Loe raamatut: «Черно-бурая лиса»

1

Я сидел на лавочке в скверике перед нашим домом и проветривал голову после целого дня повторения правил грамматики.

Осенью меня ожидала переэкзаменовка по русскому. Как сказал директор школы, я находился один на один с реальной угрозой остаться на второй год в пятом классе.

В третьей и в последней четверти у меня были двойки по русскому. В диктантах я ухитрялся делать такие ошибки, что учителя обсуждали их на педсовете. А Анна Павловна, преподававшая у нас русский язык, стала сомневаться в моей нормальности. Сам-то я только под конец года понял, что никакой я не ненормальный. Просто я увлёкся схемами транзисторных приёмников и не учил, а зубрил правила и почти не читал книжки, но исправлять положение под конец года было уже поздно. На контрольном диктанте я привёл в ужас инспектора районо, который стоял у меня за спиной. Из-за него я ничего не мог списать у соседа по парте Антипкина.

На последних переменках некоторые ребята с жалостью, а некоторые свысока поглядывали на меня, как будто я уже сидел второй год в пятом, а они учились в шестом.

Но когда закончились занятия, я поклялся себе: «Дудки! Один месяц буду безвылазно учить правила и читать книги, другой – писать диктанты, а третий – купаться в озере. Ни за что не останусь в пятом!..»

Уныло, конечно, было сидеть в скверике, когда все занимаются чем хотят. В голове моей мелькали приставки, суффиксы и падежные окончания.

Я спичкой написал на песчаной дорожке слова: «Загорел. Прекрасный. Невмоготу».

Я всё время так тренировался.

В правильном написании первых двух слов я был уверен, а вот над «невмоготу» задумался. Я это слово стёр и написал его отдельно: «не в моготу», потому что решил: «не» с предлогом «в» вместе не пишется.

– Серёжка! – вдруг окликнули меня. – К тебе Анна Павловна пошла.

«Этого ещё не хватало!» – поморщился я и побежал домой.

2

В подъезде я столкнулся с Гариком. Он тоже сообщил:

– Там Анна Павловна!

Я вызвал лифт. Гарик зачем-то зашёл со мной в кабину. Мне не хотелось с ним разговаривать, потому что он отказывался диктовать мне диктанты. И вообще я его недолюбливал: в нём всегда было что-то лживое и недоброе. Я нажал кнопку, а Гарик, когда лифт был между вторым и третьим этажом, нажал на «стоп».

– Нас никто не услышит… – быстро сказал он. – Я знаешь что придумал? Клубника уже поспела. Сам видел… Давай ночью слазим в сад…

– А дальше что? – спросил я.

– Её хотят везти на выставку.

– Ну и пусть везут.

– Так мы же копали, пололи… Надо хоть попробовать…

Доказывать что-либо Гарику мне было противно и некогда: не терпелось услышать разговор Анны Павловны с мамой.

– Полезем! – уговаривал Гарик. – Даже интересно. Ночь, а мы ползём… А?

– Не пойду. Отпусти кнопку! – прикрикнул я.

– Скажи – струсил. Мямля! – обвинил Гарик.

Внизу кто-то забарабанил по железной сетке. Я оттолкнул Гарика и нажал кнопку.

– Струсил? Струсил? – не отставал Гарик.

Мне очень хотелось сказать всё, что я о нём думаю, но лифт остановился, я вышел на площадку, тихо прикрыл дверь и пригрозил Гарику:

– Я тебе ещё покажу!.. Я тебе струшу! Только попробуй залезть в сад!

– Иди! Иди! Пожалуйся! Предатель!.. – злобно зашипел Гарик.

– Я не предатель! – не задумываясь, сказал я, хотел войти в лифт, чтобы выяснить, кто из нас предатель, но тут снова забарабанили по железной сетке, и Гарик поехал вниз.

3

Я уже хотел было открыть дверь, но услышал, что мама и Анна Павловна разговаривают в передней. Я замер у двери. Мама всхлипнула:

– В кого он? Я за диктанты получала в школе только четвёрки и пятёрки. Муж до седьмого класса был отличником. Мы вместе учились. Так в кого же он? В кого?

– Да-а… делать в одной фразе из пяти возможных ошибок восемь – рекорд.

– Прямо пещерный житель… – мама снова всхлипнула.

– Только не нужно отчаиваться. Я уверена, что Серёжа настроен серьёзно. Ему необходимо помочь до начала консультаций в школе.

– Как помочь? Я пробовала ему диктовать и испортила все нервы. Вместо «вперёд» он пишет «впирёт»; вместо «камень» – «каминь»… Это безнадёжно. Только в дворники ему дорога!..

Я разозлился и открыл ключом дверь.

– Вот! Взгляните на него! – сразу набросилась на меня мама. – Ты понимаешь, что, если не будешь всё лето писать диктанты, тебе откроют зелёную улицу в дворники? Ты понимаешь это или нет? Не ковыряй в носу, когда с тобой разговаривают взрослые!

Я молчал, теребя носком ботинка дорожку.

– Серёжа, – сказала Анна Павловна, – ты обещал взять себя в руки и каждый день писать диктанты. Но мама жалуется, что дело стоит на месте.

– Как же ему не стоять, – пробурчал я, – если никто не хочет диктовать, а она… только хлопает меня учебником по голове после каждой ошибки!

– Как же тебя не хлопать? – возмутилась мама. – Поверьте, он исключительно назло мне написал вчера «жоравли» вместо «журавли». И ещё заявил: «От слова «Жора».

– Ну, знаете… – Анна Павловна развела руками. – В общем, Серёжа, если ты не подучишь правила и не переборешь рассеянности…

– …то останешься на второй год, – подсказал я.

– Я этого не переживу! – решительно заявила мама.

– Тогда я вам советую взять репетитора хотя бы на месяц.

– Позор! Как последнему тупице! Дожил!.. – сказала мама.

– Итак, Серёжа, забудь про лето. Никаких турпоходов, лагерей, футболов и плаванья с утра до вечера. Пиши диктанты, больше читай и развивай зрительную память. Как пишется «зрительную»? – спросила Анна Павловна.

– «Тельную», – сказал я, немного подумав.

– Молодец! Я всегда утверждала, что врождённой безграмотности не бывает.

– Бывает, бывает… – грустно прошептала мама.

– В общем, до свиданья. В августе я с тобой позанимаюсь. Главное, помни: ты сам кузнец своего счастья… Простите, я очень спешу.

– Угу… Буду ковать железо, пока горячо.

– Видите! Он шутит, – сказала мама.

– Я больше не буду, – пообещал я на всякий случай.

– Всего хорошего. Спасибо, что зашли.

Мама вытерла слёзы и открыла дверь.

Анна Павловна ушла.

Я поплёлся в комнату, уверенный, что нет на свете человека несчастнее, чем я.

4

Мой отец задержался на собрании. Когда он пришёл, мама сообщила:

– Была Анна Павловна. Она советует взять репетитора.

– Репетитора мы брать не будем, – сказал отец, повесив пиджак на стул.

– Как не будем? – удивилась мама. – Ты шутишь? Ведь ребёнок на краю пропасти!

Отец посмотрел на меня и засмеялся.

– Ах, значит, тебе денег жалко? Значит, ты предпочитаешь, чтобы этот шалопай лишний год учился в пятом классе и рос тунеядцем?

– Не захочет учиться – будет работать.

– Дворником? – спросила мама.

– Да. Дворником, – спокойно подтвердил отец.

– Посмотрим, до чего доведёт всех нас твоё олимпийское спокойствие.

Мама ушла на кухню. Она всегда так делала, когда чувствовала, что спорить с отцом бесполезно. А однажды я услышал, как он сказал маме:

«Мы же договорились, что если у нас будет сын, то я играю в воспитании первую скрипку. Мужчину воспитывать труднее…»

– Пап! А почему у тебя олимпийское спокойствие? – спросил я.

– Ты как следует занимаешься? Вытянешь русский? – переспросил он.

– С правилами всё в порядке. Только диктатора нужно найти.

– Диктующего, – поправил отец. – И учти: я верю, что ты вытянешь. Если подведёшь, мы перестанем быть товарищами. Думаешь, я не знаю, почему ты завалил язык?

Это была правда. Отец никогда не ругал меня и сохранял олимпийское спокойствие, как Зевс. Но уж лучше бы он ругал меня, как мама, а не грозил порвать товарищество и не обижался, по неделям со мной не разговаривая.

– Ну, а что, если я и вправду родился безграмотным? – спросил я.

– Не хитри! – сказал отец. – Профессор Бархударов тоже родился безграмотным, а стал автором учебника. А мама, думаешь, ещё в пелёнках писала на пятёрки диктанты?

– А почему тогда, – я это читал в журнале, – когда Вольте́р делал ошибки и ему сказали про это, он ответил: «Тем хуже для орфографии»?

– Пока ты не Вольтер, а Царапкин, ты должен писать без ошибок. Понял?

– Понял… А когда вы вместе учились, мама была ябедой?

– Была одно время, – нарочно громко сказал отец и подмигнул мне.

– Ну?! Как она ябедничала? – спросил я.

– Я одно время любил есть бублики на уроках…

– Она выдала?

– Написала заметку в стенгазету… Лида! Как насчёт чая с бубликами?

Мама принесла из кухни чайник.

– Если бы я тогда не была, как вы говорите, ябедой, – сказала она, – твоего отца исключили бы из школы за плохое поведение.

– На меня Маринка тоже написала заметку. Ни за что не женился бы на ней! – заявил я.

Отец засмеялся.

– Ты думай не о женитьбе, а о диктантах. А ты, отец, запрети ему водиться с твоим подопечным, Пашкой, пока он не затянул его в какую-нибудь историю, – сказала мама. – Твоя доверчивость – это уже не доверчивость, а беспечность!

– Что тебе сделал Пашка? – я вскочил со стула.

– Под его диктовку ты можешь натворить всё, что угодно… И как ты разговариваешь с мамой?

– Лида, – сказал мой отец, намазывая вареньем бублик, – представь Серёжу на месте Пашки. Он начал новую жизнь. С удовольствием, вот как я сейчас пью чай, работает, а на него косятся, показывают пальцами мамы и пугают своих детей! Приятно?

– Во-первых, я не могла бы быть матерью такого сына. Во-вторых, от таких, как Пашка, нужно держаться подальше. В-третьих, ты можешь заниматься им в своей бригаде, а ты, Серёжа… Я запру в шкаф всё, вплоть до трусиков, если хоть раз увижу тебя вместе с Пашкой! – пообещала мне мама. – Лучше бы ты дружил с Гариком.

Хотелось мне сказать маме, что всё наоборот. Что Пашка не наталкивает меня на плохие поступки, а расспрашивает про историю, географию и естествознание, чтобы подготовиться к школе рабочей молодёжи. Хотелось мне открыть, кто такой Гарик и на какие подлости он способен. Но мама была так настроена против Пашки, что всё равно не поверила бы ни одному моему слову.

Я не стал пить чай, обиженно вышел из-за стола, разобрал свою постель и улёгся с «Судьбой барабанщика». Я читал эту прекрасную книжку и не прислушивался к спору отца с мамой, но у меня слипались глаза, я спрятал книжку под подушку, завернулся с головой и услышал конец их спора.

– Моя установка – не верить ни одному его слову. Тогда у него не будет возможности меня обмануть. Так приучают к правде, – сказала мама.

– А я предпочитаю доверять, – упрямо заявил мой отец. – Ведь ты химик и пойми: доверие, так сказать, нейтрализует ложь!

– Наоборот! – воскликнула мама. – Катализирует! Поощряет. Сначала надо приучить его к правде. А если безответственно доверять, то он будет безнаказанно лгать.

«Нет, мама. Если бы ты знала, как прав отец и как обидно, когда мне не верят, если я говорю правду…», – подумал я и решил посмотреть утром в словаре, что такое «катализирует», и полетел, полетел в мягкую темень, не успев додуматься, почему это сразу засыпаю, несмотря на невесёлые мысли о диктантах. А мама часто говорит: «Даже ночью думаю о твоих делах, не могу уснуть и просыпаюсь разбитая…»

Я уснул, и мне приснился самый страшный из всех просмотренных мною в жизни снов.

5

Мне приснилась огромная поляна на опушке папоротникового леса, который потом превратился в каменный уголь…

Наш класс сидит за партами, сделанными из необтёсанных валунов. Я с трудом узнаю́ своих одноклассников. Мальчишки похожи на первобытных людей, как в книжке «Борьба за огонь», – мохнатые и неподстриженные, а девчонки наоборот: все с косичками, бантиками и в формах.

Вдруг появляется директор нашей школы Лев Иванович, подстриженный и выбритый, как всегда, в белой рубашке с чёрным галстуком, но вместо брюк на нём пальмовая юбка, в которых ходят папуасы.

В папоротниковой чаще бродят ихтиозавры и другие ящеры. Я прицеливаюсь в самого крупного из рогатки, и Лев Иванович сразу делает мне замечание:

«Царапкин!»

«А что я сделал?» – говорю я по привычке.

«Отдай рогатку дежурному. Начинаем контрольный диктант».

«Я больше не буду», – заверяю я Льва Ивановича.

«Хорошо. – Лев Иванович начинает диктовать: – Осетин-извозчик лениво погонял лошадей».

Я острым камешком царапаю на каменной доске буквы и мучительно стараюсь не сделать ошибок, потому что их очень трудно исправлять.

Одну фразу мы нацарапываем весь урок, и я устало высказываюсь:

«Скорей бы гении изобрели чернила!»

«Царапкин! Как тебе не стыдно! Ты писал грамотнее, когда был ещё обезьяной! Ты написал «аситин» и поставил тире между «извоз» и «чиком»! Ты останешься в каменном веке на второй год и не перейдёшь в царство Урарту! Ни в коем случае… Кто знает, как Царапкин до этого докатился?» – спрашивает Лев Иванович.

«Он всю третью четверть добывал под партой огонь!» – выдаёт меня Маринка.

Я тут же обещаю:

«Я больше не буду!»

«А-а, добывал огонь? На уроках? Так вот, – решает Лев Иванович, – ты останешься без перемены и будешь писать слово «невмоготу», пока не напишешь правильно. А все пойдут охотиться».

Лев Иванович вручает мне каменную записку со сложноподчинённым предложением: «Прошу вас, которые его родители, прийти в школу» – и бьёт в тамтам.

Весь наш класс со страшным шумом срывается с мест и, занеся над головами копья, несётся по поляне к огромному мамонту. На боку у мамонта мелом написано: «БУФЕТ». Лев Иванович указкой руководит охотой.

У меня текут слюнки, я стараюсь разгадать, как пишется «невмоготу». Руки дрожат, острый камешек крошится… Ребята уже осыпали мамонта копьями… Я царапаю на камне «не в моготу», и мне так страшно остаться на второй год в каменном веке, что я вдруг замечаю ошибку, хочу её исправить, собираю все силы. Ведь нужно только соединить чёрточками «не» с «в» и с «моготу», только соединить, но руки у меня, как назло, не двигаются, тяжёлые, свинцовые, и я с ужасом кричу Льву Ивановичу:

«Невмоготу» пишется вместе! Чур! Вместе!..»

Я проснулся и обрадовался, что это происходило во сне. Мама поправила на мне одеяло и поцеловала в лоб.

– Спи, спи… Правильно: «невмоготу» пишется вместе. – Она вздохнула: – Если бы ты наяву был таким же грамотным, как во сне…

Я снова уснул, и мне больше ничего до утра не приснилось.

6

Перед уходом на работу мама, как всегда, сдёрнула с меня одеяло. Я хотел сразу встать, повыжимать гантели и взяться за правила, но солнце пригревало так, как будто стёкла наших окон были увеличительными. Вставать уже не хотелось… И вот замелькали передо мной отрывки из древнеисторического сна.

Я бы проспал ещё часа два, если бы меня не разбудил страшный свист. Я вмиг спрыгнул с кровати, открыл окно и выглянул во двор. «Победа» жильца из пятнадцатой квартиры, всегда стоявшая под моим окном, с затихающим шипом оседала на одну сторону. От неё с хорошо надутым футбольным мячом в руках бежал за угол Витька. Я сразу догадался, в чём дело: Витька, конечно же, вывернул золотник из ниппеля, подсоединил к нему сосок мяча и надул его воздухом из шины. Витька вечно что-нибудь изобретал.

Я уселся поудобней на подоконник, предчувствуя очередной скандал. Пенсионеры и домашние хозяйки, позёвывая, вышли на балконы. Дошкольники Вовка и Вика бегали вокруг «Победы» с недоеденными бутербродами. Наконец с портфелем под мышкой появился её владелец. Заметив спущенную шину, он взглянул на часы и схватился за голову. При этом его портфель упал на тротуар.

– Ты? – спросил он, схватив за ухо Вовку.

– Ой! Я завтракал, а она сама зашипела! – заявил Вовка.

Из подъезда тут же выбежала его мама.

– Это ваш ребёнок или мой? Это ваше ухо или ребёнка? – стала выяснять она.

– Но я же опаздываю… – оправдывался владелец. – И это не в первый раз…

С балконов и из окон вмешались в спор жильцы. Они требовали приструнить «болтающихся без дела школьников». Дом загудел. Владелец поднял портфель и посмотрел на меня:

– Ты видел?

– Нет. А если и видел, то не скажу. Я не ябеда! – сказал я громко и гордо.

Вовкина мама взяла Вовку за ухо и повела домой. Вид у неё был такой, как будто она имеет на это полное право.

Владелец взглянул на часы, вздохнул, плюнул на шину и пешком пошёл на работу.