Последние войны

Да и вообще, прежде чем войти в туалет надо набрать полную грудь воздуха, точно перед погружением под воду и постараться закончить все свои дела, до того, как вновь захочется вздохнуть, а то не ровен час – еще задохнешься, если начнешь дышать внутри туалета.

Вот с такими мрачными мыслями Сергей наконец-то дождался своей очереди, а когда вошел внутрь, то сразу понял отчего ему сказали, что туалету жить осталось не долго.

На материал пола – не поскупились, сделали его из деревянных досок, правда не очень плотно подогнали их друг к другу, так что между ними виднелись щели. То, что под ними находится – было итак ясно, а из-за этого от любого поскрипывания досок по спине пробегал холодок – вдруг пол провалится, и ты бухнешься вниз, окунешься с головой – тогда уж точно не отмоешься.

В досках, как и полагается, прорезали дырку, и вот теперь из нее чуть ли не на добрых пару десятков сантиметров поднимался сталагмит коричневого цвета, это была гора… Становилось ясно, что от местной пищи мучается чуть ли не весь лагерь и часто бегает сюда избавляться от содержимого желудков. Вот только те, кто этот туалет возводил – и не думали, что он станет так популярен.

«Брр, не одна значит наша группа здесь отравилась, – замотал головой Сергей, стараясь как можно быстрее покинуть это неприятное местечко, – чем же их здесь кормят?»

Вся остальная процедура была настоящей пыткой, о которой Сергей постарался сразу же забыть.

Наконец, он распрямился, вытащил из кармана джинсов кусок туалетной бумаги, который предусмотрительно отмотал от рулона еще в комнате. Он ведь помнил, что туалетная бумага – здесь дефицит. В туалете ее, как это принято в приличных местах, конечно нет, а если взять с собой весь рулон, то наверняка найдется по пути куча людей, которые у тебя начнут клянчить кусочек. Этак, может и самому не хватить, и уж точно обратно в комнату ты вернешься вовсе без рулона.

« Где тут у нас душ-то?» – выбравшись из туалета, мысленно задал себе вопрос Сергей.

Он продолжил освоение местности. Начало этого процесса никаких положительных эмоций у него не оставило, напротив даже, настроение было противным.

Душ представлял из себя глинобитное сооружение, тоже, как и туалет не с дверью, а с занавеской. Поверх всей этой конструкции был водружен металлический бак. Его склепали местные умельцы из листов нержавеющей стали. О сварке здесь тоже слыхом не слыхивали и поэтому куски металла соединяли клепками, ну прямо как бронированные листы на дредноутах начала прошлого века или как это до сих пор делают с обшивкой самолетов.

К душу, вернее к баку был приписан «бача», что на фарси означало просто парень лет десяти. Одевался он в бесформенные шаровары – камисы, которые были на взгляд европейца, на несколько размеров больше требуемого. Их собирали в складки и подпоясывали ремнем, чтобы они не спадали. Весь костюм назывался перухан, но Сергей тут же окрестил эту одежду – тромбон. Эти штаны висели так же ужасно, как одежда некоторых реперов. Но именно такая одежда, а не джинсы и брюки, лучше всего подходили к местному климату. Поверх надевалась такая же бесформенная рубашка, доходившая почти до колен. Она больше напоминала халат, чем рубашку. Мальчик ходил босиком, но он ведь так ходил с самого рождения и скорее чувствовал бы себя неуютно в сандалиях, чем без них. А еще у этого мальчика был ослик. По бокам к нему привязывали два сосуда, сделанных из каких-то жестяных емкостей, то ли от машинного масла, то ли от чего-то другого. В этих емкостях мальчик возил для душа воду из реки. Она была желтовато-бурого цвета. Каждый раз, Сергей, отворачивая кран и поливая себя этой отвратительной водой, думал о том, что надо ее экономить, потому что чем быстрее опоражнивается бак – тем больше выпадает работы мальчику и его ослику.

Причиной первого международного скандала как раз и стал душ. Все ведь понимали, что воды – мало, а народу – много и каждый хочет хоть немного утром взбодриться, а поэтому старались водные процедуры принимать быстро, совсем как если ты оказался в коммунальной квартире, где главное – встать пораньше и первым оказаться в душе, но соседи с полотенцами наперевес уже толпятся за дверью и ждут когда же ты наконец уберешься. В коммунальной квартире хоть дверь можно было запереть, а здесь то лишь занавеска была.

Но вот японцы из TBS отчего-то никак не могли этого понять. Странно. Ведь у них на островах такая концентрация населения, что на каждого в крупных городах жизненного пространства приходится ровно столько, чтобы хватило вытянуть руки и ноги, а об остальных излишествах приходится только мечтать. Чтобы увеличить свое жизненное пространство они готовы тратить огромные средства, насыпая из мусора искусственные острова.

Японцы готовы были плескаться в душе часами. Воду они не закрывали. Наверное, они, как и местные обитатели, считали всех остальных дикими варварами, на которых можно не обращать внимания. Получалось так, что один японец спускал на себя весь бак, а для следующих желающих искупаться – воды уже не было. Мальчик не успевал бак наполнить.

После нескольких таких эпизодов, непонятливым японцам объяснили, что так делать нельзя. Японцев окружило сразу несколько человек. Пусть даже они бы и обучались самурайскому мастерству, численное преимущество все равно было на стороне их противников, да и каждый из противников был на полголовы, а то и на голову выше щуплых сынов микадо. Головы им бы намыли основательно и без воды.

– Может, наваляем им за Цусиму и Порт-Артур? – спрашивал Игорь в шутку у Сергея.

– Международных осложнений захотел?

– Это не я, это они их захотели. Желтые обезьяны.

«Как они только таскают тяжеленные камеры и штативы? – думал Сергей, – вся эта миниатюризация электроники происходит оттого, что японцы очень щуплые. Им тяжело таскать тяжеленные видеокамеры и штативы. Вот они и придумывают что-нибудь менее массивное. Впрочем, у них, кажется, разделение труда: один возится со штативом, другой с сумкой, третий с камерой, четвертый с микрофоном, а совмещать все это в одном или двух лицах – нельзя из-за того, что начнут возмущаться профсоюзы, поэтому съемочные группы у японцев вдвое больше, чем у компаний из других стран».

Но сейчас то их окружило сразу несколько съемочных групп.

«Шикотан, Итуруп, Хабомаи – захотели?» – мысленно спросил Сергей, с усмешкой вспоминая, как он приехал в Токио, а там по городу разъезжало несколько микроавтобусов. На крышах у них были установлены громкоговорители, и оттуда раздавался надрывный голос, который требовал, чтобы Россия вернула Японии северные территории. Сергей в ту поездку был в главном офисе TBS. Люди там работали приветливые и понятливые, кланялись и кивали, здороваясь, и старались помочь, если возникали какие-то проблемы.

«Ща получите по самый Шикотан и Итуруп».

– Парни, ну что вот вы делаете? Воду надо экономить, вы здесь не одни, – начали переговоры с японцами собравшиеся.

– Ах, воду экономить? – хлопая глазами, отвечали японцы, – хорошо.

Конфликт был исчерпан. С той поры японцы исправились. Больше конфликтов из-за душа не возникало.

Никто не знал – платит ли Министерство иностранных дел зарплату баче или он работает только за еду, поэтому многие считали своим долгом дать ему бумажку достоинством в десять тысяч афгани. Просто бумажек меньшего достоинства не было. Расплачивались за работу, не считая деньги, а меряя их количество сантиметрами, ведь поменяв 300-400 долларов, можно было забить такими купюрами целый рюкзак.

В караван-сарае обитало пара сотен журналистов, и если каждый из них дал мальчику деньги хотя бы один раз, а Сергей знал, что некоторые делали это чуть ли не каждый день, то парень на этой работе сильно поднялся, сколотил себе по местным меркам целое состояние и уж точно мог себе позволить купить на базаре новые сандалии, но предпочитал все-таки ходить босиком. Так у него был более жалостливый вид, и он мог рассчитывать на большие чаевые. Но скорее всего он делился с местными криминальными авторитетами, то есть с папиками, которые его крышевали.

Третьим пунктом в ознакомительной экскурсии Сергея значилась столовая, куда три раза в день привозили ведро риса, ведро подливы с кусочками мяса и картошки, и еще чайник с чаем, но заваривали его из местной воды, такой же желто-бурой, какую привозил мальчик для душа. Она и без заварки цветом своим напоминала чай. Некую смесь каркадэ и китайского зеленого, настоянного на недельной свежести носках. Вот только не стоило эту воду пить, если не хочешь, чтобы желудок твой скрутило.

Большинство чай заваривало из привезенной с собой воды и на привезенных примусах. Для них еще надо было раздобыть бензин. Покупали его на местном базаре. Его продавали либо в канистрах, либо наливали из огромных 200 литровых бочек. Оставалось непонятным – откуда его везли. Видимо с какого-то подпольного завода. Этим бензином заправляли даже зажигалки, вот только в генераторы заливать его опасались. Бензин был отвратительного качества, даже не 80-й, на котором когда-то ездили «Запорожцы», а 58-й, если такой вообще существовал. На нем плохо работали и примусы и зажигалки, а генераторы, привыкшие к более качественному бензину, наверное, отравились бы, как травятся и глохнуть хорошие машины, если в них залить не качественный бензин.

У каждой группы, а то и у каждого журналиста был спутниковый телефон, который иногда надо было подзаряжать, как и аккумуляторы к камерам, и кучу всяких других электронных приспособлений. Генератор, без дополнительной нагрузки, урчал, как зверь, который спит и переваривает еду, но как только к нему присасывалось несколько пиявок, сосущих электричество, он начинал кашлять, как подавившийся человек, и казалось, для того чтобы он вновь нормально заработал, его надо несколько раз шлепнуть. Пиявки заряжались по несколько часов. В генераторах было всего по три розетки, и на всех страждущих получить немного электроэнергии их не хватало. Приходилось даже по ночам дежурить, чтобы никто не вытащил твой зарядник и не вставил вместо него свой, а то так однажды так и случилось с Игорем. Кто вытащил зарядник – он выяснить так и не смог, но аккумуляторы для камеры не зарядились, снимать было нечего и пришлось побегать по коллегам, пока они не разъехались на съемки, выклянчивая заряженный аккумулятор до вечера.

За каждый из столов, стоявших на улице, могло уместиться человек пятнадцать-двадцать. Есть приходилось из железных мисок и железными ложками или вилками, которые мыли мутной водой из арыков. Надо иметь луженые желудки и вместо желудочных соков там должна плескаться кислота, как у Чужого, чтобы после такой трапезы не слечь от дизентерии.

Ведра с едой ставили прямо на стол, а потом каждый набирал в плошки столько, сколько ему было нужно, и мог есть здесь же за столом или идти в свою комнату. Тут же на столе лежали горы лепешек.

Какое-то отталкивающее от всего этого чувство было, точно в свинарнике оказался. Рис то был только со специями, так что он не вызывал никаких опасений, но вот в качестве мяса и подливы Сергей сильно сомневался. Не хотелось ему есть это варево.

Итоги разведки были неутешительными. Здесь не жить приходилось, а выживать, да еще ко всему прочему, скоро придется делать сюжеты для редакции.

«Положим, один сюжет можно сделать никуда за территорию караван-сарая не выбираясь, – раздумывал Сергей, – но потом то все равно ехать куда-то придется».

В дальнейшем они брали из столовой только рис, размешивали его с консервами, приносили лепешки, кипятили воду из своих запасов, чтобы чай или кофе приготовить только из своих запасов, добавляли сахар или сгущенку.

Отравившиеся коллеги покинули их на следующий день, оставив им свои места в комнате.

За проживание в чудо гостинце брали поначалу 10 долларов в день с человека, но по мере того, как сюда приезжали все новые и новые партии журналистов, которым просто негде было разместиться, не хватало им мест, плата стала подниматься; двадцать долларов в день, тридцать, сорок, причем это происходило чуть ли не каждый день. Как будто доллар обесценивался так же стремительно, как немецкая марка в великую депрессию, когда люди получали зарплату дважды в день и тут же бежали в магазин, потому что на следующий день на эти деньги уже ничего не купишь, они превратятся в бумажки. Немногим в более легкой форме такое же безобразие происходило не так давно и в России.

Они могли повышать цену за свои услуги, за свою ужасную еду бесконечно долго, пока проживание здесь не станет дороже, чем в самых дорогих гостиницах мира, но Сергея это совсем не устраивало и он начал подумывать о том, куда бы им перебраться.

На базу каждый день приезжали представители Министерства иностранных дел Афганистана и командиры боевиков и устраивали импровизированные пресс-конференции.

Обстановка была очень демократичной. Прямо на улице ставили в ряд друг напротив друга стулья. По одну сторону садились участники пресс-конференции, по другую – журналисты и начинали общаться. Обычно, все ограничивалось сводкой последних боевых действий, а их можно было назвать так же, как назвал свой роман Эрих Мария Ремарк; «На западном фронте без перемен». Вот только ни талибы, ни моджахеды в землю, как это было на западном фронте в первую мировую войну, не зарывались. Не стоило.

Сергей сидел на этих пресс-конференциях где-то в задних рядах. Игорь вяло снимал происходящее, чтобы совсем уж форму не потерять и не облениться, хотя, скорее всего – все, что он снимал сейчас – не понадобится и отправится прямиков в корзинку. Записи на кассетах размагнитят, не перегоняя даже в архив, или наступит время, когда у них закончатся чистые кассеты и тогда придется жертвовать какими-то записями и использовать кассеты повторно. Но если бы Сергей ему об этом сказал, Игорь задался бы резонным вопросом; « ну и на хрена я все это снимаю?» Поэтому Сергей уверял Игоря, что его работа очень важна, а все, что говорят участники пресс-конференции – очень ценная информация.

На пресс-конференции назывались какие-то поселения, но Сергей вдруг понял, что абсолютно не представляет о чем идет речь, он не понимает – где они находятся. Ему нужна была карта, чтобы на ней обозначить расположение войск северного альянса и талибов. Жаль, что он не позаботился раздобыть ее в Душанбе. Там они, наверняка, продавались. Он стал оглядываться, высматривать – есть ли у кого-то карта, нашел одного из таких счастливчиков, подсел к нему и попросил показать – где находятся талибы, а где представители Северного альянса.

Пару дней они провели почти в безделье, акклиматизируясь, разговаривая с теми, кто здесь уже числился старожилами. В первый же день они познакомились с таксистом, который согласился с ними работать. Когда-то он учился в Минске на стоматолога, знал русский, чтобы набить себе цену при первой встречи процитировал что-то из Есенина, да и во время поездок почти не умолкал, жаловался, что стал русский забывать, и вот теперь ему практика нужна.

– Зачем тебе практика то? – удивился Сергей, – собрался в Таджикистан перебираться, а потом в Россию или в Белоруссию?

– Нет пока что, – отвечал таксист, – но вдруг мы опять с вами дружить будем. Вы у нас дороги будете строить, как раньше строили, гидроэлектростанции, вот тогда то я и пригожусь. У нас многие русский еще помнят, – добавил он, очевидно, намекая, на конкуренцию.

Таксист совмещал в себе несколько функций – водитель, переводчик, еще он и проводником мог стать, поскольку отлично знал обстановку. У Сергея просто гора с плеч свалилась, забот стало поменьше.

Чуть освоившись, они сходили на то место, где убили Ахмад Шаха Массуда. Сергей хорошо помнил сообщения, в которых говорилось о том, как это случилось. К Массуду приехала группа журналистов записывать интервью, но оказалось, что никакие это не журналисты, а талибы. Они взорвали и себя, и Массуда.

«И куда у него служба охраны смотрела? Говорили же, что только он может объединить разрозненные отряды Северного альянса. Понятно, что талибы захотят его устранить, и если бы у них в первый раз это не получилось, то они попытались бы это сделать и во второй раз, и в третий, с той же одержимостью, с какой американские спецслужбы устраивали покушения на Феделя Кастро. Вот только талибам больше повезло или они профессиональнее действовали, нежели их американские коллеги?»

Находилось это место буквально под боком, даже и ехать никуда не надо, дойти можно. Сергей и Игорь сделали там несколько фотографий для семейных альбомов; в платках и пуштунках, могли даже раздобыть шаровары, накидки и автоматы. Фотографии тогда получились бы такие, точно они и вправду в боевых действиях принимали участие. Еще они фотографировались на фоне стоящих в ряд десятков танков Т-72, когда ездили в танковую дивизию, а рядом с ними стояли полевые командиры в бесформенных хламидах и командир дивизии в старой форме, оставшейся еще со времен Наджибуллы. Эти танки были стратегическим резервом. Их берегли и в бой пока не бросали.

Москва пока что не требовала от них никаких сюжетов, но уже набралось материала по крайней мере на один. Теперь Сергей и Игорь могли потратить еще немного времени на обустройство.

Одним утром к ним подошли знакомые из WTN, те самые, с которыми они сюда ехали. Встречаясь в караван-сарае, они всегда здоровались друг с другом. Сергей порой над ними издевался, спрашивая – отчего они в касках не ходят. Он насмотрелся фильмов, где американские солдаты повсюду, даже находясь в глубоком тылу, ходят в касках и в подражание им повсюду в касках ходят и американские журналисты. Сергей уж не стал выяснять – спят ли они в касках, как Джордж Буш в своих ковбойских сапогах, а то этот вопрос совсем уж нетактичным был.

– Мы с начальником местной тюрьмы говорили, – начал Майкл, после традиционного приветствия и стандартного вопроса «как дела?». Вообще-то после него можно было и вовсе ничего не говорить, потому что того, кто спрашивал – ответ совершенно не интересовал. Если он здоровался с двумя или тремя людьми, то он спрашивал следующего еще до того, как ему ответил предыдущий собеседник. Эта такая американская традиция – делать вид, что ты очень вежливый и заботливый.

После вступления Майкла, Сергей подумал, что начальник местной тюрьмы предложил им снять сюжет о своем заведении или пожить в одной из камер, под защитой охранников, но ошибся.

– Он нам предложил в его доме пожить. Вы как?

– Что «мы как»? – просил Сергей.

– Дом большой. Нас только двое. Места, в общем, на всех хватит. Вы в долю войдете?

– А сколько он с вас решил содрать?

– Сошлись на 400 долларов в месяц. Если вы в долю входите, то с вас половина.

Сергей еще не видел дом начальник тюрьмы, но предложение ему очень понравилось. Ему надоело жить в этом муравейники, где все сидели друг у друга на плечах, где в туалет и в душ выстраивалась очередь. Да и после того, как они отправили домой своих отравившихся коллег, в комнате, которую они занимали, по местным меркам, стало слишком просторно. Пока еще про это никто не прознал, но, наверняка, вскоре их начнут уплотнять, как большевики после победы революции, стали уплотнять буржуев, и кого-нибудь обязательно подселят.

– Мне кажется, что 200 долларов за месяц – это не очень много, – сказал Майкл. Ему показалось, что Сергей еще не принял окончательного решения, колеблется, раздумывает над предложением и надо его подтолкнуть, как это делает коммивояжер, расхваливая перед клиентами достоинства своего товара.

Майклу, похоже, очень не хотелось предлагать разделить крышу еще кому-то, в особенности японцам. Вообще-то странно, что он решил сэкономить 200 долларов на проживании. Обычно американцы денег, что им выделяла редакция, не считали, а 200 долларов для них вообще было ничем. Неужели он решил помочь ближнему своему из чисто альтруистических побуждений, а в сумке своей он таскает Библию, каждый вечер читает ее, и пользуется ею, как инструкцией?

– Не много, – согласился Сергей, – где дом? Далеко?

– Близко, поехали.

Майкл заторопился, будто начальник тюрьмы предложил проживание в своем доме сразу нескольким съемочным группам, а теперь ждал, кто из них первым согласиться и кто предложит больше денег. Но они ведь уже ударили по рукам, оговорили плату за месяц. Однако в переговорах с местными всегда надо быть на стороже. Их обещания, данные неверным, мало что значат.

Дом оказался недостроенным. В стенах зияли пустые глазницы окон, рамы вставили, а про стекла – забыли, по комнатам гулял ветер, раскидывая по углам мусор.

– Ну, как тебе? – спрашивал Майкл у Сергея, с каким-то чувством вины. Он ведь сподвиг русских на эту авантюру, а предложили им кота в мешке.

«Хоть туалет есть собственный», – успокаивал себя Сергей.

– Да отлично, – сказал он Майклу вслух, – все лучше, чем в караван-сарае жить. Вот только окна надо чем-то заклеить.

– Стекольщиков надо на базаре поискать, – сказал Майкл.

Сергей подумал, что он догадался отчего начальник тюрьмы предложил им пожить в своем доме. Они ведь его чуть обустроят, да еще за это сами платить будут.

В октябре начинался сезон бурь. За одну ночь в дом могло намести столько песка, что потом его придется неделю выметать, да и то весь не выметешь, и он будет везде; в еде, в воде, на губах, зубах и одежде.

Стекольщиков они не нашли. Вместо стекла решили использовать полиэтилен. Попросили, чтобы рулон им из Душанбе привезли. Но потом купили его на местном рынке и затянули им оконные проемы, скрепляя его скотчем. Скотчем заклеили и все щели, но полной герметизации так и не смогли добиться. Песок все равно проникал внутрь дома.

Полиэтилен был мутным, света пропускал немного, поэтому в комнатах всегда было мрачно и темно, а полиэтилен этот напоминал бычьи пузыри, которыми затягивали оконные проемы в глубокой древности.

У американцев тоже был небольшой простой в творческом процессе и они, наравне с русскими, убирались в своем новом убежище. Один этаж в доме находился над поверхностью земли, второй – под. Это скорее даже какое-то бомбоубежище было, где начальник тюрьмы, вероятно, собирался пережидать налеты авиации или артобстрел. При прямом попадании, в том случае, если в подвале будут люди, то он станет для них отличным склепом.

На крыше они установили антенны для спутниковых телефонов.

Полы были голыми. Стоило только снять кроссовки или ботинки, оставшись в одних носках, как тут же чувствовался этот пронизывающий до костей холод. Они раздумывали, как решить эту проблему. Но к вечеру хозяин притащил ковровые синтетические покрытия. Их постелили на пол, и ходить по нему стало даже приятно, а вот мебели в доме так никакой и не было.

Нет, чтобы уж стенку за свой счет здесь соорудить или шкаф какой-то – речи не шло. Они могли обойтись даже без кроватей, постелив свои матрасы на ковровое покрытие, но монтировать сюжеты, сидя на полу, было очень неудобно. Пришлось вновь ехать на базар, искать там столяра, договариваться с ним, когда он сможет сделать небольшой столик, на котором могла бы уместиться монтажная пара.

Базар был шумным и грязным. На деревянных прилавках горами высились; сухофрукты, сладости, лепешки, пуштунки, сандалии, одежда. Какой-то маленьких мальчик лет пяти поднял с земли банановую корку и запустил ее в Сергея, но не попал. «Хорошо еще, что он не вздумал кинуть в меня камешком», – подумал Сергей.

Никакой тревоги они не испытывали, хоть у них за плечами были рюкзак, набитые деньгами, а местное население не питало к ним никаких дружественных чувств.

Сергей давно уже стал замечать, что везде где русские, произнося название местных населенных пунктов, говорят букву «а», афганцы говорят «о», то есть со своеобразным говорком, свойственным жителям Поволжья. Кабул был Кобулом, а Мазари Шариф – Мозори Шорифом, но Сергей продолжал использовать привычные названия. Над москвичами всегда ведь, по всей России смеются за то, что они «акают» и вот по этому акценту безошибочно узнают.

– Плохо без горячей воды жить, – сказал Сергей Игорю, – ты не знаю, а я вот люблю каждый день ванну принимать.

– А я вот можно подумать, грязнуля такой, в ванну никогда не хожу. Я тоже не отказался бы от горячей воды, – кивнул Игорь.

На базаре они выяснили – где находится жестянщик. В его мастерской они заказали бак с дровяным отоплением. Чем-то он напоминал печку-буржуйку, на которую прикрепили здоровенную бочку с краном, куда надо заливать воду. В доме была ведь специальная комната, отведенная под ванную, а в земляном полу проделали дырку для слива воды. Жестянщик пообещал склепать бак через три дня, уверял, что быстрее никак не получится, потому что заказ сложный, надо ведь стенки к днищу подгонять, вырезать его.

– Нет, – чмокал он языком и покачивал в стороны головой, как болванчик, – раньше никак не получится. Боюсь, что и за три дня не управлюсь.

– Хорошо, мы придем на четвертый день, – согласился Сергей. Ему очень не хотелось искать другого жестянщика, расспрашивать у него – сумеет ли он за два дня сделать бак. Потерпят они без воды.

А вот столяр, вероятно, поставил заказ журналистов в число приоритетных, отложил на время всю остальную работу и два дня строгал и пилил доски, вытачивал для стола ножки, зачищал их. Результат трудов своих он показывал заказчикам, точно это и простой не столик, а вправду произведение искусств.

Столяр и им сам любовался, заходил то с одной стороны, то с другой, присаживался на корточки, так чтобы глаза его становились вровень со столешницей, но поверхность была идеально ровной. В столике не было изъяна. Вспоминался анекдот про еврейского портного, который две недели шил брюки.

«Еще немного и столяр не захочет отдавать столик, – подумал Сергей, – он поставит его перед входом в свою мастерскую, как демонстрационный товар, витрины то у него все равно не было, чтобы все видели, на что он способен».

Столяр расставался со столиком не без сожаления.

Бак у жестянщика забрали на четвертый день.

Чтобы перевезти свои покупки они нанимали на тележку с осликом. Не ездить же на такси за баком и столиком. Тогда ситуация как в фильме «Бриллиантовая рука» получилась бы. Там, где Мордюкова говорит, что наши граждане за хлебом на такси не ездят.

Знакомые журналисты, завидев Сергея и Игоря, останавливали их, спрашивали – где они купили столик, а когда они везли бак, то спрашивали – где его приобрели. Сергей объяснял на пальцах, где находятся мастерские столяра и жестянщика.

– Надо бы тоже заказать, – раздумывали знакомые.

Сергей подумал, что он, пройдясь по улице со столиком и баком, обеспечил и столяра и жестянщика работой на несколько недель вперед. Можно к ним придти и содрать процент за рекламную компанию.

– Сколько стоит? – задавали следующий вопрос знакомые.

И тогда Сергей показывал пальцами толщину пачки денег, которую он отдал за столик – где-то сантиметра два, а за бак чуть побольше – два с половиной сантиметра. Деньги то здесь считались как раз по толщине пачки. Но можно было подсчитать – сколько это. Итак, пачка в один сантиметр вмещает 100 купюр по 10 тысяч афгани каждая. Итого в сантиметре умещается ровно миллион афгани. Выходит, что за столик они отдали 2 миллиона афгани, а за бак – два с половиной, плюс минус несколько десятков тысяч.

– Не дорого, – кивали знакомые, посмотрев на чуть расставленные пальцы.

Привозить воду и дрова в свой недостроенный дом начальник тюрьмы отрядил двух автоматчиков. Одному из них было лет шестнадцать, а другому и вовсе не больше четырнадцати. Оружие здесь выдавали гораздо раньше, чем разрешалось в других странах сдавать на водительские права.

Начальник тюрьмы прослышал про приобретения своих постояльцев и в душе своей, наверное, радовался, что сдал им дом. Вероятно, он проболтался кому-то, что в его доме есть даже телефон, правда – не его собственный, а тот, что привезли с собой журналисты. В дом теперь частенько заходили гости из числа уважаемых жителей района и просили Сергея дать им телефон позвонить. Минута разговора стоила 4 доллара. В Чечне за такие звонки можно было выменять сухие пайки. Сергей не представлял, что же можно взять взамен у афганцев, кроме еды. Они бы столько не съели. В скором времени, пришлось бы открывать продуктовый магазин и снабжать продуктами весь лагерь. Но афганцы наговорили бы по телефону на несколько сотен долларов. Сумеют ли они компенсировать эти затраты? Иногда он говорил, что по телефону позвонить нельзя. Спутник – ушел и появится не скоро. Афганцы такому объяснению верили, но приходили вновь.

– Мне бы в Пакистан позвонить, – сказал Сергею очередной гость, который пришел под вечер.

По его богатой одежде сразу было видно, что он в поселении человек не последний. Таких называют баями, а в темноте, наверняка, прячется несколько его слуг или телохранителей. Отказывать в звонке всем напропалую было не правильно, неизвестно ведь чья помощь понадобится. Откажешь ты, откажут тебе.

Накануне американцы рассказывали о том, что хотят добыть плакаты с Ахмад Шахом Массудом. Почти все афганские машины были с такими плакатами. Их вывешивали с левой стороны лобового стекла. Плакаты были такими большими, что закрывали пассажиру весь обзор, иногда их вешали по центру стекла, и тогда обзор наполовину закрывался и водителю и пассажиру. Американцы считали, что плакат будет отличным сувениром. Сергей подумал, что у него появилась возможность сделать небольшой подарок коллегам и отплатить им за то, что они поделились своим жильем.

– Вы можете плакаты Массуда достать? – спросил Сергей у бая.

– Да, – сказал бай, – я скоро вернусь.

«Терминатора» здесь тоже смотрели и цитировали, а бай приехал обратно часа через два, когда совсем уже ночь была. Сергей и не думал, что тот вернется, ложился уже спать, но баю, вероятно, очень нужно было сделать звонок в Пакистан. Он привез с собой тубус с десятком плакатов.

– Вот, – сказал он, раскрыв тубу и разворачивая один из плакатов, – хорошо?

– Да, – сказал Сергей, абсолютно не представляя, что же они будут делать со всеми этими плакатами. Им ведь два всего было нужно. Еще два они заберут себе, а оставшимися -можно будет обклеить стены в доме.

Массуд стал здесь брендом. Странно, что его портрет еще не стали печатать на майках. В соседнем Пакистане на майках печатали Бен Ладана и их хорошо покупали туристы. Вот только туристов в Пакистане было мало. У местных жителей такие майки популярностью не пользовались. Они привыкли носить рубашки до колен, а украшать их чьими-то картинками или портретами пакистанские модельеры еще не додумались.