Прежде всего, буквально начав читать «Узника пятого волнореза», поймал себя на мысли, что эта книга ни за что бы не увидела свет при советской власти (впрочем, такова судьба и некоторых других книг Юрия Полякова,написанных как раз в годы брежневского «застоя»). И вовсе не потому, что она«против советской власти». В «Узнике...» совершенно нет злонамеренной антисоветчины,нет вообще ничего такого надуманного, чего не было в жизни СССР конца 60-хгодов. Просто Юрий Поляков, явно не зацикливавшийся на шиле, торчавшем из кумачового мешка с лозунгами во славу КПСС и рабочего класса, рассказал о том, как оно все было тогда на самом деле. Рассказал «без купюр» о том, что в ту пору являлось очевидным для всех. Но при этом совершенно не вписывалось в рамки«социалистического реализма», убежденно воспевавшего (из благих намерений,разумеется) «все хорошее» и активно игнорировавшего «все плохое». Кстати, эти самые намеренья, которыми выстлана дорога известно куда, как им и положено, возымели в конце концов обратный эффект: сознание советского человека было отформатировано до диссоциативного расстройства личности. То есть, с одной стороны, на каком-то базовом уровне ты ощущал себя частью сообщества «советский народ», живущего по правилам, сформулированным в кодексе строителя коммунизма. А с другой — реальная жизнь настойчиво демонстрировала, что она является одним сплошным исключением из этих правил. В результате обычные люди жили, руководствуясь исключением из правил как законом существования, в то время как от всех прочих ожидали и даже требовали следования кодексу. Другими словами, реальная жизнь была во многом «неправильной»,а правильная жизнь существовала преимущественно в кино. Я могу с уверенностью говорить об этом потому, что Юрий Поляков старше меня ровно на один месяц и один день, так что при советской власти прошла значительная часть его и моей жизни.
Должен оговориться. По этим моим словам кто-то может решить,что я отношусь к тем ненавистникам «совка», которых, начиная с 90-х, стало в отечественном околокультурье (и не только) как блох на шелудивом псе. Вовсе нет, я точно так же, как автор «Узника...» отчетливо вижу и недостатки советской власти, и ее базовые плюсы, о которых человек нашего возраста способен судить не понаслышке. Нужно только иметь желание отделить «мух от котлет», что в книге Юрия Михайловича сделано деликатно и, я бы сказал, весело. Так что если читатель, не заставший годы советского благоденствия (60-е – начало 70-х),обладает способностью к анализу, то сумеет ощутить незыблемость ментального спокойствия советского человека и сравнить ее с хронической неуверенностью человека нашего времени в завтрашнем дне. И – да, это можно только почувствовать, поскольку ни малейшего акцента на чем-то подобном автор вполне осознанно не делает.
Мне думается, главная ценность книги в непринужденном и весьма откровенном рассказе о совдетстве, но в большей степени не для великовозрастного читателя, готового умиленно ностальгировать по невозвратному.А для читателей тех поколений, которых «прорабы перестройки» и их последыши успели убедить в пещерном прошлом социализма исключительно с пустыми магазинными полками под хищным оскалом ГУЛАГа, витавшем в душной атмосфере повседневного бытия наподобие улыбки чеширского кота.
Разумеется, я не планирую спойлерить, но кое о чем,показавшемся мне примечательным, хотелось бы сказать.
Во-первых, о том, что повествование ведется от лица восьмиклассника Юрия Полуякова, отправившегося в ежегодную летнюю поездку сродными тетей и дядей в Абхазию, в Новый Афон, на давным-давно обжитое место. Поскольку слово «Поляков» можно разложить на «пол» (в смысле, половина) и «яков», легко понять, почему автор решил «офамилить» главного героя Полуяковым. При этом имя вообще не стал менять — Юрий, Юрастый — именно так зовут главного героя. И этоне намек, а откровенное указание на то, что проза «вспоминальная», то есть основанная на реальных моментах из жизни Юрия Полякова. Но все же Юрастый — Полуяков,а не Поляков. И это тоже понятно — автор оставляет за собой право допридумывать сюжет, а то и вовсе нафантазировать череду событий, не придерживаясь исторической правды. То есть все происходящее в книге не нужно воспринимать как мемуары в полном смысле слова.
Немного странно выглядит то, что родителей, которые в этой книге только упоминаются, но не действуют, Юрастый называет так: маму по имени(Лида), отца по отчеству — Тимофеевич. Не читавшему первых двух книг серии может показаться поначалу, что речь идет о каких-то не самых близких родственниках главного героя, поскольку привычка называть родителей не папой (отцом, батей) и мамой (маманей, мамусей и прочее), а по имени не характерна для россиян. Мне хотелось бы думать, что автор таким образом хотел подчеркнуть особенности возраста героя, начинающего осознавать себя если еще не взрослым человеком, то уже и не ребенком (однако это не совсем так, о чем Поляков рассказывает впервой книге серии). Позволю себе удовлетворить любопытство читателей: родители Юрия Полякова — Михаил Тимофеевич и Лидия Ильинична.Мало того, мама Юрия Михайловича в самом деле работала на Московском маргариновом заводе, который не раз всплывает в разговорах героев или в воспоминаниях Юры Полуякова.
Упомянутое выше диссоциативное расстройство (в просторечье — раздвоение личности) главный герой с некоторой периодичностью демонстрирует «по ходу жизни». Наблюдая в окружающей его действительности факты отсутствия советской власти в Абхазии, он нисколько не сомневается в ее существовании где-то в... атмосфере в целом, а также в ее полной и окончательной победе в... неопределенном будущем. Выглядит это забавно, чего автор, собственно, и добивался: «...мы-то живем не в Америке,где правит чистоган, а в государстве рабочих и крестьян»; «...жадные монахи скопили сокровища, торгуя опиумом для народа, а потом утаили от пробудившихся масс»; «...председатель Совнаркома Рыков, любивший заложить за воротник, сам-то употреблял 60-градусную, а для народа разбавляли вдвое. Справедливый Сталин,как узнал про такое безобразие, велел Рыкова расстрелять, а родимая с тех пор стала крепкой, как советская власть, - сорокаградусной»; «Я стал фантазировать,что живу не при советской власти, а в далекие времена помещичьего произвола и,не желая дальше быть чьей-то собственностью, поднимаю, как Дубровский, народное восстание, но в отличие от Пугачева не вешаю эксплуататоров, а перевоспитываю их трудом».
За наблюдениями и выводами Юрастого время от времени просматривается «тень отца Гамлета» — автору бывает трудно удержаться, чтобы не вложить шутку«по-взрослому» в уста восьмиклассника: «Летний кинотеатр, обнесенный глухим трехметровым забором, был расположен ниже монастыря, на пологом горном склоне. Зеленые доски кое-где рассохлись, и к щелям, едва начинался сеанс, прилипала вся местная мелюзга. Их, кстати, никто не гнал прочь от дармового зрелища, так как счастливое детство в нашей стране гарантировано законом». Или вот еще фрагмент из краткого пересказа фильма об Анжелике: «... бедного де Пейрака сожгли на костре за то, что он умел делать из свинца золото, хотя по уму за это надо давать Ленинскую премию».
Не могу сказать, что эти шутки вызывают гомерический хохот, но «улыбка, без сомненья, вдруг коснется ваших глаз», причем не единожды, и приятную легкость повествования просто невозможно не оценить. Это оправдывает и подзаголовок«Книга о светлом прошлом».
Однако не стоит думать, что вся книга — это набор безобидных шуток. Едва ли не с первых сцен автор вешает на стену ружье, которое обязательно выстрелит в конце повествования (причем в судьбе главного героя ружье выстрелит дважды), а походу автор опутывает читателя целым хитросплетением интриг, касающихся едва лине каждого действующего лица этой «пьесы», и не торопится слишком скоро их раскрывать. Так что интерес к происходящему не оставит читателя ни на минуту.
Чтобы меня не обвинили в предвзятости, отмечу несколько авторских «недоработок».Прежде всего, в одном случае «ружье» так и не пальнуло. Речь идет о треугольнике «девочка-паж – ее отчим – ее маман». С первых страниц книги Юрий Михайлович не то чтобы подталкивает, а буквально нокаутирует читателя броским эскизом интриги в стиле набоковской «Лолиты»: девочка с прической, как у Мирей Матье, не оставляющий ее ни на минуту без внимания мускулистый отчим и целлюлитная гусеница-мама девочки, которая отчиму куда менее интересна, чем падчерица.Каждый раз, как эта троица появляется на страницах книги, интрига подогревается парой-тройкой недвусмысленных штрихов, а в результате эта история... не заканчивается ничем, просто растворяется в пространстве и времени так, будто автор забыл о том, что вешал это ружье на стену в первых сценах.
Юрий Поляков, по его собственным словам во время презентации книги, опирался не только на память, когда воссоздавал атмосферу конца 60-х, но и на интернет. Благодаря этим обстоятельствам атмосфера воссоздана педантично. Наверное, поэтому, когда читаешь, кажется, что ты все это видишь. Тут к Юрию Полякову вполне применимы рассуждения Юры Полуякова о писателях: «Умеют же некоторые авторы так повествовать, что не оторвешься, а главное — видишь героев как наяву». Словно «с помощью слов показывают тебе цветное широкоформатное кино, которое само крутится в твоей голове». Я отметил всего пару «атмосферных очепяток». Одна — просто ошибка: автор упоминает передачу «В мире животных» и ее ведущего Шнейдерова. На самом деле Владимир Адольфович вел передачу «Клуб кинопутешественников», а ведущим «В мире животных» был не менее известный и популярный кинорежиссер Александр Михайлович Згуриди. Вторая — автор использует глагол «трахнуть» всексуальном смысле в речи одного из героев. Но ни в 60-е, ни в 70-е у этого глагола не было второго смысла, только один — крепко ударить. Второй смысл появился, если не ошибаюсь, в результате того, что переводчикам приходилось как-то заменять обсценную лексику иностранных киногероев на видеокассетах в 80-е.
По признанию Юрия Михайловича в одном из интервью, Сергей Михалков назвал его«последним советским писателем». Похоже, что так оно и есть. Если попытаться соотнести Юрия Полякова с какими-то известными авторами, то он, мне кажется, не вписывается в тот ряд литераторов, который у молодежи на слуху. Он тяготеет к 
Белову, Казакову, Солоухину, Паустовскому... И дело не в том, что Юрий Михайлович был их современником, а в том, что их литература – она настоящая, вечная,поскольку ее хочется перечитывать.
Arvustused
14