфрат задумчиво утопила указательный палец в простынях. Она покачивалась из стороны в сторону, ее движения чем-то напоминали змеиные, а волосы подыгрывали ей, и вот уже целый клубок змей сидел под итальянским балдахином.
– Да как ты смеешь! Бесчувственный кусок кровопийцы! – Шири слышала каждую мысль каждой из этих змей. Услышанное заставило ее подпрыгнуть на кровати и пуститься в погоню за бестиями.
Вооруженная подушкой Шири преодолевала одно препятствие за другим, отбрасывая с дороги мелкую мебель, и рассекая воздух ударами подушки. Она была все в том же безупречном и теперь только слегка помятом платье, в котором сидела за столом два дня назад. С каждым движением хрупкая ткань уступала и раздавался треск рвущихся нитей. Теперь ее элегантное платье больше походило на обычные, часто символические наряды Эфрат.
– Я не кусок! – Эфрат силой чуда и находчивости уклонялась от града подушечных ударов. – Я полноценная личность!
Убегая от Шири, она запрыгивала на мебель и отталкиваясь босыми ногами от поверхности, длинными прыжками двигалась дальше.
– Безнравственное, беспринципное чудовище! – Шири продолжала погоню, меняя траекторию и переходя с бега на прыжки. Если бы кто-то увидел их со стороны, ему бы мало что удалось заметить, скорость их движения не оставляла случайному наблюдателю ни малейшего шанса.
– Я или он? Кто? Кусок? Ай! – Подушка наконец настигла Эфрат и треском рвущегося шелка разлетелась в пространстве тысячами белоснежных перьев.
– Дамы, – раздался как всегда спокойный голос Овадии. Он стоял на пороге, разглядывая двух вампирш и наблюдая как оседают на пол перья. – Простите что прерываю, но если вы хотите присутствовать при написании портрета, то вам лучше присоединиться к нам в большой зале. И, – он сделал небольшую паузу, – не утруждайте себя переодеванием.
Он повернулся и ушел. К тому моменту почти все перья нашли себе место на полу. Две подруги стояли в центре комнаты, несколько пострадавшей от их спора.
– Ты когда-нибудь замечала, что самые отвратительные времена – это те же, что и самые лучшие? – спросила Эфрат, вытаскивая из волос перья.
– О, да. Именно в такие времена для меня все и началось, – кивнула Шири.
– А…?
– Не будем заставлять других ждать. – Шири не дала Эфрат закончить фразу и направилась к двери. – Почему я такая голодная?
– Ты спала почти двое суток, – отозвалась Эфрат, выходя за ней из комнаты.
– Тогда понятно… – в голосе Шири почти не было удивления, – как прошла охота?
– Я бы повторила каждый ее миг тысячи и тысячи раз. А потом еще столько же, – улыбнулась Эфрат.
– Звучит как отличная первая охота.
– Чья-то должна быть такой.
– После всего, что произошло, – начала Шири тихо, – нам просто необходима свадьба!
– Я развелась несколько дней назад. Дайте мне отдохнуть и ощутить свободу!
Все присутствовавшие, кроме художника, обернулись к Эфрат.
– То есть до этого… – осторожно начал Овадия.
– Она была образцом сдержанности и целомудрия, – ответил Раз.
– Мы все умрем… – равнодушно подытожил Овадия.
– Как? Опять? – Раз выглядел не на шутку напуганным.
– Господа! Чтоб вас… – Эфрат посмотрела на них взглядом колоссальной степени выразительности.
– Извинения, – Овадия быстро принял решение, что на Шири сейчас лучше не смотреть.
– Ну что вы, меня первый день знаете, – Раз сдержанно улыбнулся и в отличие от Овадии посмотрел на Шири. Уже без улыбки. Ему очень хотелось сказать что-то такое, от чего та улыбнется, но он промолчал. Шири же без единого слова наблюдала, как краски ложились на холст, и с каждым движением превращались в узнаваемые очертания.
Все это время Рахмиэль сидел неподвижно. Он пока не понимал назначение портрета, но Эфрат обещала ему все объяснить «когда придет время». Он был не против подождать. Рахмиэль думал о своей семье и о том, как теперь будет складываться их будущее. Отец собирался передать ему долю в семейном бизнесе, не сразу, разумеется, со временем, когда Рахмиэль всему научится. Возможно ли это теперь? И пусть он не видел особых препятствий с внешней стороны, эти препятствия были внутри. Внутри их семьи, от которой у него теперь появилась еще одна тайна.
– Хорошо, – неожиданно произнес Рахмиэль, – сколько времени тебе нужно?
– Нужно для чего? – не поняла Эфрат.
– Для отдыха и свободы.
– Ой, перестань, – она отмахнулась, – тогда это была вынужденная мера, а сейчас – это осознанный выбор. А я не могу выбирать, я всего лишь кусок.
– Кусок? – переспросил Овадия.
– Не понял, кусок чего? – попросил уточнения Рахмиэль.
– Ох… – если бы Лия не напоминала о себе время от времени, то ее можно было бы принять за одну из статуй, стоящих тут и там в главной зале.
– Да ну пожалуйста, – всплеснул руками Раз, – неужели никто из вас не слышал старинную «Легенду о Куске»?
– Легенду? – Овадия пребывал в растерянности.
– Кус-ке? Это что-то времен древнего Китая? – предположила Лия.
Даже если такая легенда и существовала в древние времена в Китае, никому не суждено было об этом узнать, потому что в этот момент художник отложил кисть и отошел в сторону от холста, хотя работа явно не была закончена. Какое-то время он просто стоял на расстоянии, будто наблюдая за происходящим. Затем перевел взгляд на присутствующих.
– Что-то не так? – спросил Раз.
– Посмотрите сами, – ответил мастер.
Раз подошел к холсту. Его спокойно-лукавый взгляд сменился на «вы-все-должны-это-видеть» лукавый взгляд. Все не стали заставлять себя ждать.
– Что за…? – первой нарушила тишину Лия.
– Не имею ни малейшего представления, – ответил Овадия.
– Но это завораживает… – Эфрат рассматривала холст с интересом и любопытством, которое испытываешь на пороге нового открытия.
И пока все смотрели на полотно, Раз смотрел на Эфрат. Никто не узнает, были ли в этом взгляде интерес или любопытство, ведь никто не смотрел на Раза. Никто, кроме Рахмиэля. Ведь он знал, что было на портрете.
– Я уверен, для такого мастера, как вы, нет ничего невозможного, и вы без труда сможете завершить работу, – Рахмиэль обратился к художнику тоном, который невозможно было трактовать неверно.
– Разумеется. Я вас не разочарую, – ответил тот тоном, в котором можно было угадать множество самых разных оттенков.
Мастер снова принялся за работу. По нему было видно, что каждое движение дается ему с определенным усилием. Рахмиэль сидел перед ним в полном спокойствии.
– Раз уж мы все здесь, – тихо начал Рахмиэль, – то мне хотелось бы узнать, зачем нужен портрет?
– Только Эфрат может решать, когда тебе это объяснить, – после некоторой паузы ответил Овадия, – но для начала, он станет отличным экспонатом в нашей общей галерее.
– Как я понимаю, есть общая галерея и есть частные собрания? – Рахмиэль продолжал сидеть без какого-либо заметного движения.
– Все верно, – подтвердила Эфрат, бывшая единственной в комнате, кто имел право озвучить ответ.
– У моего отца обширное собрание живописи. В основном это портреты, – заметил Рахмиэль.
– Ты предполагаешь, что мой портрет оказался в его собрании не случайно? – спросила Эфрат.
– Я думаю, такое вполне может быть, – Рахмиэль кивнул. – Он собирал их по всему миру. Часто заказывал откуда-то, платил за них столько, сколько просили и иногда больше, чтобы точно получить желаемое полотно. И я никогда не мог понять, по какому принципу он их выбирает. Ни я, ни кто-то другой.
– Твой отец интересный человек, – задумчиво сказал Овадия.
– Напомни, дорогой, при каких обстоятельствах ты увидел мой портрет впервые? – наконец сказала Эфрат, обменявшись взглядом с Овадией.
– Он просто висел на стене в гостиной… – ответил Рахмиэль.
– А другие портреты? – поинтересовался Овадия.
– А другие… мы почти никогда не видели, – вдруг осознал Рахмиэль.
В комнате снова стало тихо. Было слышно, как кисть касается холста и как затем художник набирает свежую краску.
– Кажется, – нарушил молчания Овадия, – пора ехать знакомиться с родителями.
– Так все-таки свадьба? – Шири радостно улыбнулась и посмотрела на Эфрат, лицо которой не выражало никакой радости от такого предложения.
– Не волнуйся, – обратился Рахмиэль к звезде поп-музыки, – ты им понравишься.
Он подмигнул Эфрат и снова посмотрел на художника. Мастер продолжал наносить краски на холст, в его движениях уже не было прежней уверенности, хотя можно было предположить, что за время службы на благо хозяев этого дома он повидал немало. В этом зале не было окон, только свечи обеспечивали возможность разглядеть окружающих. Конечно, если вы не вампир. Сколько всего можно было увидеть и услышать, наблюдая из тени. И ведь совсем не обязательно искать тень. Некоторые будто окружены ею, а то и вовсе сотканы с ней из одного вещества.
– Не отправиться ли нам всем на ужин? – Раз, стоявший все это время в тени и в раздумьях, наконец снова вернулся к общей беседе. – Заодно отметим прошедший развод и стремительно надвигающуюся помолвку.
– Ты хочешь сказать, мы пойдем ужинать все вместе? – уточнила Эфрат, уставшая отбиваться от общих инсинуаций.
– Ну да, – подтвердил он, – я думаю, некоторые даже захотят разделить одно блюдо на двоих, как когда-то давно. Давайте, будет весело.
По его улыбке можно было понять, что весело точно будет, и что от такого предложения грех отказываться. А потому присутствующими было принято положительное решение. Осталось дождаться окончания работы над портретом. Пусть даже лицо художника не обещало, что это будет легко или быстро.
Как бы там ни было, когда работа была завершена, без каких-либо особых приготовлений общество покинуло усадьбу и отправилось на поиски приемлемого меню.
– Но ведь совершенно не обязательно именно мне ехать, – Эфрат была полна решимости отстоять с трудом обретенные свободу и независимость, – и, если уж на то пошло, то нам с Рахмиэлем вообще не обязательно ехать. Это может быть кто-то из вас.
– Это как так? – поинтересовался Овадия, тщетно оглядываясь по сторонам в поисках машин, которые должны были бы уже их ждать.
– Это, – сказала Эфрат указывая на пустую площадку перед усадьбой, – значит, что все мы идем пешком с целью прогулки, а вы с Лией летите знакомиться со второй, а официально – единственной семьей Рахмиэля. Вы ведь большие ценители искусства.
– Как и все мы тут, – вмешался Раз, – почему не мы с Шири?
– Потому что… – начала было Эфрат, – не могу придумать подходящую причину.
– Потому что ты, Раз, не похож на покровителя искусств, – ответил Овадия, смеясь.
Они шли через небольшой и аккуратный сад, призванный держать любопытных прохожих на почтительной дистанции от дома, при этом не привлекая внимания. Вечерний воздух благоухал апельсиновым цветом и особенно густым ароматом роз, привезенных из Болгарии.
– Не скажи, – Раз поставил его утверждение под изрядную долю сомнения, – ведь велика сила искусства совсем не в том, как оно выглядит…
– Ой, лезут тут всякие в искусство, не разобравшись, в чем великая сила, – вздохнула Эфрат, выходя из ворот особняка вслед за Шири и Рахмиэлем.
– Тогда просвети нас, моя богиня, – отозвался Овадия, – где или в чем великая сила искусства?
– Тут, как ты понимаешь, все очень зависит от того, кто спрашивает. – Эфрат ускорила шаг, чтобы догнать Рахмиэля и прижаться к нему, требуя незамедлительных нежных объятий. Рахмиэль, впрочем, сопротивления не оказывал. – Люди, вот например, уверены, что великая сила искусства находится там, где у меня написано “Agent Provocateur”. Ну, не конкретно сейчас, – ответила она на безмолвный вопрос Рахмиэля, чьи руки успели спуститься на уровень искусства и не обнаружили под тонкой тканью платья ничего из того, что обычно создавали Agent Provocateur.
– И правильно, – не без удовольствия улыбнулся Овадия, – сейчас нам не нужны барьеры между нами и искусством, в остальном же ты, как всегда, невероятно прозорлива, моя богиня.
Раздалось деликатное покашливание, это напомнила о себе Лия. В ее голосе не было раздражения, только наслаждение происходящим. Ночной воздух, легкий летний ветер, цвет ночи, краски и звуки, которые несли сейчас куда больше смысла, чем когда-либо – из всего этого Лия создавала наслаждение. Оно удавалось ей лучше прочего и лучше, чем всем прочим, кого встречал Овадия за долгие столетия жизни. За это Овадия ее и полюбил. Он был чуть более чем полностью уверен, что эта жизнь полна удовольствий, и Лия – одно из них. Овадия обнял свою прекрасную во всех отношениях даму чуть выше уровня искусства, и они незаметно слились с толпой прогуливающихся.
При всем том, что местным жителям было известно об особняке, который только что покинули друзья, никого не смущало ни его существование, ни расположение. По какой-то причине всем было комфортно с мыслью о том, что у них тоже есть местная достопримечательность, которую можно окутать тайной. И этих тайн с каждым годом становилось все больше. Но и город с каждым годом процветал все больше, а потому каждый житель бережно хранил эти тайны, и никто даже не задавался вопросом, правильно это или нет.
Так, ничем особенным не выделяясь для посторонних глаз, парами, друзья шли по оживленной улице, шумно переговариваясь и смеясь шуткам друг друга. Если закрыть глаза и прислушаться, станет отчетливо слышно, как стучат каблуки Шири и как дребезжат нотки холода в заливистом смехе Эфрат, а черная мантия Раза легко скрывает своим шорохом их общие истинные намерения.
– Я говорю вам! Это было отличное плавание! – Овадия тщился убедить всех в правдивости очередной пиратской байки, вынесенной им из тех славных времен, когда корабли вмещали в себя не только человеческие души, но и другую, совершенно особенную душу, зовущую каждого слышащего в лучшее приключение в его жизни. – Кровь повсюду била фонтаном! Хоть кружку подставляй!
– Жаль, что нельзя превращать ее в вино, чтобы потом поставить на полку и делиться экспонатами коллекций как порционными воспоминаниями, – заметила Лия.
– А согласитесь, это было бы изысканно, – поддержал ее Овадия.
– Пожалуй, настало время согласиться с Лией, —Раз смеялся и, пожалуй, даже искренне.
– О, нет! Нет, нет. Это слишком радикальные перемены. Еще смены эпох нам тут не хватало, – в общем шуме толпы было сложно разобрать чей это был голос.
– Раз в столетие можно, – парировал Раз.
– Будь по-твоему. Тогда следующий переворот только в следующем веке, – и снова было не разобрать, чей голос ему отвечал.
В какой-то момент их голоса стихли, и они опять смешались с толпой на улице, обгоняя идущих перед ними и отставая на пару шагов от едва замечавших их людей. Уличные фонари исправно выполняли свою работу, и все же на некоторых участках улица казалась темнее, чем на других, можно было подумать, что тьма следует по пятам трех веселящихся пар, пока те разрезают и перекраивают полотно мироздания, даже не подозревая об этом. Впрочем, об этом вообще мало кто подозревает.
Можно было подумать, что под их шагами ткань мира не просто рвется, а и вовсе исчезает, и чем ближе они друг к другу, тем выше шансы всех присутствующих упасть прямо в бездну, и никому не известно, что поджидало бы их там.
Но сегодня у друзей были другие планы, а потому пусть даже они и двигались лишь по черным клеткам шахматной доски, они успешно запутывали следы так, что ни одна сила во вселенной не решилась бы сыграть с ними эту партию. Ведь, как уже было сказано, в их планах не было ничего, кроме хорошего ужина и времени, проведенного вместе. Времени, присутствие которого они могли ощущать только благодаря людям, их самих время давно вычеркнуло из списков тех, с кем необходимо поддерживать связь.
– И все же, какое ассорти! – восхищалась Лия, оглядываясь по сторонам в поисках подходящего блюда для начала ужина.
– Согласен, любимая. Местная кухня всегда славилась своим разнообразием, – Овадия присоединился к ней в поисках первого блюда.
И вот они уже приближались к намеченной добыче, оставляя позади других охотников.
– Предоставим им возможность выбора? – обратилась Эфрат ко всем и ни к кому конкретно.
– Я доверяю их вкусу, – отозвался Раз.
– И я, – поддержала Шири.
Какие-то секунды отделяли их от поворота в переулок, где было темно даже по меркам темноты. И где раздавались не то голоса, не то отголоски чего-то, что было голосом при жизни обладателей. Это звуки окружала громкая тишина. И в этой тишине каждый из друзей уловил нотки приглашения. Никому их них не нужно было смотреть, чтобы видеть, куда идти.
Во тьме, надежно скрывающей ночных хищников, Овадия и Лия держали не оставляющей надежды хваткой двух человек. Люди уже не делали попыток освободиться, их тела почти безжизненно висели на руках у двух вампиров. Четыре тени, прожигавшие своим холодом тьму, пошли на запах, который люди стараются не помнить, от которого бегут и которого боятся до тошноты. Это был запах истекающей жизни, и сейчас жизнь каплями текла по мраморной и мягкой коже Лии, прорывалась сквозь пальцы Овадии, сомкнутые вокруг горла его жертвы.
Эфрат предпочитала кровь со вкусом цветов, а потому присоединилась к Лии, в руках которой была еще трепещущая жизнь юной девушки. Ее примеру последовал и Рахмиэль. Он опустился на колени возле жертвы и приподнял ткань ее платья, открывая путь к бедренной артерии. Эфрат взяла жертву за руку и впилась в нежную кожу с такой силой, что кровь брызнула ей в лицо.
Рядом с ними Шири разделяла трапезу с Овадией и Разом. Она делала глоток за глотком, и не было похоже, что она собирается остановиться. Шири не отрывалась от жертвы, как если бы они трое соревновались в том, кто быстрее осушит человека до последней капли. И вот последнее биение жизни оставило тело человека. Было отчетливо понятно, что он мертв. Почувствовав это, Шири схватила жертву за одежду и швырнула головой в стену. Раздался треск, а затем звук падения тела. Вампирша подошла к тому, что осталось от человека, и погрузила ладонь в расколовшуюся чашу черепа. В руке Шири теперь лежал человеческий мозг, разделенный на мелкие фрагменты ударом об стену. Она поднесла это странное, напоминавшее местный десерт, блюдо к губам и оторвала кусок зубами. Чтобы окончательно отделить кусок от общей массы, ей пришлось немного сжать его зубами и потянуть. Медленно пережевывая свою добычу, она поднялась от земли и повернулась туда, где Рахмиэль и Эфрат делили на двоих еще один десерт, представленный в меню.
Хруст костей и хрящей не смущал Рахмиэля, когда он отрывал руку человека от предплечья. Он запустил пальцы в мягкие ткани и крепко ухватившись за край, содрал мясо с кости. Теперь в его руках была свежая плечевая кость, которую он положил на ладонь, чтобы затем раздробить ударом сверху и двумя пальцами извлечь еще теплый костный мозг. Первую пробу он снял сам, затем предложил Эфрат попробовать, на что та охотно согласилась, погрузив его пальцы себе в рот чуть глубже, чем это требовалось.