Устинова интервью

Я совершенно не знаю про суммарный тираж. Я никогда этим вопросом не задаюсь. Роман, который я сейчас пишу, имеет номер 42, потому что они у меня все по номерам. Заблуждение считать, что их сто: их гораздо меньше. Пишу я не очень много: по современным меркам, когда человек написал за двадцать лет сорок книг, это мало. Особенно недоволен наш издатель, которому такое мое писание время от времени очень неудобно. Ему было бы гораздо лучше, если бы я бы писала 5–6 романов в год, а лучше – 10–12, и еще издавала бы кулинарные книги, сборники стихов собственного сочинения, детские рассказы и воспоминания. Но этого не происходит.

Он все время расстроен, и мне все время говорят: «Быстрее-быстрее!» А я уж как могу.

По-разному. Бывает, что один роман в год, бывает – три. Такие годы тоже были когда-то, но они давно минули. В прошлом году два написала, в этом – один.

Это работа, которая в удовольствие. Абсолютно. Вообще, писательская работа – это ремесло, в ней его очень много. Ты сидишь и пишешь: день пишешь, два пишешь, неделю пишешь, три недели пишешь, месяц пишешь, пять пишешь – это все ремесленная работа. Потом за эту долгую-долгую ремесленную работу вдруг случается момент, когда ты понимаешь, что написанное – хорошо.

Я это чувствую прекрасно. Когда работаешь, то в тексте возникает какой-то эпизод, момент, где понимаешь, что тут «ай да Пушкин, ай да сукин сын!»: ах, как это было здорово! И за неделю этого ремесленничества получается награда. Это ощущение приходит мгновенно и уходит так же быстро. Когда книга выходит и я получаю ее в руки, то смотрю на то место в тексте, где я это чувствовала. Эти страницы интересно перечитывать. Их может быть пять, может быть двадцать.

Писать? Нет.

С этим я научилась справляться. Когда редактор (а не издатель) начинает приставать, мы обсуждаем ситуацию и доходим до понимания, что книжки не будет сейчас, а будет она, допустим, в феврале. Тогда все: редактор от меня отстает, и я уже дальше мыкаюсь как могу, с осознанием собственной вины. Я опять подвела всех. Из-за меня люди не получили премии.

Писательская работа... Я разговариваю со многими прекрасными молодыми и взрослыми актерами, и они часто говорят, что не мыслят себя вне сцены. Человек должен выходить на сцену, играть. Если он не играет, то не живет. Я все пытаюсь примерить это на себя, но у меня не получается, поскольку я не могу на себя примерить сцену. И потом: актер живет на этой сцене три часа в день. Получается, что ты живешь в день три часа, если у тебя каждый день спектакль. А если у тебя два раза в неделю спектакль, то ты живешь шесть часов в неделю. У меня история совершенно другая: тексты, особенно длинные, пишут люди ненормальные. Это сейчас не шутки, не фигура речи, не попытки кокетства. Человек нормальный заниматься жизнеописанием себе подобных (их проблем, удовольствий, страстей, душевных сдвигов или переживаний) не станет. Человек нормальный живет здесь и сейчас. А ненормальный живет в тексте. Как бы мне ни надоедала эта работа, как бы она ни была для меня мучительна, как бы это ремесло ни перерастало в совсем тяжелую каторгу, но есть жизнь, интересная мне гораздо больше, чем жизнь на поверхности, и она – в тексте, с этим ничего нельзя поделать.

Никто не мечтает быть писателем – это невозможно. Ведь это сублимация – уход от реальности в придуманную реальность, в твою собственную. Ты пишешь безопасно, чудесно, а если и опасно, то ты оттуда вырулишь.

Нет. Если тебя уже попытались издавать, то тебе заплатили сто долларов. Я написала роман. Получила за него сто долларов. Его издали тиражом в семь экземпляров. Пять из них погибли на складе, а два дали мне. Помню, как я носилась с этими ста долларами как с писаной торбой, все подсчитывала, сколько времени на эти деньги можно жить, не голодать. Получается, не все время, потраченное на роман, выброшено на помойку. Писать текст, роман, все что угодно, для того чтобы на этом заработать – это все равно что устроиться в церковный хор и петь там в надежде, что ты станешь Шаляпиным. Очень много препятствий на пути. Может быть, станешь, может быть, не станешь, а может быть, церковный хор разгонят. Может, регент, который им управляет, делает это плохо, может, ты сорвешь голос. Гарантий нет никаких. На эстраде проще.

У нас семья такая, инженерная. Все инженеры. И бабушка, и дедушка. Считалось, что лучшее образование – это инженерное, техническое. Когда ты получаешь гарантированный диплом, точное место работы за забором. Не где-то возле рынка, а обязательно за забором, с проходной. К празднику – заказы, к новогодней елке – премию и отпуск в профилактории. А лучшим инженерно-техническим образованием считалось полученное в МФТИ, куда я поступила со страшным скрипом и так же, в общем, плохо училась. Это не шутка, не кокетство, не фигура речи. Это я сейчас гордость института, а когда я училась – это был конец света.

Я не училась.

Научиться, конечно, можно. Я думаю, что есть какие-то законы, которые нужно и можно изучить и следовать им. Книжки какие-то на эти темы я прочитала.

Да, конечно. Их полно. Я их стала читать недавно. Когда я начинала писать, во-первых, никаких пособий о том, как это делается, не было (это был 2000 год), во-вторых, мне и в голову не приходило читать пособия. А вот потом стало любопытно.

Ну как не получилось? Чему там получаться-то? Там все расписано. Выстроена арка героев: кто герои, кто привратник, кто оборотень, кто проводник, кто оракул. Ты все это выписываешь. Есть схема. Мне как человеку, учившемуся в МФТИ, она близка. График. На протяжении романа возьмем вектор от А до С. На этом векторе отложим части, в какой части кто должен появиться. Но это такая непобедимая скукота! Такая скучища! Это немыслимое дело – по пособиям писать.

Как мой сын говорит, тут очень важно понимать, чего ты хочешь: шашечки или ехать. Я хочу ехать. Мне безразличны шашечки, несмотря на все мое тщеславие. Оно вполне удовлетворяется смежной телевизионной работой и работой на радио, которые я очень люблю, работой в популярных журналах вроде того же «Огонька» или той, что была у меня в журнале STORY. Что же касается «Большой книги» и замаха, литературных премий… С этим вопросом я часто привязываюсь к издателю Володе Григорьеву: почему отечественные литературные премии не рассматривают беллетристику? Мне неясно. Я этого подхода не понимаю. Сесть и написать роман-эпопею я не хочу, мне неинтересно. Мне ехать интересно, а не шашечки. Я написала роман о рэпере, и это было очень любопытно и интересно. Где я и где рэп! Так же я написала роман «Земное притяжение» – про то, как работает СВР. Мне никогда бы в голову не пришло. Где я и где СВР! Но у меня были материалы, мне помогали люди, которые объясняли, как работают мобильные шпионские группы. Так интересно! И этот интерес все искупает, отсутствие премии в том числе.

Это советское наследие. Совершенно понятно. Литература в Советском Союзе должна была быть серьезной, призывать к чему-то, непременно учить. А этой беллетристики не существовало: читать ее было глупо, писать ее было нельзя. Она была только переводной, здесь ее никто не писал. Идеология.

На Западе другая литературная традиция. Там королева Елизавета, душа наша, при которой мы родились и помрем, а она еще будет жить и править, Дика Фрэнсиса возвела в рыцарское звание. Мало того что Дик Фрэнсис не писал ничего, кроме детективов, так еще все его детективы исключительно про скачки лошадей.

Я ругаюсь с Григорьевым и кричу: «Григорьев, что это такое?!» Это неправильно, потому что молодых, подрастающих людей нужно учить читать литературу.

Я про «Большую книгу» вообще ничего не знаю. А про Запад могу сказать, что мне абсолютно понятно, почему Чехова ставят в театрах, а Солженицын продается в магазинах. Я убеждена, что его никто не читает. Если бы сорок лет назад адекватно перевели Стругацких, сегодняшний литературный мир планеты был бы совсем другим. Он был бы сформирован по-другому. Какая там Джоан Роулинг! Я тебя умоляю. Всего-то надо было перевести Стругацких. Но их нельзя было перевести, потому что они представляли империю зла. И кондовый, посконный и домотканый русский язык – это тебе не превосходный фрондерский английский. То, что русская литература могла бы влиять на мировые литературные процессы, но не влияет, это очевидно. И влиять она не будет. Не будет нас никто переводить. Кому мы нужны!

Конечно, издаюсь: тиражом восемьсот экземпляров в прекрасных суперобложках, такие красивые книги. Восемьсот экземпляров.

Как большой русский писатель я могу сказать: плюньте в глаза всем, кто трындит о том, что для чтения нужно время. Для чтения не нужно никакого времени. Для чтения нужна сформированная привычка и только. У нас у всех есть сформированные привычки. Например, мы чистим по утрам зубы или, выходя на улицу, надеваем штаны. Как бы мы ни опаздывали на работу, как бы у нас ни уходил последний поезд на вокзал, мы не можем выйти на улицу без штанов. Во-первых, это неприлично, во-вторых, такая у нас сформированная привычка. На мой взгляд, не читать – это неприлично. Читать можно везде: в сортире, за кофе, в метро, если ты, наконец, додумаешься бросить машину и ездить на метро; в самолете, если ты летаешь. Засунь ты себе этот телефон в одно место, не вынимай его оттуда, сиди да читай. Зачем тебе время? Читать можно перед работой, в обеденный перерыв, в спортзале, устроив книгу или планшет на руле велотренажера. Какое время тебе для этого нужно?!

Для чтения нужна сформированная привычка. Когда ты куришь, у курения масса конкурентов. Ты можешь в это время пить зеленый чай, есть пророщенные соевые бобы, глядеть на облака. Зачем ты куришь?! У тебя привычка такая.

Абсолютно. Это разные области мозга. Но эта привычка формируется, сформировать ее у ребенка очень легко.

Как зачем? Чтобы мозги работали. Нет никакого другого способа, как установили британские ученые (я очень люблю это словосочетание – «британские ученые»). В человеческом мозгу есть область, которая тренируется различением вот этих знаков: крючочков, закорючек, то есть букв. А если она не тренируется, то ты очень быстро глупеешь.

Человеческая жизнь очень коротка. Она до такой степени коротка, что страшно себе представить. Человеческая особь, как правило, не проживает и ста лет. И человеческая особь, не проживающая эти сто лет, никогда и ничего не узнает о мире, о жизни, о смерти, если она не читает книг. Из постов в интернете об этом узнать нельзя. Откуда взять этот опыт? Наше поколение не воевало. Как понять глубины человеческих падений и вершины взлетов и какую-то хотя бы немудрящую философию? Где ее взять? Только в тексте.

У Быкова вышел литературоведческий двухтомник, с его статьями о советских писателях. Затем (я всем его советую, это мой любимый писатель последнего времени, мне кажется, он вскоре станет очень модным) – Алексей Максимович Горький. Я всем советую почитать Алексея Максимовича. Начать можно со сказок и «Сказок об Италии». Они на меня произвели неизгладимое впечатление. Также мне очень понравился «Ленин» Льва Данилкина.

«Песнь о Нибелунгах» – здорово, особенно если понять и вчитаться. Толстого раннего. Не позднего, не вот эти всякие философские истории, потому что, на мой взгляд, он художник, а не философ. Условно «Анну Каренину». Обязательно нужно почитать Гончарова: и «Обыкновенную историю», и «Обрыв». «Обломова», может быть, в последний момент. «Обыкновенная история» – это вообще глубоко юмористическое произведение. «Бесов» Достоевского. Я его читала, мурыжила в десятом классе. И в этом году мне сказал приятель: «Знаете, Татьяна Витальевна, мы отправились куда-то отдыхать, и там было так скучно, я читал „Бесов“». Я ответила: «Вы с ума сошли, Игорь Евгеньевич, читать „Бесов“ на отдыхе?» Он: «Да ладно, бросьте! Вы почитайте». Я почитала, и это просто прекрасно! Надо прочесть «Бесов». Кто не любит трагические финалы, тот может до финала не доходить. Я серьезно говорю, ее можно бросить. В связи с тем, что Достоевский – гений, там душеполезным будет любой прочитанный объем. Стругацкие – обязательно. Какие-нибудь «Волны гасят ветер» и вообще «Мир Полудня» весь. Это обязательно почитать.

Сейчас наступает не очень легкое время. И в это время, мне кажется, лучшее, что можно для себя сделать, это читать книги. Если у тебя есть хорошая книжка и чай, считай, что все прекрасно. Дима Быков писал:

Если ты в бездну шагнул и не воспарил,

Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,

Ринулся в чащу, а там берлога,

Шел на медведя, а их там шесть, –

Это почерк дьявола, а не Бога,

Это дьявол под маской Бога

Отнимает надежду там, где надежда есть.

Я хочу сказать, что есть надежда. Пока есть книжки, есть и надежда.