А потом она резко перестала чувствовать. Было очень странно. И даже не страшно. У неё получилось не испугаться даже тогда, когда ей прокололи пузырь, и воды оказались зелёными, хотя она читала же, что это очень, очень плохо (но ведь она сейчас на КТГ, по которому у ребёнка всё хорошо). Не испугалась она и тогда, когда ей дали подписать согласие на экстренное кесарево сечение. Она могла бы провалиться в панику, если бы не понимала, что это решение основано на многолетнем опыте, профессионализме и интуиции врача. И если бы этим врачом была не Ирина Евгеньевна, от которой так и веяло спокойной уверенностью и надёжностью.
А сама она при подготовке к операции даже пыталась шутить, обращаясь к врачам с просьбой заодно провести ей липосакцию. Это было нервное, конечно, да. И она как будто чувствовала, что дальше она узнает, что такое на самом деле перестать чувствовать. Совсем. Может, дело было в эпидуралке. А может всё-таки её накрыл ужас. Да не просто накрыл. Парализовал. Ведь когда Ирина Евгеньевна сделала всё очень быстро, бережно и аккуратно, сына сразу забрали и унесли. Не показали. Не положили на грудь. Молча унесли. И самое страшное, что Сашка молчал. Не кричал. Не плакал. Даже не пищал.
А она не могла даже спросить, что с её ребёнком. Она хотела заорать. Но не могла. Физически. Рот открывался, но звука не было. Как рыбка в аквариуме. Ко всему прочему она начала замерзать. Леденящий холод продирал до костей. А она не могла даже рукой пошевелить – она совсем не чувствовала тело. Дико хотелось пить. Сильно затошнило. Да и очень хотелось откашляться, но не получалось. Горло не слушалось. Настолько, что попросить о помощи она тоже не могла. Никогда она не чувствовала себя настолько беспомощной. Именно тогда она и начала неистово молиться.
К счастью, врачи с ней работали очень быстро, хотя ей и показалось, что прошла примерно вечность. Когда её отвезли в интенсивную терапию, она всё ещё ничего не знала о сыне. И даже не знала хочет ли она узнать, что с ним, или больше боится узнать что-то совсем непоправимое. И она даже сама себе не признавалась в том, какой ответ на этот вопрос правильный. Часа через 4 к ней впервые подошла Анна Алексеевна. И сказала, что всё сложно, но они очень стараются, чтобы стало хорошо. Насколько «всё сложно» без труда читалось в её глазах.
Хорошо, что в это время рядом с ней уже была её сестра. С которой можно было разделить эту нечеловеческую боль. Да, и вообще, откуда она с ней только не выбиралась, какие передряги преодолевали вместе, известно только им двоим. Вот значит, и в этот раз всё закончится хорошо. Правда, же, Мён? Чего ты молчишь? Почему отворачиваешься? Почему глаза прячешь?
– Фух, – она тряхнула головой, прогоняя тяжёлые воспоминания. Вот зачем она снова? Запретила же себе. Опять успокаиваться надо.
А Ирина Евгеньевна сегодня, пока снимала ей швы, намекнула, что консультанты из Щелковского перинатального центра, оценив сегодняшнее состояние Сашки, даже задумались о возможности его переезда к ним. Буквально на днях.
Ох, какие же противоречивые чувства вызвала ум неё эта новость. Она же с самого начала знала, что Сашка отсюда поедет вовсе не домой, а в какой-нибудь перинатальный центр: в Щелково или в Балашиху. Должен был сразу после рождения уехать, но не смог по тяжести своего состояния. Так говорили врачи. Хотя, она-то знала, что Сашка просто решил дождаться момента, когда мама сможет поехать с ним. И вот теперь, когда ей сняли швы, она почти готова следовать за сыном.
Да, уже на многочисленные вопросы «как ты?» она могла отвечать нейтральное и почти правдивое «нормально». Она привыкла к тому, что и как у неё болит, и почти сносно научилась с этим жить. Справедливости ради надо отметить, что боль значительно стихла. Да и по словам врачей она восстанавливалась значительно быстрее, чем можно было ожидать. Ну, это физически.
Морально всё было несколько сложнее.
Ей было тяжело ходить к сыну, но не ходить было ещё тяжелее.
Ей было невыносимо разговаривать по телефону с родными и близкими и не рыдать. Например, со старшим сыном за неделю она вообще смогла поговорить лишь однажды.
Ей даже сообщения с искренними словами поддержки было тяжело читать без слёз.
Благо, за день она научилась уставать так, что всё моральное уходило на задний план, а на слёзы тупо не оставалось сил.
13.09.2022-14.09.2022
Она очень полюбила суету и суматоху. Потому что с ними всё пролетает быстрее и незаметнее. Хотя, за эти два дня, несмотря на суету, она всё-таки пролила не один литр слёз.
Во вторник сотрудник ЩПЦ пробовал было перевезти Сашку. Но не получилось. Отложили на день. Она даже не знала отчего она сильнее плачет и чего она сильнее боится. Переезда, или что он не получится. Да и не требовалось особо никаких объяснений. Ей было страшно. Она плакала. Хотя и старалась, чтобы нет.
На следующий день была маленькая, но такая огромная и важная Сашкина победа. У него всё получилось. Он сначала потренировался быть в перевозном кювезе. Потом уехал. И благополучно доехал до ЩПЦ. Ей дали все контакты и она в тот же день полетела к сыну в его новые апартаменты. Предварительно, тепло по-домашнему попрощалась с сотрудниками роддома. Со слезами благодарности и обещаниями обязательно вернуться к ним с Сашкой на торжественную выписку.
Ах, какой же это был чудесный вечер! Она убедилась, что Сашке хорошо на новом месте, он под постоянным пристальным наблюдением. Она была вдохновлена Сашкиными достижениями. Она радовалась предстоящей встрече с мужем и старшим сыном. Она предвкушала душ дома и сон в своей кровати.
Она и представить не могла, что ничего ещё не закончилось. Что самый ад ждёт впереди.
Сегодня вечером ей было хорошо. Почти.
15.09.2022-18.09.2022
Теперь её утро начиналось со звонка в ординаторскую. Узнать, как прошла ночь. Услышать заветное «не хуже». Потом собраться, сцедиться, отвести старшего к бабуле, поехать к младшему. По дороге любоваться цветными листьями деревьев, чтобы рассказать об этом Сашке.
Вообще, к новому этапу жизни привыкать оказалось непросто. После маленького, такого уютного роддома, большой ЩПЦ казался необъятноогромным. Первые дни она даже боялась заблудиться. Новые правила. Новые порядки. Комната отдыха матерей со стерилизатором для молокоотсоса. Молоко, которым можно кормить ребёнка должно быть сцежено непосредственно в палате у ребёнка. Запрет гель-лака на ногтях. И постоянное мытьё рук с обязательной обработкой их антисептиком.
Было сложно. Но они привыкали.
Здесь у Сашки поначалу даже были соседи. В основном, крошечки недоношенные. Все подключенные к ИВЛ, к одинаковым мониторам. Мониторы то и дело подавали сигналы, и тотчас же почти из ниоткуда появлялись медсёстры или медбратья и отработанными движениями проводили все необходимые манипуляции.
Регулярно брали кровь. Из пятки. Благо у Сашки-то ступня знатная – было где разгуляться.
Она познакомилась с лечащим Сашкиным врачом и дежурными врачами. Уже от них услышала то, что слышала с Сашкиного рождения. Но настрой у них всех был вполне оптимистичный. Они в один голос заявляли, что нужно время. И она готова была ждать сколько понадобится и не уставала им повторять уже отрепетированное «Он сильный, он справится».
То, что Сашка хорошо перенёс переезд, её сильно расслабило. Её, конечно, предупреждали, что у него может случиться откат. Но почему-то ей казалось, что если он не случился сразу, то всё норм. И единственной неприятностью на её взгляд стал звонок из поликлиники про повышенное значение показателей муковисцидоза в неонатальном скрининге. Врач ЩПЦ успокоила, что такое бывает у тяжёлых деток и пока нечего переживать по этому поводу. И она отложила переживания по этому поводу. Тем более, появился более серьёзный повод для переживаний.
Случился жёсткий откат. Отрицательная динамика, если по-умному. Показатели рухнули. Перестали сходить отёки. На сына было страшно смотреть. А стало просто невыносимо. Потому что от отёков он казался таким надутым, что казалось будто он в любой момент может лопнуть. Как на животе у него не лопалась кожа – непонятно. К тому же Сашку перевели на высокочастотную ИВЛ. Это когда ребёнок постоянно вибрирует. Питание сцеженным грудным молоком ему отменили.
Она очень старалась держаться. Не реветь получалось не очень. Смотреть на мужа, который увидел своими глазами этот откат и теперь напоминал скорее свою тень, не получалось совсем.
19.09.2022
У неё в мессенджерах телефона, как и у многих, бесконечное количество чатов, каналов, бесед. Но есть один, который не похож ни на какие остальные. Он находится прямо сверху, в закреплённых, рядом с семейным чатом. Создавался он как канал единомышленников, увлечённых текстами, словами, буквами. Но постепенно стал чем-то большим, чатом с очень близкими людьми, хотя некоторых она даже не видела вживую. Этот канал стал глотком свежего воздуха, какая бы духота не окружала. Стал неким каналом силы, ведь слова могут исцелять. И тогда она решилась обратиться к этому каналу со своей болью.
«Моему сыну сегодня 2 недели. Большой человечище!
А я ещё ни разу не слышала его голос. Ни разу не держала его на руках. Не прикладывала к груди. Не целовала его в макушку.
Да я за руку-то его держала лишь однажды. И всего три раза видела его пронзительно синие глаза.
Я даже не знаю, есть ли у него мои ямочки на щёчках, потому что его лицо закрыто пластырем, фиксирующим паутину многочисленных трубочек, ведущих к аппаратам-препаратам-установкам.
Но я знаю теперь много новых страшных слов, знать которые я хотела бы меньше всего в жизни: лёгочная гипертензия, сепсис, листериоз. И слышу много знакомых, но ещё более страшных слов: пневмония, ИВЛ, муковисцидоз.
Ещё я знаю, как измерить бессилие, отчаяние и боль: сто шагов в час. От палаты до реанимации новорожденных. Такой короткий и одновременно бесконечный путь. Который за 10 дней превращается в ежедневные 13 км, 5 этажей и 10 заветных цифр ординаторской, бодрящих круче утреннего кофе.