Кукурузный человек

Часть I

Мезонин

«Миром правят жажда власти, секс и чувство голода». З.Фрейд

#героиновыйРайИкибериисус

Ночь поглощала нас; поглощала так, как поглощают шаманы Перу, что праздно шатаются в супермаркетах «Таргет», опуская свои руки в свечной воск – в одних только набедренных повязках, с ожерельем из костей (они целый год отращивали волосы и закаляли ступни, на солнечных пляжах Лимы, для образа «пещерного человека») – тигровое печенье с метамфетамином, в надежде растворить безвкусно-пресный uterus реальности в амфетамине фата-морганы: жадно и, осторожно, в лучших традициях фантасмагории и несъедобности штампов современного мейнстрима, проданных братьями Вонг у форпоста Серро Баул амазонским пиратам… Она проглатывала нас, будто повисшую на куске кожи голову самурая в «Диснейленде для пьяниц», будто – подводную лодку из тюленьих шкур торпедный отсек которой засеян: красными розами, над которыми кружат китайские восковые пчелы, проткнутые тростниковыми стрелами, выблеванную на берег северного побережья острова Маргарита, что в шестидесяти милях от морской базы Пуэрто Кабэлло… Наш старый школьный автобус «Интернэшнл Харвест» с панорамными зеркалами, сиденьями с ремнями безопасности и выдвижными сигналами остановки с подсветкой, обреченно пожирал белую разделительную полосу неидеальной дороги, унося нас в глухую пустоту этих зловещих городских артерий, что проходят между кроваво-красных садов из фруктовых деревьев – высаженных большими массивами, кое-где бриллиантово-зеленых и, кладбищ в горных ирландских деревнях, где надгробные плиты покрыты зарослями вереска, а могилы украшены рогами горных козлов – утонувших в липком молоке тумана, после первой грозы, что плыл особым облачным валом, довольно плотным, над водоемами; из кассетного магнитофона «Скиф», что беспредметно валялся где-то на одной из скамеек, что расположены вдоль бортов, оранжевым ядом мерцающего дисплея, прорывался, на привычной частоте кГц, на которой можно было поймать китайские и арабские радиостанции, джэнгл-поп от «Зе Смитс»: про любовь и дорогу домой – сломанные крылья на эмоциях 46.25; наш старый школьный автобус, разрисованный: восьмиконечными и пятиконечными звездами, полумесяцем, «колесом драхмы», шестиконечной звездой Давида, пентаграммой, печатью Бафомета, обоюдоострым мечом и, буддисткой свастикой мандзи – оранжевым, синим, красным и, разнообразными узорами мандалы (на оттенке ярко желтого цвета – эти неоязыческие символы, некоторые из которых были нарисованны черным цветом, были очень хорошо видны и различимы, будто наскальные рисунки в пещере Альтамира) – бездушным механическим существом, рационально и верно, увозил нас – в неизвестное… Когда стафф вне закона, периодически стоит смотреть в зеркало заднего вида, а наш автобус был нафарширован: марокканским гашишем, тайскими «бошками», индийской коноплей, 18-ю ведрами, весом по 33-и фунта каждое, с мармеладными мишками пропитанных каннабисом, ста фунтами мефедрона и альфа-PVP, а также 150-ю галлонами прекурсоров – словно канадская индюшка каштанами и черносливом на День благодарения… Боже, благослови отцов-пилигримов, бутлегеров, барыг и джанки, легавых и стукачей, психоделических хиппи под ЛСД, растафарайского Иисуса с дредами и стильной плетеной бородкой… (все было аккуратно расфасовано в ящики из красного дерева, они долго держали форму и наполняли пространство ароматным запахом хвои)… Никакого выбора. Никакой свободы. Никаких моральных дилемм. Мы просто делали свою работу. В понедельник, в шестой день года, на излете нулевого дня – всего лишь еще одна капля метамфетаминовой нефти в реке Иордан, в череде безликой пустоты и скупости дней, такой одинокой сейчас wiosna, ведь продавать людям то, что их убивает – это искусство… Как говорил Пабло Эскобар, в декабре 93-го, перед тем, как выстрелить себе в правое ухо: «От хиппи до постпанка – один разбитый автобус» (спасибо, Пабло, за то, что не изменился ради мира и вернулся в образе Кертиса Уоррена, в золотой колеснице запряженной черными лебедями, в день рождения Александра Македонского, когда солнце светило вдоль главной улицы Эдж-Хилла; такая вот спиральность истории – настоящая спираль смерти)… И пока едешь в этом автобусе с ванильным запахом чистящего средства, в самую ось темной материи, которая мифическими свойствами своей зеркальной поверхности, превращает живых существ в каменные статуи, увеличивая свою численность, совершая этот безумный роудтрип в этих амарантовых хлопьях Хиросимы, кеглем в три пункта, преодолевая чуть больше одной мили за две минуты, то, у тебя нет никакой усталости и чувства страха… Лучше бы этот автобус никогда не останавливался, ведь как известно, по принципу неопределенности Гейзенберга, нельзя выехать одновременно из пункта «А» в пункт «Б», потому что наша жизнь не имеет цели и, вселенная неотвратимо движется к энтропии, а все мы будто живем в эксперименте Милгрэма… Фактически, деньги – это ложь, общество – выдумка, и, когда нибудь солнце взорвется, поэтому – нахуй эту работу, можно расслабиться… Ведь, по сути, все, что окружает нас, в виде: прекрасных голландских мальчиков и прекрасных голландских девочек, в которых много оранжевого, очень много оранжевого… Мафиозных кланов и рабовладения, драмы Харви Милка, алкоголиков и наркоманов – думающих, что они лягушки с гладкой блестящей кожей и длинными лапами для прыжков, жестокости и насилия, красивых французов, что едят стекло на завтрак, обед и ужин, думающих, что они жабы с неровной кожей с бородавками и короткими лапами для ходьбы, боли, подпольных клубов любителей ножей и «Макдоналдса» – это метамодерн и депрессия…

***

Черное полотно кельтского экспрессионизма, декорациями весенних поселков, провинций и деревень, моногородов и боро, там, где ветряные мельницы вращаются по часовой стрелке, а местные пивоварни варят четыре тысячи пинты темного лагера за раз, забытой, и такой красивой, в богатстве цинково-желтых полей пшеницы – Ирландии, давило на наши оболочки целлофановых снов – мятным джулепом, проникая в разбитые афганским маком, остывшие линии вен… Зеленые луга, каменистые ландшафты, хрустальные озера и реки, умиротворенные сельские пейзажи, вечнозеленые газоны, засеянные рисовым эдельвейсом пастбища с овцами, заболоченные равнины и долины, покрытые изумрудной зеленью, увитые плющом дома с соломенными крышами, и старинные замки – растаяли, в единстве движения дней, свежим дыханием мaja, таким близким, и таким потерянным, за большим автобусным окном, залитым каплями дождя, выдавливаясь, бархатистым кельтским узором по эту сторону Ирландского моря; Лейни МакКоллум, по прозвищу Туньо (но, все его называли просто – Айк) лондонский «йог», продавец медицинской марихуаны, употребляющий ЛСД, завсегдатай технодискотек в ленинском районе, на бульваре Победы – единственный район города, где густота неоновой рекламы соперничает с рекламой Лас-Вегаса (быший арт-район Шордич – получивший дурную славу со времен появления НЭПа) где, на смену виски с колой и сигаретам пришли вино и афганский гашиш, околокриминальный «пушер», академик подпольной медицины, с суровым лицом лесоруба, типичный шотландец с мощным раздвоенным подбородком – украшен татуировкой та-моко, что тянется сексуальной урановой нитью от нижней губы… Обладающий изворотливым умом и луженой глоткой, все еще грезящий об Кристи Хьюм, сейчас – ночной менеджер в «жареном говне из Кентукки», что прямо у метро, в Плэйстоу… Лицензированный нью-эйдж лекарь, выглядевший как обычный британец – любитель «Гиннеса» и нездоровой еды, иногда ходил с зубочисткой (он не помнил номера наших телефонов, записывал их в тетрадку мангового цвета, в которой делал записи трендов из TikTok, которую, давно потерял)… Каждый год, в канун кельтского праздника Имболк, Туньо, ловил руками, на реке Лиффи, что течет с гор Уинклоу, до Дублинской бухты, атлантического лосося, и иногда, прибывая в хорошем настроении, не упускал возможности поделиться этими знаниями, – На Калашников всего два вида патронов, Рэдт, пять сорок пять и семь шестьдесят два, и тот и другой пройдет насквозь хоть пять кевларов в ряд, даже не все бронники третьей категории остановят, у Иди Амина они наверное магические были, – неестественно расположившись на переднем кресле, что-то сердито бубнил себе под нос МакКоллум, словно скороговорки, будто доставая из своего рта хрустящие фантики и запутанные пестрые ленты серпантина, неприхотливо куря джойнт, в священном уединении библейского анахорета, запивая дым сгоревшей империи Тиуанако баночным пивом «пидвайзер» (прозвали между собой за поддержку пивоваренной компанией ЛГБТ-скама) купленным им, пасмурным утром, в универмаге «Селфридж», что на перекрестке двух улиц – Ленин-стрит и Пролетарская Воля (лейбористы из «Коммунистического единства» пришли к власти, ранней весной в апреле, днем, когда Алан Тьюринг разработал устройство, которое смогло расшифровать код нацисткой машины «Энигма» (это помогло союзникам в борьбе против нацистов) и поменяли названия улиц, увековечив кровавые имена своих вождей в истории – в наивном ожидании Великой исламской революции… Как говорится: «Алиса в стране чудес и, Белый Кролик часы те самые потерял»)… МакКоллум не раз вспоминал, как его дед (боец шотландского полка Британской армии, воевавший с партизанскими отрядами китайских коммунистов в Малайе) который называл Туньо на манер правильных северокорейских имен: Чон Иль или просто – Эль-Пистолеро, пытался убить его, когда Айку было одиннадцать лет, потому что ему, так велела желтая губка с экрана телевизора… Он смачно сплевывал на пол, каждый раз, после того, как выигрывал воображаемую битву с малышом Билли Кидом, которую он устраивал в своей голове, вытирая рукавом харрингтона «Бен Шерман» цвета индиго, свой выбритый – в розовое рот, – Есть еще гражданские копии АК под патрон триста восемь. Так же, некоторые армии и частные лица, закупают модели из сотой серии АК, сделанные помимо стандартных калашовских патронов еще и под натовские двести двадцать третьи. Так же, сейчас ведется разработка модели АК двадцать два под новый патрон шесть ноль два, если испытания покажут хороший результат, то, вполне вероятно, будет запущено массовое производство. Это пустяки. Но в целом, я согласен, кевлар не держит пулю, кроме пистолетной, на излете. Сталь и керамика это уже другое дело, – Остынь, Айк. Я же не гружу тебя историями про генеалогическое древо Дональда Дака. Это не моя чашка чая. Я знаю свои луковицы, – Решайся, Рэдт. Все кто делал мне монику левински, святые, – продолжает бубнить МакКоллум, зажимает свою табачную ретро-трубку из бакаутовой смолы изумрудной полоской кошерных зубов, вытягивая ко мне, свою, раскрытую лепестком гималайской лилии ладонь, демонстрируя набитую на ней татуировку в виде сердца, а в нем собака, держащая в зубах розу, и надпись: «Думаю о тебе», в стиле хендпоук, сделанную в честь своей матери, которую он никогда не видел, потому, что она погибла в автокатастрофе (по словам Туньо, его мать была похожа на Сьюзи Сью и, именно поэтому, МакКоллум просто был одержим «Сьюзи и Банши», эта группа заставляла его чувствовать связь с его матерью на многих уровнях, даже не смотря на то, что у него никогда не было возможности встретиться с ней. По его словам, его мать видела Сьюзи Сью, когда была беременна им на «Лоллапалузе» в 91-ом, все ее друзья-панки окружили ее тогда, чтобы она могла танцевать в яме, и, чтобы никто не врезался ей в живот) – Внезапно рухнувшее на трассу дерево. Удар пришелся прямо в лобовое стекло автомобиля. Моя мать погибла на месте. Прибывшие на место спасатели распилили ствол и деблокировали ее тело, – Все лучше, чем умереть в результате блэкаута в лифте, Айк, – Окей. На самом деле, почти каждый ценит человеческую жизнь выше жизни рыбы, но мало кто ценит одну человеческую жизнь выше жизни всех рыб. Справедливо? Это означает, что у каждого есть определенное количество рыбы, которую они предпочли бы оставить в живых вместо условного Гевина с работы. Представь себе, – Это пустяки, Айк, на самом деле оставили бы бедных щук в покое. Одной этим маньякам недостаточно? Удивительно, как рыба и животные до сих пор не поняли, что на территории Великобритании и Китая им лучше не оставаться, даже проездом. Окей. Колесо страданий Сансары закончится, когда мы обнаружим свою суть. Как оно? – Знаешь, Рэдт, Россия проводит СВО, чтобы не было гендерно-нейтральных туалетов, – в общем, Айк был довольно добродушным человеком, который ни о ком не говорил плохо; он будто впитывал впечатления, пропуская их через себя, рисуя в своей голове «картины отмены» – по памяти… Я меланхолично кручу полиэтиленовый руль, пытаясь сконцентрироваться на пустоте однополосной дороги, изредка отключаясь, падая в исторический дым, всплывающих внутри инсайдов: самец богомола с головой Ричарда Рамиреза на тонкой кукурузный шее, на розовой стене съемной квартиры в Сканторпе, медленно переползает от пола до потолка, между капсульными рядами, отложенных насекомыми яиц, залитых застывшим пенистым белком; обнаженная чилийская девушка на подоконнике, с совиными крыльями и ногами, выводит, на тощем запотевшем окне, астрологические глифы Венеры и Марса; подростки алжирского происхождения, рисуют джайнскую свастику на стенах католических храмов, осколком из красного кирпича; Руфь, взбирается вверх по сельскому шоссе Луизианы, вдавливая педаль газа на своем стареньком «Форде», изрешеченного 167-ю пулями, выпущенных, порочными техасскими рейнджерами, до предела; Санта-Муэрте, застыла лимонной свечой, «закидываясь» пивом с таблетками «Димедрола» в околокриминальном борделе «Цветущая вишня» в «городе цветов» – в поиске Шани Лук, требуя самоопределения; призрак Петра Первого, в белом ночном колпаке с зелеными лентами, карабкается по веревке на огромную башню, которая заканчивается двуглавым орлом, берет в плен Великого визиря, и тот, отдает ему свой ятаган, сражается с тиграми, пока их не разгонят конголезцы из «Ангелов-хранителей» в красных спортивных куртках и красных бейсболках «Милуоки Брюэрс»; я делаю глоток «Гролша» из классической стеклянной бутылки зеленого цвета с матовыми неострыми краями с фирменной откидной пробкой, в бесплодной попытке совладать с азами незнакомого мне управления школьным автобусом, то и дело, подпрыгивающего на размокшей после дождя, гравийной дороге (щебенке, пропитанной нефтью Вавилона) идущей параллельно с железной дорогой, неловко обгоняя трактора и фермерские грузовики, что везли филе копченого лосося в сторону Киллини, мобильные прачечные и, рейсовые автобусы, – Оштанови эот ебаый каафалк!!! – кричит, откуда-то из глубины, Ле-Бо (или как мы его называли Один.Четыре, или Десятипенсовый Джимми (как-то раз, Ле-Бо, на полном серьезе заявил, что десять нефтепенсов в день – это вполне достойная плата для денди-кебабов, нелегально приплывающих в Великобританию на рулях пароходов фруктовых компаний, что идут из Лагоса под мальтийским флагом) обладающий довольно скверным характером, способный поссориться со своим отражением в зеркале: «Это я здесь, а не ты!», с чувством юмора, как у висельника. Любитель поплакать под Бьёрк. Слишком противоречив, чтобы считаться нормальным. Мечтавший стать художником, а не рэпером – безработным публичным интеллектуалом, последние три недели проработавшим в закусочной «Дядюшка Хо» помощником официанта, но, официантом Ле-Бо в итоге так и не стал, все потому, что он сильно потел и был неуклюж… Он буквально воплощение motto: «заткнись, мама, я буду делать все, что захочу!» (единственное положительное качество, которым, Бог наделил Ле-Бо – умение отличить настоящий «Джек Дэниэлс» от поддельного, но, любили мы его все равно не за это, вернее – не только за это; с его слов, он имел сексуальный контакт с трансом, далек от христианских ценностей, и от «правой идеи», хотя, придерживался реакционных взглядов, гордился тем, что его прадед знал Гитлера с 1921 по 1945 год, по словам Ле-Бо, его прадед воевал под Багдадом, и был награжден Железным крестом три раза… Ле Бо вырос в регионе Уэст-Кантри, где обзавелся своим фирменным акцентом, который стал частью его имиджа) с перетянутым, на вздутой полоске вене, алого цвета, жгутом, зажав в зубах «заряженный» пакистанским «эйчем» «баян» с обезболивающей дозой опиумного солнца на кончике возбужденной иглы; МакКоллум улыбается, движением руки, показывая остановиться, я вижу его песочное лицо в изумрудной корке горящего льда, в слепом отражении зеркала заднего вида; МакКоллум радостно, что-то напевает, – Крыса Джимми. Бывший бандюган. Он толкает дурь в Голливуде, у него Шевроле шестьдесят пятого года, украшенная языками пламени, выторгованная за какой-то порошкообразный товар! Пила Джимми заведует бандой, но, я слышал, что у него все отлично. У него непыльная работенка. Он продает мексиканской мафии пакетики карамельной трости… Я аккуратно съехал на обочину грунтовой просеки, в небольшой ирландской деревни Баллибрикен, что в шести милях от Лимерика, остановившись напротив поля с сахарной свеклой – цветочного луга, вытянутого до самого горизонта сиреневым блеском, и вересковой пустошью, уснувшей под тайным светом люминесцентной луны; воздух отапливался сладким вкусом герани и вечнозеленый дриады, разбросанной – желтым телом крупных стекол пиретрума у ног; откуда-то, с Севера, со стороны скалистых берегов, теплый морской воздух Гольфстрима, доносил карамельные нотки эфирного масла, нежно играя с ягодными кронами тисовых деревьев, набухших сочно-зеленым цветом; ночь – растворилась в загадочном немногословии этих зарождающихся в космосе звезд, в виде инопланетных фигур песочных часов, залитых известью, возрастом в сто тысяч лет, вскрывающих свои неоновые вены на наших разбитых сердцах… Мы неохотно выходим с Туньо наружу, через входную дверь автобуса с достаточно низкой подножкой, расположенную сзади, сливаясь в похотливом поцелуе с нетронутой девственностью эксклюзивной природы острова, погружаясь в чистоту фольклорного эксперимента, вдыхая свежий покров из гуталиновой чистоты ромашкового чая, принесенного сюда, ветрами Ирландского моря, оставляя на наших губах – соль Западного самума; Ле-Бо выползает последним, ударно «вмазавшись», растворенными, в своем синтетическом блеске, опиатами…