Глава девятая. Навстречу ночи
Эфрат и Рахмиэль тоже собирались в дорогу. Проведя в особняке приятнейший из дней, полный блаженного ничего не делания, они собирались вернуться туда, где бьется сердце Европы, а небо любуется тысячей шпилей. А перед этим, конечно же, заехать в Берлин. Потому что кого ни спроси, всякий скажет, что если у Эфрат и есть сердце, бьется оно именно там. Неизменно молчаливый дворецкий должен был отвезти их в аэропорт, где они сядут в самолет и на какое-то время покинут древнюю землю, полную своих легенд и необъяснимых привычек.
Подходя к дверям, ведущим на улицу, Эфрат невольно загрустила. Всего несколько дней назад они вчетвером входили в эти двери с совсем другим настроением и совсем другими планами на будущее. Но будущее, как выяснилось, тоже имело свои планы.
– Рахмиэль, было приятно познакомиться, – Овадия протянул ему руку, – и особенно приятно, что ты теперь с нами.
– Взаимно. – Вампиры обменялись рукопожатиями и Рахмиэль отошел к машине, чтобы дать Эфрат возможность попрощаться с Овадией и Лией, которые не спешили покидать особняк.
– Надеюсь, – Эфрат заключила Овадию в крепкие объятия, – мы еще нескоро увидимся.
– Взаимно, моя богиня.
Только им одним было известно, почему они обменивались именно этими прощальными словами и никакими другими.
– Лия, я бесконечно рада, что у Овадии теперь есть такая спутница, как ты. Я желаю вам большого счастья вместе.
Девушки обменялись символическими поцелуями и Эфрат присоединилась к уже сидевшему в машине Рахмиэлю. Двери машины захлопнулись, и она медленно поплыла к воротам, которые так же медленно открылись, чтобы еще одна сказка, написанная чернилами крови по страницам ночи, могла увидеть свет и быть прочитанной другими.
Овадия и Лия продолжали стоять у порога, провожая взглядом уезжающих друзей.
– Подождем, какие вести принесут Раз и Шири, – Лия первой нарушила тишину.
– Надеюсь, у них получится, – Овадия взял ее за руку, и они вернулись в дом, который в самое ближайшее время не собирались покидать.
Берлин встречал отвратительно хорошей погодой, что прямо-таки вызывала у Эфрат аллергию на жизнь. В берлинском аэропорту их встречал уже знакомый водитель, который в этот раз оказался на удивление молчалив. Может быть, потому что ему стали лучше платить, а может быть, потому что на сиденье машины Эфрат и Рахмиэля ждал обед, разлитый по пакетам с маркировкой «Первая отрицательная». Сейчас уже не было нужды притворяться дивой и ее той-боем, не было нужды поддерживать образ недалекого наследника. От водителя их отделяла перегородка, а потому они могли спокойно общаться и утолять голод. И это вызывало у обоих улыбку удовольствия.
– Сегодня идем в клуб, – сказала Эфрат, оторвавшись от пакета, – ничто не сравнится со вкусом берлинской ночи. Здесь свобода буквально плещется в крови, а ты знаешь, что именно ее я ценю как ничто другое.
– Да мы же шутили, – Рахмиэль обнял ее за плечи, – кому нужна эта свадьба.
– Есть мнение, что двое встречаются на небесах, и лишь тогда, когда их союз благословлен богами, а души слышат друг друга как одна, тогда они встречаются на земле, чтобы сочетаться браком и ходить по ней, держась за руки. Потому что на небесах они могут быть одним, но если спуститься с небес на землю, целое распадется на две половинки, и поэтому невероятно важно найти друг друга. Вот таким и нужна свадьба.
– Начнем с татуировки? – спросил Рахмиэль, откладывая в сторону опустевший пакет.
– Легко, – отозвалась Эфрат.
– Тогда давай завтра, а потом вернемся домой. Кстати, было бы неплохо определиться, как и где мы будем жить.
– О! Вампиры в кампусе, мечта всех студентов мира! – Эфрат рассмеялась и вытянула ноги на сиденье. Еда всегда умиротворяла ее. Жаль, что никто не додумался выпустить вампирский Сникерс, это было бы ее любимое лакомство. Откусываешь кусочек, а оттуда нуга и поток первой отрицательной. Красота.
– Я серьезно, я смогу всех отвлечь от твоего долговременного отсутствия, – продолжала Эфрат, – появлюсь разок другой на твоих лекциях, и все разговоры будут только обо мне. И нашей татуировке на двоих.
– Звучит заманчиво, – ответил Рахмиэль. – Уверен, ты будешь отлично смотреться в классе по корпоративным финансам.
– Непременно! Разделаюсь с ними в два счета в ближайшей столице моды. И в нашем случае это снова Берлин, кстати.
– А у тебя есть любимые бренды происхождением из Берлина?
– Как минимум два, – кивнула Эфрат, – что-то там Берлин и от чего-то там до Лос-Анжелеса7. Создатели очень приятные люди. Ни за что не стану их есть. Хотя иногда… очень хочется.
– Такие аппетитные?
– О, да! – подтвердила Эфрат, – И просто хорошие… а это редкость для людей.
– Точно. По моим наблюдениям большинство из них скорее напоминают стервятников. Им только и надо что оторвать кусок и убежать с ним. Они разрушают лучшее, что есть в этом мире, ради собственного удовольствия. Даже не целей, а просто развлечения.
– Лучшее? Что например?
– Например дружбу, доверие, – Рахмиэль сделал паузу, – или любовь.
– Расскажи мне, детка, – Эфрат удобно устраивалась на сиденье, облокачиваясь на Рахмиэля и устраиваясь головой у него на коленях, – расскажи мне, что такое любовь. И открой еще один пакет, пожалуйста.
– Любовь – это выбор, детка. – Он потянулся за новым пакетом первой отрицательной, открыл его и поднес к губам любимой. – Я тебя выбрал, и выбирал каждый раз с момента, как встретил. Каждый раз. Просто потому, что я этого хотел.
– Даже когда сказал, что я – чудовище?
– Эфрат… – Он провел пальцами по ее лицу. – Любовь – это приключение, которому нужно доверять и которому нужно верить. Даже тогда, когда это означает проходить через что-то, что ты не мог себе даже представить.
– Как ты выжил? – непринужденным тоном поинтересовалась Эфрат, оторвавшись от пакета, который стремительно опустошала.
– Кем ты была, прежде чем…? Вообще, как это случилось?
Эфрат не ответила, только снова приложилась к пакету.
– Я думаю, – ответил Рахмиэль за нее, – ты сделала выбор, ты хотела выжить любой ценой, потому что… знала, что можешь. И нашлась та сила, которая смогла вернуть тебя к жизни. К той жизни, которую ты в действительности хотела прожить. Пусть даже для этого пришлось пройти сквозь время.
Эфрат молчала. Затем все-таки собралась с мыслями и заговорила.
– Когда я родилась, люди еще верили в богов. По крайней мере, остатки этой веры все еще жили в них, и мир кое-как удерживал ту хрупкую стабильность, которая скоро полетела ко всем чертям, а я сама оказалась глубоко под землей. И я отлично помню все подробности. И отлично помню, что жизни во мне не осталось ни капли. Но я, тем не менее, была жива. Каждое мгновение под землей будто наполняло меня силой, а потом что-то буквально потащило меня на поверхность, а может быть, земля начала сама выталкивать меня наверх. Я помню, как впервые прикоснулась к лунному свету и ощутила его плотность, мягкость и помню, как мое тело впитывало его с невероятной жаждой, тогда я приложила все силы и выбралась на поверхность, прямо под этот мерцающий поток. Луна в ту ночь была так близко к земле. В храме нам рассказывали истории, мы слушали их как красивые древние легенды, призванные сохранить в нас веру в лучшее в мире. И в одной из таких историй говорилось, что когда человек умирает, ворон относит его душу в страну теней. Но иногда может произойти что-то плохое, настолько плохое, что ворон приносит душу обратно в мир живых, чтобы та могла исправить зло. – Эфрат замолчала и подняла глаза на Рахмиэля. – Теперь ты.
– Я помню, что когда бежал по коридору, то не испытывал страха. Вообще. Я просто делал то, что ты сказала, бежал так быстро, как мог. И только тогда, когда я начал чувствовать, что теряю сознание вместе с последними каплями крови, тогда я почувствовал… твое тепло.
– Что прости? – Эфрат слегка поперхнулась кровью.
– Тепло, – повторил Рахмиэль, – ты теплая.
– Я думаю, ты просто умирал. Когда человеческое тело умирает, оно ощущает тепло, как и всякое живое существо перед смертью. Наступает покой.
– Нет, когда ты отпустила меня и каменный пол начал неотвратимо приближаться, мне стало холодно. А еще я очень не хотел тебя отпускать. Настолько, что сделал все, чтобы остаться в сознании.
– Но я слышала, как остановилось твое сердце.
– А разве оно обязательно должно биться, чтобы я продолжал жить?
Вопрос был с подвохом. Они оба были прямым доказательством того, что необходимость сердцебиения – всего лишь ловкий коммерческий трюк. Рахмиэль продолжал.
– И когда ты села радом со мной, моим единственным желанием было остаться в этом мгновении на целую вечность, чтобы провести ее с тобой.
– Что сказать, мечты сбываются! – Эфрат похлопала его по груди.
– Так где мы будем жить? – снова спросил Рахмиэль, переводя тему в безопасное русло.
– А почему это так важно?
– Я буду скучать по тебе в кампусе. А еще я боюсь случайно, как бы это сказать, заметно сократить число студентов.
– Да, лучше бы ты сделал это незаметно! – рассмеялась Эфрат.
Где-то в салоне заиграла приятная мелодия.
– Это мой. – Эфрат потянулась за сумочкой – на этот раз миниатюрная зеленая Versace, немного ретро, но ей она всегда нравилась. На протяжении вот уже почти тридцати лет. Она купила ее во время предыдущей поездки по Италии.
«Город и его жители с нетерпением ждут вашего возвращения, Госпожа Эфрат» – гласило сообщение. Номер был неизвестен, но Эфрат точно знала, кто отправитель.
– Проклятие… – едва слышно произнесла она, – я знала, что что-то происходит.
– Что происходит? – не понял Рахмиэль, но внезапная перемена настроения спутницы давала понять, что нечто важное.
– Мы не сможем вернуться, – ответила Эфрат, – по крайней мере, я не смогу. Поговорим позже. Сейчас мне нужно подумать.
Эфрат погрузилась в размышления. Она вытянула ноги перед собой, так что высокие шпильки туфель стучали по стеклу окна, если машина покачивались. За этими окнами проплывали огни ночного города и сливались в один сияющий поток. Она закрыла глаза и позволила шуму за окнами машины долететь до ее слуха, окутать и оградить от всего, что ей так хотелось бы исключить из своего мира. Из своего и не только. Ее жизнь была так прекрасна, спокойна и сейчас, лежа на груди у Рахмиэля, она готова была поверить, что ее жизнь идеальна.
– История повторяется, – вздохнула Эфрат. Ее глаза по-прежнему были закрыты, она сложила руки на груди, одна ладонь поверх другой, между ними она все еще сжимала опустевший пакет. Капля крови подбиралась к краю и уже готова была упасть на нежное кремовое кружево ее платья, но Рахмиэль вовремя это заметил и осторожно подставил ладонь. Темная густая капля рубином упала на его пальцы, а за ней еще одна. Наконец он осторожно вытащил пакет из рук Эфрат и спросил:
– Повторяется?
– Мы с Разом не виделись десятки лет. И не потому что не знали, где друг друга искать. Он кажется очень милым, и он действительно очень милый, но это не все, – Эфрат задумчиво крутила в пальцах рубиновую подвеску, – видишь ли, когда мы становимся вампирами, все черты нашего характера начинают проявляться намного ярче, иногда мы даже теряем над ними контроль. Я не знала, что не так с Разом, но у меня было какое-то предчувствие, а потому я никогда не обещала ему бессмертие.
– Но я был уверен, что это ты помогла ему совершить переход, – в голосе Рахмиэля звучало удивление.
– Как ни странно, нет. Никто толком не знает, кто это был, есть только догадки и предположения, – ответила Эфрат.
– И что с ним оказалось не так? – спросил Рахмиэль.
– Разу с самого начала не хватало, как бы это сказать, – Эфрат задумалась, – человечности. Он был чуть меньше человеком, чем все те, кого я знала. Как будто какая-то незаметная, но очень важная деталь отсутствовала в нем. И если для меня это было сигналом держать вечность на безопасном расстоянии от него, то для кого-то другого это стало сигналом к действию. Впрочем, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле. Раз уговорит кого угодно.
– Почему вы не виделись столько лет? – снова задал вопрос Рахмиэль.
– После того как Раз сжег мой любимый особняк, – начала Эфрат, – о чем ты уже знаешь, мы поехали в ближайший большой город, с намерением затеряться в нем на какое-то время. В этот самый город мы, кстати, и едем. Сначала все было как всегда, но потом я начала замечать что происходит что-то странное. Куда бы я ни пошла, я всегда ощущала на себе какой-то странный взгляд.
– Ты же вампир, которому столько лет, сколько я даже представить не могу, – прерывал ее Рахмиэль, – и в мире все еще существуют вещи, которые тебя тревожат?
– Ты забываешь, мой дорогой, что мир меняется, а уж что до этого города, то здесь никогда все не было так просто как в других городах, – пояснила Эфрат, – тут за тобой могут наблюдать существа, о которых тебе никогда не приходилось и, возможно, никогда не придется слышать. Однажды ночью, – продолжала она, – когда я вышла на охоту, я почувствовала этот взгляд настолько близко, что мне казалось, если я обернусь, то увижу наблюдателя, но сколько бы я ни оборачивалась, я никого не видела.
– Но при чем тут Раз? – недоумевал Рахмиэль.
– Раз всегда знал, где я была, что делала и куда ходила. Это сводило меня с ума. В первую очередь потому что не имело совершенно никакого значения, как именно я перемещаюсь по городу, незримый наблюдатель всегда оставался где-то рядом, а Раз всегда знал, что я делаю.
– Это странно … – произнес Рахмиэль. – А еще это нездорово как-то.
– Согласна, – кивнула Эфрат, – а потому однажды ночью я утащила моего мужа в подземелье, закрыла там, и больше никогда туда не спускалась, – сказав это Эфрат замолчала.
– Что ж, – задумчиво произнес Рахмиэль, – это похоже на нормальную здоровую реакцию.
– Так я узнала, что легенды о насыщенной подземной жизни этого города – правда. Раз очень скоро дал понять, что оставаться в заточении не входит в его планы и несмотря на то, что я больше никогда не чувствовала на себе того тяжелого взгляда, Раз всегда давал знать, что ему хорошо известно, где я и что со мной происходит. Потом он исчез. Внезапно. Без предупреждений, без ультиматумов и без малейшего видимого повода. Но вот появился ты, и теперь история повторяется.
– А кто прислал тебе сообщение?
– Это мой хороший знакомый, – ответила Эфрат, – он управляет заведением в центре города, куда я иногда наведываюсь.
Рахмиэль вопросительно посмотрел на нее.
– Заведение принадлежит Разу, – пояснила Эфрат, – он думает, я ни о чем не подозреваю, но я знала с самого начала.
– Тогда понятно, о заведении какого типа идет речь, – Рахмиэль покачал головой.
– Раз открыл его, чтобы обеспечить мне безопасность, а наш теперь уже общий с ним друг ему в этом помогал. Никогда не мешает перестраховаться.
– То есть, в действительности вы никогда не теряли связь?
– Конечно нет. Мы можем не общаться друг с другом и при этом мы будем знать, что происходит. Не в деталях, конечно, но общее понимание будет.
– Так какие у нас планы? – осведомился Рахмиэль.
– Я думаю, – Эфрат помедлила с ответом, – нам нужен крек!
Рахмиэль был уверен, что это означает еще один ночной клуб. Один такой они как раз проезжали, и он был бы очень не против «почувствовать пульс» города. Особенно, если он пульсирует в чьих-то венах.
– Мы возвращаемся в аэропорт! – крикнула Эфрат водителю, опустив перегородку.
Никаких вопросов или возражений не последовало. Только один короткий кивок.
– Я думал…
– Нет. Это мой город. И никто не будет мне говорить, когда я могу вернуться, – Эфрат все также лежала у него на коленях, глядя в потолок.
– Понятно.
Ему мало что было понятно, но его это не беспокоило. Мир переливался вокруг новыми красками, и жизнь наконец имела смысл. Настоящий, со вкусом, приводящий все в движение смысл. Сейчас, когда сердце больше не билось в груди Рахмиэля, когда тело больше не ощущало боли, а память не хлестала воспоминаниями, сейчас он чувствовал себя живым. А каждое прикосновение Эфрат, каждый ее взгляд доставал до самого дна, возвращая его в реальность и напоминая, что это – быть собой. Радом с ней он чувствовал эту свободу. И знал, что какими бы пугающими ни были ее действия, какими бы внезапными ни были решения, Эфрат знает правильный путь. И она может создать мир, в котором они оба будут счастливы.
– О чем ты думаешь? – спросила Эфрат.
– В мире происходит столько всего, что не должно было бы происходить.
– Это точно.
– Как ты думаешь? Это можно изменить?
– А для чего, по-твоему, мы возвращаемся в аэропорт?
– Какой жизнью ты хотела жить пока… пока не…
– Пока меня не убили? – Эфрат помогла ему с формулировкой. – Я хотела жить в храме и каждый день своей жизни проводить именно там. Потому что для меня нет другого голоса, который я слышала бы так же громко, как тот, что раздавался по теми сводами. Я была счастлива каждый день и каждую минуту своей жизни. И все то, что я делала, создавало вокруг меня мир прекраснее которого сложно себе представить. Как если бы граница между небесами и землей перестала существовать, и боги бы снова почувствовали себя на земле как дома.
– А сейчас?
– А сейчас я хочу сделать то, что не могла сделать тогда.
Рахмиэль больше не задавал вопросов. Он хорошо знал, что можно спрашивать, а что – нет, и когда можно продолжать расспросы, а когда стоит замолчать. Это знание было у него в крови. Как и многие другие знания. Возможно, именно поэтому за чистотой крови так следили во всех благородных домах, в которых было то, чего не было во всех прочих.
***
И вот второй самолет за эту ночь заходил на посадку. Все-таки удобно, когда страны на расстоянии полутора часов полета. Уже светало, а Рахмиэлю было немного жаль, что не удалось погулять в Берлине. Несмотря на всю очевидную серьезность происходящего, мир казался ему каким-то нереальным. Как если бы все происходящее в действительности происходило не с ним или не имело такого значения, как ему казалось. Начинался дождь. Это было не то солнечное утро, когда хочется идти на улицу и наслаждаться чистым воздухом или есть свежие круассаны, запивая крепким кофе. Это было совсем другое утро. Как и каждое новое утро теперь, как и каждый новый день, и каждая следующая ночь. Весь мир, который он знал до этого, будто бы таял, и казалось, никто и ничто больше не сможет убедить Рахмиля в реальности происходящего. Какая-то новая реальность открывалась перед ним, и он еще не понимал, как ему удается ее видеть или чувствовать, но совершенно определенно он уже начинал в ней ориентироваться. Что-то из глубины его подсознания говорило с ним. Это не было голосом и вообще не походило ни на один из тех звуков, которые ему приходилось слышать. И тем не менее, это звучало в каждой клетке его тела, во всем, что он видел вокруг, и весь мир, который теперь его окружал, был соткан из звука этих переплетающихся между собой струн. Мир вибрировал и оставался неподвижным, менял очертания и сохранял абсолютную статичность. В какие-то минуты ему казалось, что это зависит от него самого, от того, как он смотрит на этот мир. Но ему не было никакого дела до мира. Он смотрел на Эфрат, и перед его взглядом открывалась бездна, в которую ему хотелось падать целую вечность.
Ее Бентли ждала их на парковке возле аэропорта. Эфрат шла, покачивая миниатюрной сумочкой из стороны в сторону, напевая мелодию, которая не была ему знакома.
– Что это? – спросил он.
– Прости?
– Что это за мелодия?
– А, это. Я написала эту песню очень давно. Хотя ее и песней толком не назовешь, это скорее слова под музыку, – она обернулась, чтобы взять его за руку, – зато это самые важные слова, которые мне тогда хотелось произнести. И мне хотелось, чтобы все их слышали. Это было так важно для меня. Вот, – она достала из сумочки телефон и в воздухе начала пульсировать музыка. Несмотря на обработку, голос Эфрат оставался узнаваемым и этот голос рассказывал всем, что ее сердце бьется в такт с Берлином. Маленькая милая иллюзия, в которую невозможно было не поверить, так убедительно звучал ее голос.
Она подошла ближе, чтобы обнять его. Положив голову ему на плечо, она продолжила:
– Тогда я восхищалась буквально всем, что проживала и переживала.
– А сейчас?
– Сейчас у меня не осталось ни ценностей, ни желаний, которые облекались бы в слова. Есть такой горизонт, из-за которого не возвращаются, – она посмотрела на поднимающееся над миром солнце, – кто знает, дорогой, может быть однажды в той комнате, в глубинах итальянского особняка, окажемся мы с тобой.
– Кто они? Эти существа?
– О, они были здесь задолго до того, как были построены наши храмы.
– Это их принято называть Первородные?
– Конечно нет, – Эфрат ухмыльнулась, – я не думаю, что с Первородными вообще можно встретиться. В привычном понимании этого слова.
– Как тогда… общаться с ними?
– Но зачем с ними общаться?
– Зачем люди хотят говорить с богами?
– А они хотят?
– Я хотел. Когда был человеком.
Неожиданно отстранившись от него, Эфрат всмотрелась в его глаза и задала всего один вопрос:
– Думаешь, ты когда-то был человеком?
– Не уверен, – ответил Рахмиэль. – Я всегда отличался от всех, кого знал. И все, кого я знал, чувствовали, что я от них отличаюсь. Никто не мог объяснить, как именно, но все это знали. Сначала это было забавно, а потом они стали понимать, что…
– Что ты можешь быть не человеком? – помогла ему Эфрат.
– Что-то в таком духе да, – согласился Рахмиэль. – Я помню тогда отец отправил меня на подготовительные курсы, чтобы я выучил язык и привык к новому городу, именно так он и сказал. Даже с какой-то надеждой в голосе.
– Так он сказал, хотя на самом деле…
– На самом деле я попал в частный вуз, куда официально может поступать любой, но его двери надежно охраняют стоимость обучения и подписи в рекомендательных письмах.
– Надо думать, подписи на твоих были очень убедительны.
– Я… я не помню, чтобы вообще привозил их, – и в его голосе звучало весьма искреннее удивление.
– А кому, – произнесла Эфрат после некоторого раздумья, – принадлежит тот университет, в котором ты учишься? Дорогой, – она сделала шаг назад, и взяла его за руки, – ты увидел мой портрет в родительском доме далеко не случайно. И уж точно не случайно ты оказался в этом городе. Все, кого это касается, знают, что это – мой город.
– Подожди, – события пролетали перед ним одно за другим, все виделось в совершенно новом свете и то, что когда-то казалось незначительным, наконец обрело смысл, – тот прием. Кто? Кто составляет список гостей для твоих приемов?
– Признаться, – Эфрат помедлила с ответом, – я понятия не имею. У меня же человек двадцать только в основном штате, они зарабатывают достаточно, чтобы не тревожить меня своим существованием и не задавать лишних вопросов. И никто из них, я уверена, никто не знает, кто я на самом деле.
– А может быть, что они… что они решили поймать серийного убийцу?
– Что?
– Ну да, – кивнул он, – сама подумай, они же люди. А вокруг тебя народ пропадает. Может быть, кто-то подсказал им, что твоя эксцентричность перешла разумные пределы? И они привели тебе потенциальную жертву, исчезновение которой не удалось бы просто так скрыть?
– Что ж, – она снова посмотрела на неспешно светлеющее небо, – тогда пора напомнить этим таинственным личностям, кто устанавливает пределы моей эксцентричности. Идем.
We're living in the darkness, we hate the day
We're hunting in the night, take your children away
Your blood is our pleasure we want your soul
You will never die as a child of the night
We're living in the darkness, we hate the day
We're hiding in the shadow, to the moon we pray
We are the creatures of the night, we want your blood
We're the seduction of evil, want to conquer your world8
Эфрат всегда вела машину под музыку. Как если бы эти процессы были неотделимы друг от друга.
– Куда мы едем… моя госпожа? – осведомился Рахмиэль, проведя долгие десять минут в тишине и в ожидании разъяснений.
– Мы едем на встречу.
– На встречу? – переспросил он. – Но я не помню, чтобы ты о чем-то с кем-то договаривалась?
– О, это будет сюрприз. – Эфрат смотрела на дорогу и улыбалась восходящему солнцу. И это была не та улыбка, которую солнце хотело бы видеть.
– Понял. – И хотя Рахмиэль ровным счетом ничего не понял, он был уверен, что приключение ему предстоит незабываемое. – А что насчет татуировок?
– Точно! Едва не забыла. Передай мне сумочку, будь добр.
– Тебе нужен телефон?
– Да.
Рахмиэль расстегнул винтажный замок той самой зеленой Versace, достал iPhone последней модели и подключил к громкой связи.
– Сири, позвони Йозефу Лехманну, – произнесла Эфрат.
– Госпожа Эфрат. – Буквально сразу же из динамиков раздался голос с другой стороны.
– Йозеф, у меня для тебя две новости.
– Я весь внимание.
– Во-первых, я все знаю.
– Я знаю, – без малейшего удивления ответил Йозеф.
– Во-вторых, я в городе.
– Но моя госпожа…
– Я знаю, ты хотел как лучше, но я поступила, как хочу.
– Да, моя госпожа, – и снова никакого удивления в голосе Йозефа не было.
– Вот еще что, – немного подумав сказала Эфрат, – помнишь ту славную и немного безумную девушку, Натали? Ту, которая делает незабываемую клубничную Маргариту.
– Да, моя госпожа, она все еще работает у меня, – как будто нехотя ответил Йозеф, – и все также безумна, как мартовский кролик, а потому мои заведения известны не только отменным персоналом, но и напитками, способными отправить вас почти куда угодно без отрыва от барной стойки.
– Заяц, – отозвалась Эфрат.
– Прошу прощения?
– Мартовский заяц, – повторила Эфрат. – Неважно. Передай ей, что я скучаю по ее Маргарите и что начиная с сегодняшнего дня она может спать чуточку спокойнее.
– Я все передам. Стоит ли мне беспокоиться, моя госпожа?
– Скорее… – Эфрат повернулась к Рахмиэлю, который внимательно следил за ходом беседы, – скажи мне, тот тату-мастер, что может поймать тьму за руку и незаметно привести в мир живых, он еще в городе? Мы можем к нему попасть?
– Я уверен, что для вас и вашего спутника, добрый вечер, господин Рахмиэль…
– Добрый, – невозмутимо отозвался Рахмиэль.
– … для вас он всегда в городе и будет рад встрече с вами.
– Отлично. Мы будем рады посвятить этому наступающий день.
– Да, моя госпожа. Что-нибудь еще моя госпожа? – осведомился Йозеф.
– Да, – ответила Эфрат, – мы с Разом в разводе.
– Я знаю, госпожа, – казалось, ничто не могло удивить хозяина одного из лучших борделей города, – господин просил передать, что, цитирую: «Ему это глубоко безразлично» и он намерен продолжат оберегать вас и город от вас же самой.
Рахмиэль бесшумно рассмеялся.
– Благодарю, Йозеф, – Эфрат закончила разговор. – Глубоко безразлично ему, проститутка прокаженная.
Рахмиэль смеялся в голос.
– Что ты смеешься? Мой бывший муж и правда когда-то был проституткой. И, надо сказать, отменной. – Заразительный смех перешел и к ней. Теперь они наслаждались им вместе. Им и утренним ветром, влетающим в открытые окна машины.
– За это ты его и полюбила?
– И за сговорчивость.
– Прости?
– Тебе понравится, – она улыбалась и смотрела на дорогу, пока он смотрел на нее.
Рахмиэль решил не выяснять, глубока ли кроличья нора. Вместо этого он закрыл глаза и старался различить голос вокалиста в той какофонии звука, которую некоторые называли тяжелой музыкой.
Hold on, hold on, my love
(We're all at, we're all at, we're all at fault)
No one owns your heart
(We're all at, we're all at, we're all at fault)
Don't fall, don't follow blind
(We're all at, we're all at, we're all at fault)
No one turns your mind
Break your priest
Priest9
– Почему мы никогда не слушаем твою музыку? – спросил Рахмиэль.
– Потому что я не люблю слушать свою музыку.
– Почему? – Он снова ничего не понимал, и уже начинал привыкать к этому. – Ты же любишь петь? Почему тогда…
– Потому что это не просто песни. На самом-то деле, – Эфрат крепко сжала пальцы вокруг рулевого колеса, так, чтобы было слышно, как под ними хрустит кожа.
– А я бы все же попробовал. – Рахмиэль продолжал настаивать. – Ты же поп-певица, что страшного может быть в твоих песнях?
– Хорошо. Давай узнаем, что там такое в моих песнях. – Она отвернулась к окну. – Найди мое имя в списке и включи, что тебе самому захочется.
– Какой… жизнеутверждающий список песен, – с явным сарказмом произнес Рахмиэль.
– Ну так…
– Как насчет «The Hunt»?
– Отличный выбор… включай.
Он нажал play. Салон наполнили звуки фортепиано.
– Пока что никакого апокалипсиса не происходит, – отметил Рахмиэль.
И тут зазвучал голос. Очень странный голос. Преодолевший не один звуковой фильтр и не одну обработку, которая уничтожила все дороги к той, кому этот голос принадлежал, и оставила только сладкий низкий тембр завораживающего голоса Эфрат.
No matter how fast
And no matter how far
I’ll be hunting you
Till the last drop of your blood
I’m the last one you see
I’m the last one you feel
I’m coming for you
I’m chasing to kill10
– Поп-музыка сильно изменилась с тех пор, как я ее помню, – с сомнением в голосе прокомментировал он услышанное.
– Это я написала еще в позапрошлом веке, очередной пианист написал музыку, затем он сгинул как все прочие, а вот музыка и я остались …
Она повернулась к нему. И тогда стало понятно, что ей вовсе не обязательно смотреть на дорогу, чтобы понимать, куда ехать.
– Я наверное никогда не пойму, почему ты не ушел. Я же отпускала тебя, – она улыбнулась, как-то по-своему грустно. – Я же чудовище.
– Значит, и я тоже, – ответил он. И тоже улыбнулся. Только спокойно. И даже счастливо. – Расскажи мне, о чем эта песня?
– Ты правда думаешь, что это так просто?
– Вовсе нет. Именно поэтому я спрашиваю тебя, а не строю предположения.
– Мне всегда казалось, что когда ты отпускаешь что-то созданное тобой в мир, оно перестает нести в себе те смыслы, которые ты закладываешь в него при создании. Оно начинает нести в себе универсальные смыслы. И каждый может распоряжаться ими как хочет.
– Мне глубоко безразличен каждый в этом мире. Кроме тебя.
– Хорошо, – кивнула Эфрат, – эта песня, которую ты случайно выбрал, была написана зимой. Это было давно, я не припомню календарный год. Что я точно помню, так это то, что на улицах лежал снег. Его было так много, что мне пришлось оставить машину на подземной парковке и выбрать другой способ перемещения. Но перед этим, – она остановила рассказ, чтобы пропустить вперед внезапно появившуюся машину, – перед этим я долго выслеживала его. Неинтересно просто прийти в чью-то жизнь и забрать ее, особенно если это кто-то, кто заслуживает визита. Лучше всего изводить его безумием столько, сколько захочется и только затем, когда в его крови будет плескаться достаточно ужаса и бессилия, затем прийти за ним.