Loe raamatut: «Красная омега. Часть третья: Отбой «ОМЕГИ»»

Александр Брыксенков, Андрей Брыксенков

Font:

ISBN 978-5-4496-2948-7 (т. 3)

ISBN 978-5-4496-2496-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«За успехи в деле многократного награж-

дения товарища Брежнева орденом Ленина

наградить орден Ленина – орденом Ленина…»

С. Довлатов. Записные книжки

Навались!!!

ДАЛЕКО ЛЬ ДО КОНСЕПСЬОНА?

По косвенным признакам создавалось впечатление, что русские приступили к созданию сейсмического оружия. Однако, эта, вроде бы, тревожная весть никого в американских компетентных кругах не обеспокоила: Америка уже прошла этот путь и результат получила отрицательный. Научные исследования, проведенные по заданию Пентагона в Геофизическом центре, заставили специалистов прийти к выводу о бесперспективности попыток создания сейсмического оружия. Такой вывод базировался на следующих реалиях.

Искусственно вызвать землетрясение невозможно из-за непомерной потребности в энергии. Его можно лишь «подтолкнуть», когда оно уже «созрело» естественным путем, то есть, можно лишь спровоцировать начло процесса чуть раньше положенного срока, использовав для этой цели направленный ядерный взрыв.

Дополнительным препятствием в деле создания сейсмического оружия является и то, что «созреть» землетрясение может не везде, а только в областях молодых складчатых гор и в зонах крупных тектонических разломов. Таких зон не так уж и много, а на обширных же платформах, где очаги землетрясений вообще отсутствуют, ни о каком искусственном инициировании заметных тектонических движений и речи не может быть.

Главной же сложностью является невозможность предсказать, где именно накапливаются в земной коре значительные напряжения и когда «созреет» очередной катаклизм.

Тот год в сейсмическом отношении был исключительно бурным. Дрожали Курилы, тряхнуло Кордильеры, заколебалось дно Индийского океана.

Вначале газеты и телевидение вяло реагировали на эти явления, поскольку ничего такого, что обычно возбуждает журналистов, не происходило. Ни грандиозных разрушений, ни штабелей трупов. Но когда мощный удар подземной стихии прошелся по Консепсьону в Чили, сейсмическая тема стала превалирующей и в печатной и в электронной прессе. На страницах газет и журналов, на экранах телевизоров появилось бесчисленное множество изображений пострадавшего города. На обывателя обрушился водопад страшных подробностей поразившей Консепсьон катастрофы.

За этим обилием горячей информации на сейсмическую тему почти незамеченным прошло сообщение ТАСС о том, что на территории СССР в народнохозяйственных целях произведено несколько подземных ядерных взрывов.

БРОНЯ НЕ РЖАВЕЕТ

Рано утром деда Сергея разбудило не щебетание птиц и не лучи солнца, а разбудило его резкое лязганье железа. То шумел Константин Викентьевич. Поднявшись ни свет, ни заря, он поспешил взгромоздиться на свою любимую технику, чтобы приступить к её активному освоению. Нависнув над двигателем, танкист долго его протирал, что-то в нем подкручивал, затем переместился к фрикциону и коробке передач. Закончив копаться в силовой установке и трансмиссии, он приступил к смазке всего и вся. Особенно обильно поливалась соляровым маслом ходовая часть. Там смазывалось все, вплоть до резиновых бандажей на катках.

Минуту, другую дед наблюдал за танкистом, а затем приступил к хозяйственным хлопотам. Он подбросил хвороста в костер и, не беспокоя все еще спавшего моряка, стал заниматься приготовлением завтрака. Стряпня полностью заняла старика, и он длительное время не обращал внимания на Константина Викентьевича, а когда, наконец, обратил, то увидел странную вещь.

Танкист с деловым видом нацеживал дизтопливо из длинной цистерны в найденное им где-то ржавое ведро. После чего перемещался к «тридцатьчетверке» и выливал содержимое ведра в топливный бак танка. И так несколько раз.

– Никак он собирается танк заводить?! – изумленно предположил дед и оказался прав. Когда танкист, весь пропахший соляркой, появился к завтраку у костра, он сразу же озорно вопросил:

– Синьоры! Как вы относитесь к возможности покататься на танке?

Дед хохотнул, а подводник уверенно изрек:

– Это нонсенс.

– Ну, уж и нонсенс! – отмахнулся танкист.

Но Павел Леонтьевич тут же приступил к обоснованию своего категоричного утверждения:

– Конечно, нонсенс! Прежде всего, двигатель находится в нерабочем состоянии. Как никак пятьдесят лет не эксплуатировался. А, кроме того, отсутствуют аккумуляторы. Как ты запустишь двигатель без электростартера?

– Ну, запустить двигатель можно не только стартером но и сжатым воздухом из баллонов высокого давления. Только они тоже отсутствуют.

– Вот видишь!

– А зачем нам стартер? Зачем сжатый воздух? Машина-то стоит на крутом пандусе, да и дальше идет спуск. Отдай тормоза, она и покатит под уклон. Я проверил – двигатель новый, значит компрессия хорошая, а при хорошей компрессии двигун зафурычит с одного оборота.

– Допустим, что зафурычит и что? Что мы с твоим фурычащим чудом делать будем?

– Как, что? Как, что? – заволновался танкист. – Возьмем да и прицепим к нему малютку Т-38, возьмем да и отбуксируем этот плавающий танк по «Дороге жизни» прямо к железнодорожной станции. Может быть, и еще чего-нибудь прихватим. Тут разного военного добра времен Отечественной войны навалом.

– Ну-ну! – смилостивился приятель. – Давай, танкист, трудись! Дерзай, пробуй!

После завтрака Константин Викентьевич поспешил к своей «тридцатичетверке», а скептически настроенный подводник в сопровождении любопытствующего деда отправился описывать и фотографировать объекты, представлявшие по мнению музейщика, историческую ценность. Часа через два их нашел танкист:

– Ребята, подсобите. Машину нужно немного подтолкнуть. А, то никак!

Дед изумился:

– Ни хрена себе! Подтолкнуть! Это же не «Жигуль» какой-нибудь!

– Мужики, машина пойдет! Точно! Я всю ходовую соляркой пролил. Там просто траки немного присохли к бетону. Если дать машине импульс, она под горку-то покатит.

С первой попытки ничего, конечно же, не получилось. Казалось, что танк и бетонный пандус – это единый монолит. Тогда по совету деда все вооружились железками и начали отскабливать траки от засохшей грязи и спекшегося лесного мусора, обращая особое внимание на те места, где металл контактировал с бетоном.

После часа нудной работы танкист вновь обильно пролил соляркой траки, катки, ведущие колеса. Но ни со второй, ни с третьей попытки сдвинуть с места бронированную махину нашим толкачам не удалось. Они уже решили отказаться от бессмысленной затеи, но танкист уговорил их попробовать еще разок и предложил применить для толкания рычаги.

Не веря в удачу, дед с неохотой притащил из главного цеха два деревянных бруса. Они с подводником просунули эти брусья под корму танка и по команде танкиста дружно навалились на них.

Казалось, что танк неподвижен, но вдруг что-то чуть лязгнуло, затем брякнуло, загремело, и «тридцатьчетвертка», к изумлению толкачей, стала сползать с пандуса. И тут же произошло чудо: загрохотал двигатель!

Танкист, что называется, дорвался. Он гонял танк взад и вперед по заводскому двору, делал развороты, менял скоростной режим. Наконец натешившись, он загнал машину на холм у пруда и вырубил двигатель.

УРБАНИЗМ И МАНИЛОВЩИНА

Маленький плавающий танк стоял в цеху лобовой частью к окну. Танкисту со своим Т-34 к нему было не подобраться. Чтобы вытащить малютку Т-38 наружу, решили разобрать кирпичную кладку под подоконником. Хотя высота кладки была не более метра, на разрушение её ушло очень много времени. Пока разгребли осколки кирпича, пока нашли трос для буксировки танка, день склонился к вечеру и отправляться в обратную дорогу было уже поздновато. Решили еще одну ночь провести на заводе, а уж завтра, по утренней свежести, не торопясь, тронуться в путь.

И снова ночь под открытым небом, и голубые звезды, мерцающие в глубокой черноте, и бальзамные ароматы леса, и шорохи, вздохи, вскрики, не спящего даже ночью глухого урочища. И снова длинные и, конечно же, пустопорожние разговоры двух горожан.

На этот раз в диалоге друзей первую партию вел танкист. На длинные речи он был заведен, хотя и банальным, но довольно провокационным вопросом Павла Леонтьевича:

– Ты вчера сетовал на то, что по какой-то непонятной причине Ленинградом-Петербургом управляли и управляют не ленинградцы, а люди иногородние, которые в силу своего провинциального менталитета, творили и творят с городом то, что было бы очень приемлемо в их родном тьмутараканье, но совершенно не звучит в Питере.

– Да, Это так!

– Тогда у меня вопрос: «Какие бы ты провел в Петербурге мероприятия, если бы вдруг стал губернатором?»

– Ха! Как раз для меня это не вопрос. Об этом я думаю давно, то есть думаю не о том, как стать губернатором, а о том, что нужно сделать в Петербурге, чтобы он стал действительно красивейшим городом мира. И это должны быть не мероприятия, как ты говоришь, а тщательно отработанные объемные программы.

– Ну-ка, ну-ка, доложи суть своих программ.

– «Ну-ка, ну-ка!» – передразнил своего товарища Константин Викентьевич. – И доложу! Только при условии добавления к твоему первому допущению «если бы ты стал губернатором», второго – «если бы губернатор имел много, ну очень много денег».

– Ладно, считай, что у тебя, как у губернатора, куча денег. Ну, и что?

– Не спеши! Не гони волну. Речь моя будет сухой и скучной. Тема-то не очень животрепещущая.

– Ничего! Если станет скучно, то я просто на просто засну, и все.

– Добро! А теперь скажи мне, как давно ты взбирался на Исаакий?

– Давно. В юности. С девушкой.

– А я недавно там был. Приехали гости с Урала и попросили показать город. С высоты птичьего полета. Ну и повел я их на Исаакий. Да и зря.

– А, что так?

– Раньше, как ты знаешь, посетителей пускали на самый верх собора. Это было захватывающе! Впечатления начинали наплывать уже при подъеме по ажурной винтовой лестнице, прилепленной снаружи высокого каменного барабана, на котором покоится купол. Поднявшись по её узким, железным ступенькам на кольцевую площадку, которая обегала вокруг основания купола, многие из посетителей этим и ограничивались, но наиболее любопытные и рисковые индивидуумы, достигнув кольцевой площадки, решительно ныряли через небольшой проем внутрь купола и продолжали подъем по металлическим маршам к маленькой дверце на самом верху свода.

Пройдя через эту дверцу, люди немели от сладкого ужаса и пьянели от восторга. Перед ними внезапно открывалась бездна, в которую круто ниспадала, похожая на панцирь гигантского чудища, блестящая на солнце золотая поверхность купола. От бездны отделяла людей лишь тонкая стальная полоска перил. Внизу букашками ползли автомобили и троллейбусы, дома казались игрушечными.

Немного освоившись с высотой, публика поднимала глаза и сразу же замирала в восхищении от вида правильных кварталов и площадей города, от сверкающей Невы и её рукавов, от неповторимой, четкой красоты прекрасного города, обрамленного легкими дымками заставских заводов, за которыми мутнели зеленые дали.

Теперь туристов не пускают на вершину собора.. Смотровой площадкой является пространство вокруг основания барабана. С этой невысокой площадки турист не способен увидеть беспредельную панораму города, но зато может в упор рассматривать латаные перелатаные крыши центрального района города, с интересом фотографировать обвалившиеся печные трубы, неоштукатуренные боковые стены домов. От этого вида гости города отнюдь не впадают в восторг. Не впали в восторг и мои пермяки: «Вид не очень баский. Это как у худой хозяйки – посредине блеск, а по углам тенёта».

Константин Викентьевич немного помолчал, а затем продолжил:

– Да, плохо, когда городские крыши дырявые. Но худы в Петербурге не одни крыши. Очень постарели фасады зданий. Со стен сыплется лепнина, отваливаются архитектурные детали, рушатся балконы. Сильно износились мостовые и тротуары. Пришло в ветхость подземное хозяйство. Да, и с транспортными «пробками» что-то делать надо, и с автомобильными выхлопами – тоже.

– С выхлопами и с «пробками» ты не справишься.

– Если радикально, то элементарно. Нужно запретить использование в черте города автотранспорта с двигателями внутреннего сгорания, создав при этом разветвленную сеть общественного электротранспорта. Вот и нет гари. Нежелающие кататься на общественном транспорте могут обзавестись электромобилями. А чтоб не было пробок, следует прорыть под городам, для начала, два сквозных пересекающихся туннеля с выходами на городские магистрали, а по окраинам города построить окружной сабвей.

– Утопия.

– Если денег очень много, то не утопия. Тебе уже понятно, что моя первая программа – это программа капитального ремонта города от крыш до подземных коммуникаций.

– Ого! Это же прорва денег и труда!

– А, что прикажешь делать? Город обветшал. Все предыдущие градоначальники ограничивались лишь косметическими операциями, да и то от случая к случаю: то юбилей какой-нибудь, то Генсек заглянет.

– Вынужден повториться: чтобы капитально отремонтировать Петербург нужны немыслимые средства и многие годы интенсивной работы.

– Конечно! А ведь это еще не все. Питерские градоуправители неустанно увеличивали число заводов и фабрик, они активно привлекали в город рабочую силу. Однако такая деятельность непродуктивна.

Необходимо не увеличивать, а сокращать промышленное производство в городе. Необходимо перемещать крупные предприятия в города-спутники и в ущербные городки Ленинградской области. Нужно не увеличивать, а сокращать численность населения города и постепенно ликвидировать так называемые спальные районы, все эти ГДР, ФРГ, США и пр., организовав на их месте зеленые зоны отдыха, пансионаты, развлекательные и спортивные центры.

– Идея хороша. Только на что город жить будет? Налоговые-то поступления в городскую казну сразу же упадут.

– Город, в основном, будет жить за счет туристов

– Так их еще нужно заманить.

– Для этого существует моя главная программа. Она посвящена превращению Петербурга в самый красивый и привлекательный для туристов город мира. Для этого необходимо реконструировать и облагородить сначала исторические, а потом и освоенные в советское время кварталы города и обязательно создать новые объекты, привлекательные для туристов. Ну, и конечно, резко поднять уровень сервиса.

– Что касается Новой Деревни, Выборской стороны, Охты, Невской и Московской застав, то да, там есть, что облагораживать. Но скажи мне, пожалуйста, что можно еще изменить, перестроить, реконструировать в исторически сложившихся, ставших классикой, районах города. Да еще учти, что строительная деятельность в центральных кварталах города жестко лимитирована?

– Да не слишком-то и жестко. Это при коммунистах были строгости, а теперь… А сделать можно очень и очень многое!

– К примеру?

– Возьмем самый-самый центр Петербурга – Марсово поле. Я бы привел его внешний вид в полное соответствие с его названием. Для этого уместными были бы следующие меры:

Вновь установить прекрасный обелиск «Румянцева победам» на его прежнее место, в передней части Марсова поля. Сейчас этот памятник русскому оружию, совершенно незаметный за сенью деревьев, стоит в садике у здания Академии художеств. На его опустевшее место художники могли бы поставить любую античность, которая там будет очень уместна.

Затем, перенести обелиск «Город-герой Ленинград» с площади Восстания, где он совершенно неорганичен, в тыльную часть Марсова поля, а на освободившееся перед Московским вокзалом место вернуть, памятник императору Александру Ш.

Восстановить Красный канал, который раньше пролегал по краю Марсова поля вдоль Павловских казарм, соединяя Мойку с Невой. Перекинуть через него несколько мостиков в стиле ампир с богатой орнаментовкой военными доспехами, оружием, знаменами; установить красивые фонари.

Продолжить Марсово поле в сторону Троицкого моста с тем, чтобы включить одиноко стоящий памятник Суворову в комплекс Марсова поля, а транспортный поток в створе Миллионной загнать под землю.

Продолжая твою тему о блокадных мемориях, я бы установил в одном из углов Марсова поля памятный знак о том, что здесь во время блокады располагались зенитные батареи. На гранитном возвышении резонно было бы выставить образцы тогдашних противовоздушных средств: пару зенитных пушек, шумоулавливающую установку, знаешь, с такими четырьмя большущими раструбами и прожектор, который был бы действующим. За минуту до полночи он бы включался, описывал лучом круг над городом и ровно в 24.00 потухал. И еще. Надо сказать, что в вечерние часы этот уголок города фактически пустынен. Для оживления его следовало бы классические Павловские казармы переоборудовать в приличную гостиницу, над которой ежеутренне под звуки старинного марша поднимался бы большой флаг, расписанный под знамя Павловского полка.

Танкист перестал вещать и, не ощущая никакой реакции со стороны своего слушателя, спросил:

– Ты, что, уже спишь?

– Нет, – отозвался собеседник, – все еще слушаю эту урбанистическую чушь.

– Почему чушь? Ну, почему чушь!?

– Да потому, что специалисты и в первую очередь архитекторы, обязательно скажут и об искаженных пропорциях, и о смазанной перспективе, и о перегруженности пространства и еще массу умных слов придумают. И всё! И твой проект, тю-тю, испарится.

– Я об этом думал и от нечего делать смастерил бумажный макет Марсова поля в масштабе 1:100, так на нем все выглядит очень даже здорово. И оба обелиска не мешают друг другу.

– Смотри-ка ты! Болезнь-то зашла глубоко!

– И никакая это ни болезнь, а просто интересно.

– А, кроме специалистов, нужно спросить граждан города. И еще неизвестно понравиться ли им такая модернизация или нет. Вон демократы пошли без спроса переименовывать, переставлять, демонтировать советское прошлое, считая, что поступают правильно. А если бы спросили людей, то ответ не всегда получили бы в свою пользу. Вон в смутную пору непоседы-либералы рвались демонтировать революционные памятники Ленинграда, но горожане воспротивились.

– А в Москве все посносили..

– Ну, москвичи всегда были торопыгами. Они в свое время и с царскими памятниками подсуетились.

– Конечно, мнение петербуржцев должно быть, безусловно, учтено. Но я думаю, что такое переустройство Марсова поля им понравилось бы.

– С Марсовым полем всё более или менее понятно, а что ты будешь творить в более укомплектованных различными строениями районах? Например, в районе Адмиралтейства?

– Очень многое! – отозвался урбанист-идеалист и начал излагать свои идеи о сносе старых жилых домов, закрывающих вид на Адмиралтейство со стороны Невы; об устройстве на месте этих домов обширного бассейна, соединенного каналом с Невой; о расположении в этом бассейне точных копий российских парусных кораблей различных эпох, о постановке на швартовы в Неве напротив Адмиралтейства подводной лодки, сторожевика и эсминца (понятно, если они еще где-нибудь сохранились) времен холодной войны. Правда я немного сомневаюсь: потянется ли турист на эти старые, ржавые железяки, понесет ли он туда свою денюшку.

Корабельная тема встрепенула начавшего было дремать моряка-подводника:

– Корабли – не железяки. Любой корабль имеет имя и судьбу. И ржавчины на кораблях практически нет. Моряки нещадно борются с коррозией, используя краску и густую смазку, а незащищенные стальные детали тщательно чистят. Сейчас не знаю, а прежде большая приборка на кораблях обязательно завершалась командой: «Медь, железо драить, резину мелом белить. Палубу скатить и пролопатить.»

А, что касается денюшки, то не волнуйся – денюшку туристы обязательно понесут. Да и не только туристы.

– Откуда у тебя такая уверенность? – недоверичво проворчал танкист.

– Однажды я попал в Пенемюнде. Это бывший ракетный центр нацистской Германии, где в свое время активно шуровал фон Браун. Теперь на месте этого центра историко-технический музей. Вот его-то я и посетил. Экспонаты музея оставили какое-то тягостное впечатление, поэтому, когда на выходе из музея экскурсовод предложил осмотреть подводную лодку, вся наша группа согласилась, а я тем более: ну как же, немецкая субмарина, нужно познакомиться. Однако, увы, меня ждало разочарование, а также и удивление. У пирса стояла не немецкая, а наша родная подлодка 651-го проекта. Как она здесь оказалась? На её рубке было крупно намалевано: U-461, а на флагштоке почему-то бился красный флаг с серпом и молотом. В борту лодки было вырезано входное отверстие, к нему с берега тянулся трап, в начале трапа стояла будка-касса, к кассе выстроилась приличная очередь. Без какого-либо энтузиазма встал в очередь и я.

Ну, молодцы немцы! Они одряхлевшую грозу авианесущих кораблей превратили в хорошее развлекалово. В лодке царил дух живого организма. Пахло соляркой и кофе. Постукивали какие-то механизмы.

В трубопроводах булькала вода. Где-то периодически потравливал воздух. Трансляция выдавала немецкие команды. У механизмов и торпедных аппаратов стояли манекены, одетые в морскую форму, а один манекен в тельняшке и со спущенными трусами восседал на унитазе, что очень веселило немецкую публику. Когда я сошел на берег, то увидел, что очередь к кассе заметно увеличилась.

Вот так, а ты сомневаешься – понесут люди денюшку или не понесут. Обязательно понесут. Это же интересно.

Моряк замолк, а танкист начал распространяться о переносе в здание Адмиралтейства Военно-морского музея, но через некоторое время он перестал прожектерствовать, обнаружив, что его коллега мирно и крепко спит.