Он

Вот видишь, перестал, - детское горе непродолжительно.

Это все хорошо, я ничего не возражаю, но не нужно все время спрашивать, не надо говорить так много. Как мне объяснить ему, что молчание — есть естественное состояние человека, когда сам он настойчиво верит в какие-то слова, любит их ужасно.

Постепенно Петька почувствовал себя на даче как дома и совсем забыл, что на свете существует Осип Абрамович и парикмахерская.

громким и принимал форму неопределенной угрозы: – Вот, погоди!

И снова я шагал по дороге и напряженно размышлял, пока не заметил, что мысли мои повторяются, двигаясь в одном и том же порядке, что я мыслю по кругу, соответствующему бегу цирковой лошади, и что круг замыкается в одном и том же месте, одним и тем же словом: бессмыслица.

И последующие затем дни, наряду с мраком, сгущавшимся над моею душою, запестрели проблесками какой-то искусственно веселой суеты, крикливой и шумной работы над ненужным, шуток, которые никого не веселят, громкого смеха, похожего на треск раздираемых в отчаянии одежд.

Но что-то сильнейшее, чем рассудок с его скучным и вялым голосом, приковывало меня к месту, направляло волю и все глубже вводило в круг таинственных и мрачных переживаний: у печали и страха есть свое очарование, и власть темных сил велика над душой одинокою, не знавшей радости.

Доктора стукали по его груди молоточком, прикладывали трубку и слушали,

перекидываясь друг с другом замечаниями и обращая внимание студентов на те

или иные особенности. Часто они начинали расспрашивать Лаврентия Петровича

о том, как он жил раньше, и он неохотно, но покорно отвечал. Выходило из

его отрывочных ответов, что он много ел, много пил, много любил женщин и

много работал; и при каждом новом "много" Лаврентий Петрович все менее

узнавал себя в том человеке, который рисовался по его словам.

Странно было думать, что это действительно он, купец Кошеверов,

поступал так нехорошо и вредно для себя.

И все старые слова: водка, жизнь, здоровье - становились полны нового и

глубокого содержания.

Все, что было в кем силы и жизни, все было растрачено и изжито без нужды, без пользы, без

радости. Когда он был молод и волосы его кучерявились на голове, он

воровал у хозяина; его ловили и жестоко, без пощады били, и он ненавидел

тех, кто его бил. В средних годах он душил своим капиталом маленьких людей

и презирал тех, кто попадался в его руки, а они платили ему жгучей

ненавистью и страхом. Пришла старость, пришла болезнь - и стали

обкрадывать его самого, и он ловил неосторожных и жестоко, без пощады бил

их... Так прошла вся его жизнь, и была она одною горькою обидой и

ненавистью, в которой быстро гасли летучие огоньки любви и только холодную

золу да пепел оставляли на душе.

...

Умер Лаврентий Петрович в следующую ночь, в пять часов утра. С вечера

он крепко уснул, проснулся с сознанием, что он умирает и что ему нужно

что-то сдедать: позвать на помощь, крикнуть или перекреститься, - и

потерял сознание. Высоко поднялась и опустилась грудь, дрогнули и

разошлись ноги, свисла с подушки отяжелевшая голова, и размашисто скатился

с груди массивный кулак.

Каждая веточка плавает в море голубого воздуха, и среди белых, толстых, пушистых ветвей одного дерева воздуха так много, как во всем мире. Это было прекрасно и необыкновенно, а когда еще солнечные желтовато-розовые лучи вмешивались в

неподвижную игру, тихо гасли, и вспыхивали, и терялись где-то в отдаленнейших переходах инея, глазам и душе становилось даже больно от красоты.