Рахмиэль внимательно слушал. Если бы кто-то присмотрелся к его глазам сейчас, то смог бы увидеть, как зрачки его глаз темнеют и тьма, смотрящая на мир его глазами, начинает поглощать свет вокруг него.
– И когда ты наконец приходишь в его жизнь, как в ту ночь, когда землю накрыло столько снега, что в нем можно было утонуть, когда ты приходишь и спрашиваешь: «Я могу войти?», он просто молча кивает. Потому что единственное, о чем он может думать, это покой. И как этого покоя не хватает. Он узнает тебя еще когда смотрит в окно. Нет нужды появляться из зеркала, в отражении которого тебе уже с десяток раз приходилось мелькать, не нужно проступать из тьмы, сгустившейся в углу. Даже стучать в дверь не надо.
– Они что-нибудь говорят?
– Чаще всего нет.
– Почему так получается?
– Что получается?
– Что… они становятся такими?
– Потому что таков их выбор. Они искренне верят, что поступают правильно.
– Но…
– Но в конце они оборачиваются и видят кого-то из нас. И в качестве жеста милосердия, мы предлагаем им отправиться к любому богу, на их выбор.
Больше они не разговаривали. Музыка играла, как ей нравилось. Смешивая в одном условном часе голос Эфрат, ее друзей и людей, которых она никогда не знала, что было благом для обеих сторон.
Когда они прибыли в центр города, движение на дорогах уже кипело. В этой стране рассматривать необычные машины и их обладателей стало нормой примерно в то же время, когда исторический центр города превратился в один большой туристический аттракцион. Впрочем, им обоим доводилось бывать в местах куда хуже. Черный Бентли медленно нагревался и переставал быть комфортным. К счастью, цель их путешествия находилась в пределах центра города, а потому уже очень скоро машина повернула на одну из многочисленных узких улочек. Здесь, в тупике, поросшем зеленым плющом, под защитой старинной каменной кладки, их ждал заклинатель змей. По крайней мере, именно так его в шутку называла Эфрат.
В то время, когда строились дома этого города, о таком технологическом чуде как лифт уже успели забыть и пока не успели изобрести заново. Им пришлось преодолеть некоторое количество этажей по весьма узкой, зато невероятно атмосферной лестнице. Окна украшали цветные витражи, а двери квартир остались здесь со времен постройки. К историческому и архитектурному наследию здесь всегда относились с большим вниманием.
Едва они позвонили в дверь, как двери открылись.
– Здравствуй, – обратилась Эфрат к хозяину, который жестом приглашал их войти. – Спасибо, что нашел для нас время.
– Я всегда рад тебя видеть. – Они обменялись воздушными поцелуями. – Представишь нас?
– Разумеется, Мастер, это Рахмиэль, уверена, вы еще не раз увидитесь. Рахмиэль, это Мастер, которому предстоит украсить нашу вечность. Я зову его Заклинатель Змей, но полагаю, это исключительно моя привилегия.
– Добытая к тому же бесчестным путем.
– Невероятно, но факт, – подтвердила Эфрат слова хозяина. Хозяин был высоким и невероятно стройным человеком, кто-то бы даже называл его болезненно худым. Бледность его лица и исключительно черная одежда положение не улучшали. Ко всем прочему будучи от природы обладателем русых волос этот покрытый татуировками человек в какой-то момент решил, что стать иссиня-черным брюнетом – это отличная идея, и после этого он практически превратился в тень. Может быть потому ему так хорошо удавалось перемещаться из одного мира в другой, приводя с собой и вовсе не обремененных плотью друзей. Он также обладал исключительным талантом делать их затем частью человеческой плоти.
– Мы хотели бы попросить тебя помочь нам стать еще немного ближе к вечности, – сказала Эфрат усаживаясь в обитое черным бархатом кресло.
– По моим ощущениям, вы оба и так ближе некуда, – ответил Мастер.
– Это так, – Эфрат рассмеялась шутке. – Но я нахожу уникальным твой талант придавать каждой отдельной вечности свой неповторимый оттенок.
– Пусть даже это только черный. – Рахмиэль разглядывал висящую на стене репродукцию одной из работ мастера. Золотые нити бежали по черному фону, настолько черному, что он казался живым.
– Черный вобрал в себя все остальные цвета, – ответил мастер, заметив его взгляд, – и, если присмотреться, их можно разглядеть. Уверен, у тебя получится.
Рахмиэль повернулся к нему и не сразу понял, что не так. Ничего. Абсолютно ничего. Как если бы самого Мастера кто-то вытатуировал на теле реальности. Тонкий контур его фигуры то и дела убегал от взгляда, стремясь запутать смотрящего, движения были едва уловимы, хотя он совершенно точно двигался. Будто в каком-то тумане. Только туман. И больше ничего. Кроме этого странного чувства, которое испытываешь, когда по какой-то тебе самому не ясной причине приходишь покупаешь входной билет в некую особенную древнюю крипту или молча проходишь между стеллажами в катакомбах Парижа. И этот сладкий, почти неуловимый аромат.
– Ты вообще существуешь? – спросил Рахмиэль.
– А ты? – ответил Мастер.
Рахмиэль тряхнул головой, и хозяин снова стоял перед ним, точь-в-точь такой же, каким был, когда открыл им двери, такой же человек, каких тысячи и тысячи на улицах этого города. Никто бы не заметил подвоха.
– Я подумала, что было бы, – нарушила тишину Эфрат, – …любопытно иметь татуировку, переходящую из одной вечности в другую, и при этом замкнутую на саму себя. Как если бы змея отправилась в погоню за своим хвостом и при этом не ограничивалась пространством одного тела.
– Проще говоря, пусть это будет бесконечность, созданная двумя сложенными вместе руками, – внезапно для себя самого добавил Рахмиэль.
– Иначе говоря, любовь, – почти шепотом произнес Мастер. Хотя, кто знает, может быть, это была обычная громкость его голоса. Достаточная для того, что он хотел доверить словам. Потому что этого шепота хватило, чтобы стены возрастом в сотни лет снова заинтересованно прислушались к разговору. – Звучит отлично. Но откуда такая спешка? Йозеф сказал, начать надо непременно сегодня.
– Все верно, – кивнула Эфрат, – сегодня для нас особенный день.
– Сегодня мы сможем начать поиски подходящей формы, и дальше действовать в зависимости от того, какие результаты получим сегодня. Я понимаю, что вам все равно, но я все еще умею уставать и к тому же, – тут он сделал паузу, – этот процесс все-таки требует некоторого времени.
– Конечно, я понимаю, – кивнула Эфрат.
– Тогда не будем терять времени, – он отвернулся и медленно поплыл в соседнюю комнату, – располагайтесь, я позову вас, как закончу.
Когда он скрылся за дверью, Рахмиэль посмотрел на Эфрат без единого слова, что не помешало ему задать вопрос, на который Эфрат утвердительно кивнула.
– Поразительное самообладание.
– Говорят, люди быстро ко всему привыкают. А нелюди – еще быстрее. – Она наблюдала за тем, как в соседней комнате, почти не замечая пола под ногами, Мастер шагал из одной стороны в другую, иногда забывая оставаться непроницаемым для предметов обстановки.
– «Чаша Грааля» – прочитал Рахмиэль на корешке одно из книг, стоящих на полке.
– Что тебя смущает?
– Всеобщий интерес к этой истории.
– Тебя смущает то, что он всеобщий или то, что он еще существует?
– Хороший вопрос, – он немного подумал, – я ставлю под сомнение первое и выбираю удивляться второму.
– Хороший выбор.
– Да, – ответил он, повернувшись к Эфрат, – я тоже думаю, что я сделал хороший выбор.
– Что такое любовь? – Прежде чем голос из соседней комнаты долетел до их слуха, ему пришлось преодолеть не только двери и все нарастающий интерес стен, но и настойчивое нежелание говорящего держаться за реальность.
Эфрат повернулась в сторону комнаты, где Мастер продолжал шагать по комнате, напоминая той, что она тоже все еще существует. В какой-то момент он замер и посмотрел в окно. Оттуда открывался отличный панорамный вид на город. Этот город когда-то выбрал возникнуть на этом месте. Легенды говорят, что он, а точнее, она, ведь именно так об этом городе говорили от самого ее начала, появилась здесь вместе, принесенная словом. И это слово прочило ей славу, блеск и любовь. Потому что все, что приходит в этот мир, проходит через ее порог.
– Это выбор, – тихо произнесла Эфрат. – Так ты выбрал когда-то свое дело, так мой бывший муж согласился дать мне развод, так возник этот город и так мы все оказались в этих комнатах. Даже эти самые комнаты не возникли бы если…
– Вы с Разом в разводе?! – В три шага, Эфрат готова была поклясться, что не больше, Мастер преодолел разделявшее их расстояние. – Вы меня просто убиваете! Почему я обо всем узнаю последним?
– Да он буквально повсюду… – Куда-то в сторону сказала Эфрат уже уставшая удивляться этому факту. – Да, вот уже несколько дней как я официально не состою в браке, – уже громче добавила она, наблюдая как Мастер садится в кресло напротив них, накрывая кресло и все вокруг него черной мантией.
– Я полагаю, нужно пополнить запасы виски, ведь скоро он непременно навестит меня.
– Прошу прощения? – Эта реплика Мастера все же сумела удивить Эфрат.
– Мы проводили много времени вместе в последние годы, – ответил тот, – я нахожу Раза невероятно интересным собеседником.
– Да, ты и правда Заклинатель Змей. – Эфрат все еще можно было удивить, ей это нравилось, – Раз редко кому отвечает взаимностью в этом вопросе.
– Может быть, это просто коллекционный виски, – усмехнулся Мастер, – впрочем, я сомневаюсь.
– Как и я, – согласилась Эфрат.
– Вы знаете, – после некоторого раздумья произнес Мастер, – вы можете в полной мере насладиться прогулкой по городу, погода сегодня как раз пасмурная и располагает.
– Мы тебе не нужны? – уточнила Эфрат.
– Здесь? Нет. Мне нужно, чтобы вы отправились на прогулку по городу, – ответил он и снова скрылся в своей мастерской.
Эфрат и Рахмиэль закрыли за собой двери и спустились вниз по узкой лестнице, которая, если увлечься, способна привести в один из подвалов, а оттуда есть все шансы попасть в один из подземных ходов, созданных здесь когда-то давно. Видимо, в один «прекрасный» день кому-то надоело имитировать любовь к людям и было принято решение улучшить качество жизни. Эфрат всецело разделяла такую позицию, а потому держала в памяти карту подземных ходов, пусть и никогда ей не пользовалась. Или почти никогда.
– Как насчет ресторана? – поинтересовалась Эфрат, наблюдая за движением ветра во дворе дома.
Глава десятая. В крови и пламени
– Когда душе не за что держаться на земле, она начинает хвататься за небо, чтобы сохранить равновесие, а если и тогда ей это не удается, душа покидает этот мир и отправляется в следующий, – прочитала Эфрат и тихо закрыла книгу.
– Я не знал, что ты читаешь на иврите, – ответил Рахмиэль.
– Я не знала, что ты – нет. Зато теперь у тебя будет достаточно времени для того, чтобы это исправить. Это и вообще все что угодно, если ты будешь достаточно осторожным.
– Это как?
– Например, не будешь одеваться во все черное и носить одежду прошлых веков. Не будешь жить на одном месте дольше десяти лет. Научишься выдерживать срок годности дружбы и… – Эфрат не успела закончить предложение.
– Срок годности дружбы? – перебил ее Рахмиэль.
– Да. Ты всегда будешь выглядеть примерно одинаково. Люди захотят узнать, а как это тебе это удается. Одно дело, если ты просто не скажешь им, они будут тебя ненавидеть, лезть в твою жизнь, демонстративно исключать из своего бесценного общества, все это создаст некоторые осложнения, не более. А вот если они вдруг поймут, что ты не делаешь ничего сверх того, что делают они… вот тут ты попался. Если они вдруг поймут, что то, что есть у тебя, нельзя купить за деньги и вообще, им это недоступно. Нет. Никогда. Никак. В этот момент у твоего порога появятся крестьяне с вилами.
– То есть тот факт, что мы говорим об этом в книжном магазине, где слышно каждое твое слово, не считается за излишнюю разговорчивость?
– Здесь можно, – Эфрат улыбнулась и поставила объемную книгу обратно на полку. – Во-первых, здесь просто можно, а во-вторых, в мире сегодняшнего дня люди не признают даже Господа бога, даже если та или тот по неосторожности спустятся на землю, ошибившись дверью.
– То есть мы с тобой открыли правильную дверь?
– Я ни на секунду в этом не сомневаюсь. – Эфрат коротко кивнула стоящему за кассой продавцу, тот ни слова не говоря скрылся за дверью для персонала и через несколько минут вышел оттуда с подносом, на котором стояли два бумажных стаканчика. Он молча поставил поднос на стеллаж с книгами в нескольких шагах от Эфрат и Рахмиэля. Затем так же, ни слова не произнося, вернулся к своим обязанностям.
Рахмиэль подошел к подносу. Со дна безупречно белых стаканов на него смотрела густая бордовая жидкость.
– Я не уверен, должен ли сохранять молчание. – Он взял стаканы с подноса и протянул один из них Эфрат.
– Да вообще без разницы, – ответила она и поднесла стакан к губам.
– Что еще в этом городе принадлежит … , – он на мгновение замешкался, – где еще можно свободно разговаривать?
– Спроси лучше, где нельзя, – со вздохом ответила Эфарт.
– Мы весь день бродим по городу, – Рахмиэль тоже сделал глоток, – и мне кажется, не осталось такого исторического памятника, который мы бы ни удостоили своим вниманием. Мы также сделали тысячу и одну фотографию, чтобы затем в твоих соцсетях появилась тысяча и одна сториз. Что мы делаем?
– Ясно даем понять, что вернулись в город, – ответила Эфрат и добавила, – тебя там тоже отмечают. Хотя, теперь я уже не уверена, что твои родители так уж за тебя переживают.
– Это при том, что Йозеф ясно дал понять, что делать этого не стоит?
– Это при том, что Йозеф ясно дал понять, что делать этого не стоит, – подтвердила Эфрат.
– Я так понимаю, у нас есть какие-то дальнейшие планы? – Рахмиэль поставил было опустевший стакан обратно на поднос, но Эфрат жестом остановила его и сжала свой стакан чуть крепче.
– О, еще как, пойдем, я тебя просвещу. – Она взяла его за руку и, улыбнувшись продавцу в знак прощания, направилась к двери.
На улице они снова сели в припаркованную неподалеку машину. Весь день они только и делали, что переезжали от одной туристической локации к другой. Эфрат бросила пустой стакан на заднее сиденье, несколько капель крови оказались на черной кожаной поверхности. Машина пришла в движение, и вскоре они выехали из пространства узкой улочки на дорогу. Затем преодолели мост. И когда Рахмиэль уже был абсолютно уверен, что они едут к замку, Эфрат повернула в другую сторону, уходя с туристического маршрута. Прошло какое-то время, прежде чем машина снова остановилась. На этот раз у довольно обветшалого, но по-прежнему привлекающего взгляд здания. Табличка у дверей указывала, что здание находилось в собственности городского правления и служило пристанищем для какого-то бюрократического института.
– Я не совсем уверен, что мы вписываемся в их рабочий график, – произнес Рахмиэль, сверяясь со смартфоном и несуществующим расписанием под вывеской.
– Я не совсем уверена, что ты понимаешь, где мы, – ответила Эфрат и подошла к дверям, чтобы позвонить в единственный звонок.
Раздался неприятный жужжащий звук, который означал, что теперь двери больше не являются препятствием на пути гостей.
– Что это за место? – спросил Рахмиэль. – И что мы здесь делаем?
Эфрат ничего не ответила. Вместо ответа она медленно пошла вперед по тускло освещенному коридору, по обеим сторонам которого располагались многочисленные двери, их вид говорил о том, что ими давно не пользовались, а может быть, и вовсе никогда.
– С улицы все выглядит совсем иначе, – отметил Рахмиэль.
– Все так и задумано, – отозвалась идущая впереди Эфрат, – люди редко интересуются тем, чем интересоваться не принято, а даже если им и случается забрести в эту часть города, они не видят ничего, кроме обветшалого здания, принадлежащего администрации города. У них не возникает никаких вопросов. Кроме может быть предположения, что в недалеком будущем этому зданию предстоит снос.
– Что, надо понимать, далеко от правды.
– Ты даже не представляешь, – подтвердила его предположение Эфрат.
Она сделала шаг на старую широкую лестницу. При прочей сомнительной обстановке вокруг было безупречно чисто. Они поднялись на второй этаж, где Эфрат без каких-либо раздумий повернула в сторону и подошла к одной из дверей, которая тут же открылась. Абсолютно бесшумно и без видимых участников этого действия. Перед ними был неширокий коридор, аккуратно покрашенные белые стены, без малейших признаков декора, идеально лакированный деревянный пол. Вокруг стояла какая-то странная тишина, и даже каблуки Эфрат не смогли ее нарушить. Рахмиэль послушно шел следом за ней. Он улыбался, хотя вряд ли отдавал себе в этом отчет. Ему было невероятно любопытно, что скрывается за каждой из тех дверей, которые они прошли. По какой-то причине так было всегда. Все, чем можно накормить разум, невероятно занимало его с самого детства. Он был равнодушен к прочей пище, как и ко всему тому, что так занимало его сверстников. Те тоже будто чувствовали, что он отличается от них, а потому всегда сторонились его. Было бы справедливо предположить, что дети издевались над ним, но это было не так. Самому же Рахмиэлю такое никогда не приходило в голову. Его голова была занята совсем другим. Например, многочисленными книгами в кабинете отца. Странными экспонатами, которые тот привозил с аукционов или после визита к друзьям, о которых мать ничего ему не рассказывала, как бы он и просил.
Пока Рахмиэль был охвачен нарастающим любопытством, смешанным с почти детской радостью предстоящего открытия, они дошли до конца коридора, где их ждала еще одна, слегка приоткрытая дверь.
– Госпожа Эфрат! – Раздался довольно тихий, но жизнерадостный голос. – Я уж и не ждал, что вы ко мне загляните. Что вас привело? Вас и вашего спутника?
Дверь открылась, и Рахмиэль увидел невысокого пожилого мужчину, черты лица которого показались ему смутно знакомыми.
– Господин Рахмиэль… – в голосе мужчины прозвучало удивление, и на долю секунды Рахмиэлю показалось, что тот напуган, но это впечатление ушло так же быстро как появилось. – Вы повзрослели, Господин, и выглядите чудесно.
– Разве мы знакомы? – спросил Рахмиэль, проходя в двери следом за Эфрат.
– Вы верно не помните меня, – ответил мужчина, – я был частым гостем в доме ваших родителей. Вы были тогда еще совсем юны. Я же выглядел почти так же, как выгляжу сегодня.
– Мой дорогой друг, – обратилась Эфрат к говорящему, – нам нужна информация, которой, как я помню, у тебя в достатке.
– О, я с радостью помогу всем, что будет в моих силах, – ответил тот, – вы голодны, госпожа, или вы, господин?
– Мы недавно поели, спасибо, – ответила за обоих Эфрат.
– Чем же я могу быть вам полезен, госпожа?
– Я хотела бы знать, кому принадлежит частный университет в центре нашего города.
– Это всем известно, – ответил мужчина.
– Это верно, – согласилась Эфрат, – я бы хотела узнать то, что всем не известно.
– Что ж, – мужчина посмотрел на стоящий перед ним стол, – это займет некоторое время.
– Его у нас в избытке, – ответила Эфрат.
Мужчина выдержал паузу. Затем подошел к столу и медленно опустился в кресло, как если бы ему было не так просто это сделать. Нет, физически он был вполне здоров. Ему не хотелось начинать этот разговор. И еще меньше ему хотелось быть первым, кто приоткроет завесу этой тайны.
– Может быть, кофе? – спросил он с некоторой надеждой в голосе.
– Премного благодарны, но нет, – снова ответила Эфрат.
– Вы редко отказываетесь от кофе, госпожа, – он говорил все медленнее, – видимо, на то есть причины.
Эфрат была абсолютно искренна, когда сказала, что им с Рахмиэлем некуда спешить и времени у них в достатке, это было чистой правдой, а потому она не торопила старого знакомого, который был весьма за это признателен, хоть и старался не подавать виду.
– Господин Рахмиэль, ваш отец … что-то рассказывал вам об истории вашей семьи? – медленно начал он.
– Нет, насколько я помню, у нас никогда не было подобных разговоров, – ответил Рахмиэль, заручившись молчаливым разрешением Эфрат отвечать честно, но умеренно.
– Я вижу, тем не менее, что вы уже носите фамильные знаки, – он взглядом указал на татуировки Рахмиэля, которые было отлично видно благодаря расстегнутому вороту рубашки. – Обратили ли вы внимание на то, как часто они встречаются… практически везде?
– Нет, если честно, мне никогда не было это интересно.
– Твой отец и твоя мать носят одинаковые татуировки, и ты начал носить аналогичную, надо понимать еще в школе… – недоумевала Эфрат.
– В старших классах, – уточнил Рахмиэль.
– В старших классах тебе сделали татуировку, аналогичную татуировке твоего отца, и тебя это никак не озадачило? – Она посмотрела на него с явным недоумением.
– Нет, – ответил Рахмиэль после некоторого раздумья, – мне просто очень нравилось носить такую же татуировку, как у членов моей семьи, я был уверен, что это что-то вроде фамильного герба или традиции какой-нибудь…
– Видите ли, господин, – произнес пожилой мужчина, – это не совсем так…
***
– Этот город, как и ты, вовсе не то, чем кажется на первый взгляд. Эти улицы – не то, чем кажутся, – как-то особенно спокойно произнесла Эфрат, когда они вышли на улицу.
Вечерние сумерки уже опустились на город, и пара стояла на крыльце в облаке зыбкого тумана. Кажется, если бы не последние лучи заходящего солнца, все еще поддерживающие порядок, туман в мгновение обернулся бы своим истинным лицом, но ему приходилось выжидать.
– Однажды на одной из этих улиц, – продолжала Эфрат, – я увидела нищего, я протянула ему свое обручальное кольцо и спросила: «Ты просишь денег – возьми это кольцо. Хочешь это кольцо?». «А ты?» – ответил он. Я не ответила. А он не взял кольцо. В тот день я даже не заметила, как потеряла его, огромный сапфир, окруженный бриллиантами. Раз подарил его мне, зная мою любовь к этим камням. И может быть, пытаясь привлечь хотя бы какую-то ее часть к себе. Больше я никогда не видела этого человека. Нигде в городе. Я даже просила Раза узнать, кто он и чем я могла бы ему помочь. Но никто так и не смог его найти. Это случилось вскоре после того как мы с Разом переехали сюда из небольшой город неподалеку… ну, а чем все закончилось, ты уже знаешь. Кстати, зачем ты подслушивал под дверью, когда мы были в доме Старейшин?
– Я не подслушивал, – возразил Рахмиэль. – Я пытался найти тебя.
– Зачем?
– Во-первых, чтобы извиниться за то, что назвал тебя чудовищем, а во-вторых, чтобы мир снова стал полным, – ответил он. Они взялись за руки и медленно пошли к машине. – Когда я подумал, что все останется по-прежнему, кроме одного, я не захотел жить в такой реальности. Ты – тот мир, который меня полностью устраивает и вообще… кажется идеальным.
– Это любопытно, – улыбнулась Эфрат. – Расскажи, как так получилась, что мир, живущий под покровом постоянной тайны, на поверхности которой тут и там поступают рубиново-красные нити, удерживающие ее от распада, вдруг стал для тебя идеальным?
– Это немногим отличается от жизни в моей семье… у меня всегда было чувство, что они в тайне наблюдают за мной. Постоянно. Как будто не перестают думать, что я сделаю что-то не то или скажу что-то кому не надо. Это хуже любых запретов и ограничений, как будто твоя жизнь превращается в телешоу. Только в отличии от телешоу, тут все по-настоящему и никаких срежиссированных сюжетных поворотов.
– Я все жду, когда закончится это долгое вступление и начнется основная часть твоей истории…
– Как ты уже понимаешь, – вздохнул он, – я сам не знаю и половины собственной истории. Могу рассказать только о том, в чем принимал осознанное участие и что имеет для меня смысл. Одно я знаю точно, если бы ты была миром, меня бы полностью устраивали все твои законы и правила. Может быть здесь, близко к земле и людям, твой огонь испепеляет, но если посмотреть чуть выше, если подняться всего на пару ступеней вверх, огонь превратится в теплое облако, а ты сам как будто утратишь вес собственного тела, тебя окутает эфир и вознесет высоко, туда, откуда приходят звезды. И когда это произойдет, в мире не остается ничего, кроме этого света.
Какое-то время Эфрат молчала. Потом заговорила.
– Однажды я видела работу уличного художника. Очень простую, всего три слова. Его работа говорила: «I love you», большими красными буквами, и рядом с этими словами из одной чаши песочных часов в другую бежало рубиново-красное сердце. Когда я читала об этой работе, я узнала, что “however this painting was painted over”11. Вот так просто, “however”. И знаешь, что забавно? Я видела множество сувениров и репродукций самых разных его работ, но не этой.
– Я видел его работы только на выставке, – поняв, о ком идет речь.
– Ты ходил на выставку Банкси? – искренне изумилась Эфрат, – ты же мальчик, который носит Gucci, что ты там делал?
– А ты что делала так далеко от Лондона, Provocateur-girl? – парировал Рахмиэль.
– Восхищалась разнообразием местной кухни, – буднично ответила Эфрат. – И потом он же уличный художник, его работы оживают только на улицах.
– Улицы всегда не то, чем они кажутся?
– Я думаю, в большинстве случаев так и есть. Они живут и существуют как часть человеческой жизни, артерии, по которым из стороны в сторону бегут деньги. Но если мы присмотримся к ним чуть лучше, мы увидим тонкую красную нить, сшивающую ткань мироздания и удерживающую ее от распада, ведь по этим артериям бегут жизни. И это будет та же самая нить, которая удерживает от распада покров нашей тайны, это жизни, истории, судьбы, которые вместе образуют то, что принято называть миром.
– Для той, кто известна своей кровожадностью, ты довольно странно определила для себя значение человеческой жизни.
– Я верю, что жизнь представляет из себя такую же стихию, как вода или огонь. – Эфрат не находила ничего удивительного в этой информации, а потому не заметила, с каким вниманием ее слушал Рахмиэль. – Однажды я задалась вопросом, может ли любовь быть стихией?
– И как, тебе удалось ответить на этот вопрос?
– Я думаю, на него отвечают все, кто произносит эти три слова.
– Яркой красной краской?
– Особенно яркой красной краской. Мы, кстати, пришли. – Эфрат открыла дверь машины.
Вокруг было как-то особенно тихо. Как если бы кто-то убавил громкость всего происходящего, чтобы прислушаться. Или чтобы не мешать. Они вернулись в исторический центр. На улицах было шумно. Эфрат особенно забавляло то, что ее средство передвижения всегда воспринимали как еще один аттракцион для туристов и можно было перемещаться по городу, оставаясь почти незамеченными.
– А вот и наша остановка, – Эфрат кивнула в сторону одной из множества улочек. На первый взгляд тут не было ничего примечательного, но как только машина повернула, Рахмиэль увидел широкие деревянные двери. Таких в центре было великое множество. Они открывались подобно гигантским ставням, приглашая туристов заглянуть в «мир, который был раньше». Но тут все было не так. За деревянными дверьми следовали еще одни, за которыми открывался вид на заведение, в которое ни один человек, обремененный хотя бы слухами о чувстве прекрасного, не зашел бы ни за что в жизни. В нескольких шагах от дверей стояла женщина, она курила сигарету и посматривала на пару с плохо скрываемой ненавистью, уходящей корнями в отчаянную зависть и еще более отчаянную беспомощность. Эфрат знала, что она на них смотрит. И знала, кто она. Однако, Рахмиэль вовремя отвлек ее вопросом.
– Ты говоришь мне, что вот это, – он указал на двери и происходившее за ними, – этот скотный двор, это цель нашего путешествия?
– Да. Тебе он тоже не нравится? Это одно из заведений Раза, – Эфрат усмехнулась, – как и всякий, кто провел в закулисье жизни больше, чем прочие, Раз хорошо знает, что грязь – это неиссякаемый источник дохода. Мне же никогда не нравилось это заведение. А это, как мы уже выяснили, мой город.
С этими словами Эфрат толкнула пластиковые двери и они вошли в помещение, воздух которого и правда переносил в атмосферу скотного двора, под стать всем присутствующим.
С первых шагов их окружил шум, оглушающий и тошнотворный. Оба прекрасно чувствовали, что стояло за формой и вещами, а потому с трудом скрывали отвращение к происходящему.
– Мне рассказывали, что однажды, когда эти черти праздновали «Хэллоуин», они зарезали свинью, подвесили ее голову под потолком и залили пол ее кровью. А на одной из стен они этой же кровью начертили пентаграмму.
– И как, им удалось призвать Дьявола?
– А как бы ты ответил на такое приглашение? – отозвалась Эфрат. Рахмиэль хотел было ответить, но она опередила его. – Вот именно. О, у них сегодня, – она сделала паузу, – живая музыка.
– Что не так с живой музыкой?
– Все как раз складывается как нельзя лучше. Настолько хорошо, что я начинаю думать, что сегодня мой день рождения.
– А ты помнишь, когда у тебя день рождения? – спросил Рахмиэль, пока они садились за стол.
– Нет, – Эфрат посмотрела куда-то в сторону, – помню только, что когда-то летом. Помню, что всегда было жарко. Хотя у нас всегда было жарко, поэтому я могу ошибаться.
– Зачем мы здесь?
– Скоро увидишь.
Эфрат была спокойна, как и всегда, она знала, что старый друг не одобрит ее идею, а потому ничего не сказала Йозефу, решив ограничиться кратким сообщением, которое набирала сейчас. Закончив с сообщением, она снова посмотрела на Рахмиэля, который уже отвернулся к сцене. И сделал это точно в тот момент, когда на сцену поднялся высокий молодой, как можно было подумать, парень. На первый взгляд ему было не больше двадцати пяти, но за первым взглядом следовал второй, и улыбка сходила с лица смотрящего. Первому взгляду представала милая улыбка в сопровождении голубых глаз и почти романтичных кудряшек. Второму повезло куда меньше, ведь если присмотреться внимательнее, можно было заметить, что эти голубые глаза почти не моргают, они без устали смотрят на любого, кто заговорит с их обладателем, они заняты поиском слабости, которая позволит обездвижить жертву. Эфрат был хорошо знаком этот взгляд. Такой был у половины ее жертв. Они всегда смотрели на нее в упор, когда она шла им навстречу по темной аллее. Психопатов отличает особенное умение подолгу смотреть людям в глаза и не моргать. Эти глаза ждут, прощупывают, пытаются понять, как получить желаемое на этот раз. Из этих глаз сочится яд. И когда наблюдателю удавалось его почуять, на смену улыбке приходила гримаса, и обнаруживалось, что кудри едва закрывают горб. И даже кажущийся таким мягким и искренним голос превращался в то, чем он был на самом деле, голосом дешевой и грязной столовой, куда по водостоку стекалась вся городская грязь.