Обитель Блаженных

СУББОТА

Каждому знакомо то любопытное мгновение при пробуждении после долгого сна, особенно утром выходного дня, когда ты с холодной и пугающей ясностью ощущаешь все свои обморочные состояния и томительные копошения, случившиеся за время ночного покоя; когда просчитываешь все сдвиги во времени и всю незавершённость когда-либо начатых тобой дел; когда с обязательно-сдержанной грустью раскрываешь бесполезную иллюзорность сновидений, с привычной фатальностью сладко зеваешь и потягиваешься, вымаливая хоть какого-нибудь чуда на предстоящий день. Впрочем, настолько неопределённого и затушёванного чуда, что сам на себя тут же ворчливо фыркнешь и поспешишь отметиться издевательской усмешкой. Слишком хорошо ты знаешь цену нелепым мечтаниям спросонок.

С удивительным равнодушием, пережив именно это мгновение, Евпсихий Алексеевич окончательно проснулся, взглянул на будильник, привычно располагающийся на табурете у изголовья дивана, и коротко чертыхнулся. Ещё полчаса назад ему следовало разбудить свою подругу, поскольку вчера она настойчиво твердила, что ей необходимо встать пораньше, что у неё имеются важные дела. А тут получается, что Евпсихий Алексеевич подругу подвёл.

– Катенька… – как можно мягче дотронулся он до плеча разомлевшего тела. – Соблаговоли немедленно подняться, и не вздумай на меня ругаться шибко, что я тебя пораньше не разбудил, я ведь и сам только что проснулся.

– Сколько же времени я проспала? – нехотя откликнулась Катенька, источая завораживающий запах дремлющей женщины.

– Да ведь ты спала, как обычно, как и привыкла всё время спать; только вот понадеялась на меня, что разбужу пораньше, а я сегодня подкачал. Ты вряд ли и представишь, Катенька, какой взбалмошный сон мне приснился, а мне нужно было до конца его досмотреть, непременно до развязки.

– Ничего удивительного, я так и знала, что ты сам проспишь и меня не разбудишь. – ласково проворчала Катенька, соскочила с дивана и вступила в новый день с несокрушимым удовольствием. – Повторю тебе в который раз, что ты балбес, да и хватит с тебя.

– Вполне хватит. И если тебе ругаться не приспичило – чему я могу быть только рад – позволь мне попросить тебя приготовить быстренький завтрак, а там и поспеши идти по своим делам, а я себе тоже дел отыщу.

– Пожалуй, наготовлю по-быстренькому творожных галушек, давненько мы с тобой на завтрак галушек не ели. Творог-то у тебя наверняка имеется – любитель ты у меня творога.

– Очень легко найдётся у меня в холодильнике творог, Катенька. У меня сегодня чудо, а не творог – натуральный домашний, из козьего молока. Друг из деревни приезжал давеча – ну ты помнишь, как я был слегка пьяненький давеча и про друга рассказывал много интересных историй – так вот у него есть козы в деревне.

– Козьи галушки, кажется, я сроду не ела, вот сейчас и займусь.

– Займись, Катенька. Только ты поторопись – ты вчера всё твердила, как заведённая, что тебе сегодня надо главные дела доделать, что-то очень срочное. Правда, так и не сказала, какие дела.

Катенька игриво помахала ладошками, как будто была категорически против, чтоб хоть кто-то прикоснулся к её загадочным неотложным делам, но посмотрела на Евпсихия Алексеевича чересчур нескромным и заласканным взглядом – а уж этот катенькин взгляд Евпсихий Алексеевич любил больше всего на свете.

– Подойди, Евпсихий, я тебя чмокну в щёчку. – потребовала Катенька, и Евпсихий Алексеевич незамедлил повиноваться, за что и был вознаграждён поцелуем. – А что за сон тебе приснился?.. Сможешь рассказать, или одна путаница в голове осталась?..

– Путаницы хватает. Там, знаешь ли, Катенька…

И Евпсихий Алексеевич принялся рассказывать сон, больше фантазируя, чем вспоминая, и едва поспевая за Катенькой, которая взялась решительно покончить со всеми утренними обязанностями, чётко отводя минутки напирающего времени на ванную комнату, на кухню с галушками и хвастливо шипящим кофейником, на лёгкую консультацию с косметичкой. Во сне Евпсихий Алексеевич установил небольшую домашнюю лестницу-стремянку, чтоб взобраться наверх и сменить перегоревшую лампочку в люстре, но не забрался и до половины, а грохнулся на пол и обнаружил себя в скрюченном и слегка приплющенном состоянии. Евпсихий Алексеевич попытался срочно выпрямиться, дабы ощутить себя нормальным человеком, но тело отказывалось слушаться и впало в состояние одновременно аморфное и одеревенелое. Евпсихием Алексеевичем не распознавалось ни малейшего движения рук и ног, хотя сзади отчётливо чувствовались содрогания, схожие с повиливанием собачьего хвостика, а внутри пищевода ощущался здоровенный комок застрявшего неизвестного кушанья, возможно, что и остатков бараньей кости. «Ты не представляешь, Катенька, как мне хотелось злиться от всего этого, и даже рвать и метать, но при этом ужасно веселило, что можно вот так запросто превратиться в собаку или в какое-нибудь другое животное. – рассказывал Евпсихий Алексеевич, посмеиваясь над самим собой. – И я принялся мысленно рисовать себя собакой, придумывать имя, повадки, характер, и даже присматриваться к её сознанию, понимая, что это сознание остаётся сознанием того меня прежнего, который ещё и не помышлял стать собакой. И представь, насколько всё это было занятно, пока я не напугался по-настоящему, поскольку мелькнуло соображение, что это вовсе и не собака, а чёрт – ну, знаешь, Катенька, в библейской космогонии упоминаются разные существа, в том числе и бесы, о которых мало что известно доподлинного, и вот их рисуют в карикатурных страшилках с рогами и хвостами. И чтоб успокоить себя, чтоб понять насколько я изменился в рамках пристойности, я принялся тщательно изучать эту странную субстанцию, придуманную собой, чтоб наловчиться посмотреть на другого себя как можно внимательней. И когда я занялся этим, то для меня не стало никакой разницы: разглядывает ли одна моя голова несколько отстранённо другую мою голову или смотрит в упор, в глубину, в самую сердцевину другой головы, обнаруживая внутри ещё одну голову, а внутри неё – ещё одну, и ещё одну, по принципу этой дурацкой игрушки-матрёшки. А ещё и какая-то часть мозга подкидывала дровишек в костёр, вбрасывая одну за другой логические выкладки, оправдывающие происходящий курьёз, но заметно противоречащие друг другу.» Катенька участливо внимала другу и безобидно посмеивалась, скорее с удовольствием примурлыкивая, чем смеясь. «И ладно, если б всё это оказалось таким же бестолковым занятием, как если бы я спорил с самим собой наяву – а такое частенько случается с каждым, такое по-настоящему никого не заботит. – радуясь катенькиному смеху, восторженно хихикнул и Евпсихий Алексеевич. – Но получилось так, что со мной принялись спорить и те, кого я выдумать не мог – уж слишком тесноваты границы моей фантазии – я услышал голоса, переполненные нервозности и краткости, я услышал густое ворчание каких-то машин, вроде тракторов и бульдозеров, я различал вой сирен, требующих от меня непонятно чего. И если сперва я решился броситься навстречу этому тревожному гулу, попробовать ворваться в него, понять, то затем меня охватило чувство невозмутимой фатальности, мне стало лень спорить со всеми этими голосами и машинной пробуксовкой, я отрицал даже возможность появления всего этого в моём сознании, да ещё с моего разрешения… Но ведь откуда-то оно взялось?.. Собственно, с этим вопросом я и проснулся, успев лишь утащить из сна состояние абсолютного безразличия ко всему и желание поплевать в потолок. Но вдруг на потолке очертился строгий указующий перст, направленный в сторону будильника, а затем он преобразовался в кулак, который и треснул мне по мозгам, требуя разбудить скорей Катеньку. И тут я проснулся во второй раз.»

– Вот тогда-то ты меня и разбудил? – погладила пальчиком Катенька плечо Евпсихия Алексеевича.

– Тут за мной не заржавело.

– Умничка.

Благополучно справившись с припудриванием носика, Катенька ещё раз чмокнула Евпсихия Алексеевича в щёчку и призналась, что давно бы сошла с ума, если б ей снилось хоть что-то похожее.

– Так, по сути, я и схожу с ума, когда мне всё это снится, а затем возвращаюсь обратно. – пожал плечами Евпсихий Алексеевич. – А вот скажи мне, что у тебя за дела, Катенька, в выходной день?.. Куда ты изволишь торопиться?

– На работу, милый мой, на работу. Надо срочно подготовить техническую документацию, а я вчера замоталась по другим вопросам, и не успела. Сегодня надо успеть по любому, я начальству обещала.

– Успела бы и в понедельник всё сделать; подождёт твоё начальство с документацией, не обеднеет. Всех денег не заработать.

– Ты же знаешь, Евпсихий, как я не люблю разговоры на эту тему. К тому же меня не перестают удивлять и даже разочаровывать некоторые твои взгляды на абсолютно понятные вещи. Например, ты настолько привык к своей маленькой зарплате, что считаешь её чем-то неизбежным по отношению именно к тебе, как будто ты большего и не заслуживаешь.

– Даже если я совершенно точно заслуживаю большего, то никому, кроме меня и тебя, до этого нет дела. А ещё я могу в очередной раз повторить все свои соображения на этот счёт, да ты их прекрасно знаешь, просто упрямишься и не хочешь понять. Материальные проблемы в принципе не разрешимы путём увеличения доходов, это всего лишь диалектический вопрос сытости: одному хватает куска хлеба с маслом, другой не удовлетворится и бараньим окороком.

– Допустим, что чрезмерное увлечение вопросами сытости способно довести до скотского переедания, но если наловчиться всегда быть сытой ровно столько, чтоб быть чуть сытнее других, то тогда ты достигнешь некоторой гармонии, во всяком случае не будешь портить нервы ни себе ни другим. Возьми себе в толк, Евпсихий, что когда мне, например, начинает не хватать денег на привычные капризы или проведение досуга, то я принимаюсь психовать. Я становлюсь сама не своя, я заморачиваюсь на несправедливости, грянувшей неизвестно откуда и направленной против меня лично, и я стремлюсь всё это по-быстренькому исправить. А тебе как будто всё равно, ты живёшь так, что ни чуточки не удивишься, если помрёшь сию секунду. И тогда незачем совершать лишние телодвижения и задумываться о том, как можно получше провести свой вечерний досуг.

– Ну-ну… – нежно усмехнулся Евпсихий Алексеевич. – Вот очень кстати, насчёт досуга. Как ты планируешь провести сегодняшний вечер?..

– Уволь, Евпсихий, сегодня я точно буду не у тебя, сегодня я проведу вечер дома, без всякого досуга. Ты очень мил, Евпсихий, однако мне надо отдохнуть от фаллоцентрической концепции нашего мироустройства, ведь у нас всё сводится к одному.

Евпсихию Алексеевичу было не впервой аккуратно лавировать между желаниями своей подруги вступать в спор по любому поводу, частенько он хитро управлял этими желаниями, погружая разговор в мягкий тупик, и всегда искренне радовался тому умению, с которым Катенька приспособилась к его неуживчивому характеру. Евпсихий Алексеевич был безоговорочно влюблён в Катеньку, и ещё ни разу их споры не заканчивались обидными нападками и ссорой.

– Чем же ты сегодня займёшься?

– Посижу немного одна в своём сказочном теремке, за тридевять земель, посижу-поскучаю: иногда и помереть со скуки душа просит. – Катенька привычно шутила про «теремок за тридевять земель», поскольку проживала в этом же подъезде, на четвёртом этаже, тогда как Евпсихий Алексеевич проживал на третьем. Теперь даже и не вспомнить, как получилось у них встретиться и понравиться друг другу, просто по-соседски, чтоб затем дать волю и более пронырливым чувствам.

– Вот, значит, и ты не прочь иногда покрепче вцепиться в свою зону комфорта. – сложил ладони домиком у себя над головой Евпсихий Алексеевич.

– Мне проще называть это эстетическим коматозом.

– Называй как угодно. Лишь бы сохранялись силы выкарабкиваться обратно.

Что-то неприятно-трескучее, напоминающие недавнею лестницу-стремянку из сна Евпсихия Алексеевича, внезапно грохнулось у соседей сверху на пол и оборвало игривую перепалку любовников. А сразу за этим грохотом раздался скользкий детский плач, опасающийся наказания, и это наказание последовало незамедлительно. Будто бы нарочно доведённый до омерзительных разрушительных ноток, крикливый женский голос принялся выдавливать из себя визгливые фразы, складывать их в ругань, в монотонный водоворот.

«Посмотри, маленькая дрянь, что ты натворила! подойди, я тебя носом буду тыкать в твои проказы, потому что ты иначе слов не понимаешь!.. я тебя родила, потому что хотела, чтоб ты хорошим человеком выросла, чтоб маме по хозяйству помогала, а ты поступаешь, как тварь неблагодарная, и я не знаю, что мне теперь с тобой делать!.. если хочешь моей смерти добиться, так ты её рано или поздно добьёшься – вот помяни моё слово, ты из меня все нервы вымотала!.. но вот проживёшь ли ты долго без своей матери – об этом ты задуматься не хочешь, потому что растёшь эгоисткой и пакостницей!!» – «Мамочка, прости меня, я же нечаянно! – детский плач, преисполненный страха и раскаяния, изливался трепещущим ручейком и слушать его было невыносимо всякому здоровому человеческому сердцу. – Мамочка, я не хочу, чтобы ты меня так страшно ругала!..» – «Если тебя не ругать, ты вырастешь совсем бесстыдницей, и я не знаю, как я буду людям в глаза смотреть!» – «Вот что ты опять натворила, неумёха? – поддерживал женскую ругань бубнящий мужской говорок, принадлежащий отцу семейства, также расположенному к вербальному садизму. – Разве могут хорошие девочки отвратительно себя вести?.. Мы ведь о тебе заботимся изо всех сил, потому что ты одна у нас надежда и опора, а ты наших надежд не оправдываешь. Посмотри на свою мать, негодница, посмотри до чего ты её довела?.. Разве хорошие девочки так себя ведут?..» – «Мамочка, прости меня! папочка, прости!..» – «Я не буду тебя прощать, потому что ты специально мать изводишь, от тебя одни убытки, ты проклятый ребёнок, и я знать тебя не хочу с сегодняшнего дня! – продолжала душить визгливым занудством распалённая женщина, и не было никаких сомнений, что всё это ей приносит невероятное удовольствие. – Я даже не удивлюсь, если ты ночью придёшь с ножиком и зарежешь свою мать, потому что ты всех ненавидишь, и для тебя нет ничего святого!..» – «Мамочка, почему ты говоришь обо мне так плохо?.. я тебя боюсь, мама!..» – «Ах, значит, это я о тебе говорю плохо?.. значит, это тебе мать такая плохая досталась и виновата, что ты дурочкой и бандиткой растёшь?.. как же тогда другие детки думают, у которых есть матери, что их поят и кормят, и заботятся ежечасно?.. разве они думают, что можно не слушаться своих родителей и дома безобразить, разве им приходит в головы, что было бы гораздо лучше, если б родителей совсем не было?.. что же ты молчишь, дрянь такая, разве тебе сказать мне нечего или ты язычок прикусила?..»

– Ну, началось… – сердито всмотрелся в потолок Евпсихий Алексеевич, в очередной раз порицая семейство, проживающее в квартире, расположенной этажом выше, как раз напротив квартиры Катеньки.

– Это семейка меня достала! – с усталым гневом выпалила Катенька. – Бедная девочка. Они же постоянно орут на ребёнка, орут по сто раз за день, по любому поводу и без повода!.. Ребёнок вырастет психопатом. Если вообще вырастет, если они его однажды не прибьют.

Катенька говорила правду про ребёнка – про маленькую девочку, над которой безрассудно измывались родители, доводили своими скрупулёзно проговариваемыми выволочками до истерического плача; и происходило это почти каждый день, иногда и по нескольку раз за день, что приводило в бессильное негодование всех соседей.

«Почему ты обещаешь, что больше так не будешь, а сама кулачком делаешь мне кукиш?.. – кажется, уж совсем невообразимую чепуху понесла сварливая мамаша. – Ты думаешь, что ты очень маленькая и хитрая, да это не так, и я тебя знаю, как облупленную.» – «Ну, мама, ну прости меня!..» – «Я не буду тебя прощать, это было бы против моей совести, потому что таких дрянных девочек никогда и никто не прощает, их сажают в тюрьмы, чтоб они там умерли навсегда!..» – «Ну, мамочка, прости!.. – лихорадочно причитала девочка, всякий раз искренне верящая во весь тот пугающий бред, что несла её родительница. – Ну, прости, прости, прости!..» – «Вот ты специально плачешь так громко, противная девчонка, специально орёшь на весь дом, чтоб тебя соседи пожалели, и потом мне выговаривали за тебя!.. соседям-то не хочется знать всю правду про тебя, соседям нет нужды знать, как мать заботится о тебе, а отец работает, не покладая рук, а тебе нравится расти тварью неблагодарной, и ты все соки готова выпить из своих родителей, как пиявка!.. прекрати орать, кому говорю!! прекрати орать, бестолочь ты чёртова!!» – «Ну вот что это за ребёнок? – подстраивался муторный папаша со своим гнилым занудством – Что это за ребёнок, от которого нам одни невзгоды?.. за что нам наказание такое?..»

Супруги жили замкнуто, нелюдимо, их редко видели вместе прогуливающимися во дворе, а уж про девочку вряд ли кто из соседей мог сказать что-нибудь внятное, кроме того, что звали её Улинькой. Даже возраст девочки трудно было установить, поскольку ребёнок имел тот диковатый недоразвитый вид, что растёт сам по себе, смотрит на жизнь как бы украдкой, и у каждого встречного ищет снисхождения. Девочке могло быть и пять лет от роду, а то и все восемь, в школу девочка ещё не ходила. Мать принципиально нигде не работала, понимая несколько выгибонисто статус домохозяйки, и была презираема соседями настолько, что никто с ней даже не здоровался. Отец девочки буднями пропадал на работе, в выходные был не прочь поторчать часок-другой у местного магазина с лёгкой порцией спиртного напитка, однако больших приятелей во дворе так и не завёл: наблюдалась в его лице отталкивающая подловатая меланхолия, та самая, что способна нанести удар исподтишка. Невозможно было понять, избивается ли ребёнок во время затяжных процессов воспитательной ругани, или просто отделывается лёгкими пощёчинами и шлепками по заду, но одних визгливых материнских поношений и въедливой отцовской грызни было достаточно для отчаянной детской истерики.

– Это должно когда-то прекратиться!.. Евпсихий, надо написать на них жалобу, надо просто сходить в полицию и рассказать всё, как есть.

– Да разве есть время у полиции заниматься нашими жалобами?.. Послушают, покивают сочувственно, да и отправят восвояси.

– Евпсихий, ты просто ищешь отговорку, у тебя на всё найдётся отговорка, на все случаи жизни, тебе просто не жаль бедную девочку.

– Мне чрезвычайно жаль бедную девочку.

– Тогда ты должен что-то сделать.

– Пожалуй, Катенька, я сегодня что-то сделаю, я обязательно схожу в отдел полиции к участковому уполномоченному, да и накатаю жалобу на этих деспотов. Пускай что-нибудь решают в полиции. В конце-то концов.

– Накатай, Евпсихий. Прямо сейчас и сходи, как допьёшь кофе, не откладывай дела в долгий ящик.

– Смотри, Катенька, я сейчас быстренько допью кофе, затем вот за этим же столом жалобу сочиню, чтоб без суеты изобразить все подробности – а то мало ли какая у них, в отделении полиции, сутолока может приключиться, и она не позволит мне сосредоточиться на деталях – так я прямо здесь, за столом, напишу. Затем схожу в полицию, задам там шороху, а потом и ещё кое-что сделаю, мне надо сегодня посетить одно место. У меня, знаешь ли, появились мысли насчёт усовершенствования нашего материального положения.

Евпсихий Алексеевич слегка надавил интонацией на «нашего материального положения», намекая, что собирается усовершенствовать не себя одного.

– Я просто хочу, чтоб ты знал, Евпсихий, как я переживаю за эту девочку. – Катенька не распознала любопытных намёков своего друга и продолжала взволнованную речь. – Я отказываюсь понимать и принимать всю жестокость, которой стало очень много в нашем обществе, я по-настоящему беспокоюсь, как бы не закончились эти семейные издевательские разборки смертью ребёнка. Ты знаешь, мой милый, что довелось мне пережить не так давно, и я не хочу во второй раз переживать чувства, связанные с внезапной смертью… особенно, со смертью человека, который тебе не безразличен… И если можно предотвратить трагедию, если можно вовремя вмешаться, то это нужно обязательно сделать.

Муж Катеньки утонул чуть больше года назад, и причины происшествия так и остались до конца не выяснены – просто человек никому ничего не сказал, а ушёл в одиночку купаться на озеро, где и купаться-то редко кто осмеливался по причине неистребимых камышовых зарослей (да и месяц май не располагал к возбуждённым плесканиям на природе), ушёл и пропал. Через пару дней местные ребятишки нашли его вещи у озера, аккуратно сложенные в пещерке под валуном, рассказали про находку рыбакам, выпытывая, не припомнят ли они голого человека, шляющегося без цели у озера, а те сразу позвонили в полицию. Неожиданно расторопно в тот раз сработала полиция, специальная бригада водолазов тщательно обшарила дно озера, и утопленник был найден. Судебная медэкспертиза обнаружила значительное содержание алкоголя в крови, что никого не удивило, поскольку погибший в последнее время злоупотреблял спиртным. Однако ясности так и не последовало: самоубийство явилось причиной трагедии или простая пьяная случайность?.. Нельзя сказать, что Катенька любила своего мужа, и роман с Евпсихием Алексеевичем завязался ещё при его жизни, но он был неплохим человеком и стыдился своей тяги к алкоголю, хотя и держал себе на уме что-то неурегулированное. У Катеньки остался сын, теперь уже взрослый парень, сразу, после гибели отца, бросивший институт и отправившийся служить в армию.

– Ах да, вот ещё что. – Евпсихий Алексеевич мягко прикоснулся к Катеньке. – Вчера всё было недосуг спросить про твоего сына… Как ему служится в армии? звонит он тебе?..

– Да, разговаривали на днях, правда, совсем коротко: у них в армии всё как обычно, волноваться не о чём, к тому же срок службы скоро закончится, сейчас ведь служат всего год. Между прочим, я ему наконец-то рассказала про наши отношения, оказывается, он тебя прекрасно помнит и кажется не против, чтоб я была с тобой.

– Как это, Катенька, ты ему про нас рассказала?.. Взяла и рассказала??

– Взяла и рассказала.

– Ты прелестное создание, Катенька, от тебя только и ждёшь каких-нибудь сюрпризов. С сыновьями-то надо быть осторожней в этих вопросах, они слишком ревнивы насчёт матерей. Ох и надо бы шлёпнуть тебя по попе за такие сюрпризы.

– Шлёпнешь в другой раз. Совсем некогда миловаться нам, Евпсихий, прости, я полетела на работу!..

И Катенька легко нацепила бойкие летние босоножки, через секунду расторопно простучавшие по ступенькам лестницы подъезда на зависть самому натренированному барабанщику.

– До свиданьице! – успел крикнуть вдогонку подруге Евпсихий Алексеевич и, озадаченный последней новостью от Катеньки, принялся сам собираться в дорогу.

Сначала, конечно, попробовал написать обещанную жалобу на соседей сверху, но никак не мог сообразить, с чего обычно начинаются подобные жалобы, как их оформлять с процедурной стороны, и кому конкретно должна быть отправлена бумажка, требующая не столько наказания, сколько справедливости. Тогда Евпсихий Алексеевич решил, что напишет её прямо на месте, в отделении полиции, и засобирался в дорогу. Надел узкую белую рубашку несколько строгого покроя, чёрные джинсы и вежливые замшевые ботинки, забросил сумку на плечо, убедившись, что в секретном кармашке находятся паспорт и документы собственника на жильё, и покинул квартиру. Спустился вниз далеко не так бойко и уверенно, как до этого спустилась шаловливая Катенька, вышел из подъезда и критически прищурился на солнце. День обещал быть знойным и неудобным для расторопных людей.

В тени, под козырьком подъезда, оживлённо разговаривали три полнотелые и пурпурнощёкие дамочки, мало отличаемые друг от друга, но хорошо запечатлевающиеся в памяти, а также забавная, дотошная до всякого вопроса, старушенция, известная во дворе, как баба Нюра. Разговор шёл горячий и с душком неизбежной опасности, так что Евпсихий Алексеевич не мог пройти мимо.

– Ну, бабоньки, поделитесь и со мной своими переживаниями. – попросил Евпсихий Алексеевич, учтиво кланяясь.

Дамочки незамедлили сообщить, что тревогу они сеют вовсе не напрасно, что вот видели тут давеча каких-то подозрительных азиатов, и были они вдвоём, и всё таскали мешки в подвал дома из старенького грузового фургончика. А что они там таскали в мешках – проверить было невозможно, и на расспросы придирчивой Полины Юрьевны отделывались незнанием русского языка. А ведь запросто в этих мешках могли находиться динамит или ядовитые химикаты, или ещё какая-нибудь азиатская коварность предельной концентрации. «Взорвут нас всех к чёртовой матери!» – обещала с филантропическим бескорыстием баба Нюра.

– Ишьтыподишьты!! – прищурился и склонил голову на бочок Евпсихий Алексеевич, удивившись такому категорическому прорицанию.

– А вроде не двое их было, вроде с девкой приезжали? – припомнила одна дамочка.

– С девкой приезжали. – подтвердила Полина Юрьевна. – Девка им двери в подвал отворила, ручонкой этак повела: дескать, сюда складывайте!.. Они и принялись мешки таскать. Битый час на них смотрела, а они всё тащат и тащат, тащат и тащат!..

– Девка тоже не русская? – спросил Евпсихий Алексеевич.

– Девка наша. Мордатая такая девка. Двери в подвал открыла и обратно в машину убралась, заперлась в кабине. Сидела не высовываясь, дескать, я тут не при чём.

– Ведьмы они хитрые, они свои руки понапрасну не пачкают. – решительно аттестовала мордатую девку баба Нюра. – У них завсегда найдутся в услужении один-другой бесёнок. Вытаращатся этак послушливо на хозяйку, хвостиками завиляют и свободы напрочь лишаются – что им ведьма скажет, то и делают.

– Хвостиками? – нахмурился Евпсихий Алексеевич, припоминая свой бестолковый сон.

– Вот такие хвосты у них! – развела руками баба Нюра на метр с небольшим, но чуть подумала и уменьшила расстояние ровно до метра.

– Если она ведьма, то зачем ей динамит в мешках таскать?.. – недоверчиво сдвинула брови Полина Юрьевна. – Наготовила бы снадобий каких-нибудь, да навела на людей порчу.

– А не на всякого человека ихняя порча действует. – одна дамочка принялась с заискивающим восторгом оглядывать собеседниц, торопясь высказаться. – Это как иммунитет от болезней – у одних людей он хорошо развит и артачится супротив разной дряни, даже супротив вируса-ковида, а у других не шибко. Если ведьма задумает сразу со всем миром расквитаться, то она рисковать не будет, она и динамитом не побрезгует.

– Или чугуна в мешках натаскает, чтоб земля под домом тяжести не выдержала и обвалилась к чёртовой матери. – уверенно предположила старушка. – В яму чтоб наш дом провалился, и всё вокруг него чтоб провалилось в бездну бездонную, прямо в пекло земли.

– Да уж, бабоньки. – вздохнул Евпсихий Алексеевич. –Такие вот дела.

Собеседницы удовлетворённо переглянулись, наслаждаясь, что нашли внимательного слушателя.

– А ваши злыдни вроде угомонились? – одна из дамочек кивнула в сторону окна соседей Евпсихия Алексеевича. – Горазды орать почём зря, а видно, что толку от такого воспитания не будет. Ладно бы ремнём выпороли дитёнка, тем более, если напроказил паче меры – иногда оно очень даже хорошо помогает, когда ремнём наказываешь. Меня папаша каждое воскресение порол для профилактики, так я вроде хорошим человеком выросла… А эти орут и орут, зудят и зудят, и себе покоя не дают, и людям. На весь подъезд разносится, что они там у себя орут – а каково добрым людям их выслушивать, дурь-то всю ихнею?..

– Не кончится это по-хорошему, не для добрых дел всё это затеялось. – баба Нюра вытащила носовой платок и яростно сморкнулась. – Всё это врагом рода человеческого задумано и нам назло сотворено, чтобы психов побольше было на белом свете, и чтоб все психи поубивали нас к чёртовой матери!..

Следующие пару минут баба Нюра упоённо демонстрировала небогатую рухлядь, вытащенную из коротких старческих видений и умозаключений. Собеседницы растерянно внимали.

– Да уж, бабоньки!.. – вздыхая поддакивал Евпсихий Алексеевич.

– Мне свекровь давеча звонила, поторопилась с именинами поздравить – у меня именины ещё только в августе будут, а она звонит давеча и желает долгих лет жизни и эмоционального равновесия – ну мы и посмеялись. А там слово за слово, разговорились, и она говорит, что у них на районе жить стало невмоготу, потому как страшно. Принялись трупы с отрезанными головами из окон вываливаться, да прямо посреди дня, да прямо под ноги прохожим. И никому особой печали нет: нравится ли это прохожему человеку, крепкое ли у него здоровье, чтоб выдержать свалившуюся оказию и не грохнуться прямо тут с инфарктом… – сообщила Полина Юрьевна, указывая то на верхние этажи дома, то на асфальт. – Главное, что найти душегубов никак не могут, только расклеили по всем столбам объявления, дескать, остерегайтесь незнакомых граждан пускать к себе в дом, а я так думаю, что и не хотят по-настоящему искать, потому как попробуй найди этих азиатов, если они хитрые!..

– А разве азиаты на районе вашей свекрови трупам головы отрезают? – насторожился Евпсихий Алексеевич.

– Так больше некому. Русский-то человек уж как-нибудь иначе с обидчиком расправится, голову не будет резать. На кой она ему – голова без туловища – русскому-то человеку?..

Полина Юрьевна дефинитивно чихнула и засмеялась.

– Ну да, ни на кой она ему не сдалась. – задумчиво согласился Евпсихий Алексеевич.

– Вот и эти супостаты, что в подвал мешки таскают, думают, что никому до них интереса нет, и никто им не помешает провернуть злодейство. – отрезала Полина Юрьевна. – И они имеют полное право так думать, потому что мы какие-то равнодушные стали, по сравнении с ранешними временами, осторожности в нас поубавилось. Бдительности нет.

– Знаете, я как раз собрался в отделение полиции к участковому уполномоченному, так я ему про этих азиатов с мешками обязательно сообщу. – пообещал Евпсихий Алексеевич. – Сдаётся мне, что сегодняшний визит заставит нашу полицию хорошенько зашевелиться, а то сидят там бездельники за счёт налогов, в ус не дуют.

– Да вот же! – вдруг баба Нюра ткнула пальцем в низенького молодого человечка, безукоризненно азиатской наружности. – Тот самый, что мешки в подвал таскал!.. Сейчас бы взять за грудки да спросить, зачем он тут ошивается?..

Указанный бабой Нюрой парень безусловно не ожидал никакого подвоха, продвигался по двору поступью расслабленной и подловатой, но оценил пристальные взгляды в свою сторону от четырёх бабулек и Евпсихия Алексеевича, как решительно-взыскательные, резко затормозил, крутанулся на одной ноге на 180 градусов и засеменил прочь.