Я хочу стать Вампиром…

Эфрат не боялась зеркал, ни до, ни после той ночи. А когда фотографы отмечали странный взгляд и спрашивали, не носит ли она линзы, Эфрат иногда говорила, что так оно и есть, а иногда, что это просто игра света. Конечно, в мире, где техника позволяет создавать фотографии достаточного разрешения, чтобы создавать из них билборды размером с многоэтажный дом, бывает непросто, но что-то общее есть в тех людях, с которыми мир сводил Эфрат: они никогда не болтали. Даже тогда, когда ее глаза меняли цвет прямо во время съемок. Этим люди искусства всегда ей нравились. А еще, они были вкусными.

Эфрат еще какое-то время сидела перед фортепиано, приходя в себя от внезапного флешбека. Она больше не чувствовала холода, но это и не имело значения. Этот холод был с ней всегда, и ему всегда сопутствовал этот запах сырой земли и едва ощутимая сладость цветочной пыльцы. Происходило что-то, чего она не понимала и от чего хотела убежать, преследуя кого-то между сверкающими огнями клубов или стоя под вспышками софитов. Нет, Эфрат не тяготила эта компания, просто она изо всех сил старалась понять, что происходит. И пока не могла. А может быть, уже понимала и просто не хотела себе в этом признаваться.

Эфрат встала и медленно подошла к дивану, где еще совсем недавно они с Шири сладко проспали весь солнечный день. Но даже расслабившись и погрузившись в мягкие подушки, она быстро почувствовала, что в комнате что-то изменилось. Сквозь закрытые веки она видела, как поменялся фон всего помещения. Для нее мир вокруг был похож на непрерывное движение световых волн, где выделялись различные оттенки и градиенты, цвета менялись невероятно быстро, как и их интенсивность. И вот сейчас она видела и чувствовала, как все вокруг стало чуть светлее, как будто легче и подвижнее.

Она открыла глаза и повернулась к дверям. На пороге стоял ее гость. Он опирался на косяк двери и выглядел не то, чтобы очень хорошо.

– Подойди, – сказала Эфрат.

Сам факт его появления не сильно ее удивил, а вот сопутствующие явления вызывали некоторое любопытство.

Довольно медленно он подошел к дивану и сел рядом с ней на некотором расстоянии. Какое-то время Эфрат разглядывала его и не находила в нем ничего примечательного. Как не находила и ничего, что вызывало бы у нее беспокойство. Она столько раз пыталась понять, что в нем такого особенного, внимательно изучая его лицо, хотя отлично понимала тщетность такого способа. И теперь у Эфрат была возможность поинтересоваться у него лично, что, как ни странно, могло быть отличным решением.

– Уже поздно меня бояться, – слегка усмехнулась она и, придвинувшись, добавила, – мы были намного более близки.

– Я не боюсь. – Он и правда не боялся, страх придает людям другой цвет и запах, интенсивность их мерцания меняется и даже внешность их становится другой. Он же был абсолютно спокоен.

– И правда. Почему?

– Я не знаю. Просто не чувствую страха. – Он смотрел ей прямо в глаза, и, если бы это не казалось таким нереальным, Эфрат сказала бы, что это взгляд любопытства.

– А что чувствуешь? – спросила она.

Он слегка наклонил голову, прислушиваясь к чему-то, что, к удивлению Эфрат, было для нее за границами досягаемости. А потом заговорил:

– Я не могу тебе ответить, потому что это больше, чем что-то, что я могу объяснить. Но чем чаще я обращаю внимание на это чувство, тем ярче я чувствую все остальное, весь мир вокруг. И в какой-то момент это «остальное» становится неважно, потому что тебе во что бы то ни стало важно продолжать ощущать… это.

Эфрат молча смотрела на него и не понимала. Ей не нравилось, когда она чего-то не понимает. Всякий раз, когда это случалось, она погружалась в молчаливые раздумья, и могла оставаться в таком молчании долгими днями. Внутренняя тишина помогала ей отправиться в путешествие без каких-либо препятствий, потому что зверь мчался быстро и способен был пробраться туда, куда ее сознание пока не дотягивалось. Вот и сейчас она закрыла одни глаза только для того, чтобы внутренний взор и этот взгляд сообщал ей спокойствие, как будто зверь лежал на ее коленях и просто наблюдал за происходящим.

Перестав однажды безоговорочно доверять решениям разума, Эфрат верила зверю, потому что его, в отличие от разума, обмануть невозможно.

– Ты голоден?

– Не знаю, наверное.

– Поехали куда-нибудь, поедим.

На его лице отразилось явное недоумение.

– Нет, я есть не буду, – усмехнулась Эфрат. – А вот тебе это явно нужно. Твоя куртка у меня в кабинете. Можешь сам забрать, дверь открыта. Только, – и тут она сделала паузу, – не ошибись дверью.

– Без проблем. – Рахмиэль поднялся и вышел из гостиной, оставив ее одну. Эфрат продолжала слушать зверя, но слышала лишь тишину.

***

В те дни, когда ей хотелось насладиться панорамой города и остаться незамеченной, она всегда приезжала в один и тот же ресторан, рядом с замком и вдали от ночной жизни города. Иногда туда заходили ее знакомые, но они только вежливо здоровались и поддерживали принятую в обществе политику невмешательства в частную жизнь друг друга. Это был залог общей свободы, комфорта и, в конечном счете, благополучия. Чтобы попасть туда, придется вернуться в город, а по дороге у них будет возможность как поговорить, так и помолчать. А ценник ресторана обеспечивал им всем комфорт и общество, в котором никто никому ничего не доказывает, все пришли отдохнуть и насладиться компанией друг друга.

Машина медленно плыла по дороге, вокруг было тихо, как и всегда в этой местности. Они не говорили с самого начала пути. Эфрат почему-то нравилась эта тишина, ей нравилось то, о чем он молчал, хотя она и не понимала, что это такое. Фары машины были единственным источником света на дороге, кроме света луны, как будто снова прокладывавшего ей путь. В такие минуты Эфрат даже не думала, куда ехать, она просто поворачивала туда, куда вела ее дорожка лунного света, или что-то, что выдавало себя за дорожку лунного света. Никто не хотел нарушать молчание, да и не было в этом особой необходимости.

Рахмиэль сидел к ней вполоборота, положив голову на подголовник. Всю дорогу он смотрел на Эфрат. Он не касался ее руками, но она ощущала прикосновение его взгляда, и это было странно, непонятно, а она не любила не понимать.

Вскоре они уже были в городе, разделенном на две части рекой. Им нужно было попасть на другую сторону по одному из трех основных мостов, ведущих почти прямиком к замку. С моста открывался отличный вид на ночной город, не устававший тянуться к небу своими бесчисленными шпилями. Эфрат помнила свою первую ночь в этом городе. Тогда она остановилась в совсем небольшом отеле. Он находился в одном из старых домов, а потому окно было всего одно, не считая совсем маленького окошка под потолком, которое Эфрат поначалу не заметила. Такие окна были во многих старых домах этого города. В то утро на подушке рядом играли солнечные лучи и пусть Эфрат не чувствовала солнечного тепла, было в этом что-то такое, от чего вечный холод немного отступал. Может быть, летний воздух, может быть, воспоминания, бывшие подчас куда материальнее прочего, но что-то заставило Эфрат улыбнуться тогда.

Они проехали по узкой, мощеной камнем улочке, где машины стоимостью в сотни тысяч евро не были редкостью. Затеряться было все еще непросто, но и особого внимания ее Бентли начала двадцатых годов двадцатого столетия тоже не привлекал. Ресторан занимал верхние этажи типичного для этой улицы дома с террасами и был известен своим пусть и изысканным, но довольно своеобразным подходом к итальянской кухне. Но кухня была не главным, даже тогда, когда она являлась целью путешествия. Приятно проехать по городу в компании очень бледного семнадцатилетнего юноши и остаться незамеченной. И здесь у нее такая возможность была, как и у остальных посетителей, приезжавших сюда, чтобы спрятаться или скрыть от чужих глаз свои секреты.

Хостес по обыкновению улыбалась и, не задав ни единого вопроса, проводила Эфрат за ее обычный столик. Здесь можно было наслаждаться ночной тишиной и отличным видом, не привлекая внимания основной публики, которую сажали в центр зала.

– Ты всегда сидишь за одним и тем же столом, – сказал он, когда хостес удалилась.

– И это не вопрос, так ведь?

– Я видел тебя здесь несколько раз. Иногда с улицы, иногда я заходил и выбирал столик в зале, чтобы лучше рассмотреть, – отвечал Рахмиэль, не проявляя особо интереса ни к меню, ни к происходящему вокруг, – но ты никогда меня не замечала.

– Ты хоть представляешь, сколько тут таких, как ты? – равнодушно ответила Эфрат, которая никогда не жаловалась на нехватку внимания, скорее наоборот.

Рахмиэль слегка улыбнулся. Это было хорошим знаком, потому что умирающие редко улыбаются.

– Мой университет недалеко отсюда, как и многие другие частные университеты, так что да, я представляю.

– Там тебя, допустим, не ищут. А что семья? Ты вообще о них думал, когда ехал в загородный особняк неизвестно к кому?

Он ничего не ответил. Не собирался. Вместо этого он взял в руки меню и какое-то время изучал его, не поднимая глаз на Эфрат.

– Ты довольно известна, – через некоторое время все же сказал он, – мягко говоря. Твой образ у всех на виду, а потому никто не замечает того, что видно, когда подходишь ближе.

– И что же это?

– Ты как змея.

– Прошу прощения?

– Ты не моргаешь. Можешь долго сидеть неподвижно. И от тебя веет холодом.

– Ты так понял, кто я?

– Я только догадывался, – ответил он, взвешивая каждое слово, – а потому, когда мне сказали, что в некоем загородном особняке намечается интересное событие, где можно будет встретить знаменитую поп-диву, я уже не мог побороть любопытство.

Их разговор прервала подошедшая официантка. Они с Эфрат часто виделись, особенно, когда она приезжала поздно вечером. На их столе быстро появилось два бокала вина. Это было ее любимое, красное сухое позднего урожая местных виноградников две тысячи шестнадцатого года. Она почти не чувствовала вкус вина, но настоящие вещи остаются настоящими даже для тех, кто в них не нуждается.

– Нет, – наконец произнес Рахмиэль, – я понял, кто ты, когда увидел твой портрет.

Эфрат совсем не нравилась эта новость. Если он смог заметить сходство, то и кто-нибудь другой сможет, а это ей совершенно не нужно. Кроме того, она была абсолютно уверена, что все ее портреты находятся под присмотром и она точно знает, где именно.

– Сначала я не придал этому значения, – продолжал Рахмиэль, протягивая руку к бокалу, – но потом я увидел твое фото в журнале и… было сложно поверить в то, что это простое совпадение.

– И где же ты видел мой портрет, имеющий столь поразительные художественные достоинства, что ты почти сразу же меня узнал? – Лицо Эфрат пусть и было расслабленным, но без единого намека на улыбку.

– Мой отец купил его на аукционе, для одного из наших загородных домов.

– Как именно я выгляжу на этом портрете, сможешь вспомнить?

– Я выучил каждую деталь, – Рахмиэль усмехнулся, – я сидел возле него часами пока никто не видел. Как будто время останавливалось, когда я был радом с ним. Я не понимал, как портрет кого-то такой очевидной красоты может называться портретом незнакомки.

Эфрат выжидательно смотрела на него. Рахмиэль перехватил ее взгляд и продолжил:

– Твои золотые волосы уложены в высокую прическу, в которой сияют бриллиантовые шпильки, пара кудрей обрамляет лицо, фарфорово-белое почти без намека на румянец, только коралловые губы и глаза от которых невозможно оторваться, только они напоминают о существовании цвета. Я столько раз пытался подойти, чтобы посмотреть ближе, но чем ближе я подходил, тем более расплывчатыми казались твои черты, а цвета как будто сливались в один и даже двигались.

Эфрат ухмыльнулась, а Рахмиэль продолжал говорить:

– На тебе темно-зеленое платье, оставляющее открытыми плечи, ты держишь в руках лилию…

– Похожую на ту, что вытатуирована у тебя на руке? – перебила его Эфрат.

– Да, – кивнул Рахмиэль, как будто не услышав иронии, – именно. Сначала я просто часами сидел рядом, но потом я часами смотрел в твои глаза во сне. И даже это не вызвало у меня особого беспокойства. Только тогда, когда я увидел еще один, очень похожий «Портрет Незнакомки» в одном из замков Германии, я понял, что не могу больше ни о чем думать, кроме тебя, мне во что бы то ни стало нужно выяснить, кем ты была и почему я начал видеть тебя повсюду. Не только во сне, теперь твое лицо мелькало в толпе, появлялось на экране и мерещилось мне буквально повсюду то тех пора, пока наконец я не открыл тот журнал.

– У тебя наверняка есть фотография?

– Конечно, – ответил Рахмиэль, – в телефоне.

– И где телефон?

– У тебя дома.

– Что ты делал в Германии? – поинтересовалась Эфрат, выражение лица которой оставалось неизменно расслабленным и не менялось, что бы она ни слышала.

– Навещал семью.

– Так ты из Германии?

– Можно и так сказать. Теперь моя семья живет там.

– Зачем же ты уехал? Неужели ни одно из частных учебных заведений этой прекрасной страны не решилось распахнуть для тебя свои двери?

Рахмиэль хотел было ответить, но тут снова подошла официантка и поинтересовалась, каким блюдом гости желают насладиться нынче вечером. Сделав заказ, который должен быть вернуть Рахмиэля к жизни, а Эфрат дать время разобраться в происходящем, они вернулись к разговору.

– Я просто хочу быть там, где нет моей семьи, – ответил наконец он и протянул руку к руке Эфрат.

– Ты два дня назад чуть не умер, и я принимала в этом горячее участие, а сейчас хочешь взять меня за руку?

– Очень горячее, – ответил он. – Будем считать, что мне понравилось.

Эфрат непросто было бы сказать, у кого больше проблем, у нее с потерянным портретом или у этого мальчика, сбежавшего от семьи и явно искавшего смерти.

– Зачем ты приехал в мой дом?

– Я искал встречи с тобой.

– Это я уже поняла. Чего я не поняла, так это «зачем».

– Я тоже, – с этими словами он сделал глоток вина и положил руку поверх руки Эфрат.

Она усмехнулась, но не стала убирать руку. Ведь они и правда бывали куда ближе, чем сейчас. А потому она развернула руку так, чтобы ее пальцы уперлись в центр его ладони.

– Не самое привычное для тебя положение?

– Когда кто-то сверху? – на его губах осталась капля вина, – да не то, чтобы. Мне это нравится.

– Тогда оставить меня в живых было правильным выбором.

Неожиданно для себя Эфрат рассмеялась.

– Ну наконец-то, – он тоже рассмеялся и сделал еще глоток, сжав ее руку в своей.

Разговаривать расхотелось. Эфрат взяла свой бокал свободной рукой и сделала глоток вина. Оно было чуть горьким, похожим на хороший кофе, который она тоже любила, хотя бы потому, что чувствовала его вкус. А может быть, за его магию и мудрость. Но вино обладало иной мудростью, оно способно было перенести их намного дальше, чем просто терраса ресторана, туда, где многие вещи становились понятны, а некоторые вопросы теряли свою важность.

Официантка принесла заказ и с улыбкой поставила блюда на стол. Казалось, она искренне рада видеть, как Эфрат улыбается. Не то, чтобы это было редким зрелищем, но счастливые люди имеют тенденцию оставлять большие чаевые. Некоторые гости время от времени смотрели в сторону их стола. Но не потому, что их смущало что-то, просто большинство из них знали в лицо молодую девушку с таким интересным и необычным именем. Кто по обложкам журналов, кто по скандальным фото в интернете (ох уже эти надписи бриллиантами в самых неожиданных местах, которые до появления Эфрат на европейской сцене не выказывали такой жажды коммуникации с миром). Здесь, в центральной Европе, всем этим еще можно было удивить, но чем ближе к югу, тем меньше.

Мысли о юге напомнили Эфрат о предстоящей поездке в Германию.

– Раз ты так стремишься сбежать от родительской опеки, то в Германию ты со мной не поедешь?

– А ты хотела бы, чтобы я поехал с тобой? – только после того, как Рахмиэль посмотрел на не с плохо скрываемым удивлением, она поняла всю абсурдность собственного вопроса. На долю секунды она опустила глаза, но этого было достаточно.

– Тогда я поеду, – заявил он.

– А как насчет твоей учебы?

– Это частный университет, я умный, а моя семья состоятельна. Все закроют глаза на мое недельное отсутствие, это не будет проблемой.

– А если ты не вернешься?

– Тогда, – он сделал паузу, – тогда я закрою на это глаза.

Она снова рассмеялась. А он улыбнулся, разрезая свежий стейк, кровоточащий благодаря низкой прожарке.

Глава третья. Дорога

– Еще никогда, пока я живу в этом доме, моя постель не была так популярна, как за последние пару недель … – едва слышно произнесла Эфрат, обнаружив рядом с собой спящего Рахмиэля, и уже чуть громче добавила:

– Просыпайся, Белоснежка, нам пора собираться.

Белоснежка не реагировала. Тогда Эфрат наклонилась, чтобы прижаться губами к его губам.

– Доброе утро, – прошептал он, не открывая глаз.

– Сейчас вечер и нам пора ехать.

– Мне удалось согреть твою холодную кожу?

– Помолчи, – Эфрат снова легла на спину и потянулась, – я и так чувствую вину за то, что играла с едой.

– Есть хотя бы малейший шанс найти у тебя в доме кофе? – Рахмиэль вернул поцелуй, выбрав для этого ее ключицу. Эфрат запустила руку в его волосы, разглядывая скользящие между пальцев осветленные пряди.

– Кофе у меня есть всегда.

– Мне везет! – Он снова поцеловал ее и встал с кровати.

– Как никому другому, красавчик…

Эфрат молча наблюдала, как Рахмиэль одевается, рассматривая следы своего творчества периода этой ночи, этой и предыдущих. Она больше не испытывала жажды – жизненной энергии в ней предостаточно, а пакетированное питание, которым был наполнен холодильник, временно утоляло голод. Когда-то давно Эфрат пришлось научиться получать энергию без прямого контакта с носителем, так можно продержаться какое-то время. Но этому суррогату никогда не удалось бы заменить того сладкого потока, который играючи переносил жизнь по мраморным жилам людей. Особенно когда в придачу по ним бежал кофеин. Именно поэтому в ее доме всегда имелся запас кофе.

Она лениво сползла с кровати и набросила на плечи широкую черную мантию, которая благодаря своему размеру закрывала ее всю. Вот уже который век Эфрат не сильно озадачивалась вопросом обнаженного тела и его открытости взглядам, но ей всегда нравилось прикосновение мягкой ткани к коже. Она всегда чувствовала историю вещи, которая попадала ей в руки, а потому предпочитала вещи ручной работы. Как, например, эта мантия. Она не всегда принадлежала ей, и даже воспоминания о ее покупке Эфрат делила в предыдущим владельцем. В ее доме было достаточно места для таких воспоминаний, но чаще всего об их присутствии знала только она сама. До недавнего времени.

Когда Эфрат спустилась на кухню, где бывала крайне редко, а потому постоянно забывала, за какой именно дверью та находится, ей пришлось немного подождать, пока стихнет гул кофемолки. Прозаично, но для людей этот звук казался громче ее шагов.

– Я выбрал немецкий, – произнес Рахмиэль, когда наконец заметил ее присутствие.

– Это попытка примириться со своим ближайшим будущим или неизбежным прошлым?

– Просто хочу создать атмосферу. – Он поставил перед ней чашку ароматного кофе. – «Эгоист». Ты выбрала его по названию?

– Я понятия не имею, как он называется. Покупки делает экономка. – Она поднесла чашку к губам и сделала глоток.

– Ты чувствуешь его вкус? – поинтересовался он.

– Конечно. И могу точно сказать, стоит его пить или нет.

– И стоит?

– Твои прикосновения делают его особенно вкусным, – усмехнулась Эфрат.

– Тогда как тебе понравится это? —Рахмиэль подошел вплотную и поцеловал, заключив ее лицо в тонкую рамку своих пальцев.

– А так еще лучше, – ответила она, положив свои руки поверх его. Эфрат чувствовала его тепло, и когда это происходило, ей, казалось, больше ничего не требовалось. Мир отступал на второй план, а то и вовсе исчезал. Да и зачем ей нужен этот мир? За тысячи лет он так и не смог сделать ее счастливой. Впрочем, она не была уверена, что способна распознать счастье.

– Скажи, – Рахмиэль сделал глоток кофе, – кто этот человек с рыжими волосами и огненными глазами?

– Не поняла, – отозвалась Эфрат, – какой человек?

– Тот что на портрете? На том, который ты оставила со мной в комнате пока я был без сознания?

– А, этот … это Раз, – Эфрат невольно улыбнулась, – знал бы ты сколько всего сгорело под взглядом этих глаз.

– И кто он?

– Я думаю даже сам Раз не знает точного ответа на этот вопрос.

– Зато возможно знаешь ты, – парировал Рахмиэль.

– С чего ты взял?

– Это ведь его мантия у тебя на плечах? – спросил Рахмиэль и встретив удивленный взгляд Эфрат, добавил, – Ты забыла снять янтарную фибулу.

– Раз называл янтарь застывшим огнем, – отозвалась Эфрат. – Когда перестаешь замечать время, перестаешь замечать и такие мелочи. И да, это его мантия, – нехотя ответила Эфрат, – как и некоторые другие вещи в этом доме.

– Надеюсь, только вещи? – уточнил Рахмиэль.

– Надеюсь, этот разговор не продлится дольше моей чашки кофе. Которую я, кстати, почти допила.

Эфрат не любила оставлять машину на стоянке, а потому в аэропорт они ехали на такси. Им предстоял сравнительно недолгий перелет до Германии, где в аэропорту их встретит следующее такси, а затем еще. Так обещала пройти вся предстоящая съемочная неделя – сплошные разъезды.

– Давай после съемок нанесем визит вежливости нашим новым друзьям? – предложила Эфрат, когда они уже подъезжали к аэропорту. – Я должна вернуть Шири ее клатч. Отличный предлог, не находишь?

– Нашим друзьям? У нас уже появились общие друзья? – очень натурально удивился Рахмиэль.

– Ну а кто, ты думаешь, уговорил меня дождаться твоего пробуждения, чтобы выяснить, как тебе удалось остаться в живых? Теперь они – твои лучшие друзья.

– И мне снова везет.

– И снова как никому другому.

Они уже приехали в аэропорт, было пора выходить из машины. Эфрат старалась не привлекать к себе внимания: никогда не знаешь, кто может тебя заметить и где потом окажутся эти фотографии. Особенно если на этих снимках ты в компании юного незнакомца, семья которого может позволить себе покупку живописи на аукционах. Просто радость для прессы. Закрыв глаза очками Prada, Эфрат вышла из машины, не дожидаясь, пока ей откроют дверь.

Они привлекали внимания не больше, чем любая другая пара, предпочитающая скрывать глаза за темными очками даже в окружении ночной темноты. Их путь удивительным образом повторял путь их друзей, побывавших в этом же аэропорту не так давно, с той лишь незначительной разницей, что тем, кто носит пальто Burberry, простят любые причуды. По крайней мере, эта уловка обеспечивала Эфрат неприкосновенность вот уже который десяток лет. Вполне возможно, что подобные странности вскоре станут трендом и однажды окончательно скроют ночных охотников из виду.

– Готов вернуться в свободные объятия Берлина? – спросила Эфрат, пока они шли по почти пустым коридорам к объявленному гейту.

– Не уверен насчет Берлина, но если при этом я останусь в твоих объятиях, то готов лететь куда угодно, – ответил Рахмиэль.

Через несколько часов они приземлятся в Германии.

***

Погода в столице не радовала. Обычных людей. Зато для не переносящей солнце Эфрат пасмурное и прохладное утро было как нельзя кстати.

– Какой неловкий момент, – Рахмиэль обнимал Эфрат, – хотел прижаться к тебе, чтобы согреться.

– Да, трудно придумать более тщетный шаг, – отозвалась она. Утро и правда выдалось прохладным по человеческим меркам. И почему-то Эфрат стало слегка неловко за то, что она ничем не могла тут помочь.

– Я думаю, этот очаровательный немец с твоим именем на табличке ждет именно нас, – прервал Рахмиэль ее размышления.

– Именно, и я намерена бросить тебя ему на растерзание, потому что я уже утомилась выслушивать его восторги. Пусть восторгается тобой. – Эфрат лучезарно улыбалась встречающему их молодому человеку, весь внешний вид которого одновременно говорил о его любви к моде и о широте взглядов на гендерные стереотипы.

– Это несправедливо и почти незаконно. Я снова жертва, – тихо произнес Рахмиэль, пока они следовали за немцем к машине.

– Да, ты моя постоянная жертва, – подтвердила Эфрат, – у меня почти право собственности.

– Постоянная? – Он вопросительно посмотрел на нее. – А до меня другие постоянные были?

Эфрат не нашлась, что ответить и, казалось, не до конца поняла свою забавную оговорку, а потому ускорила шаг. Вскоре они уже ехали в отель под бесконечный аккомпанемент немецкой речи их водителя, который не уставал восхищаться Эфрат, при этом не без любопытства рассматривая ее молчаливого спутника.

Всю дорогу до отеля они держались за руки, что безусловно еще аукнется ей на завтрашней съемке, потому что водитель все расскажет остальной команде. В какой-то момент происходящее и собственные эмоции по этому поводу начали настолько забавлять Эфрат, что она с непринужденной улыбкой взяла Рахмиэля за руку и, положив ее между своих ног, накрыла краем пальто. На несколько секунд поток немецкой речи прервался, но потом возобновился как ни в чем ни бывало. Как известно, тем, кто носит Burberry, можно все.

– Так теплее? – любезно поинтересовалась она, когда немец наконец сделал паузу в своем светском монологе.

– Да. А тебе? —Рахмиэль смотрел на нее как-то особенно мягко, такими же мягкими были и движения его пальцев.

Вместо ответа Эфрат предпочла промолчать и плотнее прижалась к своему спутнику, положив голову на его плечо. Dsquared2 всегда были приятны к телу, возможно, этим и объяснялся их успех. Оставшуюся часть пути они ехали молча. Эфрат наслаждалась близостью к пульсирующей артерии, почти под самыми ее губами, что снова заглушало вечно следующий за ней тонкий шлейф сырости и цветочной пыльцы. На смену этим вечным преследователям пришел едва уловимый аромат его кожи, вместе с теплом, разливающимся по ее губам. Всегда, когда Эфрат приближалась к свежей крови, мир преображался, все вокруг становилось ярче, звуки отчетливее, а в голове как будто прояснялось. Чем ближе Эфрат прижималась к Рахмиэлю, тем громче становился стук человеческого сердца, а в какой-то момент этот стук становился единственным, что она слышала. Пересекая одну темную улицу за другой, Эфрат следовала именно за ним, за пульсом жизни. Ее губы медленно раскрылись, отчего Рахмиэль слегка повел плечом, его тело инстинктивно отстранялось от холода и опасности, которые несли поцелуи этих нежных губ. Но Эфрат сомкнула губы и продолжала молча лежать на его плече, едва заметно улыбаясь. Вскоре она перестала считать реальность достаточно важной, чтобы в ней присутствовать, и погрузилась в сон.

Сны Эфрат обычно носили неспокойный характер. За тем редким исключением, когда нужно было с кем-то выйти на связь или отправиться исследовать пространство этого изменчивого мира. Сон дарил ей возможность быть только собой без обременения физическим телом. Всякий раз, когда приходилось возвращаться обратно, это было подобно фокусу с игольным ушком. Иногда Эфрат в шутку называла себя алмазом, другие же говорили, что это похоже на луч света, падающий на землю сквозь тучи. И сейчас свет был повсюду. Он окружал ее со всех сторон, но не причинял никакого вреда. Это был тот мягкий, согревающий свет, который касается тебя, когда ты слышишь любимую музыку или смотришь за горизонт мироздания, его ни с чем невозможно спутать. Пусть он не такой яркий, как многие думают, но если ты видишь его, тогда не видишь больше ничего. До тех пор, пока не начнешь двигаться дальше.

– Чего ты смеешься? – шепотом спросил Рахмиэль, прижимаясь губами к ее лбу.

– Ты сладкий. Хотя это не смешно, конечно, но ты сладкий, – отвечала Эфрат, улыбаясь.

– В смысле?

– Знаешь, есть люди, которые никакие на вкус и внешне, есть люди, от которых хочется держаться как можно дальше, а есть те, кого ненавидят. И первые, и вторые не представляют никакого интереса. А вот те, кого ненавидят, кто внушает ненавидящим отвращение к собственному существованию потому что напоминает о том, что возможно в этой жизни – эти люди сияют, как вода под солнцем, а на вкус они как мед или свет, который греет, но не сжигает. И если в другом есть такой же свет, то этого света становится больше.

– Как тонко ты описываешь свое отношение к человечеству. – Свободной рукой он провел по ее щеке, убрав прядь золотых волос за ухо.

– Существа, которым была дана свобода выбора, выбирают уничтожать друг друга, потому что им слепит глаза, а воплощением зла они сделали тех, кто дает им жизнь, ну и вампиров еще. Как тут не восхититься, – ответила она.

– Это как-то проясняет вопрос того, почему я искал тебя?

– Нет, не сильно.

К счастью, они уже подъезжали к отелю, и Эфрат удалось успешно избежать этого бесконечного человеческого нытья на тему ужаса жестокого мира и притягательности тьмы, которую они как всегда путали с отсутствием света.

Выгрузив багаж, они распрощались с немцем и поднялись в номер. Погода за окном была самая что ни на есть пасмурная.

– Я помню, как впервые оказалась в Париже, уже в двадцать первом веке, – Эфрат лежала на кровати с закрытыми глазами, Рахмиэль лежал рядом и смотрел на нее, – все агентство кричало, как они скучают по солнцу и как сейчас обрадуются ему в Париже.

– Обрадовались?

– Да как же. Зато я ликовала. После долгой разлуки город заключил меня в мрачные объятия дневной прохлады и пасмурного неба, прямо как сейчас.

– Что ты любишь больше, Берлин или Париж?

– Сложно сказать, они разные. Но про Париж я песен не писала.

– Да не припомню такого.

– Зато Париж стал домом для многих из нас. Потому он такой красивый, притягательный и всепоглощающий. А Берлин… не знаю, здесь мне хочется снять туфли и одеть кеды. Я здесь дома.

– Позволь, я помогу тебе с туфлями. – Рахмиэль наклонился к ногам Эфрат и медленно снял с нее туфли, забыв восхититься их аметистовым каблуком. Еще никто так не обходился с Katy Perry, пусть даже лакированной.

– Ой-ой, волнительно, – засмеялась Эфрат, когда он начал гладить ее ступни, медленно проводя по ним пальцами. Ей нравилось ощущать эти согревающие прикосновения, а потому когда она почувствовала его поцелуи сначала на кончиках своих пальцев, а затем и выше, то сладко потянулась и обняла его ногами.

– Да, может быть, это и правда было не худшим из моих решений, – сказала Эфрат, почувствовав на себе вес его тела.

– Я же говорил, – ответил он, – а еще я знаю, что когда я тебя целую, тебе нравится, чтобы одна рука лежала у тебя на шее, а другая …

– Я слушаю? – Но слушать не было необходимости, обе догадки были верны.

***

– Это удивительно, сколько времени ты посвящаешь своей прическе. – Эфрат стояла на пороге ванной, наблюдая как теперь пальцы Рахмиэля скользят по осветленным прядям его волос.