Loe raamatut: «Боги мёртвого мира», lehekülg 19

Глава 35. Желтые глаза

Тусклое пламя жаровни блестело на кончике ножа и отражалось в безжалостном взгляде Экко. Перед ним висел прикованный к стене пленник. Железные браслеты кандалов до крови впились в его запястья, на покрытом кровью и грязью лице слезы прочертили тонкие дорожки. Пленник дрожал от страха и холода.

– Итак, – Экко медленно провел кончиком ножа по оголенной груди мужчины, – что ты делал на складе сегодняшней ночью?

– Ничего, – прошептал пленник, – я ведь сказал уже.

– Ничего не делал с бутылкой спирта и кремнем за пазухой?

Лезвие опускалось все ниже, оставляя после себя еле заметную розовую полосу. Проехалось по груди и дряблому волосатому животу, заставляя пленника вжимать спину в холодный камень.

– Я просто заблудился, я… Нет, прошу вас! Я говорю правду!

Мужчина задергался, а его испуганный вскрик потонул в темных углах камеры. Кончик ножа Ройля уперся в кожу под темными зарослями в опасной близости от самого дорогого. Член съежился от холода и беспомощно болтался на всеобщем обозрении.

– Я знаю, в каких случаях мне говорят правду. Советую начать, иначе рискуешь остаться без своего маленького друга.

Экко слегка надавил, так, что лезвие прорезало кожу. Пленник издал испуганный стон. Округлившимися глазами он следил за ножом, очевидно, гадая, какую боль готов ему причинить этот человек. Кончик ножа продвинулся немного ниже, и тонкая струйка крови потекла вниз по члену.

– Стойте! Стойте!

Вскрик вышел тонкий, надрывный. Бессмертный обратил к пленнику скучающий взгляд, оставляя при этом нож в ране.

– Ну? И дураку ясно, что ты собирался сжечь склад с оружием. Зачем? Войну не остановить, спалив один склад из тысячи.

Мужчина сглотнул. Он переводил затравленный взгляд с ножа на своего допросчика. Все тем же высоким голосом выдавил дрожащими губами:

– Я пытался… Война – это ошибка.

– Очень немногие здесь с тобой согласятся.

Экко наконец убрал нож, чем вызвал робкий вздох облегчения. Этот вздох оборвался на середине, мужчина снова напрягся и подобрался, готовый к боли, когда клинок резким движением направился к нему. Но Ройль всего лишь отер испачканное лезвие о волоски на груди пленника.

– Ты думаешь, Северу не победить?

– Вы посылаете людей на бойню! Всех жителей нашего края не найдется столько, сколько проживает на маленьком клочке по ту сторону. У нас нет никаких шансов!

– И поэтому ты пытаешься еще уменьшить наши шансы, уничтожая оружие? Что-то не верится.

Экко окинул взглядом висящего перед собой человека. Того избили, пока волокли сюда. Под носом запеклась кровь, тело пестрело синяками и порезами. Все это было слабой тенью того, что Ройль мог бы с ним сделать. Он еще даже не начал.

В шаге от них находилась жаровня – единственный источник света в этом воняющем застарелой мочой и кровью пространстве. Экко выхватил из огня раскаленный прут, изогнутый на конце, и с равнодушным видом покрутил его в руке, словно какой-нибудь жонглер на площади. Пышущий жаром металл вдруг остановился в дюйме от груди пленника, заставив того вздрогнуть. От жара скрутились волоски, и комната наполнилась характерным запахом. Кожа начала саднить и пузыриться.

– Думаю, ты принял сторону врага. Думаю, твои действия продиктованы не борьбой за справедливость, а золотом твоих новых южных друзей, которое так приятно оттягивает карман. А еще я думаю, что ты такой не один. Поэтому все, что спасет тебя от долгой и мучительной смерти, – имена. Назовешь мне имена, и я убью тебя быстро. А не захочешь… – Ройль с шипением припечатал раскаленный прут к груди пленника, и тот взвыл сквозь стиснутые зубы. – Это может занять много, много времени.

Позади тихо скрипнула дверь. Ройль небрежным жестом кинул прут обратно в жаровню и обернулся к вошедшему. Тем временем Бьёркин с порога окинул взглядом нагого избитого пленника. Сморщился.

– Фу, ну и вонь.

Экко только усмехнулся. Это запах смерти, запах чужих страданий. К такому быстро привыкаешь, как привыкаешь к аромату роз под окном.

– Раздевать обязательно было? Не слишком приятное зрелище.

– Пленники должны знать, что, как только они попадают в эту комнату, у них уже не останется ничего личного.

Король пожал плечами и хмыкнул.

– Как знаешь. Жаль, что женщины в этой комнате появляются редко. Так бы и я появлялся на допросах почаще. – Мужчина отступил от прохода и качнул рыжей гривой в сторону. – Надо поговорить.

Как только советник захлопнул дверь, Бьёркин хмуро сдвинул косматые брови, и его лицо приняло угрожающее выражение. Впрочем, таким оно было почти всегда, что нередко вводило подданных в замешательство, особенно вкупе с громоподобным рыком.

– Ну? Удалось что-нибудь узнать?

– Как я и предполагал, он действует по указке южных правителей. И действует не в одиночку. До имен пока дело не дошло.

– Так, может, было бы проще отпустить его и отправить по его следу теневого духа? Так он приведет нас к своим сообщникам, а заодно и к месту их сбора.

– Он не настолько глуп, чтобы тут же после освобождения кинуться к своим. Скорее, заляжет на дно, обезопасит себя и остальных. На это уйдет время, а я не хочу ждать. Он назовет мне имена гораздо быстрее здесь, под моим чутким присмотром.

Бьёркин потер задумчиво обрубок уха и усмехнулся:

– Засранец! Тебе просто нравится пускать людям кровь!

Экко приподнял уголки губ.

– Не без этого.

– В таком случае иди, развлекайся. И не забывай докладывать. Не хочу спускаться сюда опять.

– Конечно, Ваше Величество.

Бьёркин усмехнулся напоследок, одарил советника понимающим взглядом и скрылся в тенях тускло освещенного коридора, а Ройль смог снова вернуться к своему занятию.

От вида пленника, безвольно повисшего на цепях с опущенной головой в осознании неизбежного, его слабая улыбка стала шире. Бессмертный втянул носом запахи, переполняющие тесное пространство. Запах горящего дерева, сырого камня, холодного пота, мочи и крови, свежей и старой, давно засохшей на полу и стенах. Остатки чужих жизней, собранные в стыках камней.

И он один посреди всего этого. Управляет людскими жизнями, будто возница послушной лошадью. Именно в такие моменты явственнее всего ощущаешь себя богом – когда чья-то жизнь зависит от взмаха твоей руки.

– Можем начать. Мне нужны имена, но если ты назовешь их не сразу, я не сильно расстроюсь.

Что-то изменилось в облике Экко, и это что-то заставило пленника затрястись. Личина равнодушного скучающего аристократа сменилась предвкушением, азартом охотника, которому доставляет огромное удовольствие наблюдать за тем, как жизнь утекает из глаз подстреленного оленя.

Ройль Экко откинулся на спинку стула напротив пленника, перевел взгляд на свои инструменты, на жаровню с торчащим из огня прутом, а затем обратно на пленника. Хищный оскал разошелся на красивом лице. Он протянул руку раскрытой ладонью вниз, будто собрался погреться у костра. Камень под прикованными цепью ногами пленника начал медленно нагреваться. Так медленно, что мужчине хватило времени с удивлением заметить это, спросить себя, как это возможно, прежде чем волна боли захлестнула все его мысли.

Допросную комнату огласил первый за сегодня настоящий крик. Вопль боли и ужаса с оттенком обреченности. Пленник задергался в судорожных попытках освободиться, но смог лишь сильнее разодрать кожу на запястьях. Его ступни остались намертво прикреплены к стене без возможности оторвать их от пола. Камень все накалялся, подошвы ног пошли пузырями, кожа оплавилась, склеилась с полом. Боль накрыла все тело, не оставляя никаких других ощущений, сознание затуманилось, и единственное, что пленник мог себе позволить, это отчаянный крик, срывающийся до хрипоты.

Когда разум пленника подобрался к границе своих возможностей, жар стих. Осталась тупая всепоглощающая боль, но пленник был рад и этой передышке. Он хватал ртом воздух, слюна текла по подбородку на грудь, а глаза, распахнутые до невероятных широт, вперились в красное оплавленное мясо, все еще сохраняющее форму ступней.

– Ну, готов говорить?

– Да! Да, я все скажу! Все, что угодно! – надрывно прохрипел мужчина с обращенной к Ройлю гримасой неподдельного ужаса.

– Очень жаль. Я мог бы смотреть на это ооочень долго.

Упиваться чужими страданиями, жить в них – таким богом он будет. Такого бога заслуживает этот отвратительный мир, погрязший в собственном дерьме, во лжи и алчности.

– Прошу вас, не надо! Я все расскажу! – Слова изливались из его глотки кусками, перемежались всхлипами, стонами и каплями слюны. – В таверне! Ко мне подошел мужчина, северянин, предложил поработать… Он заплатил двадцать серебряных за то, чтобы я испортил кузнечное оборудование! И потом платил каждый раз за мелкие поломки… Но я должен был уничтожить оружие, а другие… они хотят сжечь припасы, отравить лошадей…

– Это должно произойти сегодня? Какие склады и конюшни собираются уничтожить ваши люди?

– Королевскую конюшню… и еще всех крупных коневодов… а склады только после сбора урожая…

– Смешно. Неужели вы думаете, что можно этими мелкими пакостями остановить войну? Остановить идею, которая захватила умы северян и стала их неотъемлемой частью? Пара десятков мертвых лошадей не способны пошатнуть решимость северных народов, а потеря провизии лишь придаст им больше мотивации, заставит сражаться отчаяннее. Войну не остановить, никто из вас не в силах помешать мне.

Пленник умоляюще глядел на него, даже не собираясь вникать в смысл слов. Все, что могло заботить его в данный момент – чтобы прекратились страдания, чтобы только не испытывать эту агонию снова. Но вдруг лицо застыло, страх покинул его черты, уступив место щербатой ухмылке. Под завесой слипшихся прядей сверкнули желтые глаза с вертикальными зрачками. У Экко перехватило дыхание, когда он понял, что это означает.

– Вот как? – По комнате разнесся звук чистого женского голоса. – Интересно.

Экко с нескрываемым восхищением на лице поднялся со стула и придвинулся к пленнику – к телу пленника – так, чтобы заглянуть в эти удивительные глаза.

– Бессмертная с Юга, полагаю?

– Именно.

– Я рад нашей встрече.

Взгляд гостьи прошелся по комнате, упал вниз, на ступни, и вернулся обратно. Ройль поймал себя на ощущении: эти глаза завораживают настолько, что мысли в его голове путаются, забываются все заготовленные на такой случай фразы.

– Мило. Развлекаешься?

– Пока других развлечений нет.

Он столько раз представлял себе их первый разговор, но вот: в самый подходящий момент слова вылетели из головы.

– Не знал, что ты так можешь.

– О, ты еще многого обо мне не знаешь, – прошептал пленник чувственным женским голосом.

– Надеюсь исправить это упущение.

Она глядела на него сквозь глаза случайного человека. Как такое возможно? Неужели возможности Бессмертных действительно безграничны? Это одновременно пугало и восхищало.

– Значит, война – это твоих рук дело.

– И на то есть множество причин.

Потрескавшиеся губы пленника разошлись в улыбке, а голос прошелестел:

– Интересно. Не подведи меня.

– Постараюсь.

– С нетерпением жду нашей встречи.

Глаза потухли, голова пленника бессильно упала на грудь, тело обвисло на цепях, когда сознание ненадолго покинуло его. Но скоро остатки разума вернулись, мужчина разлепил влажные веки и вскинул голову, оглядываясь.

Нет, допросчик пока не собирался оставлять его в покое. Он стоял прямо напротив, слишком близко, и пленник хотел бы отшатнуться от него, если бы мог. Получилось лишь слегка сместить обессиленное тело в сторону, но оплавленные ступни тут же дали о себе знать. Мужчина тонко вскрикнул, и это вывело Ройля из задумчивости.

– Имена. Ты назовешь всех, с кем имел дело, где и при каких обстоятельствах. – Экко придвинулся к пленнику практически вплотную и обхватил ладонью его щеку. – И не упусти ни одной мелочи. А если солжешь или умолчишь что-то – расплатишься болью.

Кожа пленника под ладонью моментально нагрелась и покраснела, будто вместо руки Экко прикладывал к щеке раскаленную железную перчатку. Отчаянный вопль наполнил допросную комнату. Вопль и аромат жареного мяса, который быстро перебила кислая вонь мочи.

Глава 36. Окончательное решение

Графство Арнор встретило путешественников долгожданной зеленью и прохладой. Поселения цепочкой расположились на берегу огромного живописного озера. А потому это графство общим решением было избрано в качестве места длительного отдыха, который был жизненно необходим людям и животным.

Почти две недели пути слились в один невероятно длинный день, который, казалось, никогда не закончится. Они ехали вперед, превозмогая боль и усталость, подавленные, разбитые, имея к закату лишь одно желание: заснуть и больше никогда не просыпаться. Но с рассветом они поднимались вновь, и день в точности повторятся. И снова. И снова.

Земля в этой части континента походила на шелушащуюся кожу. Верхний слой потрескался и представлял собой безжизненную корку, за которую могли зацепиться только самые стойкие растения. Сухая пыль из-под копыт лошадей доверху заполнила легкие, постоянно попадала в глаза, отчего те стали красными и воспаленными. Вода и скудная пища имели только один вкус – земляной, и даже кожа приобрела тот же оттенок. Пыль осела в каждой клетке тела. Путники постепенно стали похожи на жителей Кордейка: такие же серые, унылые призраки.

Поселение графства Арнор, на которое они набрели, оказалось на удивление многолюдным. Впервые за долгое-долгое время встреченные жители не казались истощенными или больными, потерявшими всякий смысл оболочками. Они казались… живыми. Прямо как на родине. Это немного приободрило друзей: они уже отвыкли от того, как должны выглядеть обычные нормальные люди, не голодные, не напуганные и не умирающие.

Друзья заселились в первую попавшуюся гостиницу и тут же завалились спать. О деньгах беспокоиться не пришлось: после той стычки, пролежав в полусознательном состоянии добрые сутки, спутники заставили свои избитые тела подняться, обыскали покойников на предмет еды и ценностей, отыскали своих лошадей. Вороной жеребец Берта сломал ногу. Он так и не смог подняться, и с болью в сердце юноша оборвал страдания скакуна. Взамен пришлось выбрать одну из оставшихся лошадей разбойников. По крайней мере, теперь у каждого было по мечу, да еще и лук прихватили – на всякий случай.

В комнате, которую им предоставили, обстановка оказалась чуть более скудная, чем в «Красном солнце», лучшей гостинице Кордейка. У трех стен стояли кровати, а у четвертой – простой обшарпанный стол. С деревянных стен местами осыпалась известка, зато единственное окно можно было открыть или задернуть занавеской. В былые времена Нова ни за что не согласилась бы поселиться в подобном месте, но после долгих недель странствий и беспокойного сна в палатке или под открытым небом, даже свалявшийся не слишком свежий матрас кажется божьим даром. Парням и подавно было все равно.

Тишина и прохлада вкупе с почти мягкими матрасами подарили путникам долгий беспробудный сон.

Келл проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно хлопал его по руке. Сквозь не желающие разлипаться веки он увидел оживленную суетящуюся Нову. Девушка пыталась растолкать Берта и следила, чтобы Келл не заснул снова. Пробуждение обоим давалось с большим трудом.

– Дождь, ребята! На улице дождь! – радостно объявила Нова, и тут можно было удивиться двум вещам. Хорошее настроение у девушки появлялось, как и дождь, крайне редко.

Нова уже стояла у открытого окна, наполовину высунувшись наружу, когда к ней подошли остальные. Келл никогда не подумал бы, что по дождю можно соскучиться. Последний раз они видели его еще до Долины Неживых. Запах сырости и свежести ворвался в их забитые пылью ноздри. Его хотелось втягивать всей грудью, упиваться им. Шум дождя в листьях казался прекраснее любой музыки.

Все трое постояли немного с глупыми улыбками на лицах и вытянутыми руками, являя в этот момент, несомненно, странное зрелище для случайных прохожих, пока Нова не предложила:

– А знаете что, выйдем на улицу?

– Под дождь? – Берт удивился, но, тем не менее, последовал за ней. – Что-то я не припомню ни одной твоей прогулки в такую погоду прежде, когда мы жили в Химпейке.

– Времена меняются, – грустно заметила девушка и после паузы тихо добавила: – Я скучаю по дому. Как бы я хотела, чтобы последние два месяца оказались просто сном…

Берт не нашелся с ответом, а Келл счел за лучшее не лезть. Втроем они выбежали на улицу и подставили липкие после сна лица под теплые редкие капли. Мимо проходили люди: сгорбившись или с натянутыми по самый нос капюшонами. На странную троицу косились как на сумасшедших. Но какое это имеет значение, когда впервые за много-много дней в душе каждого из них проснулось нечто, загубленное страхом, истощением и болью?

Келл поднял лицо к небу – к серым однородным облакам. В кои-то веки не было видно проклятого испепеляющего солнца! Он тоже, как и Нова, скучал по дому, или, скорее, по привычной погоде графства Шанор. А дома, если подумать, у него и не было. Его первый дом сгорел по вине жестоких монахов с их бессмысленными законами; гимназию, ставшую ему домом на время, он спалил сам – такой же жестокий человек со своей бессмысленной местью. А хижина травницы, которую он хотел бы назвать домом, никогда бы им не стала. Селестия-Инмори лишь терпела его все это время, имея на то какие-то свои причины. Сейчас он мог в этом себе признаться. Одинокий, никому не нужный, ничего не имеющий, он чувствовал себя тем же маленьким мальчиком, который стоит на пепелище собственного дома и не знает, как жить дальше.

Берт и Нова улыбались дождю и друг другу. И вдруг – оба повернулись к нему, желая разделить с ним общую радость. И Келл улыбнулся в ответ. Были ли они друзьями? Наверно, это неважно. Келл знал только, что других у него нет. Они нуждались в нем, а он нуждался в них. Ведь все это путешествие – единственное, что у него есть. Он понятия не имел, чем будет заниматься после. Даже думать об этом не хотелось.

Прохладные капли текли по обожженной коже, по растрескавшимся губам, проникали под ворот рубахи. Его плечи и волосы изрядно намокли, и та же участь скоро ждала прохудившиеся сапоги. Но, пожалуй, это не так уж и плохо: уж точно не хуже иссушающей жары в тандеме с кровососущими насекомыми. Может быть, теперь жизнь наладится?

– Ну что, под дождем постояли, – обратился к друзьям Берт, – и это, конечно, хорошо. Но я бы не отказался и от другой живительной жидкости. Идем в трактир?

– Разумеется! Не знаю как вы, парни, а я бы сейчас съела целую курицу, – заявила Нова. – Не шучу, я такая голодная!

– Да, я тоже. Сейчас, когда ты сказала… Когда мы последний раз ели? Наверно, целую вечность назад.

– Решено: всем по жареной курице и по кувшину вина, если тут таковое имеется, – довольно заключил Берт. В его тускло-зеленые глаза понемногу начала возвращаться жизнь.

Втроем они направились к ближайшему трактиру, мокрые, но довольные. На их обветренных серых лицах впервые играли счастливые улыбки. Трудно поверить, что самый обычный дождь способен так сильно влиять на настроение. Но, пожалуй, вино залечит душевные раны ничуть не хуже первого дождя.

За ужином как-то сам собой поднялся вопрос, стоит ли продолжать путешествие. Сейчас у них был выбор: еще месяц тряски в седле по пути на север, месяц неизвестности, лишений и опасностей – либо неделя пути до графства Шанор. Чужая война или отчий дом.

Все устали. Уже давно они перестали понимать, зачем продолжают движение, зачем так отчаянно пытаются избежать возвращения домой в компании отцовских наемников, зачем вообще отправились в это путешествие. Зримым напоминанием об их изначальных целях был немного округлившийся живот Новы, и, как призналась девушка после второго стакана вина, она побаивалась этого. Она ничего не знает о беременности, как и о детях. Нормально ли то, что с ней происходит? Ей так не кажется. Пусть раньше она говорила о том, что хочет ребенка, но это всегда казалось несбыточной мечтой, а потому пустыми словами. И вот теперь она не знает, что делать дальше.

Никто не знает.

Келл не мог вернуться в Химпейк – или, по крайней мере, так он сам себе говорил. Он убил монахов и сжег два монастыря. Если Церковь узнает об этом, его ждет казнь. А путешествие, к чему бы оно ни привело, его единственное дело, единственная миссия, и ничего нет кроме этого. Если друзья решат вернуться домой, Келл, наверно, встанет посреди поля и будет ждать кого-то, кто даст ему новое задание. Именно так он и представил свое безрадостное будущее.

Берт же оказался между двух огней. Он все еще хотел попасть на войну, чтобы доказать себе и своему отцу, что он достоин, что он настоящий мужчина. Но отправить Нову домой одну он никогда бы не посмел.

Решение так и не было принято. Все согласились, что нужно еще немного отдохнуть, снова поспать, набраться сил. А утром на свежую голову возобновить этот разговор.

Позавтракали молча. Их измученные от недоедания организмы требовали теперь еды сверх меры. Даже Нова, которая всегда отличалась умением держать себя в руках, в рекордно короткие сроки проглотила блюдо из четырех жареных яиц с хлебом и тушеной фасолью наравне с парнями. А после короткой передышки заказала кофе со сладким пирогом.

– Ну? Что ты решила?

Берт и Келл выжидательно уставились на Нову, не дав ей допить кофе. Девушка невозмутимо обтерла губы от крошек и кофейных следов своим видавшим виды рукавом. Барон Ролано пришел бы в ярость от такого поведения.

– Едем в Эргримм как и планировали. Мне нужна госпожа Инмори, чтобы следить за моей… – губы девушки скривились, будто она проглотила что-то горькое, – беременностью.

Ее спутники тут же одобрительно закивали, переглянулись, довольные принятым ею решением. Нова долго думала над этим вопросом. Вечером, пока не поддалась манящему шепоту сна, и утром, когда лежала в постели и пыталась успокоить трепещущее сердце.

Во сне она видела Бессмертную. Та явилась к ней словно в ответ на сомнения, что тучами роились в ее мыслях. Нова и сама не до конца осознавала, как сильно хотела увидеть Инмори. В пути с ней было бы гораздо спокойнее, Инмори защитит от любой опасности, позаботится о наемниках, бандитах и темных созданиях, если таковые встретятся на пути. В ее присутствии в душе наступает покой. Но не только поэтому Нова ждала встречи с Бессмертной.

Несколько раз за время пути девушке снилось, как они занимаются сексом. Но сегодняшний сон был особенный, такой яркий и реалистичный, что, казалось, она физически ощущает ласки Бессмертной. И утром на коже будто осталось ощущение ее прикосновений. Нове пришлось долго лежать с сомкнутыми бедрами, изнемогая от желания. В тайне она надеялась воплотить этот сон в реальность.

Когда окончательное решение было принято, Нова не смогла бы точно сказать, что на него больше повлияло: забота об удачном течении беременности или же ее страсть к Бессмертной, совершенно глупая и вряд ли взаимная.