Когда от людей осталась только остывающая оболочка, Эфрат подошла к той из них, чьи глаза уцелели, чтобы закрыть их мягким движением ладони. Затем она положила руку на лоб человека, чтобы прошептать что-то, что услышит только она и та, к кому она обращалась. Никто из стоящих рядом, каким бы острым слухом ни обладал, не мог слышать этот голос. Овадия последовал примеру Эфрат и подошел к тому, что осталось от черепа его жертвы. Поднеся руку к останкам, от прошептал что-то, что не слышала ни Эфрат, ни кто-то либо еще из живых или немертвых.
Друзья стояли в переулке, наслаждаясь жизнью и цветом ночи. Где-то за их спинами остановилась длинная черная машина, салона которой было не видно за темными стеклами. А это означало, что пора заканчивать с ужином и возвращаться в особняк, где их наверняка уже ждал законченный портрет Рахмиэля. Сейчас Рахмиэль стоял радом со своей любимой и смотрел в ее глаза сквозь темноту. Он задавался вопросом, почему он никогда не делал этого раньше, ведь сквозь тьму все предстает в своем истинном свете, в том случае, конечно, если этот свет есть. И Эфрат сияла. Она светилась, как если бы миллионы звезд слились в одну, как если бы солнце перестало обжигать и начало светить. Он был уверен, так и выглядят боги. Только не те, о которых рассказывают люди, а те, другие, настоящие. Не сразу можно было почувствовать, как Овадия положил ему руку на плечо, встав рядом. Остальные, по всей видимости, ничего необычного не замечали или может быть, только может быть, их вели другие звезды. Или же они просто смотрели в другую сторону. В ту, где в ожидании стоял знакомый им дворецкий.
В темноте переулка было не разглядеть рубины, богато украшавшие одежду друзей. Никто не обратил на них внимания. В этом городе было не принято замечать подобное. А про туристов, которые не вернулись в свои отели, никто не спрашивал. Оставшиеся после них вещи отдавали в благотворительные организации или сжигали с остальным мусором. Лимузин медленно поплыл по улице и скоро уже подъезжал к воротам особняка. Один за другим вампиры вошли в открытые двери. Они молчали. Они были счастливы. Мир вокруг них истончился настолько, что его ткань прогибалась под самым легким прикосновением их взгляда, воздух обернулся мягким туманом опия, а прикосновения превратились в змей, вьющихся вдоль холодных тел.
В парадном зале, где тень все еще скрывала тайну Рахмиэля, свечи едва справлялись с натиском ночи. Овадия первым вышел на центр зала и жестом пригласил Лию присоединиться к ему. Прочие удивляются, когда узнают, что куртизанки умеют вальсировать, искушенная же публика отлично знает, на скольких языках говорит по-настоящему дорогостоящий эскорт. Пара кружилась в танце и вокруг них кружились тысячи голосов. Это были крики тех, кто не хотел прощаться с жизнью, и тех, кто отдавал ее добровольно, это были возгласы восторга и ужаса, хор, сливающийся в вихрь, кружащий танцующих. И можно было поклясться, что за стеной криков проступали лица, и чьи-то руки тянулись прочь от этого танца, как будто пытаясь спастись, вырваться из заточения и разорвать кольцо, удерживающее душу в плену. Но ничто не уходило из рук Овадии, цепких, как волчьи зубы, и мягких, как океанские воды. Шторм поднимался из глубин, и волны уже кидались к ногам стоящих у стен.
Эфрат любила море. Им с Овадией нередко удавалось отправиться в плавание вместе. Ей нравилось смотреть, как лунный свет выстилает перед ней дорожку, по которой она шла в самую глубину непроницаемой тьмы моря. Капитан корабля славился тем, что не оставлял живых и зубами отрывал от своих жертв мясо, выплевывая его в лицо стоящим рядом. Кровь заливала палубу и никогда не высыхала. А она бежала по ней, собирая этот щедрый урожай подолом белого шелкового платья. И когда удар волны смывал с ее лица следы трапезы, она смеялась. По ночам Эфрат наблюдала, как за бортом корабля в бездну моря кидались бесстрашные звезды, вслед за которыми, как ловцы за жемчугом, отправлялись мертвые тела. Овадия тогда называл ее самой яркой из звезд на небе и на земле, его Звездой. Его жестокость и удача стали легендой. Одной из тех, которые не рассказывают, а если и приходится, то лишь для того, чтобы скорее забыть. А ее красота заставляла людей падать на колени и рыдать, умоляя о пощаде, которой Эфрат не знала. Зато она знала, что очень плохая примета – обижать милых юных дам. Боги такого не прощают, и она – тому доказательство. С тех самых пор их с Овадией связывает дружба, подобная той, что удерживает мир от распада.
Эфрат сбросила свои туфли на каблуках, кровь на которых уже засохла, и вошла в море, чернеющее перед ней. Она обернулась к Рахмиэлю и жестом пригласила его присоединиться. Шаг, за ним еще один. Ее силуэт уже утопал в густых, непроницаемых для взгляда волнах и криках, все больше напоминавших шум воды и крики чаек. Рахмиэль последовал за ней, и в мире, где вещи и их создатели предстают в своем истинном обличии, он увидел ее. А она – его. В этом мире не было ничего, что было бы создано кем-то третьим. И когда они смотрели друг на друга, не было больше ничего, только любовь. Опьяняющая любовь. До верха и через край любовь. Всеобъемлющая и дарующая свободу любовь. «Я сделаю для тебя все что угодно» любовь. «Можно прекратить бежать, потому что теперь ты – дома» любовь.
– Как получилось, что мы встретились, Рахи? – Эфрат прижималась к нему так плотно, что танцы отходили на второй план. В его волосах можно было рассмотреть засохшую кровь, так естественно лежащую на осветленных прядях.
– Я придерживаюсь мысли, что мир слышит нас, что бы мы ни сказали, и что бы мы ни пожелали, – ответил он.
– И Овадия тоже.
– Я в этом не сомневаюсь. Иначе как еще объяснить его сомнительную улыбку.
– Допустим, хорошим ужином и близостью возлюбленной?
– Имеет смысл…
В его прикосновениях к ней читался голод, но вовсе не тот, что они утоляли все вместе в лучах лунного света. Его дыхания больше не было слышно, вместо этого Эфрат наслаждалась сиянием света, исходившего от него. Света, который согревал и дарил покой, безопасность, по которой она так скучала. Когда-то давно она уже испытывала нечто подобное, когда они путешествовали вместе с Овадией, но тогда ей было спокойно, потому что она знала, что никто не переживет встречи с ними, а сейчас все было иначе.
– Расскажи мне про свои татуировки.
– Внезапно, – Рахмиэль тихо рассмеялся. – Теперь это имеет значение?
– Теперь ты будешь жить с ними вечно. А я – какое-то время…
– Прошу прощения?
– Ой ладно, всякое может случиться. Я, например, могу откусить тебе голову. Или Gucci перестанут выпускать твои любимые рубашки…
– Да, такое будет сложно пережить. Чью-то голову точно придется откусить. – Они продолжали медленно двигаться в окружении волн света, пламени свечей и тьмы кружащихся возле Овадии душ. Иногда казалось, что пламя свечей затухает или меняет свой цвет, впрочем, это могло только казаться.
– Хорошо, – Рахмиэль положил ее руки себе на грудь, в вырез рубашки. Прямо там, над сердцем, которое больше не билось, сияло кровавое солнце, на его фоне чернела пирамида. – Эта досталась мне по наследству.
– В смысле?
– В смысле, что у моего отца такая же и тоже на груди, а у матери – уменьшенная копия на запястье. И там еще какие-то надписи.
– Какие-то надписи… понятно. – Эфрат ничего не было понятно, кроме того, что если сразу не говорят, какие именно, то спрашивать не надо.
– А эта, – Рахмиэль поднес ладонь к ее лицу, – эту я сделал, когда влюбился в тебя.
– И когда это было?
– В тот же день, как я увидел твой портрет в доме родителей. С того самого дня тут цветет эта лилия.
– Кости вокруг нее появились до или после?
– В тот же день?
– Почему? Ведь можно было выбрать любой другой символ… любой другой рисунок.
– Потому что кости – это про настоящее. – Лилия медленно скользила по плечу Эфрат, чтобы затем украсить ее талию. – Кости невозможно разрушить. Так же, как и любовь, – на одно неуловимое мгновение он стал серьезным, – настоящая любовь навсегда.
– Дома сгорают, люди умирают…
Ее тонкие пальцы касались его кожи там, где его не закрывала одежда.
– А вот эту, – он положил ее руку косточку чуть ниже ремня, туда, где его тело украшала пятиконечная звезда, – эту я сделал после первого секса…
– Самого первого?
– Такого, какого не было до этого.
– Обожаю ее, – Эфрат отодвинула ремень, и ее рука оказалась прямо на том нежном изгибе, где кожа была такой мягкой и где так легко можно было почувствовать мышцы, – с ума по ней схожу просто. И обожаю «тот секс, которого не было прежде».
– А я схожу с ума по тебе, и по тому, что скоро случится. И да, тут нам тоже повезло.
– Ради того, что скоро случится, можно было прожить пару тысяч лет…
– Хороший секс всегда стоит того, чтобы ждать. Даже если это пара тысяч лет…
– Я категорически согласен с этим утверждением! – раздался голос Овадии откуда-то из темноты. – Простите, что подслушиваю.
– Да, подслушиваешь прямо как не в себе, – парировала Эфрат с усмешкой, – я уверена, ты слышишь куда больше.
– И даже чувствует, – Раз, о котором было невозможно забыть, любовался происходящим в зале и кружил в танце Шири, которая снова улыбалась. Потому что жизнь прекрасна. Особенно, когда она вечная. – Я, кстати, тоже.
– Тогда просветите меня, клуб особо чувствительных, чьи руки у меня на заднице?
– Мои, прости за очевидный ответ.
Ответ Рахмиэля и правда был очевидным. Друзья рассмеялись и продолжили танцевать. Пары кружились по залу, создавая движением свой особенный узор. Те, кому выпала редкая удача наблюдать Бал Вампиров, знают, что нет зрелища более гармоничного, правильного и умиротворяющего. Пока в мире живут сказки, мир будет жить. Пока двое остаются вместе, потому что так любви в мире становится больше, мир будет жить. Пока любовь превыше любых принципов, пока любовь – единственный принцип, мир будет жить. Овадия знал это. Рахмиэль знал это. И даже Раз тоже был отлично об этом проинформирован. Пусть его любовь сейчас только искала к нему дорогу, он был счастлив, потому что когда в мир приходит истинная любовь, она приходит ко всем, даже если привели ее только двое.
– А у меня вот нет татуировок. – Эфрат положила голову на плечо Рахмиэлю. Где-то рядом поперхнулся Раз.
– А у меня нет парных татуировок.
– Ты думаешь, пора?
– Когда, если не сейчас?
– И что мы выберем?
– Как насчет “We live. We love…
– … and we mean it”. Мне нравится. Где она будет?
– Позвольте вмешаться. – Раз не вынес давления происходящего. – Вы уверены, что хотите изобразить на своих телах, которым предстоит прожить еще ни одну тысячу лет, то, что будет указывать на вашу неразрывную и трогательную связь? Чтобы в случае чего ее можно было безошибочно и однозначно отследить?
Эфрат и Рахмиэль переглянулись.
– Да, – ответил Рахмиэль, – я положительно уверен, что это даже куда более изысканно, нежели в том случае, если тело живет меньше сотни лет.
– У меня есть идея, которая приведет вас всех в восторг… – Шири крепко держала Раза, предвкушая его реакцию.
– Так, нет! – Раз безуспешно пытался вырваться. – Я отказываюсь осквернять свое бессмертное тело!
– Раз, дорогой, в этом мире уже не осталось ничего такого, что твое бессмертное тело восприняло бы как осквернение, – раздался голос Лии.
– Мне любопытно, откуда такие познания, моя госпожа? – Голос Овадии звучал отовсюду и ниоткуда одновременно, как это часто бывало среди членов клана.
– Я просто предполагаю, мой господин, не более.
Лия сладко улыбнулась, продолжая кружиться в танце и глядя Овадии прямо в глаза. Мимо них проносились черные вихри ушедших, но не упокоившихся, раздавались крики, сотни лет рвущиеся на волю из заточения. Со свойственным ему спокойствием и равнодушием Овадия дирижировал этим сонмом теней и заблудших, подобно якорю он удерживал их от исчезновения в необъятном море мрака, куда они непременно отправились бы, не прибери он их когда-то к рукам.
– Так мы делаем групповые татуировки или нет? – осведомилась Шири, насмешливо глядя на своего партнера по танцу.
– Только через мой труп! – безапелляционно заявил тот.
Зал наполнился смехом. Ночь укрывала их своими заботливыми крыльями, сквозь которые скоро начнет пробиваться золото рассвета. Это солнце возвращается из царства мертвых, чтобы вернуть жизнь в мир. В том случае, если ему это удастся, конечно. А о тех случаях, когда ему это не удавалось, как правило, некому рассказывать. И даже тогда, когда остаются свидетели такой незадачи, им глубоко безразлично, узнает об этом кто-то, кроме них или нет. Так и танцующие предпочитали чуть более чем полностью погрузиться во мрак и друг в друга. Сторонний наблюдатель не смог бы различить отдельных фигур в этом танце, лишь отдельные оттенки, кружащиеся в вихре. Были там искры звезд в окружении цветочной пыльцы и нежных белых лепестков, образующих шлейф, похожий на хвост кометы. Тут и там сверкала каплями змеиная чешуя, и кровавые вспышки появлялись из ниоткуда, разлетаясь множеством рубиновых капель. Эти капли жадно хватали мечущиеся души, которые древняя магия удерживала лучше всяких пут. Из самого сердца этого вихря неприкаянных проступало сверкание перламутра, как если бы драгоценная жемчужина показалась из приоткрытых створок свой черной раковины. И надо всем этим разносился смех, который вы узнаете из тысяч и тысяч других, смех, который преображал все, к чему прикасался. Редкому человеку удастся наблюдать это чудо, а потому дворецкий, ожидавший возможных пожеланий гостей, никогда не покидал свой пост, и одним только богам известно, как ему это удавалось.
***
Когда в окна особняка постучали первые солнечные лучи, Шири и Эфрат оставили друзей, чтобы побыть в компании рассвета и тишины, замирающей над городом перед наступлением утра.
Какое-то время они молча стояли на крыше. На их платьях отчетливо просматривалась засохшая кровь. Их глаза сияли и, можно было поспорить, смотрели куда дальше горизонта.
– Как ты думаешь, он где-то там? – Шири кивнула на линию, отмечавшую пределы видимого обычному взгляду мира.
– Прости, – ответила Эфрат, – но я не думаю, что он… что он есть еще где бы то ни было. В этом мире или в любом другом.
– Я уверена, Старейшины знают, что делают.
Шири снова замолчала. Ветер легко шевелил ткань ее платья, она стояла, сложив руки на груди, и на них тоже осталась засохшая кровь. Эфрат отмечала в этом некую красоту круговорота жизни в природе. Ей по-своему нравилось думать о всей той крови, на которой стояли древние храмы и той, что проливалась сегодня при добыче и обработке бриллиантов, которые затем украсят ее колье или серьги, которые она наденет один или два раза. Как и подруга, она не раз и не два задавалась вопросом, можно ли было что-то изменить и всякий раз приходила к одному и тому же ответу. Есть те, кто ищет жизнь за пределами жизни, а есть те, кто ищет смерть. И этого не изменить никому, пока у людей есть свобода выбора и воли.
– Шири…
– Да? – Шири повернулась к подруге.
– Больше никаких кудрявых пианистов, —Эфрат протянула ей кулачок.
– Больше никаких кудрявых пианистов, – ответила Шири, ударив в кулачок без потери маникюра.
Они сели на край крыши и свесив ноги вниз, молча любовались рассветом. Одним из тех, глядя на которые, перестаешь сомневаться в том, что солнце – это и есть бог.
– Эфрат… – Шири нарушила тишину.
– Да?
– Раз, если ты помнишь, кудрявый. – И это была истинная правда.
– И по клавишам фигачит что Рахманинов…
– Это по этой причине ты выбрала его себе в супруги?
– Нет, – ответила Эфрат, – я была с ним так долго, потому что как-то ему удалось меня рассмешить.
– Это было в борделе?
– Нет, к тому моменты мы уже разобрались со всем, что было в борделе, – Эфрат улыбнулась, – и просто шатались по улицам, предпочитая компанию друг друга всем остальным.
– Ты знаешь, кто помог ему совершить переход?
– Нет, он никогда об этом не рассказывал. – Эфрат отрицательно покачала головой. – Я думаю, это была женщина. Он похож на одного из тех, кто предпочитает женщин мужчинам. Женщина, которую мы не знаем.
– Что ж, мир полон приятных неожиданностей.
– Ты думаешь, эта окажется приятной?
– Кто-то подарил тебе чудесного супруга, над шутками которого ты смеялась чуть больше ста лет. У этой дамы, кем бы она ни была, определенно есть вкус.
– Верно, – согласилась Эфрат. – Тебя ведь я тоже какое-то время не знала.
Они вздохнули. Как если бы и правда могли дышать.
– Что ж, жизнь всегда найдет себе дорогу.
– Чтоб ее…
– Жизнь или дорогу?
– Не придирайся. – Они продолжали любоваться закатом, который обещал им обеим день в дороге, даже если эти дороги на какое-то время будут разными.
***
Шири и Раз садились в машину. Сейчас Шири можно было принять за аристократку старой школы: бежевый брючный костюм и неизменные высокие шпильки подходили скорее для наблюдения за скачками и подрыва экономики соседних государств, чем для ночной поездки через всю страну. Но это ничуть не смущало Шири. Она с комфортом разместилась на пассажирском сиденье, в то время как Раз сел за руль, с успехом накрыв половину салона своей черной мантией.
– Я поражена, что ты умеешь водить.
– Ты явно льстишь моими навыкам, но привести это в движение я точно смогу.
– Раз…
– Че надо?
– Ты же не хотел давать ей развод?
С неизменной ухмылкой, приподнимавшей вверх левый уголок его губ, он вздохнул и через какое-то время ответил:
– Если бы я уже не был мертв, я бы лучше умер, чем позволил этому случится.
– Я не понимаю. Она там, она жива… условно жива, но ты меня понимаешь. – Раз кивнул – И вы могли провести вместе еще одну вечность. Почему?
– Потому что я люблю ее и хочу, чтобы она была счастлива, – он сделал паузу, – я одного боялся все это время, что однажды она так «разгонит свой Бентли», что он слетит с дороги, и я ее потеряю. А если Рахмиэль будет сидеть рядом, она будет вести очень осторожно.
Какое-то время они сидели молча. Раз постукивал пальцами по рулевому колесу, а Шири, казалось, наслаждалась видом, открывающимся перед ними. Перед ними снова открывался путь в ночь.
– А еще я не уверен, что она когда-либо меня любила. Нам было весело, да. Но мы были скорее, как это говорили в двадцатом веке, друзьями с привилегиями.
– С привилегиями официального брака, – поправила его Шири.
– Для нее это никогда не имело особого значения, – отмахнулся Раз, – в конце концов понимаешь, что она просто подросток, который победил смерть. И теперь пытается понять, как с этим жить.
– И теперь их двое.
– Точно же! – Раз повернул ключи в замке зажигания, и мотнул головой, так что рыжие кудри взметнулись пламенем. – Расскажи мне эту дивную историю в деталях, ведь ты же там была.
– Еще как, – подтвердила Шири. Она потянулась к звуковой системе, чтобы включить музыку. И услышал уже знакомый голос, который последний раз слышала будто бы в очень далеком прошлом.
You are unseizable like the sand that runs through my hands
And you’re flowing away with the waves
To alley the pain you can’t stand any more5
– А я вот больше не могу слышать эту песню! Да что с ним такое случилось, что она так страдает? Что с ним могло случиться?! – она раздраженно ткнула ногтем в кнопку «стоп».
– Я знаю его, кстати, – Раз спокойно выводил машину на дорогу, – хороший парень. Просто не прижился в этом мире.
– В смысле?
– В смысле он принял за чистую монету то, что в этом мире думают о таких, как он, в то время как ему под силу дотянуться до небес и вернуться обратно.
– Ладно, убедил. – Шири снова включила музыку.
– Давай что-то повеселее, а то мы тоже начнем сомневаться в своей совместимости с реальностью. Включи следующую, это сборник.
– Хорошо.
You're walking through the streets at night
And your heart is full of pain
You don't know where to go
– Его ты тоже знаешь?
– Да, как ни странно.
We are the angels of the dark
We're everything you'll ever need
We have the darkness on our side6
– Как мне удалось прожить столько времени в Германии и не познакомиться с ними?
– Я уверен, что после того, как мы успешно навестим родителей нашего второго чудо-новичка, мы сможем знаться чем угодно, в том числе – завести новых друзей.
Шири слегка улыбнулась и закрыв глаза, откинулась на спинку сиденья. Машина плавно двигалась вдоль ночной дороги. Никаких фар, никакого света, кроме света луны в небе, которая, как и всегда, прокладывала путь для тех, кто знал, где он.