Tsitaadid raamatust «Шер аминь», lehekülg 3

– Полицай! Сука! – ругался Верховойский. – Где тебя носило! Ты не мог меня разбудить раньше! Тупой скот! Наберут тупых скотов! Видит ведь – спит человек! Неужели нельзя догадаться, что его надо разбудить? Чем они вообще занимаются!

...для белого человека всё очень просто. Белый человек изначально поставлен в другие условия, чем люди других оттенков. Люди других цветов всюду едут как гости, а ты можешь в любую сторону поехать как к себе, даже если ни один представитель твоего племени не оставлял тут следа.

Всякой иной гордыни тяжелей – гордыня веры.

Я ещё надеялся, что в прошлый раз он был просто пьян: это прощало бы его хоть отчасти, - но нет, он и трезвый был вполне дурак.

Утром я выхожу к реке и трогаю воду, совсем чуть-чуть прикасаясь к ней, двумя пальцами, иногда тремя: щепотью.

Просыпаюсь и думаю: как же мне хорошо. Засыпаю и думаю: хорошо.

Не спрашиваю отчего.

Не прошу ничего нового.

Только говорю: оставь всё как есть хотя бы ещё немного.

Можно было бы сменить реку, сменить деревья – всего несколько движений: качнул воду, и отражение сломалось.

Хотя скоро зима, и отражения не будет вообще.

Но разве имеет значение только то, что случилось?

Неслучившаяся жизнь – по её встречам и её разнообразным событиям можно тосковать, можно даже ностальгировать, и эта ностальгия имеет особенный вкус.

А можно всё это презирать, вот эту несбывшуюся жизнь – первую, или вторую, или третью, или какую-нибудь ещё – презирать, и радоваться всему тому, что не случилось с тобой, обошло стороной, сберегло тебя.

Или не сберегло.

Меня не били – а за что?

Я был трезв и всё объяснил.

Ночная смена лениво сдавала оружие, и даже смеяться надо мной им было лень.

Утренняя смена вышла на работу в обычном для милиции утреннем раздражении: этим тоже было совсем не смешно, да и возиться со мной не хотелось.

– Родственники есть у тебя? – спросил дежурный отдела.

– Есть, – твёрдо сказал я.

– Кто?

– Сын.

– Возраст?

– Один день.

Дежурный медленно выдохнул, но сдержался и ничего не сказал, хотя мог.

– А ещё?

– Да. Жена.

– В роддоме? – догадался он, и даже, вроде бы, улыбнулся: что-то такое мелькнуло в его лице. – Какой роддом? Номер?

…моя любимая приехала очень скоро, через час, на такси.

Меня вызвали из камеры и выпихнули на улицу.

Я встретил её на пороге отделения в старой простынке, как в пелёнке, и с уже привычной мне соской на груди.

В руках жена держала кулёк с младенцем.

– Смотри, малыш, это наш папа, – сказала моя любимая. – Он будет заботиться о тебе.

Она сказала это совершенно серьёзно.

Петров был не самым опытным водителем -- машина у него появилась достаточно поздно, да и особой реакцией он никогда не отличался: спорта не терпел, драться не любил.

Не то чтоб Петров был трусом -- а так сложилось: чего драться-то, если можно не драться.