Loe raamatut: «Перед грозой», lehekülg 3
– Нет у меня злости на советскую власть! Обида есть! – честно ответил дед Федька.– Злости нет!
– Мне нужен связной, который станет моими глазами и ушами в каждом селе, на каждой улице райцентра. Я хочу знать обо всех передвижениях немцев, обо всех передислокациях румын и итальянцев. Все!
– Много чего хочешь…– коротко бросил дед Федька. – Нашел связного. Калеку…
– Прошу вас!– горячо попросил Говоров.
– Добро!– согласился дед Федька.– Будет тебе связной…А сейчас иди с Богом! Не хватало бы, чтоб тебя кто узнал тут.
Говоров кивнул, подал руку для рукопожатия, но Подерягин – старший сделал вид, что не заметил ее. Отвернулся, заходя в дом. Перекрестился на образа. Оглядел комнату, где кроме лавок и стола с колченогими стульями, да узкого сундука ничего и не было. Колька и Шурка сидели на печи, высунув грязные носы, любопытствуя из-за занавески в красный горошек.
– Кто это был? – спросила Акулина, накрывая на стол, жидкий суп и лепешки из лебеди зеленоватого цвета.
– Знакомый один заходил. Справлялся, как дела у нас…– взяв деревянную ложку, дед Федор с удовольствием зачерпнул пахнущее укропом варево.
– Знакомый? Я что-то таких не помню…– проговорил задумчиво Акулина, вытирая мокрые руки о подол фартука, усаживаясь за стол рядом со свекром.
– А он мой знакомый, городской…В тридцать седьмом с ним познакомились…– угрюмо буркнул дед Федор, раздумывая о чем-то своем.
«Знакомство с особистом»
5
Март 1942
В штабе царила традиционная суета. Составлялись планы, щелкали клавиши пишущих машинок. Ординарцы носились из одной комнаты в другую, слышался чей-то рассерженный голос, отчитывающий нерадивого исполнителя. Лишь в кабинете командира дивизии полковника Перховича было спокойно. Горела буржуйка, потрескивая дровами, выпуская ароматный смолистый дым через узенькое отверстие в трубе.
Франц Иосифович перебирал штабные карты, продумывал будущий маршрут многокилометрового марша, рассчитывая сколько техники понадобится для того, чтобы вывести скудное хозяйство нажитое в Вологде, сколько железнодорожных составов и времени необходимо ля перевозки такого количества людей и техники. В дверь постучали.
– Входите!– не отрываясь от бумаг, произнес полковник, поправляя сползшие на нос маленькие очки-половинки. Он был немного подслеповат. Годы давали свое, ведь Франц Иосифович присягал задолго до образования республики советов и русской революции. Служил на фронтах Первой Мировой, где впервые встретился с немецким военным педантизмом и отточенной тактикой кинжальных обхватов. Окончил пехотное училище, выходец из дворянской семьи. Он получил замечательное образование, разговаривал на двух языках, прекрасно мог найти себе работу и в эмиграции, но в какой-то момент, когда самодержавие рухнуло. Решил остаться на Родине, присягнув РККА. С того момента прошло много лет, но никогда Перхович не пожалел об этом. Даже когда повсеместно черные воронки темной непроглядной ночью забирали его сослуживцев, таких же белых офицеров, перешедших на сторону победившего социализма, Франц Иосифович оставался непоколебим, уверен в том, что государство лучше знает, что оно разберется. Воспитанный в лучших традициях монархизма, он не мог, не умел думать по-другому, свято оставаясь верен своей клятве служить России.
На пороге его кабинета, если можно было так назвать узкую, будто пенал для карандашей, лачугу, освещенную тусклым светом керосиновых ламп, развешенных по углам, стоял начальник особого отдела дивизии майор Тополь – хамовитый нагловатого облика офицер, который имел довольно смутное представление о военной службе и организации войскового жизнеобеспечения, зато умело и ловко составлял докладные записки на имя начальника особого отдела армии товарища Гаврилова.
– Разрешите, товарищ полковник?– уточнил он, расстегивая черный кожаный плащ, который придавала ему сходство с теми самыми первыми чекистами, строившими революцию, чем Тополь в душе невероятно гордился. Перхович кивнул и убрал бумаги на край стола. Устало снял очки, протер их идеально белым платочком. Терпеливо стал ждать, уверенный, что майор начнет объяснять сам, зачем пришел.
– Товарищ полковник, – начал, откашлявшись, Тополь, заметно смутившись от такого спокойного и холодного приема, вам известно, что творится в вашей 189-ой разведроте? Особый отдел очень обеспокоен происходящими там событиями…– покачал он головой, выводя полковника на разговор.
– И что же у меня творится в разведроте?– спокойно переспросил Перхович, все так же протирая очки.
– Вы в курсе утреннего инцидента?
– Конечно, товарищ майор! Командир дивизии обязан знать, что творится в вверенном ему подразделении,– Перхович наконец-то отложил свои очки и посмотрел на особиста прямо и открыто,– что такого в том, что наш солдат застрелил двух опасных преступников, которые намеривались на него напасть, отобрать оружие и черт знает, простите, как им воспользоваться…Наградной лист на присвоение младшего сержанта я ему уже подписал и отправил в штаб армии…
– Да как…-майор Тополь не мог выговорить и слова. Его скрутило от злости, и если бы он мог, то он непременно врезал бы этому заумному старому деду, корчащему из себя, не пойми что…– Я посадил его на гауптвахту!
– За что, если не секрет?– улыбнулся полковник своей спокойной дедовской улыбкой, которая вроде и не таила в себе опасности, но вкупе со вкрадчивым голосом, напоминало шипение гадюки, готовой броситься из-за кустов на противника. Его не могли съесть тогда, в тридцать седьмом, не позволит он сделать этого и сейчас.
– За невыполнение пунктов устава гарнизонной и караульной службы. Перед открытием огня по мирным жителям рядовой Подерягин был обязан сначала сделать предупредительный выстрел, а потом открыть огонь на поражение.
– Боюсь, бежавшие заключенные ни того, ни другого сделать ему не позволили. В сложившихся обстоятельствах, я считаю , что солдат поступил абсолютно правильно,– отрезал Перхович, начиная закипать.
– Да вы видели вообще его личное дело?!– разозлился майор Тополь, вскочив со своего места. Нависнув над Францом Иосифовичем, как скала.– Сын дворянина, кулак, ярый противник революции! Таких расстреливать надо, а не награждать!
– Хватит!– стукнул кулаком Перхович, вскочив следом, расплескав по оперативным картам остывший чай.– Хватит! На расстреливались! Страна находится в состоянии войны с сильным и хорошо обученным противником! У нас каждый солдат, каждая жизнь на счету, потому что идет война на полное истребление! От таких вот, как этот ваш Подерягин. Умудренных жизнью сорокалетних мужиков, на фронте больше толку, чем от безусых идеалистов, которых можно использовать только как пушечное мясо, чтобы заткнуть дыры на фронте!
– Ах, вот вы как думаете о настоящих коммунистах? О комсомольцах, идущих добровольцами на фронт! Для вас они пушечное мясо? А кулак , белобандит , контра вшивая – настоящий защитник Отечества?
– Давайте закончим этот разговор, товарищ майор!– остыл Перхович, который понял, что наговорил лишнего и перегнул палку.– Пока я командир дивизии и я отвечаю за ее боеспособность! Такие как Подерягин в разведке нужны. Что может придумать лейтенант Зубов – восемнадцатилетний мальчишка, только что окончивший пехотное училище, опираясь на таких , как этот солдат, у него появляется робкий, но единственный шанс выжить!
– Понятно все с вами…– обреченно покивал головой Тополь, застегивая плащ обратно, собираясь на выход.– Перед моим назначением в управлении штаба армии мне тоже говорили, что вы из этих…
– Этих?– нахмурился Перхович.
– Разрешите идти, товарищ полковник?– сделав каменное лицо, спросил разрешения особист.
– Что значит из этих майор?
Но Тополь, не ответив, быстрым шагом покинул штаб. Перхович устало сел на свое место и потер усталые, воспаленные от постоянного недосыпа, глаза. Ему не хотелось ссориться с особым отделом, но и отдать на растерзание НКВД хорошего солдата он не имел права, не этому его учили в пехотном училище. Руки трясло. Он с удовольствием отхлебнул холодный чай, наслаждаясь его сладостью. С мыслью о том, что Тополь, так этого не оставит и обязательно доложит о случившимся в штаб армии. Ну и плевать…Подумал Франц Иосифович. Дальше фронта сейчас уж точно не пошлют. Через пару минут он снова склонился над картой, прокладывая маршрут переброски дивизии под Воронеж, где она вскоре должна была войти в состав 40-ой армии Воронежского фронта.
6
Пребывание Подерягина на гауптвахте закончилось так же молниеносно и быстро, как и его попадание туда. Петр , пожалуй, даже не успел осознать моментально меняющуюся ситуацию. Вот только что, он отдавал свое личное оружие, ремень своему комроты, спарывал пуговицы с гимнастерки, а через полчаса в его сарай зашел сам Прохор Зубов и отдал все обратно с извиняющимся видом, явно смущенный такими переменами.
В душе Петр понимал, что парнишка не виноват, что мал еще, чтобы показывать зубы таким волчарам, как дивизионный особист, вступаясь за своих людей, но горечь все равно осталась, потому он и не жалел виновато потупившего глаза в пола лейтенанта.
– Петр Федорович…– он протянул автомат и солдатский ремень лежавшему на узких плохо обструганных нарах Подерягину.
– Я так понимаю, я прощен?– с легкой усмешкой сквозь свои черные густые спросил Петя, принимая всю амуницию от своего командира.
– Командир дивизии подписал представление в штаб армии на младшего сержанта…
– Угу…– буркнул Подерягин, натягивая ремень.– Это конечно было бы хорошо, если б еще сержантов точно так же, как и рядовых не убивали.
– Всех убивают!– заметил Прохор.
– Вот и я говорю, товарищ лейтенант,– улыбнулся ему Подерягин,– что, какая разница, сержантом тебя убьют или рядовым? Семье ведь от этого легче не станет? Детям твоим? У тебя есть жена, Проша?– неожиданно по-домашнему обратился к нему Подерягин, глядя прямо лейтенанту в глаза.
– Только мать в Ленинграде…
– А у меня жена и двое деток! Думаешь мне охота умирать? Нет, Прохор Иванович, не охота!
– А Родина?
– Родина…– задумался Петр, а потом, словно надумав что-то, присел рядом с лейтенантом, отложив автомат в сторону.– А что мне дала Родина? Вот бьюсь и не припомню. Может хату срубила? Нет…Когда отца поместье отобрали, сожгли, мы переехали сюда, и тут дед мой развернулся. Сам смастерил избу, сам поставил мельницу, начав молоть муку всем в ближайших селах. К нему из города ехали, помол такой мелкий был. И что? Кулаками сказались… Отобрали мельницу, батю в колхоз запрятали коровам хвосты крутить. Меня трактористом на МТС. Так за какую Родину мне надо умирать, а? За ту, которая мне все это сотворила? Или за какую-то другую? Вот, что я скажу тебе товарищ лейтенант, выбрось из головы всю эту ерунду про Родину. Ты защищаешь свою мать и свой дом, больше ничего! Такие фанатики, которые за Родину, за Сталина кричат на полях сражений,– он понизил голос до почти шепота, – на дзот грудью бросаются, под танк со связкой гранат, таранят вражеские «мессеры» в небе…Они не понимают, что дзот можно было обойти, не положа роту возле него, танк пропустить, а пехоту от него отсечь, а с самолета катапультироваться, чтобы потом на другом таком же уничтожить десять, нет, двадцать истребителей врага. Для них главное почетно умереть, а не победить, чтобы товарищ Сталин покивал головой, читая заметку в «Правде» и похвалил. Вот когда ты это поймешь, что надо воевать без фанатизма, а просто профессионально, тогда и станешь хорошим офицером.
– Но вы же пошли на войну…– заметил потрясенный Зубов, для которого слова Подерягина стали настоящим откровением. Это настолько сильно отличалось от того, что ему говорили, в школе, в училище, настолько было оглушительно резко и болезненно, что он чуть не расплакался совсем по-детски, чувствуя, как все его внутренние идеалы втаптывают в грязь.
– Пошел!– кивнул Петр, вставая с нар.– Не хочу, чтобы мои Шурка с Колькой, когда подросли на немецком балакали…Разрешите идти, товарищ лейтенант?– спросил Подерягин, но Зубов не услышал его вопроса. Он отрешенно смотрел в противоположную стену, решая очень сложный, первый серьезный в своей восемнадцатилетней жизни вопрос. Кто этот рядовой Подерягин? Тщательно маскировавшаяся все эти годы контра? Или все-таки патриот, который любит свою Родину, молотившую его почем зря всю его сознательную жизнь, то и дело, опуская на самое дно существования, своей, извращенной грубой любовью?
После затхлого, пропахшего насквозь мышами сарая воздух на улице показался кристально чистым. Петр с наслаждением вдохнул его, подумав, что зря все-таки открылся Зубову. Мало ему было проблем с особистом, который спит и видит, чтобы разоблачить в нем немецкого шпиона, так теперь еще, похоже, он умудрился настроить против себя и лейтенанта.
– Петька! Петр!– откуда-то сбоку от него раздался голос Гришки Табакина. Спотыкаясь, он бежал к нему по начинающей подсыхать дорожной грязи. – Выпустили все-таки? А у нас весь взвод не верил…Говорят, если майор Тополь в кого-то вцепится, то его силой не оторвешь…
– Оказалось можно,– пожал плечами Подерягин, двигаясь в сторону их барака.
– Говорят, сам Перхович за тебя заступился!– довольно сообщил Табакин, будто это за него писал представление сам командир дивизии. Хороший он был парень Гришка Табакин – простой и открытый, такие Петру нравились.– Особист то, особист это…Да что там говорить! Сами милиционеры из Вологды приезжали, хотели лично благодарность тебе выразить, да только Тополь не пустил…
Гришка оборвался на полуслове, только сейчас заметив, что настроение у Петра далеко не радостное. Подерягин положил автомат на нары, а сам сел за небольшой стол, где солдаты обычно писали письма домой. Свет от чадящей керосиновой лампы был слабым, но Петр все равно достал мятый тетрадный листок и чернильный прибор.
– Понятно…– поняв, что он сейчас стал лишним Гришка со вздохом удалился из палатки, оставив Петра наедине со своими мыслями.
Желание написать письмо домой пришло неожиданно, вместе со спором о Родине и семье. Вспомнились улыбчивые, черные, как омут глаза Акулины, ее мягкая покорная улыбка, вредный и склочный голос отца, шумливые выходки Коли и послушная Шурочка. От тоски засосало в груди. Макнув перо в чернильницу, он хорошо поставленным почерком начал писать, зная, что из всей семьи грамотным является лишь отец, Петр обращался ко всем сразу:
Дорогие мио, домашние! Шлю вам привет из холодной и зябкой Вологды, где стоит наша часть. Здравствуй, моя дорогая и любимая Акулюшка, как ты там живешь без меня? Как здоровье? Как ведет себя батя? Как дети? Передавай большой привет Николаю и обними за меня крепко-крепко нашу Шурочку! Подросли уже, небось? Сколько времени прошло с того момента. Как я попал в армию…Уже май, а прощались мы в марте, как я жалею, что так и не сказал тебе, что очень вас всех люблю! Немцы от вас далеко? До нашей части новости доходят плохо! Стоим в лесу, Вологда где-то рядом. Познакомился с земляком Гришкой Табакиным . Служим с ним в одном подразделении. Командир у нас хороший, но молодой и горячий. Зовут Прохор Зубов – коренной ленинградец. Гришка со Старого Оскола.
Уж, простите меня, что не так часто пишу. Редко выпадает свободная минутка. Все чаще нас гоняют на стрельбы, марши и учения. Командир дивизии – Франц Иосифович Перхович белый офицер, человек чести и наивысшего достоинства. За солдата заступается и в обиду никому не дает.
У вас, наверное, уже сады зацвели? А здесь слякотно, сыро и промозгло…Постоянно дует холодный ветер! Тут и снег не везде сошел. Служу нормально, служба нравится. Сегодня за задержание особо опасного преступника обещали повысить в звании. Буду младшим сержантом, но вряд ли пропустит штаб армии. Слишком у нас , бать, подпорченная биография.
Ходят слухи, что скоро возможно пошлют на фронт. Оттуда почта будет ходить медленнее. Не все время нам в резерве ставки стоять! Как отправимся и куда – напишу. За этим прощаюсь, всех обнимаю и целую!
Май 1942 года Вологда
Ваш сын, муж и отец Петр Подерягин.
Еще раз перечитав письмо, коротенькое и лаконичное, Петр отложил перо и аккуратно закрыл чернильницу. Легкими, давно заученными движениями свернул треугольник, на таком импровизированном конверте подписав несколько строчек адреса.
Мысль о том, что его родное село находится в оккупации, даже не приходило ему в голову. Мир разделился для него с марта месяца по какому-то территориальному признаку. Там, где находилась его семья – был мир, а там где он –война. Вот такое странное ощущение ему перебороть никак не выходило, зато получилось одолеть нахлынувшую после всех сегодняшних перипетий грусть. Какую мог нежность, накопившуюся в сердце, он вложил в это коротенькое послание и стало немного полегче, словно поговорил с родными, хвастаясь своими успехами, стараясь оградить от неурядиц.
Спрятал письмо в карман, пообещав себе, что завтра непременно отдаст его почтальону. Сквозь щели в бараке спускались серые сумерки. Он все никак не мог привыкнуть к вологодским вечерам, когда не было розового длинного заката, как на его родине, а ночь опускалась в одно мгновение, будто везде тушили свет. За дверями барака послышались голоса сотни ног, возвращающихся с вечерней прогулки. Кто-то запел песню. Перед бараком шаги стихли, раздался звонкий голос Зубова:
– Становись!
Спохватившись, Петр схватил автомат и поспешил на вечернее построение. Не хватало еще за это сегодня ему заработать несколько суток гауптвахты. Он бегом врезался в кривоватый стоящий строй, заняв свое место возле Гришки Табакина. Перед строем стоял лейтенант с розовыми от мороза щеками и зачитывал список личного состава:
– Начинаем вечернюю поверку. Александров…
– Я!
– Барабулька!
– Я…
« Комендант Бааде »
7
Июнь 1942
Эрлих Бааде наслаждался в своем рабочем кабинете первым утренним кофе. За окном светило солнце, пробиваясь своими яркими лучами через неплотно прикрытые шторы, пахло начинающей зацветать черешней и абрикосом. Такого одурманивающего запаха в его родной Германии не было. Там пахло по-другому, если вообще пахло.
Он с наслаждением распахнул плотно закрытые створки окна и потянулся. День обещал быть хорошим. Гладко отутюженный мундир висел на спинке стула. Под окнами куда-то промаршировал патруль. С ревом покатил грузовик, плотно набитый солдатами тайной полиции вермахта. Эрлих с неудовольствием вспомнил, что через несколько минут к нему должен заявится проклятый итальяшка – командир итальянской дивизии «Виченца» и так называемый союзник.
К макаронникам он испытывал нечто сродни брезгливому отвращению. Что стоит говорить о них? Если показателем их боеспособности является количество гвоздей вбитых в их тоненькие, летние ботинки, если в эти проклятые русские степи они прибыли на мулах и ишаках, навьюченных разномастным оружием, которое в вермахте уже давно бы ушло под списание!
Эрлих их понимал, но не принимал. Каждому хотелось успеть под дележку лакомого куска пирога под названием Советская Россия. Вот и этот хитроумный Муссолини, чтобы не опоздать или вообще не участвовать прислал этот альпийский экспедиционный корпус. Теперь Бааде был вынужден его как-то использовать, разбираться с его мародерами и недовояками.
– Господин комендант!– в дверь заглянул его личный адъютант, которым он обзавелся, как только вступил в должность. Это был молодой хваткий парнишка, который отлично справлялся не только со своими прямыми обязанностями, но и в каждом городе, где они находились умудрялся найти такие вещи, которые вдвоем они потом вагонами отправляли в родную Германию, откладывая на безбедную старость.
– Да, Герхард!– кофе остыл и отдавал горечью. Как давно он не пил настоящего кофе! В армию поставлялся суррогат, который химики Рейха творили, чуть ли не из опилок. Пах он похоже, но на вкус напоминал жженую резину. Так, когда он пил кофе последний раз? Это было в госпитале, точно! Госпитале, за попадание в который он благодарил Бога ежечасно. В 41-ом Эрлих Бааде служил командиром штурмового батальона «Викинг» 8-ой пехотной дивизии группы армии «Центр». Они медленно и уверенно ползли от самой границы союза, подавляя сопротивление русских без особого труда, пока не столкнулись с хорошо организованной обороной под Москвой. Пришлось перейти к вынужденной обороне. Ударили лютые морозы, а окопная жизнь привела Эрлиха на больничную койку с гангреной. Ногу удалось спасти, но к строевой службе он оказался негоден, а вот его батальон в полном составе погиб при контрнаступлении советов. С того момента Бааде считал, что родился под счастливой звездой, и все что не делается в этом мире, все к лучшему.
– Слушаю!– повторил он, одним глотком допивая кофе и набрасывая на плечи мундир, висящий на стуле. Свою комендатуру он решил совместить с единственным нормальным жильем в этом полу деревенском захолустье. Двухэтажный дом, разделенный на множество квартир, скорее всего, принадлежал до оккупации каким-то партийным бонзам советов. На первом этаже Эрлих устроил приемную, а на втором комнаты отдыха, но иногда, заработавшись, он оставался ночевать и в рабочем кабинете.
– К вам генерал Бруно Виери!– отрапортовал адъютант. По его воспаленным красным глазам, Бааде понял, что молодой парень снова ночевал у русской девицы, о посещении которой коменданту города тут же доложили. Журить паренька он не стал, но предупредил, что эти отношения могут плохо закончиться. Русским верить нельзя. Та же самая грязная шлюха, за еду делящая с тобой постель, может однажды ночью воткнуть тебе нож в спину, объяснил он ему. Адъютант согласился с доводами начальства, но делал по-своему.
– Впусти!
Громко цокая каблуками, словно только что подкованная лошадь, в кабинет коменданта зашел генерал Бруно Виери. Белый парадный китель сверкал непонятными орденами. Идеально начищенные сапоги матово блестели в лучах медленно поднимающегося солнца. На голове Бруно была широкая пилотка с аляповатой кокардой сухопутных войск Италии, а в руках Виери крутил тоненький стек, взятый на встречу с Бааде, наверное, для пущей важности.
– Я приветствую вас, мой друг! – щелкнул браво своими сапогами генерал, поклонившись.– Командир дивизии «Виченца» – генерал Бруно Виери.
– День добрый, господин генерал!– Эрлих подал ему руку, и указал на стул, приглашая присесть.– Я так понимаю, что ваша дивизия прибыла на станцию и готовится к выгрузке из эшелонов? – спросил комендант, прикидывая, куда можно расселить такую огромную ораву прожорливых макаронников.
– Да, господин комендант! Дуче послал нам помочь нашим немецким союзникам в нелегкой борьбе против этих восточных варваров. Мои войны готовы не жалеть живота своего ради…
– Я понял,– прервал его Эрлих, подумав о том, что дуче послал их вовсе не помогать. А по возможности тянуть из России все, что только можно.
– Прошу довести до моего сведения ваш план по размещению моих частей и подразделений!– недовольно поджав губы, проговорил итальянский генерал.
– Вы находитесь в резерве 6-ой армии генерала Паулюса. Мне приказано, разместить вас на квартиры в этом районе и его окрестностях. Планы размещения вы можете взять у моего адъютанта,– Эрлих внимательно уставился в глаза Бруно Виери, и тот вскоре не выдержал этой игры взглядов. Резко встал со своего места и оправил мундир.
– Благодарю вас!– кивнул и широким шагом покинул приемную. Дверь за ним с грохотом захлопнулась, даже штукатурка осыпалась вниз. Бааде недовольно поморщился, когда Бруно напал на бедного Герхарда. Его отчаянный крик слышали наверное в соседних домах. Оскорбленный в лучших чувствах столь холодным приемом, его крик был слышен даже на улице. Он требовал точные координаты, карты, эшелоны, но Эрлих был уверен в своем адъютанте. Хитрый и сообразительный парнишка сможет справиться с экспрессивным итальяшкой.
Сел за бумаги, но работать не выходило. Протерев монокль, Бааде вспомнил, что собирался съездить сегодня на станцию и посмотреть, как идет укрепление этого района. Почему бы этого не сделать сейчас? Машина –старенький «виллис» уже тарахтела у подъезда. Личный водитель отличался немецким педантизмом и ждать его никогда не приходилось. Надев фуражку, он вышел из приемной.
Бруно Виери уже исчез. Его гневная ругань слышалась где-то на улице. На своем каркающем языке он костерил союзников почем свет стоит. Ну и пусть…Из итальянцев военные…
– Я на станцию!– сообщил он Герхарду, мгновенно вскочившему при его появлении.
– Мне отбыть с вами, господин комендант?
– Нет, Герхард,– покачал головой Бааде,– разберись с размещением этих макаронников. Пусть успокоятся, наконец.
– Есть!
Тяжело ступая, поврежденная нога еще с утра начала ныть, Бааде спустился вниз. Несколько офицеров вскинули, проходивших мимо вскинули руки в приветствии. Он ответил. Водитель предупредительно бросился распахивать дверь, когда звериным чутьем, оставшимся со времен битвы под Москвой комендант города почувствовал неладное. Слишком тихо было на улице. Кроме немецких солдат и офицеров никого из прохожих видно не было. Только на другой стороне улицы шел молодой человек в необычайно длинном плаще для этого времени года. Бааде остановился, глядя на него. Смутное предчувствие засосало под ложечкой. Минуты шли, а он все наблюдал, как приближается к нему этот молодой паренек.
– Господин комендант!– окликнул его водитель.
– Да, Ганс!– плащ местного паренька распахнулся. Рука, спрятанная за его полу, потянулась вверх. В ней блеснул холодный металл, кажется револьвер. Сейчас…
Бааде прыгнул в сторону, на секунду опережая выстрел. Пуля прошла где-то над головой, опалив висок. Фуражку снесло в сторону и будь комендант чуть по нерасторопнее, то, несомненно, уже лежал бы с прострелянным черепом на земле. Парень продолжал стрелять, приближаясь.
– Господин…– начал было водитель, потянувшись в салон автомобиля за оружием. Не было времени думать. Эрлих ухватил его за плечи и развернул к убийце, прикрываясь телом своего шофера. Еще три выстрела…Тело немецкого солдата несколько раз дернулась в его руках. Левый рукав обожгло болью. Эрлих застонал, выпуская тяжелое тело шофера из рук. Пальцы мгновенно онемели. С грохотом он рухнул на землю, возле «виллиса».
Конец…Подумал комендант, видя, как быстрым шагом убийца приближается к нему. Конец…Черное дуло повернулась в его сторону, замерев точно напротив лба. Щелчок…Опустевший барабан крутнулся, так и не выплюнув смерть. Щелк…Щелк…Парень нажимал на курок, еще не сообразив, что закончились патроны. Щелк!
– Ахтунг! – длинная очередь дежурного патруля прорезала тишину еще дремавшего города.– Ахтунг!
Окно комендатуры со звоном битого стекла вылетело, и оттуда застрочил автомат.
Парень испуганно отбросил в сторону револьвер и побежал вниз по улице. Ему в след ударил автомат, выбивая фонтанчики земли у его ног. Из комендатуры выбежало несколько солдат, бросившихся в погоню, и Герхард.
– Взять живым!– прохрипел Бааде, зажимая рукой сочащуюся кровью рану чуть выше локтя.
Адъютант обернулся, но ничего не сказал. Среди пустых кварталов было хорошо заметна сгорбленная фигура паренька. Герхард остановился, переводя дыхание, тщательно прицелился. Пуля срикошетила от кирпичной кладки чуть выше, чем необходимо. Убийца нырнул в один из проулков, позади него слышался лай собак, автоматные очереди и топот ног, но знакомый со всеми закоулками родного города комсомолец легко скрылся от преследования, и погоня вернулась ни с чем.
Тяжело дыша, адъютант бросился к коменданту, сидящему на земле и зажимающему рану чуть выше локтя. Сквозь тонкие пальцы текла тонкая струйка крови. Он морщился, но выглядел не при смерти.
– Господин комендант,– бросился Герхард к нему.
– Вы его догнали?– прохрипел Бааде, подслеповато щурясь. Монокль в ходе этого покушения разбился и висел бесполезным медальоном у него на шее.
– К сожалению, преступник скрылся…
– Немедленно начальника тайной полиции ко мне!– взревел Эрлих. Испуг прошел. Теперь вместо чувства панического страха в его сердце клокотала злость, требующая немедленного выхода.
Но сначала его осмотрел доктор Шюрле. Бааде уложили на твердый диван, оставшийся в комендатур от прежних хозяев. Руку перевязали, и опытный специалист заверил, что ничего страшного не случилось. Пуля прошла на вылет, не задев кости, а прошив лишь мягкие ткани. На руку коменданта наложили повязку, а самому офицеру прописали покой.
Таким его застал Василий Подерягин, приехавший в город на доклад о состоянии дел в селе.
– Вчера был проведен арест пособника коммунистов Степана Окулова. В ходе задержания подозреваемый был застрелен,– доложился Василь, избегая смотреть на коменданта.
Он вообще уже передумал идти на доклад, когда узнал о покушении, но страх перед возможным наказанием пересилил личные амбиции. Полухин долго топтался на пороге комендатуры, пока его не заметил рассерженный Герхард. Пришлось объяснить, почему он тут ошивается, а потом и последовать за хмурым адъютантом.
– Погиб, значит?– уточнил Эрлих, на лбу которого выступила легкая испарина. Действие обезболивающего прошло , и раненая рука начала противно дергать.
– Так точно!– кивнул Василь.
– Это хорошо, мой друг!– похвалил его Бааде, пытаясь подняться на диване. Полухин услужливо бросился ему помогать, поправляя под спинкой подушку.– Сегодняшние события показали, что не все коммунисты сбежали из города. Часть из них осталась и продолжает вести партизанскую борьбу. Мне нужна информация обо всем, что случается у вас подозрительного на вверенной вам территории. Все незнакомые люди, все контакты, бывшие коммунисты, мне нужно знать о каждом, чем кто дышит! Нас должны бояться, чтобы начать уважать!
– Я понял, господин комендант!– кивнул понятливо Василь, заискивающе глядя в глаза Эрлиху. Эта почти собачья преданность была Бааде неприятна, он брезгливо отвернулся, чтобы не плюнуть ему прямо в лицо.
– Я выделю вам несколько солдат из комендантской роты, чтобы они сохраняли спокойствие и порядок на вверенной вам территории! Можете считать это вашей личной охраной. Как видите…– он с грустной улыбкой показал Василю перебинтованную руку.– Охрана нам в наше беспокойное время не помешает!
– Это точно!– обрадовался Полухин, который после вчерашнего убийства Степан Окулова все чаще стал замечать злые и мстительные взгляды односельчан.
– Забирайте, Василий, их немедленно, а приказ я подпишу чуть позже!– благосклонно кивнул головой комендант, давая понять, что аудиенция закончена. – И помните, Василий, мне нужна любая информация о партизанах или других подпольных организациях, действующих в нашем районе. За эту информацию, вы будете в праве требовать с меня все, что угодно. Вплоть до…
