Тяжелое впечатление, сейчас бы это назвали жанром хоррора. Хотя болезненные изломы декадентства Серебряного века касались многих табуированных тем (наркотики, воспевание садизма, секса, крайности эзотерических техник), в рассказе очевидна автобиографическая подоплека: отношения поэта с женщинами были далеки от рыцарства, жестоки, губительны и разрушительны, как в случае с Надеждой Львовой, которая застрелилась из подаренного им браунинга, ранее принадлежавшего другой любовнице Петровской. Само происшествие скорее стало для него неприятным событием из-за общественного обсуждения и так сказать дискомфорта (пришлось даже на время уехать, верная супруга утешила). Вообще современники отмечали, что поэт холоден, эгоцентричен и никого не любит, кроме себя. Тема сна (особенно сна во сне) Брюсова сильно волновала. Нельзя не согласиться, что сон без сновидений не дает отдохновения, но для героя сон (осознанный, направляемый долгие годы тренируемой техникой) становится местом исполнения самых извращенных желаний, где можно безнаказанно пытать, истязать и убивать. Горьким стало прозрение, что преступление произошло наяву и за него придется отвечать. Пожалуй, в этом дидактический смысл рассказа - опасно играть с неведомым и полагаться на всякие практики управления своим сознанием, тем более во сне, ибо все это соблазн и ложь. Контент, однако, тяжелый, это даже не Э.По: убийства, изнасилования, изуверские пытки, уродливые подручные, арсенал пыточных средств в камере, созданной воображением маньяка. Не знаю, насколько оправданным с моральной точки зрения было озвучивать подобное шокирующее произведение. Прочитано неплохо, хотя темп стоило бы замедлить. В слове "дыба" ударение на первый, а не на последний слог. Рассказ будет интересен поклонникам ужасов и психиатрам. Не рекомендую людям чувствительным, с лабильной психикой, особенно на ночь.
Теперь, – когда я проснулся…
Raamatust
«Конечно, меня с детства считали извращенным. Конечно, меня уверяли, что моих чувств не разделяет никто. И я привык лгать перед людьми. Привык говорить избитые речи о сострадании и о любви, о счастии любить других. Но в тайне души я был убежден, и убежден даже и теперь, что по своей природе человек преступен. Мне кажется, что среди всех ощущений, которые называют наслаждениями, есть только одно, достойное такого названия, – то, которое овладевает человеком при созерцании страданий другого. Я полагаю, что человек в своем первобытном состоянии может жаждать лишь одного – мучить себе подобных. Наша культура наложила свою узду на это естественное побуждение. Века рабства довели человеческую душу до веры, что чужие мучения тягостны ей. И ныне люди вполне искренно плачут о других и сострадают им. Но это лишь мираж и обман чувств…»
Jätke arvustus
Arvustused
1