Loe raamatut: «Преодоление»

Font:

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Пролог

Мало того, что Дно является одной из самых жутких, смертельно опасных каторг всего мироздания, так ещё и вечные, давящие на психику сумерки этого мира могут лишить психологического равновесия самых нравственно стойких и самых морально выносливых людей. И если человек ещё здоров физически, то он как-то справляется с этим ежеминутным, гнетущим кошмаром. А вот когда приболеет, вот тогда на него и наваливается вначале хандра, потом жуткая тоска с печалью, а потом и обрушивается на сознание всей своей массой мрачная безысходность. И тогда его не могут спасти ни верные товарищи, ни любящий человек, ни отличные лекарства в виде отваров из местных травок или перемолотые в труху корешки нескольких иных, бодрящих и возбуждающих растений.

И тогда в сознание каторжанина стучится костлявой рукой смерть, которую он не просто не старается отогнать от себя, а воспринимает со смирением, с облегчением и даже с определённой радостью. И как же ему не радоваться, когда все мучения остаются позади и ничего больше не связывает несчастного с миром живых?

Сумрак прорывается в сознание…

Ну разве что туда ещё прорываются некоторые иные воспоминания, лишний раз давая человеку, а скорей всего и последний, просмотреть свою бренную жизнь.

Вот так примерно и я рассуждал, когда порой приходил в себя, выныривая из кошмаров, и осознавал гнетущую, сумрачную реальность вокруг. Мне страшно хотелось открыть глаза и увидеть солнечные лучи. Я страстно желал вкусить взглядом хотя бы нормальный светлый день. Да что там нормальный, я бы и от мрачного, дождливого дня не отказался! Лишь бы это был день, а не вечный сумрак. Лишь бы за окном что-то бушевало: ветер, дождь, гроза, блистали молнии или даже ревел неудержимый ураган.

А там, сколько я ни всматривался после возвращения в сознание, висела всё та же серая мгла.

И в какой-то момент я понял, что устал бороться за собственную жизнь.

Потерял ту связующую нить, которая держала все мои разрозненные кошмары и мучения воедино. И реальность стала распадаться на рваные, скомканные фрагменты моей жизни, за которыми я отстранённо наблюдал, словно случайный, совершенно незаинтересованный зритель. Разве что некоторые, особенно занимательные и произошедшие в последнее время, я как-то с удивлением приписывал своей биографии. Остальное казалось чужим, несущественным и неинтересным.

Словно посторонний, давно не относящийся ко мне мир, я вспоминал Землю. Моя жизнь до десяти лет – вполне нормальная и даже насыщенная интересными событиями, и после десяти – когда я превратился в инвалида и перестал расти… Неинтересно…

Приключения, связанные с нахождением дороги в мир Трёх Щитов, – какие-то будничные и ничем не примечательные. Ну, подсмотрел случайно, как Грибник делает шаг и переносится в иную вселенную, ну самому удалось совершить подобное, чисто случайно при этом не погибнув, что в этом привлекательного? Похищение меня вонючим кречем, попадание чуть ли не на стол к людоедам вообще проходило одним мрачным, потрясающим всё естество пятном. А уж насильственное возведение меня в обладатели Первого Щита – сразу при воспоминании вызывало рвотную реакцию. После такого жутко неприятного воспоминания даже моя лихая попытка побега из империи Гадуни и уничтожение при этом множества зроаков во главе с принцем, владельцем замка Дефосс – не взбадривали.

Не взбадривала и моя эпопея, которую я пережил с Леонидом Найдёновым, когда мы по ошибке попали не в Рушатрон, а опять-таки к границам людоедской империи Гадуни и там своими арбалетами задали жару двуногим тварям и их крылатым подручным. Убийство императора людоедов вообще соотносилось с кем-то иным, словно это и не я целился в этого гада на максимальном расстоянии поражения для моего арбалета.

Разве что само пребывание в Священном Кургане, Лобный Камень, чарующая музыка гимна, волшебная Гипна, после которой я стал академиком среди художников – это несколько кололо сердце какой-то приятной истомой и ностальгией. Всё, что прекрасно, – манит к себе, предлагая пережить это повторно… Только вот манило как-то слабо, еле-еле…

Приятно было вспомнить только про моменты осознания, что я начал расти и выздоравливать. Наверное, это и было одной из самых ярких, пережитых в моей жизни эмоций…

Дальше шли более яркие картинки, и уколы беспокойства становились сильней. Потому что приходилось волноваться за Марию, Катерину и Веру, моих подруг детства и дальних родственниц. Они сдуру решили, что раз меня кречи похитили, то, значит, уже и зроаки съели, да и подались в армию наёмницами, чтобы за меня отомстить. Мы с Лёней бросились на их поиски, пересекли империю Моррейди в ином направлении и опять сразились с аспидами рода человеческого зроаками и их приспешниками, рогатыми тварями кречами. Моих подружек нам нагнать не удалось, пришлось самим убегать в иной мир… В мир Набатной Любви…

А там сразу мы потерялись в пространствах, потом тюрьма, сложности с легализацией и совсем уж для меня неуместное, случайное убийство Светозарного. За это меня гаузы, колонизаторы мира, без суда и следствия зашвырнули на каторгу, которая называлась Дно.

И всё бы ничего, здесь тоже можно выжить, особенно обладателю Первого Щита, если бы не куча всяких «но», «только вот» да «если бы». Ценнейшая валюта данных недр – это груаны, уникальные симбионты, которые помогают вылечиться, зарастить раны, а то и поставить на ноги неизлечимых инвалидов. Мне только и следовало как можно быстрей насобирать свой десяток и, получив за это амнистию, вернуться в нормальный мир. Но вот тут и свалились на мою голову мрачные обстоятельства, организационные трудности и социологические условности общества с засильем уголовников. И когда жизнь вроде как стала налаживаться, мне в очередной раз не повезло.

Причём не повезло очень, ну очень крупно. Я потерял на какой-то момент бдительность и попался в лапы самых подлых, ненавидящих меня бандитов. Те решили подорвать удивительными ракушками не только меня, но и моих товарищей, и пока я находился в беспамятстве, протолкнули мне в горло сразу два груана. Одного симбионта мне удалось исторгнуть из себя с помощью особо мерзкого местного рома, и мы посчитали с друзьями, что я спасён…

Увы, только через два часа выяснили от пленённого врага по поводу второго груана. Вначале мне тоже показалось, что ничего страшного. Раз сразу не разорвался, то проблема решена. И я вначале очень сильно надеялся в этом вопросе на свой Первый Щит. Ведь он тоже не что иное, как симбионт, улучшающий человека, защищающий его и поддерживающий его здоровье в полном порядке. И вдобавок дающий своему носителю некоторые (а кому повезёт, то и многие!) магические умения. А значит, обязан был изолировать постороннего «чужака» в желудке, а потом и переварить его благополучно. Или хотя бы попросту убить. Тихо так убить, быстро и для меня безболезненно.

Увы… не получилось, видимо, у него… Оплошал мой Щит, подвёл хозяина…

И хоть в башню Пирамидка, нашу новую обитель, я вернулся на своих двоих, и даже несколько часов после этого ещё ходил, принимал душ и пытался поесть, потом всё-таки свалился. Меня начали доставать боли, повысилась резко температура, начались потери сознания, одолели провалы памяти, полные кошмаров, и порой ломали страшные судороги по всему телу, от которых меня не могли спасти никакие массажи, удержания на кровати и даже прочные, наглухо стягивающие конечности и торс ремни…

Подобное растянулось на многие дни… Очень многие… Казалось, что мои мучения растянулись на месяцы и на годы… Но, как я смутно улавливал периферией своего сознания, прошло всего лишь жалких десять дней… пустяк по сравнению даже с моим восемнадцатилетним возрастом… Но и этот пустяк меня сломал…

И я начал уставать… Просто уставать бороться, и ничего больше…

Обстоятельства обернулись против меня…

Сумрак, надоевший снаружи, прорвался и в сознание…

И даже мельтешение кадров из прожитой жизни стало замедляться.

Глава первая
Новое состояние

Ольшин Мастер, самый опытный среди обитателей башни Пирамидка, шумно выдохнул в расстройстве и бережно отпустил кисть больного, такую же бледную, как простыня. В тоне ветерана сквозила какая-то злая обречённость:

– Я не врач, ручаться не могу, но кажется, Михе стало ещё хуже. Несмотря на прекращение жара и судорог, количество ударов его пульса продолжает падать. Сейчас оно не больше двадцати в минуту. Насколько я могу судить, он либо проваливается в кому, либо…

Он многозначительно замолк, не договорив самого страшного и поглядывая на собравшихся в командирской спальне товарищей и побратимов. У всех них на лицах читались скорбь, сопереживание и скорбное уныние. Видно было, что им страшно взглянуть на Михаила Резкого. Парень из здоровенного и сильного молодца за десять дней превратился в подобие прозрачного скелета с ссохшейся, старческой кожей. Как они ни старались все эти дни протолкнуть в него пищу – это толком не получалось, и каждый раз выкидывалось организмом обратно. В том числе ни отвары никакие не принимались, ни чистая вода.

Причина такого состояния была ясна – проглоченный груан, но вот ни методов лечения этого, ни подобных случаев в практике Дна не имелось. Так что как спасти парня, никто и предположить не мог.

Вернее, ещё в первый день идея была подана, и сейчас Степан Живучий о ней напомнил:

– Надо было ему всё-таки аккуратно разрезать живот и вытащить этот неразорвавшийся симбионт!

И сейчас, точно так же как и десять дней назад, Ольшин уточнил:

– Сам берёшься резать или пошлём за хирургом?

Некие понятия они все дружно имели, где у человека какие внутренности находятся, но одно дело знать это несколько гипотетически да рассматривая вывалившиеся внутренности врага, а другое дело кромсать ножом своего друга, соратника и командира. Степан настаивал именно на коллективной ответственности, мол, резать будем все вместе, подсказывая и советуясь прямо на ходу. Да только ветераны такое отвергали категорически. Они гораздо лучше знали, насколько сложно сделать надрез возле желудка, чтобы не повредить центральные артерии или не умертвить важнейшие внутренние органы.

Но увы, ничего больше кроме хирургического вмешательства предложить не смогли. Вот больной и дошёл до критического состояния, о котором говорили все внутренние и внешние признаки. Плюс постоянно уменьшающийся по количеству ударов пульс.

Пожалуй, единственная, кто из всех собравшихся верил в спасение Резкого, это Ксана Молчун, его жена, в её же понимании и по её же утверждениям. Потому что сам парень никогда с подобным определением семейственности вслух не соглашался. Хотя, и это было не секрет, спал вместе с подругой на одной кровати, и ещё на пути к Пирамидке уединялся с красавицей в пещерке с горячими геотермальными водами.

Вот и сейчас Ксана выглядела рассерженной и раздосадованной:

– Ну и чего вы все приуныли?! Подумаешь, пульс замедлился! Вы просто не знаете, насколько Миха здоровый и живучий. Какой он выносливый и двужильный…

– Знаем… – с соболезнующим вздохом вырвалось у одной из двойняшек по имени Снажа. – Крепкий парень был…

Сказала, наткнулась на хмурый, пытающийся вразумить взгляд своей сестры и растерянно прикрыла рот, словно ляпнула что-то не то. Все остальные тоже на неё как-то странно уставились, словно переваривая услышанное и соображая по поводу некоей двусмысленности. Да и сама Ксана враз припомнила, как эти бесстыжие девки оголяли перед её мужем свои ноги, притворяясь ранеными и нуждающимися в лечении. Старая ревность сразу проснулась, и красавица поспешила уточнить:

– В каком смысле крепкий?

– Да в прямом! – фыркнула вступившаяся за сестру Всяна. – Неужели ты не видела, как он, израненный да жутко избитый, будучи весь в крови, смог заставить себя лечить Сурта, а потом ещё и тех ублюдков в поле вылавливать?

– Это я видела…

– И что? Это ли не свидетельство его крепости?

Назревала неприятная ссора, которую прервал решительной сменой темы Ратибор Палка:

– А вот моя догадка скорей всего оказалась самой верной. И дело тут вовсе не в груане, а в побоях.

Он с самого начала как раз отыскивал причину болезни именно в последствиях избиения Михаила. Тому очень здорово досталось от бандитов. По всему телу синяки, ссадины и кровавые стёртости. И сам парень ещё успел признаться, что у него сломано несколько ребёр. Так что ветеран сразу утверждал: виной всему либо омертвение печени, либо закупорка желудочно-кишечного тракта.

Но вот ему уже возражали буквально все, и с огромной убеждённостью. Потому что все себя считали большими знатоками признаков, по которым видно отказавшуюся работать печень и которые указывают на неправильную работу желудка. В этих вопросах даже Лузга Тихий считал себя знатоком, и даже оживший окончательно в последние дни и оправившийся от раны Сурт Пнявый.

Так что Ратибору не светило оказаться правым… зато в споре быстро исчезло само упоминание о начавшейся ссоре между женщинами.

Кричали и шумели все сразу и одновременно. И только один участник сборища помалкивал да с укором посматривал своими фиолетовыми глазищами на устроенный балаган. Прижившийся в коллективе Хруст, здоровенный представитель семейства кошачьих, которого Миха назвал, видоопределил когуяром, стал уже всеобщим любимцем. И мало кто вспоминал, что его отыскал в Лежащей именно командир и что только Резкого неведомая в мире Набатной Любви, а также и на Дне зверушка почитает за своего не то папу, не то маму. Спит под дверью его спальни, а остальным разрешает себя ласкать и гладить постольку-поскольку. Ну разве что Ксане позволял себя баловать и тискать несколько больше, чем всем остальным обитателям башни шестьсот дробь три тысячи три (600/3003).

Что интересно, на охоту Хруст не ходил, от башни дальше полусотни метров не отлучался и довольствовался только тем мясом, которым его угощали люди. К тому же, сколько к нему ни присматривались десять последних дней, так и не подрос, из чего сделан был резонный вывод, что котяра взрослый и уж никак к детским особям не принадлежит. Из особых странностей животного было замечено огромное пристрастие к чистоте и к частому купанию. И уже на третий день пребывания в новом жилище когуяр наловчился сам открывать в душевой краны с водой и торчать под струями, а то и дремать там по полчаса как минимум и по нескольку раз на день.

Но никому и ни в чём он не мешал, и чаще когуяра особо не замечали. Особенно во время споров. До сегодняшнего дня. Потому что именно сейчас Хруст и прервал разросшийся диспут с криками своим странным поведением. Вначале слишком громко захрустел, привлекая внимание к себе и словно требуя тишины, а потом, встав на задние лапы, склонился над умирающим и демонстративно лизнул его в щеёу.

После этого все и заметили с явным опозданием, что парень лежит с открытыми глазами и явно кривится от излишнего шума.

Тотчас к исхудавшему телу ринулась Ксана, нависая над ним и с беспардонной ревностью отталкивая громадную кошачью голову:

– Миха! Ты как? – зашептала она, заливаясь слезами. – Не умирай, скажи хоть что-то!

Больной перестал кривиться и зашептал:

– Как же вы кричите!.. Оглохнуть можно…

Все присутствующие и так уже молчали, боясь громко вздохнуть, но красавица всё-таки взмахнула повелительно рукой и пробежалась по ним грозным взглядом, пресекающим любые разговоры. После чего опять зашептала:

– Как ты себя чувствуешь? Что тебе надо? Чего ты хочешь?

Для неё не было более авторитетного врача, целителя или знахаря, чем Резкий, поэтому она и пыталась узнать у него самого, чем лучше всего помочь или как спасать истощённый организм.

Ответ раздался только на последний вопрос:

– Спать хочу… И тишины…

– Может, хоть воды попьёшь? Или съешь чего?

– Потом…

Этого было достаточно для интенсивных взмахов ладошек, после которых все на цыпочках стали выходить из спальни. И уже снаружи Степан Живучий вспомнил, что пришла пора менять наблюдателя, и поторопил Емельяна Честного:

– Смени Тимофея Красавчика. Пусть тоже порадуется, что наш атаман очнулся.

Глава вторая
Преобразование и выздоровление

Эти последние слова Степана я расслышал за закрытой плотно дверью настолько прекрасно, словно он мне их крикнул в ухо. Но в то же время меня не громкость покоробила, а само определение «очнулся». Да, я как-то выпал из транса или комы, пришёл в себя от жуткого рёва и какофонии криков, да от странного, можно сказать, жестокого удара по щеке, но сделал это как-то не так, неверно, не по-настоящему, с какими-то несуразными, кошмарными искривлениями окружающего пространства. Вокруг меня всё ломалось, извивалось и струилось, искажённое потоками миражей. Собственные руки, ноги и прочие части тела и их пропорции то удлинялись невероятно, то сокращались до несуразности. Сплошное смещение масштабов и водоворот из привязок и постоянных зрительных ориентиров.

То есть на меня свалилась реальная, как мне в тот момент показалось, стадия полной шизофрении.

Хотя, и это было очень странно, голос Ксаны я узнал. Как и вполне отчётливо понял каждое сказанное ею слово. Оно тоже гремело у меня в голове всемирным набатом, но хоть уже не убивало и не пыталось меня размазать тонким слоем по вселенной. Мои ответные слова, вырывающиеся из непослушных губ, можно было сравнить с медленным, скрежещущим камнепадом. Искажённая действительность меня не слушалась и не поддавалась контролю совершенно.

Вопрос о пище и еде я понял. Как и осознал, что поесть было бы желательно. А ещё лучше – просто попить воды. Но в тот же момент я понимал, что сил для этого мне не хватит, а чтобы их набраться, следует срочно поспать. Иначе – никак! Немного поспать, час, два, но поспать обязательно. Как это соотносилось с пониманием самого себя, с процессом возможного выздоровления или с подспудными инстинктами выживания, осознать тоже не получилось. Только и пришло понимание, что так надо, так будет для меня лучше.

Ну и заснуть в рёве не получилось бы. Потому и попросил тишины.

Она и наступила. Но такая относительная, что я продолжал кривиться и мысленно возмущаться такими вот нехорошими поступками по отношению ко мне. Где-то громыхало, кто-то топал, что-то падало, некто возле меня шумно дышал, нечто ворочали и тащили по полу, а чуть в отдалении продолжали беспардонно переговариваться. И наверное, минут десять я бесполезно пытался отстраниться от этого шума-грохота, а потом не выдержал и раскрыл глаза. И даже смог повернуть головой на разные стороны от кровати.

И тогда окончательно начал понимать, что я свихнулся. Никого в помещении не было, кроме сидящей рядом на стуле Ксаны. А она смотрела на меня во все глаза и дисциплинированно, если не сказать испуганно, молчала. Но как она шумно при этом дышала! Кошмарно, словно работали кузнечные мехи, да ещё и посыпанные в местах трения песочком.

Но увиденное мобилизовало умственную деятельность у меня в черепушке, и пришло нежданное понимание абсурдности ситуации: как может меня раздражать громкое дыхание замершей и дышащей через раз подруги? Что случилось-то? Откуда вдруг такая невероятная слуховая чувствительность? А раз она вдруг настолько болезненная, то нельзя ли это как-то подправить? Как-то уменьшить звук?

Иначе я попросту не усну.

Так что я опять закрыл глаза и попытался сосредоточиться на тех каналах, по которым звук поступает ко мне в мозг. И дело-то оказалось простейшее! Только и пришлось создать некие вакуумные прослойки перед слуховыми мембранами, как тотчас сознание укутала блаженная тишина, а всё моё тело стало погружаться в нирвану сонной прострации. Причём именно сонной, а не кошмарной и болезненной прострации, которая меня окружала последние десять дней.

Ну и наступил сон, во время которого мне даже что-то приснилось. Какая-то мешанина не связанных между собой сценок и картинок, которые было трудно разобрать, а уж тем более запомнить. Зато осталось общее впечатление от сна, что он добрый, радостный, лёгкий, светлый и… настраивающий на выздоровление.

Так что когда по истечении двух часов я проснулся, то ощутил своё тело несколько иначе. Всё ещё неживое и совершенно чужое, оно замерло в недвижимости от дивной истомы, в которой даже потянуться не было ни сил, ни желания. Хотелось вот так просто лежать, редко вздыхая, и тупо радоваться тому, что остался в живых. Все остальные мысли куда-то исчезли, испарились, словно и голова моя очистилась от ненужных дум, переживаний и забот о собственном существовании.

То есть из одного состояния моя аура стала перетекать в другое. И затрудняюсь определить точно, в какой мне было бы хуже. Ведь в таком вот состоянии расслабленного овоща сознание тоже перестаёт бороться с негативными факторами окружающего пространства.

Благо, что Ксана оставалась рядом и каким-то образом почувствовала, что я проснулся. Поэтому не просто стала меня спрашивать и что-то говорить, а наклонившись, аккуратно коснулась моего плеча.

Это она потом клялась и божилась, что аккуратно и именно коснулась. А мне-то показалось, что со всего маху врезала кулаком! Да ещё и облачённым в рыцарскую перчатку! Так что раскрыл глаза от боли и возмущения настолько резко, что ослеп в первые секунды. Потом всё-таки рассмотрел, что к чему, и по шевелящимся губкам подруги понял, что она что-то оживлённо и быстро говорит. Вначале удивился такому странному методу общения, когда ни звука не удаётся расслышать, но потом вспомнил о вакуумных берушах, которые я сам себе и создал недавно, мечтая выспаться в тишине.

Убрал первую с левого уха, и тут же на него оглох. Ксана не просто говорила, она орала истерическим голосом, усиливая его громыханием и треском стреляющих молний.

– Зачем ты кричишь?.. – вырвалось у меня. Одновременно с этим я возвратил прослойку вакуума в ухо, пытаясь спасти барабанную перепонку. – Разве так можно?..

Ксана сжала губы, но тут же перешла на мимику. Причём настолько ясную и понятную мне, что я сразу поверил: она только что говорила спокойно, чуть ли не шёпотом. Следовательно, всему виной моё обострившееся во время болезни восприятие. И что теперь делать?

Тут тоже, несмотря на слабость и головокружение, удалось додуматься быстро. После чего я из правого уха вакуумные беруши стал убирать по слоям, постепенно утончая. При этом попросил вслух:

– Продолжай говорить… Только негромко…

– Я уже и боюсь что-то сказать, – зашептала она.

– Хорошо… Можешь чуточку громче…

– Ты вроде как проснулся и стал улыбаться, – повысила она голос. – Но глаза не открываешь и дышишь редко. Вот я и коснулась плеча… А ты как застонешь! Как весь дёрнешься!

Звук я отрегулировал, оставив беруши вполне себе толстыми и решив, что со слухом у меня отныне будут сложности немалые. Понять бы ещё, что конкретно и почему такое искривление в головешке произошло.

На остальные слова Ксаны тоже внимания особого не обратил, а вот про воду вспомнил одним словом-просьбой:

– Пить! – тотчас стакан оказался у моих губ, а женский голос попытался упредить следующее желание:

– Может, укрепляющий отвар из трав? Или чай? Тут всё есть, под рукой!

Сделал десяток маленьких глоточков и прислушался к ощущениям в гортани, пищеводе и желудке. Ну и, конечно же, отчётливо вспомнил основную причину своего нынешнего недомогания. Мой симбионт, который меня вылечил в последние месяцы от инвалидности, затем дал новые силы и массу полезных магических умений, наверняка все эти последние десять дней вёл отчаянную борьбу с чужаком, с насильно в меня помещённым груаном. Тоже симбионт, и тоже с дивными, не до конца исследованными свойствами, но пребывание которого в желудочном соке человека провоцирует взрыв через полчаса. То есть следовало разобраться, что у меня во внутренностях и как.

Судя по тому, что я не взорвался, – мой Первый Щит всё-таки справился с опасностью. Вот только какой ценой он это сделал? Общий упадок сил и навалившаяся дистрофия ощущались мною даже без ощупывания исхудавшего тела. Так что вполне мог случиться и такой вариант, что мой личный симбионт погиб в борьбе с чужим, опасным существом. Так сказать, пал смертью храбрых в бою, но своего носителя всё-таки спас. Чем мне такой вариант грозит? Жить, наверное, буду, но про дивное зрение в темноте да про квинтет тринитарных всплесков придётся забыть навсегда.

Правда, тут же мелькнула в сознании подсказка:

«Чего тут мучиться в неведении? Надо просто проверить хоть одно своё умение… Хотя бы тот же «щелбан»… Хотя бы на той же Ксане… М-м? А если она обидится? Да рассердится?..»

Пришлось оборвать её совершенно бессмысленный и невоспринимаемый диалог:

– Ничего не слышал, потом повторишь… А сейчас прислушайся…

По тому, как она дёрнулась головой в сторону, я понял, что мой тринитарный всплеск подействовал! Умения мои при мне! Мой Первый Щит жив и продолжает здравствовать! Ну а вместе с ним и у меня имеются все шансы выкарабкаться окончательно.

И пока я блаженно лыбился и выслушивал недоумённое женское бормотание, из внутренностей моего организма стали доходить новые сигналы. Если перевести их на общепринятый язык, то интерпретировались они как:

«Выпитая вода принята и расфасована по нужным кладовым. Теперь не помешало бы чего-нибудь более существенного. А посему подайте-ка нам те самые отвары из трав! Посмотрим, на что они годны!»

Ну я и прошептал:

– Давай отвар!..

Выпил, опять прислушиваясь к себе и к рассказу Ксаны о том, как они тут все эти десять дней волновались, и как она верила, что я обязательно справлюсь со своими недомоганиями. Ну и дождался очередных указаний из желудка:

«Эй, вы там, наверху! А не пора ли нас чем существеннее покормить? Может, не обязательно и мясца… да много… да жирного… да с грибной подливкой!.. Но хотя бы какого-нибудь… салатика, что ли?»

Хорошо, что мозги у меня ещё не совсем покоряются желудку (хотя были случаи, но кто такие несуразицы вспоминает?). Поэтому я сообразил, что именно в данный момент будет для меня самое полезное. Тем более я знал, что оно у нас имеется, благодаря получаемым пятидневным пайкам:

– Ксан, а киселя готового нет? – видя, как заполошно подруга вскочила и собралась бежать на кухню, вспомнил и про местный изюм, который тут называли несколько иначе: – И пусть сразу мне на потом слад в кипятке размочат. Немного, с полмиски…

Пока девушка отсутствовала, попытался двигать руками и ногами. Нижние конечности вроде как слушались, но всё равно двигаться не хотели. Руки удавалось поднести к лицу и даже рассмотреть, просматривая словно прозрачные, на свет стоящей на столе большой лампы. Вот тут я окончательно поразился произошедшим со мной метаморфозам. А точнее говоря, тому страшному похудению, которое сделало меня за десять дней похожим на вилку в профиль. Такое впечатление создавалось, что даже кости внутри ссохшейся обёртки из кожи стали тоньше в два раза.

«Эк меня истощила эта борьба с груаном! – одуревал я, пытаясь рассмотреть, что у меня там вместо крови течёт. – Так, наверное, святые мощи выглядят, или йоги, которые годами ничем кроме воздуха не питаются… Хм! Как это Ксана на меня ещё глянуть не боится? Наверное, личико – в страшном сне такого не приснится… О! И кровь какая-то слишком бледная стала… Теперь-то я точно понимаю, как выглядит «голубая» кровь и почему. Все чудеса от голода творятся, не иначе! Хе-хе! Она и течёт теперь так, что ни один пульс у меня толком не прощупывается…»

К сожалению, глянуть на остальное своё тело не получалось, сил поднять голову – не хватало. Но когда примчалась Ксана с обещанием, что кисель сейчас будет, я попросил положить мне под голову ещё одну подушку, после чего сосредоточился на попытках просмотреть собственный желудок.

Но не тут-то было! Ничего кроме покрова истончившейся кожи да распластавшейся под ней жалкой мышечной массы рассмотреть не удалось. А ведь раньше я не только себя, но и любого другого человека просматривал вполне неплохо. С рентгеном себя не сравнивал, но уж всякие любые кости, а то и переломы на них видел прекрасно. Другой вопрос, что я никогда толком не разбирался в том, что вижу, это да, такое существовало. Кажется…

Потому что с явным усилием попытался вспомнить:

«Лопатку собственную, да ещё и с помощью зеркала, просматривал точно. Внутренности того же Лузги, в том числе на животе, – увидеть в любом внутреннем слое – тоже труда не составляло. А вот сам себе? Кажется, нет…»

Вот и выяснил, что до сей поры не просматривал я свой желудок. Даже когда понял, что где-то там затерялся местный симбионт, даже когда боль меня стала крутить и валить с ног, даже когда судороги брюхо мне скручивали – не заглядывал. Словно боялся увидеть там нечто такое страшное, от чего сразу бы в обморок свалился.

И вот тоже как-то странно! Знал ведь, что там у меня Первый Щит, и попыток его рассмотреть не проявил. Скорее всего, и не понял бы, где он там и чем отличается от иной внутренней плоти, но всё-таки сам факт такого равнодушия поражает. Уж не находился ли я всё время под неким гипнотическим запретом: «Сюда заглядывать нельзя!»?

А теперь что получается? Запрет пропал, а зрения лишили? Или там что-то непроницаемое появилось? Надо бы посмотреть на кого иного да сравнить… О! Хотя бы Ксану просветить!

И я во все глаза уставился на пришедшую с киселём подругу.