Loe raamatut: «Вакханалия, или Хренотень по-русски. Рассказы из русского быта»

Наталья Долбенко, Александр Долбенко, Галина Долбенко

Font:

ISBN 978-5-4490-6140-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дар Вакха

Часто вспоминаю маленькую деревеньку своего детства. Когда я была дитем, она казалась огромным миром, где мне всего хватало и я все любила. Она называлась поселком Гулюши в Татарии. Наверно и сейчас так же ее кличут.

Семья у нас была большая: папа, мама и нас девять детей. Я последняя. Папа Алексей работал скотником, подвозил корма скотине зимой, а летом пас на лошади коров. И я часто просилась с ним покататься. И он тешил нас своим удальством: как хлыстнет по воздуху огромным кнутом, по округе словно гром грянет – восторг. Мама же, Аня, работала ветврачом, но я к ней не ходила: так неприятно пахло лекарствами. Хозяйства своего мы не вели, но голодными никогда не были. В совхозе резали скотину и нам всегда отдавали головы и ноги. Мама варила холодец и щи, от которых у нас аж за ушами трещало, и мы надувались как шарики – вот до чего невозможно было оторваться от них. А на огороде только картошку сажали. Бывало выдем всей оравой и управимся – глазом не моргнешь.

– Ой, смотрите, Марулины, рабочий отряд на поле вышел! – смеялись соседи. Завидовали нашей сплоченности.

А мы и правда никогда не ссорились.

Нам половина деревни жалеючи носили кто мяса, кто овощей. И зимой и летом. А когда резали своих свиней, телят, овец, то почти весь ливер и конечности отдавали маме. Зато она бесплатно лечила их скотину. Но добрые люди все равно часто совали ей деньги: на, у тебя детей много, поднимай.

Мы же девятеро, ради озорства и от скуки лазили по чужим огородам, рвали яблоки, обдирали сливы. Родители не знали об этом, а нас никто из хозяев не видел. Интуиция нас не подводила.

У отца родители рано покинули этот свет, а у мамы оставались отец и мачеха. Дед мой женился вторично, когда у моей мамы уже было пятеро детей. Мачеха многому научила мою маму, хорошо к ней относилась, но я ее совсем не помню: едва мне стукнуло девять лет и эта бабушка ушла от нас. Дед Кирилл переехал к нам. Я его просто обожала. Для меня он был самый славный дедушка в мире. Он сам мастерил музыкальные инструменты, прекрасно играл на многих из них. И из всех внуков избрал меня своей любимицей.

– Ты избранная, – как-то молвил, погладив меня по голове.

– Кем? – спросила я.

А он ответил:

– Богом, который властвует над веселием и вином. Вакх, – и еще добавил: – Девочка моя, ты очень красивая растешь. Вакх избрал тебя своей земной невестой. Он сам подберет тебе жениха, когда вырастешь.

Меня разобрало любопытство узнать побольше, но дед ласково отмахнулся и сказал: «Вырасти сначала». И показал книгу:

– Она тебе поможет. Я ведь не возьму ее в могилу. Оставлю книгу твоей матери и тебе. Я ее называю Библией. Она досталась мне от отца и передавалась из рода в род. Все берегли ее и скрывали ото всех, иначе бы нас как колдунов закидали камнями и насадили на вилы. Разные бывают библии, от разных богов. Моя от бога Вакха.

До этого я часто видела ее у него. В черном переплете, с золотыми буквами. И на таких ремешках, чтобы закрывать на замок. Дед ее часто читал и мама тоже. Нам очень везло. Возможно из-за этой черной книги нам все помогали, хорошо к нам относились. Никто и не помысливал причинить вред.

Дед Кирилл привез с собой балалайку, скрипку, контрабас. Гитару он делал уже при мне. Долго выбирал в лесу дерево, точил, строгал, пилил, что-то нашептывал. Я его не спрашивала, а он не говорил, какое дерево использовал, что шептал, почему.

Однажды дедушка привлек меня, ласково погладил по голове и молвил:

– Вот Наташенька, пришла пора. Все знания, которыми наделил меня мой бог, я отдаю тебе. Разве только инструменты не будешь делать, да тебе это и не нужно. На этих инструментах ты будешь играть и станешь знаменитой чуть не на весь мир. Так будешь играть, что люди будут заслушиваться твоей игрой, плакать, смеяться, радоваться, веселиться. А ты не должна допускать чужих рук до моих инструментов. Ты их не бери с собой по гастролям. Оставляй дома. Они твой талисман. Ты и на чужих инструментах на любых, каких захочешь, будешь вертуозная, даже если первый раз их видишь. Так повелел Вакх. Я благословляю тебя на успех. А теперь возьми поиграй, – и подает мне маленькое пластмассовое сердечко. – На, не хрупкими же пальчиками по струнам будешь скрябать.

Я ударила медиатром по струнам. И что-то со мной случилось, как током прошило. Я не знала как, не знала что, но просто делала, будто через меня кто-то другой играл. Мне было хорошо и ни к чему было знать, от чего это так. Я словно разговаривала со струнами и говорила «играй» и музыка сама лилась, а я лишь легко дотрагивалась до инструментов.

Дед Кирилл был доволен мной. Захлопал в ладони, которые напоминали мне две темные разрисованные старой краской дощечки.

Я очень много времени проводила с дедушкой. Он рассказывал сказки, небылицы. О себе, как он был маленький и к нему явился бог. Веселый, небольшого роста, с пузиком и весь сиял смешным разноцветным светом. А лицо непонятно, молодое, старое ли. В левой руке бог держал черную книгу и говорил: «Это твоя главная грамота. В ней все, что тебе нужно для жизни». А в правой руке звенящий бубен. Он завещал беречь родовую книгу и искать в ней советы. Если нужно узнать будущее, дед открывал наугад страницу и красные строки вспыхивали меж черных шрифтов. Если кто-то чужой случайно открывал эту книгу, то буквы словно оживали и огромными букашками скакали и прыгали, а человек думал, что в глазах рябит. А то текст и вообще становился сплошным и будто на чужом языке написанный.

Один раз видел бога своего дед Кирилл, но это изменило его жизнь. Он ведь рос непослушным, драчливым и ему могла и не перейти по наследству волшебная книга. И жизнь прожить он мог плохо и неправильно. Дед говорил, что после этого он никогда не знал ни печали, ни горестей. У него было море поклонниц, деньги как с неба сыпались, его и войны не тронули, и власти не обижали.

Дед мастерил музыкальные инструменты и продавал их. Пел песни, сочинял музыку и где бы не появлялся, всегда был в почете.

Но не долго дедушка тешил меня своей компанией. Через два года, как переехал, тоже отдал богу душу. Мы сильно горевали по его кончине. Когда несли гроб с телом, мне вдруг страстно захотелось играть на скрипке и я запиликала. Так желал дед и так пела скрипка. Даже посторонние люди, встречавшиеся на пути, останавливались и вытирали непрошенные слезы. Скрипка словно выдавливала их из глаз. И вот последняя горсть земли кинута на свежий бугорок. Дед безвозвратно далеко. На обратном пути я выхватила гитару и забренчала веселую мелодию. Я ревела, а голос мой дрожал. Но песня была веселая и счастливая. Люди на меня зашикали:

– Наташка, перестань играть. Разве так можно? На похоронах плясовую.

Но я продолжала играть, напевая слова: «Так повелел мой дед, я исполняю его волю…» Кто-то сказал, что девочка тронулась умом с горя. От меня отстали. Я впервые играла эту мелодию. Снова я не знала откуда она взялась и кто ее автор. Может быть я даже не касалась струн пальцами. Дедушка витал где-то рядом. Может вселился в гитару и издавал прекрасные звуки. Но я его чувствовала рядом.

С той поры мне его очень не хватало. Я скучала. Хорошо, что рядом с нами жила одна семья. И в ней рос мой ровесник, в играх с которым я забывала об утрате.

Марьям, его мать, осталась вдовой с тремя малышами на руках. Работая на птичнике, познакомилась с Альгамом, который как-то привез корм курам. Ему двадцать пять. Ей тридцать. Глянули друг на друга и больше с той поры не раставались. Мать и сестры Альгама чуть не волосы на себе рвали: сильно воспротивились, ведь сын и брат в их глазах оставался нетронутым святым ребенком. А тут еще баба с тремя детьми. Не иначе заколдовала, охомутала парня, опоила зельем. Так судачили люди, но Альгам не слушал пересуды. Стал жить с Марьямкой и дети его полюбили, стали звать отцом. Появились еще два сына. Последний и был мой друг Камиль. Нас тянуло друг к другу. Нам было хорошо. Нас даже дразнили жених и невеста.

Время шло. После смерти дедушки родители решили уехать отсюда. На другое поселение близ Арзамаса. Тоже работать в совхозе. Но там для совхозников строились кирпичные дома со всеми удобствами: газом, паровым отоплением. Из крана даже текла вода и не надо было с коромыслом ходить в колодец. Да и что греха таить, отхожее место не надо искать за сараем и морозить ягодицы. А водонапорная башня, высившаяся в конце пока единственной нашей прямой улицы казалась мне таинственной башней с заточенной там принцессой.

Нам дали просторный светлый дом. Мы несказанно радовались новоселью. У нас даже для девочек и мальчиков отдельные комнаты появились.

Поселок наш высился на крутом холме и мы любили с гиком сбегать с него. Все дома красивые, с большими садами. Фруктовые деревья, кусты обильно плодили каждый год. Чернозем давал богатый урожай. Мы как в рай попали. Например, одна картофелина была такой крупной, что могла весить аж три килограмма, а лук можно сравнить с большим мужским кулаком. И еще здесь росло невысокое диковинное дерево, колючее, усеянное серыми мохнатыми плодами. Настолько плодовитое, что кажется полностью серым и без листьев. Люди по-разному его называли. Кто серушка, кто сливянка войлочная. Мы очищали мохнатую шкурку и сладкая розоватая мякоть таяла во рту. А язык хочет еще и еще и не может насытиться. Одна загвоздка, не всем нравится сердцевина плода. Это волокнистый серый как мышь комочек, в котором скопились несколько семян, похожие на виноградные. Только покрупнее. Если сердцевину разжуешь, то вкус ореха напоминает. Дети очень любят эту мышку. Только потом за животы хватаются и бегут к матерям делать клизмы. Старожилы не помнят откуда появилось такое деревце и почему в других местах его нет. Видные ученые-ботаники брали саженцы, семяна, но саженцы в другом месте погибали, а семяна не всходили. А странное дерево по весне распространяло такой дурманящий запах, что ничего другого больше не чувствуешь и ходишь счастливый и пьяный. В нашем поселке каждый сажал себе такое деревце как талисман.

Внизу улицы в самом саду среди одних этих мышиных деревьев красовалось каменное здание нашего клуба. По вечерам там собирались в зарослях на лавочках парни и девчата. Шутили, пели песни и слушали как протекает неподалеку маленькая речушка. Настоящее раздолье для гусей, уток и малышни.

Я быстро прижилась здесь. Ребята называли меня по-разному. Кто Натка, кто Наташка, кто просто Наташа, но для всех я была – великий музыкант. Каждый вечер молодежь приходила гурьбой к моим окнам и вызывала меня поиграть на гитаре и на скрипке. Каждый вечер я брала разные инструменты. Возьмешь балалайку и тут же пародируешь животных, птиц. Все вокруг смеются, от хохота скрючиваются. И мне радостно. Я просто сияла от счастья, что я и моя музыка нужны людям. По окрестным клубам разъезжать стала, приглашали на свадьбы. Обо мне несколько раз писали в газетах. Талант, самородок. А я с удовольствием исполняла всем свои песни. Сама сочиняла музыку и слова. А бывает на концерте выйду на сцену, вспомню деда и хватаюсь за скрипку, что все зрители как один плачут. А мне удивительно, как мой дед мог наделить меня и инструменты таким волшебством.

Однажды я выехала в Арзамас с концертом и мне после выступления подарили очень дорогую шубу с блестящим черным мехом. Торжественно накинули ее мне на плечи и все зааплодировали. Папа встал с первого ряда и поднялся ко мне на сцену, чтобы взять подарок. Снимая с плеч, выругался: «В жопу мать! Какая тяжелая!»

С первых рядов послышались распросы у моей мамы: «Что, что он сказал?» Мама чуть покраснела.

– Это он русскую молитву сказал.

Она ведь не могла ославить мужа, что он такой матершинник и грубиян.

Принес папа шубу в машину, пока меня ждали. Вахтер тут же свистнул в свисток и мигом явились два милиционера, охранять мою шубу. А сколько мне премий давали, цветами осыпали с головы до ног. Столичными конфетами заваливали. И всегда я деда вспоминала. Благодарила. Да и как не вспомнить. Его черная книга осчастливила не только меня, но и моих братьев и сестер. И каждый раз на приглашение учиться красными буквами оповещала: «В училище не ездий учиться музыке, и тем более в Москву.»

А я и родителей бросать не хотела. У меня и здесь славы и поклонников хватало. От парней отбоя не было. Но книга не велела никого выбирать из них, называла их бродягами и разбойниками. И как-то обмолвилась: «Когда поедешь на родину луком торговать на машине с сестрой и братом, там суженого и сыщешь.»

Так оно и вышло. Мне девятнадцать лет стукнуло. Мама решила отправить нас в село Никольское, что рядом с Гулюшами. И как раз на грузовой машине лук продавать. По осени за хорошую работу в совхозе нас троих – меня, брата и сестру – кроме денег наградили еще и луком. И получилось этого луку целый кузов. Самим нам его не съесть. А деньги всегда нелишние. Вот и направились мы на Родину. За одно и дедову могилу навестить. Едва мы только показались на дороге, как у нас по дорогой цене весь лук раскупили, да еще заказывали.

В тот же вечер подошел ко мне друг детства Камиль. Красивый вырос, статный. Широк в плечах. Я его и не узнала. А он меня почему-то сразу признал. Слово за слово и уже договорились встретиться у нас под Арзамасом через неделю. Он без опоздания приехал в назначенное время. Так и остался. Так и поженились. Мне на него книга прямо и указала.

«Это он» – так началась моя семейная счастливая жизнь.

У нас родились четыре девочки и четыре мальчика. Дочери на мужа похожи. Все черноглазые и смуглые татарочки. А сыновья в меня. Только последний сынишка Кирюша вылитый дед. И губки даже пухлые бантиком. Небольшой красивый носик, широкие глаза. И даже в его повадках было что-то дедово. И в голосе звучали знакомые нотки.

Но все еще были у меня особые три поклонника. Я уж многодетной матерью стала, а они по мне сохли. Не женились. Под окнами торчали. Ни один концерт не пропускали. Запили. Отъявленными известными дебоширами заделались. А когда я за Камилюшку моего вышла, они чуть в петлю не полезли.

Но муж мой никогда не ревновал меня, потому что знал, что я всегда останусь ему верна. Единственное только было странно в наших отношениях, да это и изменой-то не назовешь, это мои странные сны. Деда мне говорил: «Ты будешь земной невестой бога Вакха». Бога своего я никогда не видела, но во сне четыре раза была близка с неким мужчиной. Видеть его не видела, а вот тело его и дыхание совершенно реально ощущала.

Четыре сына родились после снов в определенное точное время. Камиль все удивлялся: «Что-то ты их не догуливаешь по две недели.» Но я же не скажу ему про Вакха. Да может и это все мои вымыслы. Нам с Камилем еще жить.

А время идет. До сих пор я чувствую себя молодой. Смотрю на себя в зеркало и оттуда на меня вперяет взор совсем другая женщина, чем я была много лет назад. И бороздки в уголках глаз, и смешливые полосы у рта. В волосах чуть серебрится возраст. Я не скажу, что я жалею о чем-то. Может я и счастливее всех на свете. Но любому человеку сколько не дай, ему все мало. Потому что мы такие и жизнь наша короткая. Всего все равно не успеешь. Мне смешно замечать тех моих ухажеров. Они все еще увиваются и видят сны наяву. Заядлые холостяки уже потеряли вид, стали еще злее.

Однажды мы всей семьей поехали в Арзамас на концерт. Родители мои только остались дома с инструментами. Я их по настоянию деда не брала с собой. Концерт не удался. Я еще не могла назвать причину, хотя смутно догадывалась. Мы возвращались на машине домой и уже издали заметили неладное. На месте нашего дома еще дымились недогоревшие черные руины. Крик ужаса вырвался из моей груди и я ринулась, хотя уже было поздно. Позже выяснилось, что эти забулдыги забрались к нам в дом и стали ломать музыкальные инструменты. Они уничтожали их в отместку за мое пренебрежение. А те, как живые, издавали такой рев и стон, что вся деревня всполошилась, но никто в испуге даже из дома не высунулся.

Когда они ломали моих друзей из фанеры и струн, я беспечно выходила на сцену и держала в руках гитару. И одного раза стало достаточно понять, что сила моя и дар иссякли, а играть я больше не могу. В зале понеслись недовольные окрики, пересвист, поднялся переполох. Меня чуть не убили, так как билеты были очень дорогие. Зрителям в три дня вернули деньги, а мне требовалось заплатить неустойку. Да и стыд-то какой. Я тогда так расстроилась, просто ужас. Но еще не знала, что дома ждет настоящая трагедия. Эти бешеные пьяницы закрыли моих родителей в комнате и, уничтожив мои талисманы, включили утюг, положив его на постель. Родители колотили в дверь, звали на помощь, но никто не откликнулся и не пришел. Они погибли. А мой дед говорил маме: «Ты Нюся умрешь с Алексеем в один день», только не сообщил как.

Люди увидели пожар. Только тогда побежали с ведрами тушить его. Не допустили лишь чтоб газ взорвался. Закопченые черные стены зловеще нашептывали, что за все хорошее надо платить.

Родителей схоронили в одной могиле. Как они у нас дружно жили, так вместе пусть и навеки упокоятся.

В это время Кирюше исполнилось пять лет. Сам малюсенький, а глаза мокрые на ровном месте. Сопли утирает, а подошел ко мне и сказал совершенно по-взрослому словами своего прадеда:

– Не горюй мама. Прошлое не вернуть. А будущее поправимо. Я пойду учиться в музыкальную школу. Я научусь делать такие же волшебные гитары и скрипки, которые сами играют, и подарю тебе, чтобы ты снова смогла выступать. Только вот вырасту и поеду в консерваторию в Москву. Вот увидишь, я стану великим композитором. Обо мне узнает весь мир.

Тут я и поняла, почему мне книга говорила в столицу не ездить. Там музыканты грамотные, а я даже нот не знала. Там бы я, может, и второсортной бы не стала. Наверняка у Вакха там много земных невест. Не до меня. А здесь лишь я одна. Славы и денег мне всегда хватало.

И все же я благодарна за судьбу свою. И муж достался прекрасный, и дети мои умные и красивые. Все здоровы и веселы. Только что их ожидает там впереди? Ведь без книги я не могу узнать об этом. Потому что она сгорела в огне вместе с моим прошлым.

Дорожный взрыватель

Когда его доставили в отделение, вид у него был угрюмый, слегка отрешенный.

– Так, – произнес Павлюк, опер со стажем. -Значит ты и есть тот самый возмутитель?

Задержанный молчал.

– Э, товарищ, я с тобой разговариваю, – тронул плечо, смотря сверху вниз. Человек сидел на неудобном табурете. Ссутулился. Руки в наручниках сзади чуть затекли.

– А что это вы мне тыкаете, гражданин начальник? – проронил он, не поднимая с пола глаз.

– О какой?! – опер выпрямился. – На дорогах гадить это он может, а тут ему почет и уважение оказывай.

Задержанный снова замкнулся.

Опер сел за стол и включил компьютер.

– Имя, – спросил громко и властно.

Задержанный тупо молчал. Но перевел презрительный взгляд на служивого.

– Ты чего, в молчанку играть вздумал? – лицо опера налилось краской. – Я ведь и встать могу.

Задержанный хмыкнул и повернул голову к стене.

Опер, мужик грузный с просединой в волосах, засучивая рукава, медленно приподнялся. Подошел вплотную к задержанному.

– У меня ведь, браток, времени нет с тобой цацкаться. Раскрыл дело и премию получил. Домой ушел. Будешь утюжиться, я тебе п…ы дам, понял меня, красуля?

Сидевший посмотрел на него снизу насупленный.

– Бить будете? Бейте.

На это опер резко сунул ему кулак в рыло. С грохотом человек упал на пол, постанывая.

– Еще хошь, милейший? Или по нормальному?

Казалось, человек изменился.

– Помогите встать что ли.

Опер приподнял задержанного. Снова усадил на табурет. Сам занял свое привычное место за бюро.

– Итак, имя, фамилия, год рождения.

– Семен Рогожин, восьмидесятый.

Опер прикинул в голове возраст.

– Сема, чем занимаешься, где живешь?

– С бабкой в двухкомнатке. На стройках бетон мешаю.

Милиционер застучал по клавиатуре.

– И сколько получаешь, получал? – чуть крякнул.

– Двадцать тысяч, – Рогожин посмотрел в окно. В свете полуденных лучей освещалась короткостриженная голова, впрочем лицо не без налета интеллектуальности. Небрит, худ. На левой брови белая полоска старого шрама.

– Читаю протокол, Семен, слушай: «Сегодня в шесть утра был пойман с поличным гражданин, подкидывающий на автодороги коробки с взрывчатым веществом. Отчего автомашины, проезжающие мимо, взрывались и происходили аварии. Задержанный пытался бежать, оказывал сопротивление…» Вот видишь как было. Признаешь вину-то?

– Против себя имею право не давать показаний.

– Ну ты же не хочешь упираться, Сема, а? – зазвучали нотки раздражения в голосе опера.

Рогожин вздохнул.

– Я помню, встретил ее в парке. Она была так красива, что я, несмотря на свою стеснительность, подошел познакомиться. Как вас зовут? Настя. А меня Семен. Слово за слово, мороженое, прогулка. Встреча за встречей. Переспали. Стали жить в гражданском браке. Я очень любил котят, как и любил Настю. Казалось, и она меня, но не котят. Я однажды принес в дом три замечательных котенка. Рыженький, серый и черно-белый. Я показал Насте… Но как же она изменилась в лице. «Выкинь! – она фыркнула, а когда я начал было сопротивляться почти завизжала: – Отнеси их туда, откуда ты их взял!..»

Опер сидел и не перебивал, чувствуя, что это начало признания. Рассказ-исповедь.

– …Я ушел на работу. Вечером мы из-за чего-то поссорились. И поэтому мне плохо работалось. Но когда я возвратился домой, я был в шоке. Я не мог найти котят. Куда ты их дела? Я сразу спросил ее. Она не стала отпираться. Сунула, говорит, в коробку и выкинула на дорогу. На какую дорогу?! Я готов был искать их тут же. Она и сказала. Я побежал…

Задержанный сморщился и затрясся плачем.

– На том месте я нашел… Нашел… Я не могу говорить… Она их убила… Но… – он посерьезнел. – В этом были виноваты и они. Те, кто ехал на машине. Зачем давить непонятный короб? Это от бесчеловечности. А потом вам все ясно и известно. Я нарыскал книгу про самодельные взрывные бомбочки. «Книга анархиста» она называлась. Ну и стал подкидывать. Нате, жрите!

Он усмехнулся дьявольской ухмылкой.

Опер почесал затылок.

– Да, Семен. Ты молодец. О неведомом взрывателе и террористе писали в газетах. И вот ты попался. Ты хотел славы?

– Только возмездия и справедливости.

– Но ведь коробку могли сшибить и случайно.

– Случайностей нет, начальник. Нет.

– Эх, и отморозок же ты. Но тебе везет. Ты, Рогожин, слегка не в себе. Признают дурачком скорее всего.

Опер встал, налил из графина воды.

– Пить хочешь?

Рогожин тряхнул головой. Дознаватель позвал конвойного и задержанного увели. Милиционер посидел, задумавшись над составлением документа. «А ведь и я люблю котят, – подумал он. – И давить их не хорошо.»