Loe raamatut: «Магия жизни бабки Манефы. Открой мОгию своей жизни…»

Font:

ISBN 978-5-0055-4277-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Квадрокоптер Гвидонушка

Прибытие посла с дарами

Заросшая зелёным конотопом деревенская улица со времени своего появления не видала такого дива! По её неровностям на малой скорости шёл серебристый автомобиль, чудного вида и низкой посадки. Остановился у палисадника дома, стоявшего на пригорке.

Часть боковой плоскости машины отделилась от корпуса и лепестком посолонь отъехала к крыше: ни дать ни взять – шлем древнего галла, только однокрылый. Козёл у забора медитативно уставился на это явление, настраивая своё виденье в попытке найти сходные образы в одном из девяти миров, доступных ему.

Из нутра невиданного доселе устройства высунулась нога в обувке, в разы превосходившей по стоимости местный сельпо вместе с его содержимым, и прочно, стопой установилась на землю. Обладатель ноги, чуть помедлив, явился тоже. Молодой человек держал в руках коробку.

Оглядев избу с палисадником, парень победно хмыкнул. Несмотря на то, что навигатор за пару километров заглючил, затянув мужским многоголосьем, как допотопное радио, какую-то «голымбу» – он у цели!

Ни с того, ни с сего, картинка в его глазах вдруг дрогнула и затроила. Несколько мгновений струилась, как мираж, и, вдруг, стала отчётливой: вместо избы стоял особнячок в стиле неоклассицизма. Парень успел прочесть на фасадной табличке: «…дом мещанина Чудинова… памятник архитектуры… охраняется…». Через секунду вернулось изображение избы.

Парень мотнул головой: наукообразное мышление явно дало сбой, растерянно перебирая когда-то добытые разумом образцы, но они не давали случившемуся объяснения… Молодость и настрой на выполнение задачи не дали отвлекаться на несущественные вопросы. «…Ни кола и ни двора… только горенка одна…» – пронеслось напоследок в голове у парня, он, уверенно миновав двор и сени, постучал в дверь и зашёл в избу.

– Есть кто?! Здравствуйте! Могу ли найти здесь бабку Манефу?

У печи стояла старушка, умильно сложив руки и наклонив голову набок. Взгляд её лучился и проникал в самое нутро, а голос оказался певучим:

– Поздорову, милок! Я и есть Манефа-то. А ишшо всё гадала: и ково энто к нам ноги по Белу Свету несут?!.. А будто и знаю я тебя, али видела когда?!

– Иван Незнамов. Меня к вам отец привозил после смерти моей матери, прямо из роддома, – и неуверенно добавил, – выхаживать… или в печи допекать?!..

– Де-е-д, а дед?! Ну, ты глянь, как Ванятка-то вымахал: коса сажень в плечах, чернобров, и дюж, и умён, и здоров!

Бабкины напевные слова будто слились в один поток, который плавно потёк на лежанку печи и стал завиваться там воронкой. Словно волна вымывала из-под берега корягу. Поток «вымыл» с печи крепкого на вид деда, который, с неожиданной для старика пружинистой молодцеватостью, спрыгнул с лежанки, точно попав ногами в валенки.

Знакомство с Дедом

– Иван, говоришь? Да-а-а… Ни дать, ни взять – царевич! Зови меня Дед. – И, крепко пожав молодцу руку, уточнил: – Дело пытаешь, али от дела лытаешь?

Прищурившись и мысленно переформулировав вопрос Деда, Иван бодро перешёл к изложению сути своего приезда:

– Отец велел передать бабке Манефе, в благодарность за неоценимую помощь, подарок, – Иван повертел в руках коробку. – Я здесь затем, чтобы передать вещь и проинструктировать по использованию. И только.

– Уверен? – прищурился Дед.

– Я уверен во всём, что со мной происходит, – снисходительно пояснил молодец.

Дед задорно усмехнулся и легко тряхнул кистью руки: у Ивана поплыло перед глазами, подкосились ноги, и, плавно осев на колено и попытавшись удержать равновесие, он всё же мягко повалился на бок. Лёжа на полу, Иван забавно таращил глаза и моргал, пытаясь навести резкость и осознать то, что произошло.

– И теперь уверен? – наклонился к нему Дед, подавая руку и помогая встать.

– Н-не совсем…

Тут подала голос бабка:

– Ну, полно вам, игруны!.. Пожалуйте к столу. Чего отведать хочешь, Ванюша? Чем тебя попотчевать?

Иван с некоторым усилием собрал взгляд в пучок, обвёл им стол, накрытый скатертью со всевозможными яствами, и подумал: «Самобранка, не иначе…»

Залпом выпив полкорчаги ядрёного прохладного квасу, Иван с интересом воззрился на Деда. Тот, спокойно вымыв руки и ополоснув лицо, утёрся вышитым рушником, поданным бабкой, и уселся во главе стола.

– От отца, небось, отпочковался ужо?!

Несмотря на чёткость и исчерпывающую ёмкость вопроса Деда, сознание Ивана выдало несколько вариаций его понимания, кучу рассуждений на тему «отпочкования от отца», каких-то смыслов, сравнений, аргументов…

Удивившись этому мимоходом, Иван быстро выбрал из всего многообразия самый очевидный, безопасный вариант и ответил:

– Да. Отец трудится в московском исследовательском заведении. И это относительно новая наукоёмкая отрасль в разработке биометрических технологий…

– Чё?! – вдруг встряла с интересом бабка Манефа.

Дед хмуро пояснил:

– Сим-сим, откройся, вот чё! Те, лада моя, тудыть не надоть…

Бабка успокоено вздохнула и подбавила Деду в глиняную миску груздянки погорячее, щедро сдобрив сметаной и зеленью.

Дед, давая Ивану понять, что тот может продолжать, подытожил вышесказанное:

– Да… Действительно, относительно новая.

– А я живу и работаю в Сколково, – закончил отвечать добрый молодец.

Бабка снова оживилась:

– Што за деревня-та, Сколкова?… Можа ты слыхал, дед? Уж больно говоряще названьице… с какого мира сколок-от?!

Дед не отвечал, только положил ладонь на руку бабки, которая мигом умиротворилась. На Ивана он смотрел понимающе, серьёзно, но глаза его смеялись. Иван замер с ложкой в руке, мысленно тоже улыбнулся бабкиному предположению: образ деревни никак не вязался у него с огромным и сложным устройством наукограда, больше напоминавшего космический муравейник, кишащий идеями и масштабными бизнес-проектами. Хотя…

– Ну, добро. Благодарствую за обед, ласточка моя! – «ласточка» засветилась неподдельной радостью и порхнула к шестку печи «на хозяйство». Дед взглянул прямо:

– С чем приехал-то, молодец?

Наречение нано-устройства именем

Иван деловито открыл коробку, которую принёс с собой, и выложил содержимое на стол.

– Отец дарит бабке Манефе квадрокоптер! Вернее, последнюю из его модификаций, многократно совершенствованных, – и бросил через плечо, – баб Манеф, подойди, пожалуйста, для инструктажа!

– А-а-ах!.. – раздалось вдруг за другим его плечом.

Иван, вздрогнув, подпрыгнул на лавке: непостижимым образом бабка, только что копошившаяся в закуте у печи, оказалась прямо за ним.

– А ничё-ничё, Иванушка, не пужайси меня, чай, не змей я… не Горыныч, – и всплеснула руками. – Де-е-ед, ну ты гля-а-ань! Чего на белом свете деется-то: чудо чудное, диво дивное! Это што же нонча Левша-то русский замастырить могёт!

На столе лежало небольшое зарядное гнездо, в центре которого находилось устройство размером чуть меньше мухи, снабжённое четырьмя уж и совсем маленькими лопастями. Рядом, на подставке, стоял монитор, похожий на небольшое блюдо.

И тут перед молодым человеком, как отвесная стена скальной породы, выросла задача: объяснить бабке принцип работы устройства и тех возможностей, что оно даёт, на понятном ей языке. Задача эта выглядела именно как стена, ибо он тут же осознал, что языки изъяснения у них различны. Ни один термин из тех, какими Иван собирался привычно описывать устройство, не мог быть понят человеком, не вхожим в технократический мир, породивший это устройство! Ну, а уж тем более – бабкой.

Добрый молодец непроизвольно принял позу мыслителя…

– Гвидо-о-он, свет мой зоревый, внучеком когда-тоть воплощённый! Ты ли это?!!

Иван медленно поднял голову, округлив глаза, челюсть же его оставалась где-то в районе тимуса… Тут бабка, щурясь на устройство, разглядела его поближе и вынесла изрядный, но мягкий вердикт:

– Мимо!

– Чего мимо?!

– Мимо острова Буяну, – напевно произнесла бабка, а затем отчеканила: – Обозналася я, дюже схож!

Затем, умильно сложив ладони у подбородка, снова перешла на певучую речь:

– Экой славной комарик-от! Везде не замечен летат, всё на белом свете видат, да мне всё, поди, докладыват да показыват! Да, Ванятка?

Иван с трудом подобрал челюсть и кивнул утвердительно. И попытался осмыслить тот короткий, но ёмкий и исчерпывающий ряд образов, коими бабка обрисовала функционал сложнейшего устройства…

– Дак ить так и стану кликать его – Гвидонушкой, – бабкино лицо расцвело улыбкой, зарумянилось, и будто даже стало рассеивать сияние. – Имя-то, – пояснила она, – есть у всего в миру, и оно мно-о-гое определят!… Благодарствую, Ванюша, батюшке твому!

Бабкино приятие и усвоение

Теперь Гвидонушка был, видимо, прочно и естественно приписан к бабкиному хозяйству, поскольку она тут же озаботилась поставить его на довольствие:

– Чем питатся сия небесна тварь?

Добрый молодец, наконец, пришёл в себя. Выяснив у Деда местонахождение единственной розетки в избе, которая оказалась, конечно же, свободна, он воткнул в неё компактный блок питания с гнездом и осторожно, двумя пальцами, взяв квадрокоптер, усадил его в гнездо заряжаться. Тот и впрямь был похож на комара.

– Поди-ко, и от Солнышка Красного заряжатся? – уточнила вдруг бабка. Вконец растерявшийся от продвинутости бабки, Иван кивнул.

– Тако уж с Начала Времён повелося, что Светило всему жизнь даёт, обогреват и напитыват светом.

Бабка Манефа улыбалась и была явно особо счастлива. Гвидоша, заряжаясь, чуть заметно вибрировал.

– Эко глазок-от закатыват, чай, услада ему – питаться!

– Чой-то срамным местом он питатся! – вдруг иронично изрёк Дед, до того молчавший.

– Ты чё ишшо, старый, удумашь?! Сам знашь – нетуть срамных мест на тели, всё годно к делу и почётно! Энто он пузиком припал… Ну, али зародом, – заступилась за Гвидонушку бабка. Потом повернулась к Ивану с неожиданным вопросом:

– Размножатся?

Иван, развивший за короткое время общения со стариками свою сообразительность в разы, серьёзно и уверенно заявил:

– Только в лабораторных условиях, но… Эта единичная, уникальная модель серийность не предполагает. Аналогов нет!

– Сердешна животинка-а-а! Так и не с кем ему душу отвесть… Весь-то в служении!

Бабкино воззрение на мир позволяло оживотворять всё сущее в нём, ко всему относиться как к живому. И это будило в Иване то ли глубинную память, то ли уважение к этим старикам, которые не только не были немощны, а, наоборот, ощущались мощными опорами, на которых держался мир.

Их житьё-бытьё не содержало сожалений об ушедших годах и молодости, бесплодных переживаний о том, «куда катится этот мир». Создавалось устойчивое ощущение, что они сами и катили его, куда надо, заодно правя и выравнивая Путь.

Из глубин сознания Ивана вдруг выбулькнул совершенно невозможный для него образ: «СтарЫе – это боги под прикрытием!» Усмехнувшись своей нелепой выдумке, Иван стал прощаться.

Уже миновав сенцы и выйдя на широкий двор, Иван спохватился, что забыл о настройках сканера квадрокоптера, и попытался выдать бабке чёткий и простой алгоритм действий по активации устройства. Про «сетчатку глаза» она явно не поняла, зато после фразы «отпечаток указательного пальца», бабка напевно отвечала:

– А ты, милок, напрасно переживашь: и перстом укажу, и с глазу на глаз с им повидаюсь… Ты, главно, в дорогу-то дальню, мысли беспокойны не бери. Оставь их тута же, у обочины-то…

Обережные проводы

А на обочине уже располагался козёл. Вернее, задняя его часть. Передняя же помещалась в машине, которую Иван не потрудился закрыть по приезду.

Козёл явно медитировал, обозревая недра нового для него «явления», упёршись передними копытами в водительское сиденье.

– Сократ, кудыть ты!.. – укоризненно воскликнул Дед, и, вытаскивая козла из машины, проворчал, слегка кряхтя: – Сократ мне друг, но… в Сколково не пустют.

– …тем самым много потеряв! – весело продолжил шутку Деда Иван.

На сиденье обнаружилось два чётких следа от Сократовых копыт, которые, по всей видимости, прежде ступали в полувысохшую лужицу рядом с машиной. Дед поскрёб задумчиво в бороде, философски резюмировав сей факт:

– Кажный стремится оставить после себя свой, непременно вещественный, след. Запечатлев в материи, так сказать… написать, штоб потом не вырубить и топором. Видать, это единственный способ, штоб тебя не переврали, передавая твои знания потомкам, да, Сократ?!

Тот был не расположен ни к прениям, ни к ораторству, и побрёл в сторону.

Появилась бабка Манефа, держа в руках свёрнутый кусок льняной холстинки:

– Ванюша, возьми с собою, не побрезгуй, мой пирожок-подорожничек! Авось да пригодится, ежели захочешь собой самим оставаться, принудительного тягла избежать да силу понапрасну не сливать… А на тряпице-то, тута, берёзовым угольком начертала – так ничё поди? – эт на удачу отменну…

Попрощались. Бабка незаметно утёрла слезинку… И тут Иван почувствовал, будто натянулась некая нить, что образовалась за время его гостевания у стариков и связывала теперь его с ними. И в том внутреннем пространстве его, где она брала начало и крепилась, создалось такое предельное её натяжение, что это причинило Ивану лёгкую щемящую боль.

Но Дед заручился обещанием Ивана бывать у них и без повода, запросто, а бабка обняла так тепло и мягко, что эта душевная связующая нить стала упругой, тянущейся, как ласковая струйка света, не потеряв при этом своей прочности. Боль растворилась.

Наверное, так воздушный змей, свободно поднимаясь ввысь в потоках воздуха, ловя ветер и возможности подняться к солнцу и небесам, не теряет связь с тем, кто запустил его и с восторгом и гордостью следит за его полётом.

Бабка помахала вслед машине, плавно и бесшумно набиравшей скорость. И это было как-то по-особенному: из её рукава пошла мощная прозрачная волна, обгоняя машину и торя ей путь.

– Пошто это у него сознанье-то так плотно образами набито, Дед?

– А в энтаком мире выживат, какой в хламовник сознание превращат. Очищать да очищать…

– Предприимчивый, поди, не по возрасту свому…

– Да по всему видать: создал предприятия два, не мене… и затеял немалый прожект. Эх, ма!.. Одну ягодку беру, на втору – смотрю, третью примечаю, а четвёрта мерещится!… Так ить скоро и жилы рвать начнёт…

– Дык тогда уж и выглаживать будем, жилы-те, – бабка сосредоточенно всё ещё смотрела вслед удалившемуся подопечному. – А ты уж, соколик мой ясный, его надоумь…

– А то!

Возвращение в свой мир

Уже выехав с грунтовой дороги на трассу, Иван нашарил на соседнем сидении бабкин напутственный гостинец и понемногу стал разглядывать его, деля внимание между ним и дорогой впереди.

Начертанный углём по холсту символ был простым, но, по ощущениям, мощным. И, будто эхо, донёсся до него напевный говор бабки Манефы: «…где Род, там и Зарод – одно без другого и не быват…»

Из задумчивости Ивана вывело осознание, что он уже почти на месте. Как будто, из всех возможных путей в пространстве, автомобиль выбрал самый короткий, незримый, неявный и пронёсся по нему, а не ехал с обычной скоростью по дороге с разметкой. Так скоро это было невозможно, но факт оставался фактом: со времени выезда прошло двадцать минут. И это беспристрастно показывали часы на панели. Да и наручные тоже.

И, мчась по МКАД, Иван вспомнил не к месту ту сложную, многоступенчатую процедуру проникновения в мир Сколково, что прошёл несколько лет назад… Заявки, анкеты, собеседования, портфолио, испытательные сроки… Условия, ограничения, перспективы и ряд непростых выборов – новые миры почти всегда неблагосклонны к их новоявленным покорителям. Этот мир многое давал Ивану, но и забирал немало, заставляя балансировать на пределе сил.

Подъезжая к огромному комплексу наукограда, Иван ощутил, что буквально с усилием проникает сквозь упругий, звенящий множеством авторитетных голосов, слой, куполом накрывший этот город науки.

Это ощущение было для него внове. Тут молодой человек внезапно почувствовал непреодолимое желание съесть бабкин пирожок! И твёрдо решил холстинку с начертанным бабкой знаком укрепить под сиденьем своего рабочего кресла. Итальянскому кожаному, весьма эргономичному, изделию явно не хватало чего-нибудь «из ряда вон».

Иван подумал, что таким образом сильно укрепит дела и «своё место в жизни». И, уже даже не удивившись таким мыслям и намерению, быстро «оприходовал» бабкин пирог прямо за рулём.

Ладка души

Первое испытание Гвидона

Следующим утром оказалось, что квадрокоптер Гвидонушка напитался от сети силушкой богатырской «под завязку». Определялось это по его «глазку», который, по словам бабки Манефы, из рубинового сделался как «синь яхонт». Пришла пора испытать его в деле.

И тут бабка призналась, что напрочь запамятовала, что надо делать, чтоб устройство заработало. Сокрушалась она, однако, недолго, поскольку её причитания прекратил Дед:

– Пошто расстраивашься?! Сделашь, как обычно-то, и делу венец! Ить исцеляшь наложеньем рук, и тут управишься… али заговорным словом каким.

Бабка проворно, не мешкая переплыла утицей в угол избы с гнездовьем Гвидонушки, склонилась над квадрокоптером и начала колдовать. Пространство вокруг неё заколыхалось, будто прозрачное желе.

Через малое времечко чудо-комарик бабку опознал, признал своей и стал слушаться. Он вылетел из гнезда и вдохновенно наматывал круги вокруг бабкиной головы посолонь, ожидая голосовых приказаний. Выглядело так, будто у бабки Манефы, поверх двух её платков, засветился нимб.

Дед с нескрываемой гордостью и довольством глядел на бабкино «светодейство», приосанившись на лавке за столом.

– Теперича смотреть куды-то надоть, – подсказал он ей, вертя в руках круглый монитор, прилагавшийся к квадрокоптеру.

– А ты ж, старый, чё расселси-то?! Ты ужо поди, соколик мой ясный, принеси мне из саду-то яблочко.

– Молодильно? – подмигнул бабке дед.

– Вот ишшо, чё выдумашь тоже! – смущённо заулыбалась бабка, – Како само в руки упадёт, то и ташши сюды…

Ещё через две минуты СтарЫе сидели на лавке за столом и с азартом катали яблоко по блюду, пока на нём не появилось изображение избы и их обоих. Затем Гвидон получил задание «слетать туды, не знаю куды, но штоб прояснить то, што давеча во сне видала».

Комар бодро двинул в открытое бабкой окошко, а старики устроились у монитора поудобнее: «глядеть што да как». Гвидонушка исправно и без помех передавал на него чёткую картинку с высоты полёта ласточки накануне дождя. Изображение лишь изредка смещалось, когда комарик лавировал меж плотностями пространства, изыскивая слои и потоки, менее затратные по силам.

Пока устройство набирало скорость и высоту, его камера запечатлевала ближние земли. И тут Дед углядел, что понаехавшие к соседнему фермеру гости собрались зачем-то валить огромную ель. Был слышен визг бензопилы, которую пробовали на нижних сучках дерева, и гвалт мужиков, каждый из которых считал свой подход и метод единственно правильным. Только это и отодвигало момент кончины дерева в полтора обхвата толщиной.

Дрожь дерева исходила рваными зеленоватыми волнами и гасла в кронах других деревьев по близости, будто оно просило помощи. Весь небольшой лесок встревожено гудел и качал кронами деревьев, подлесок сочувственно шелестел листьями в полном безветрии. Мужики не замечали.

Дед живо снялся с лавки:

– Да по энтой ели ишшо мой прадед наверх хаживал! Куды мои валенки-скороходы поставила?!

– Вона, в печурках сушатся! Ну, давай нето, дед, не запоздать бы… А то – с чурами да пращурами иначе, как через голбец, и не познашься!

Дед, ловко запрыгнув в валенки, выдал плясовое коленце с прихлопом и, ударив пяткой об пол, испарился, как не бывало.

Бабка, привычно благословив его вослед, озабоченно склонилась над монитором-блюдечком, по которому всё каталось яблочко.

Гвидонушка уже летел над Швейцарией.

Восхищение и предвиденье

Когда Дед вернулся, было видно, что он раздухарился и был доволен своим походом. Бабка Манефа проворно приблизилась к нему и, вынимая из его бороды хвоинки, то ли восторженно, то ли деланно-ворчливо стала ворковать:

– Поди-кось оборачивался снова да ладом, неугомонный?! – и, обмахивая круговыми движениями рук вокруг дедовой головы и пограничье жило, продолжала: – Вишь, сколь нацеплял да нанёс в избу-то! Сколь увещевать тебя, чтоб невзмерных трудов своих не допускал да берёг себя?! Вон чё посетилась лопоть-то…

– Так с лешаком уговорились попужать полоумных-от! Теперича они до-о-о-лго к лесу да реке не сунутся. Разве што только с почтением, поклонами да гостинцами-подношениями…

Дед улыбался и, не отрываясь, смотрел в светозарные очи своей ненаглядной. Как любил он, ох, как любил! – эти возвращения с битв, с победой или без. В любом случае, даже если дело случилось несовершенным, а сражение было проиграно, в глазах бабки Манефы (а не всегда ведь она была бабкой!) плескались, переливаясь через край, восхищение и гордость им, его усилиями, подвигами и ещё чем-то ей одной ведомым, чего он и сам в себе не знал.

Только она, подруга дней не только суровых, а и светлых, радостных, была свидетельницей его вклада в правку мира и сохранение жизни. Она верила в него, как никто другой, и поддерживала даже вопреки мнению других. Считала, что он сделал всё настолько правильно, насколько позволяли исходные и текущие обстоятельства.

Ради этого момента он всегда торопился вернуться домой. Это и было высшей наградой Деда – бабкино восхищение!

И, переполняясь ответным чувством, Дед молча привлёк к себе и обнял Манефу. Она доверчиво, как и во все времена их совместной жизни, приклонила голову на его плечо. Тут Дед заметил на столе ворох лоскутов и цветных ремков, что бабка оставила при его появлении.

– О-о-о!.. Знать, дело-то сурьёзно намечатся? Раз шабалы разложила да торочку мастыришь… Небось, откачивать кого ишшо придётся?

– Одну-то на рученьках ужо надобно откачивать… да судьбу баять. А втора-то душенька токма недобаюканна, – бабка с надеждой посмотрела на Деда, – зыбку бы изладить… токма большу, хоть бы из досок струганых. Тель-то взросла ужо: для бабоньки.

Дед с готовностью повернул к двери, но замешкался уточнить:

– С государем своим пожалует, поди?

– Как иначе-то, раз дитятко у их при смерти, – бабка вздохнула. – А для него-то бы баньку истопить, да поправить его тама, поворошить….

Бабка Манефа, как велось в серьёзных случаях, без прямых указаний и с вопрошанием во взгляде, направляла дедову деятельность.

– Добро. Сделаю, лада моя, даже не сумлевайся, – и Дед вышел, направившись в свою мастерскую.

А бабка уже встречала вернувшегося в гнездо Гвидонушку:

– Быстрокрылый мой просветитель, благодарствую за службу верную!

И казалось, от бабкиной похвалы и благодарности, у комарика «глазок», датчик уровня заряда, закатился в блаженном смущении. Видимо, доброе слово и квадрокоптеру приятно.

Через минуту бабка уже перебирала на столе лоскутки: кумачёвые с червончиками, васильковые с «живчиками» кубовой набойки, пестрядь и полосатые. И поучала Гвидона, будто ему когда-нибудь могло это пригодиться:

– А торокА-то, лоскутно одеяльце, шилось на рождение младенчика… Да в кажный, отдельно шитый лоскутик, вкладывались пух птичий али шерсть овечья – для силы обережной…