Loe raamatut: «Гражданин Еда. Рассказы 2020—2021»

Font:

© Алексей К. Смирнов, 2022

ISBN 978-5-0055-9449-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Квантовое кино деда Гордея

Случилось Мишутке нахулиганить, и на сей раз терпение лопнуло. Его немедля отослали на перековку к деду Гордею. А хулиганил Миша часто, если не сказать – постоянно. То напишет на стенке слово, оскорбительное для всех; то наложит кучу в углу, то важные книжки порвет; бывало, он и покуривал, и поворовывал, и попивал. От бани не отдерешь, когда там женщины моются – уж ловили его в лопухах, уж припирали рогатиной к пожарному щиту, с которого, к слову сказать, давно уже свел Миша весь положенный инвентарь. Сморкался Миша пальчиком детским еще и пока, зато с великим чувством, на кого бог пошлет и не разбирая розы ветров. Учился так себе, слабенько. Как многие. Да все, если правду сказать.

Наружности Миша был самой обыкновенной – плюнуть и растереть. Чумазый шкет с айфоном и на моноколесе; мышастые вихры, косуха, кривые зубы, весь от горшка два вершка. Зеркальные очки, не по чину огромные. Последней проделкой Миши стало обогащение соседского нужника пачкой дрожжей. Сосед был инвалид, одноногий и однорукий зоотехник, в придачу контуженный. Жизнь его неописуемо осложнилось. Родительское решение было мгновенным и непреклонным: к деду Гордею.

Старцу перевалило за сотню лет, и жил он на отшибе, где от поселка оставалось всего ничего. Дом деда Гордея напоминал, скорее, научно-производственную постройку советских времен, давно пришедшую в запустение и ни к какому научному производству не пригодную. А если смотреть с косогора, то он больше смахивал на дом культуры и творчества того же периода. Бетон и почерневшее стекло, колючие скатки, какая-то даже вышка, но никого забора. Если же описать еще полукруг, то взору открывалась собственно обитель деда Гордея: сочетание маленького терема, сарая и сеновала, все о двух этажах. И без единого гвоздя, как утверждал жилец.

Перековка Мишуток сводилась не к порке, а к попытке хоть как-то, пусть ненадолго отвлечь от убогих интересов и выходок. Дед Гордей славился умением найти с молодежью общий язык. «Ваши гаджеты, – кривился он.– Я их паял еще по распоряжению товарища Микояна». Где же они? – возникал законный вопрос. Старик безнадежно отмахивался и отбрехивался невнятицей про некую сущность, зловредно внедренную и давным-давно тиражируемую. Дед Гордей обрабатывал шалунов, шалопаев и просто дегенератов в помещении склада. После их вдумчивых бесед то одна, то другая шельма вдруг начинала обнаруживать в себе зачатки сознательности и призрачного сострадания к окружающим.

Дед Гордей не впервые принимал Мишу, и тот, желанию вопреки, признавал слабую притягательность этого места. Вот и нынче, когда мишино моноколесо вкатило в раздолбанные ворота, старик поджидал его на пороге. Встреча старого и малого выглядела не совсем так, как обычно рисуется в поучительной литературе: благообразный, убеленный сединами старец, готовый наставить робкого филиппка в лаптях, а повсюду вокруг – хомуты, онучи, кадушки, грибные связки и прочая дельная утварь. Нет. Дед Гордей походил на мумию Циолковского, причем его кинематографического образа. Долговязый Гордей стоял, привалившись к выщербленному бетонному столбу. Позади него белело обвисшее, некогда алое обещание чего-то добиться.

– Ну, ты достукался, я вижу, – определил дед Гордей. – Шестой раз за месяц.

Мишутка ожесточенно сплюнул.

– В музей? – предложил старец.

Миша взглянул исподлобья на эту жилистую, лысую образину, где в чем душа; на вылитого маньяка с удавкой и вазелином в потертом портфеле.

– Идем, но не туда, – кивнул дед Гордей. – Потолкуем о других возможностях. Ведь ты же, недоросль, понятия не имеешь, что можно сделать и кем можно стать.

– Как будто сами стали, – буркнул Миша.

Старик сделал вид, что не расслышал, повернулся и заковылял к центральному входу. Миша последовал за ним. Все окрест было пыльно, усыпано щебнем, зелень торчала чахлая и белая от бессильной ярости.

– Я уже видел ваш «Буран», – напомнил Миша. – В печенках сидит.

– Видел, ты видел «Буран», – напевно подхватил дед Гордей, не оборачиваясь. – Видел Спутник, видел танк Т-34, другие танки ты тоже видел… «Ангару» тебе показал, Гагарина, «Кинжал»…

Миша прикидывал, не засветить ли деду за ухо подходящим голышом.

Но дед вдруг резко остановился и развернулся. Черепашьи очки свернули гестаповским блеском.

– Может быть, оно и музей, – дрожащим голосом произнес дед Гордей. – Может, не все всмаделишное. Но! – Он рванул китель, и на тельняшке тускло звякнули ордена. Два, казалось, были пришпилены к рыжим соскам. – Это все я! Все мое! И не все еще хлам, сударик, далеко не все! – Он погрозил пальцем. – Думаешь, дедушка спятил и барахтается в ржавом говне, чмокает былой славой через переломленную трубочку… Нет уж, радость моя, пора тебе посмотреть, как устроено!

Дед Гордей не в первый раз рвал на себе китель пошива царского еще, но еще никогда не водил Мишу к центральному крыльцу с пятеркой раскрошенных ступеней. С торца и тыла – бывало, водил; там и стояли макеты этих «Буранов», «Салютов», «Союзов» и первых паровозов; в обнимку сидели братья Черепановы, слушал радио Попов из папье-маше, а облупленный, из каких-то загашников выволоченный Вавилов сосредоточенно держал за хвост девятую в поколении мышь. Об отдельных методах внушения в таком антураже, которые дед Гордей практиковал, когда впадал в состояние редкой уже предрасположенности, дед Гордей запрещал рассказывать дома, но провинившиеся время от времени все равно кто жаловался, кто хвастался; деда Гордея не трогали, полагая, что лучше так, чем никак, хотя сам он трогал – авось, что-нибудь да отложится, а участковый в поселок не захаживал почти ни когда.

Миша хвастался как бы наоборот: выставлял героем себя и рассказывал, что сам, не оскользнись на лужице, отхватил бы стариковский писюн перочинным ножом.

Так или иначе, деда исправно посещали. Там было все-таки лучше, чем под родительским ремнем или чем посерьезнее.

Но и дед Гордей не особенно привирал, распространяясь о своем научно-техническом прошлом. Дом ему, ранее – филиал института, и вправду выделила власть. Старожилы помнили, как приезжали к нему высокие гости: упомянутый Микоян, да не один, а с Лаврентием; Нильс Бор и чета Чаушеску, Норберт Винер, Андропов, Калашников, слепая старуха Ванга, несколько начальников ФСО и патриарх; последним привозили в креслице увечного, полумертвого Хокинга – возможно, в чем-то провинившегося, потому что состоялся у них с дедом Гордеем двухчасовой разговор.

– Айфон? – презрительно кивнул он на мишину игрушку. – Я такой еще в тридцать четвертом сладил…

– А почему же тогда, а где?

– А пидарасы потому что вокруг, – огрызнулся дед, поднявшись на последнюю ступень. – Иначе бы все было, на родниковых молекулах…

Насчет пидарасов Миша с готовностью согласился, Гордей и сам был такой по общему убеждению, а на молекулы Миша решил забить. И поступил опрометчиво.

Старый и малый вошли в пыльный вестибюль. В углу были свалены какие-то стяги, чуть подальше стоял гипсовый бюст Ленина с приклеенным к нижней губе окурком, а темноте, у эстрадного возвышения, маячило пузатое сооружение, похожее на доисторический батискаф с медными заклепками и несовременными иллюминаторами. От него тянулись провода, напротив, новенькие, с какими-то насадками и переходниками. Сбоку примостился вроде бы музыкальный клавишный инструмент вида жалкого, насколько смог оценить Миша по примеру электрооргана из поселкового клуба.

– Случалось ли тебе, Мишутка, ходить в кино? – мечтательно осведомился дед Гордей.

Тот пожал плечами. Дурацкий вопрос – конечно.

– А пленка видел, как загорается?

Тут уже Миша заколебался. Нет, кинотеатров, где посреди фильма вдруг загоралась пленка, он припомнить не мог.

Дед Гордей причмокнул и огляделся в поисках места, где бы присесть. Конечно, он давно его знал и нашел бы вслепую – зеленый сундук из тех, в которых перевозят всякие боеприпасы. Мише сесть было негде, и он остался стоять, ковыряя носком цементную крошку. Очки он имел наглость не снять и даже шарил в кармане, как бы катая нечто постороннее.

– Смотришь, бывало, – продолжил дед, – какую-нибудь дребедень, и нате! На экране расплывается огненное пятно. Дыра, а по краям плавится пленка. Медленно и неотвратимо, ничего тут не сделать. Народ, понятно, ругается, галдит, да без толку. Врубают свет – и все. Кино кончилось. Конечно, временно. Через пару минут все чинили, и оно как бы продолжалось.

– Что мне кино-то? – процедил Миша.

– Как бы продолжалось! – повторил дед Гордей, воздевая палец. – Пленку склеивали, и крутилось оно дальше. А кадр сгоревший не так уж бывал и важен, и без него все было понятно. Знаешь, сколько в секунду таких кадров прокручивают?

Миша не имел об этом ни малейшего представления.

– Двадцать четыре. Что ты успеешь за эту секунду? Ногу поднять. А получается, что эта самая нога заранее разрезана на двадцать четыре такие же ноги. И пленку пускают так быстро, что разных ног никто и не замечает. Всем кажется, что вот она, цельная, шагает себе, куда ей следует.

До Мишутки внезапно дошло, что кое-что из этой механики ему все же известно. Он и сам на минувшей неделе стащил у Маруси розовый блокнот с бабочками и розовыми девичьими секретами. В этом блокноте Миша на каждой страничке, в углу, нарисовал кривой половой орган, зажатый в мохнатой руке. И если быстро-быстро перелистывать розовые девичьи секреты, то орган активизировался, дрочимый этой – предположительно мишиной – пятерней. Теперь он представил, насколько серьезно пострадало бы аниме, лишись оно десятка страниц.

Дед Гордей понял, что угодил в самый цвет. Он закруглил лекцию с опорой на реминисценции и перешел к другой ее части, созвучной дню современному.

– Пора из тебя дурь-то повыбить, – рыкнул он без всякого перехода. – Ты сколько сюда уже шляешься? Сколько я тебе показал, про каких рассказал людей? Без толку. Я правильно говорю?

Мишутка шмыгнул носом и дерзко спросил:

– А какой нужен толк-то?

– Такой, чтоб человеком ты стал… Я ведь про каждого, кого помню… а помню именно каждого…. Фрунзе, Косиор, Сергей Лазо… Академик Вернадский. Бехтерев. Павлов, Эйнштейн, нарком Ежов, Кшесинская, Раневская, Орлова, Капица, Гэс Холл… Ты ведь слушал?

– Слушал.

– И как горох о стену. Товарищи Микоян, Ворошилов, Отто Скорцени, Лев Ландау, Юрий Никулин, Борис Николаевич Ельцин… Знакомые личности? Знакомые. И что? И ничего. Хоть тебе целый Тарковский!

Миша начал перетаптываться, ему захотелось в туалет.

– Ссы здесь! Хуже-то не испортишь! – Старик воздел руки. – Музей! Да, это макеты. Да, это куклы. Но в них сошлась, сосредоточилась, сконцентри… ты правда, что ли, ссышь? Ну, парень, это ты меня огорчил. Всерьез расстроил.

Схватив Мишу за руку, дед Гордей поволок его к допотопному батискафу. На ходу он сумрачно пришепетывал:

– Мне лично товарищи помещение выделили… Площадку для новейших эффектов. У меня в изголовье, в тряпице нога святого Амвросия преет, духом напитывается… Товарищи Подгорный, Кириленко, Андропов приезжали в черных манто… Пыжиковая шапка от Зайкова. Меня администрация курирует и помереть не дает… А ты здесь лапу задираешь…

Он толкнул Мишу в продавленное пластмассовое кресло, а сам уселся на одну из коротких латунных ступней, что торчали из-под агрегата. При близком рассмотрении тот, невзирая на полумрак, перестал быть похожим на батискаф – скорее, на огромную стиральную машину с квадратным застекленным люком. Стекло было расчерчено вертикальными полосами, которые в совокупности напоминали штриховой код.

Дед Гордей потянулся за айфоном.

– Дай сюда.

Помявшись, Миша дал. Старик презрительно повертел коробочку в пальцах.

– Квантовый, что ли?

– Не, пока еще нет. Но скоро будут.

– Будут, – передразнил его дед. – Все уже есть! Тут, своими руками… Еще в тридцать четвертом году… э, да что вспоминать. Гордею сказали – Гордей козырнул, и пошла работа. Привозили ко мне однажды вашего Джобса, так и разговора не вышло. А потому что не о чем говорить! Он и помер, а я повременю.

Мишутка огляделся. Какие еще технологии, откуда, где? Миша был не из робких, однако в печенках завязался страх. Он начал подозревать деда Гордея в опасном помешательстве не того безобидного рода, которое вменяли ему в вину иные негодники, а в остром сумасбродстве, помимо простительного старческого эротизма.

– Ты и есть квантовый, – задушевно шепнул между тем дед Гордей.

– Ага, – неуверенно поддакнул Миша. С него не убудет. Так он решил – и снова жестоко ошибся.

– Ты тоже кино, – беззубо улыбнулся дед. – И я кино. Да все вокруг, – взмахнул он рукой, – сплошная кинофильма. Впрочем, не такая уж и сплошная. Вот я тебе расскажу. Вызывают меня в середине тридцатых на Площадь и вопрошают: известно ли тебе, Гордей, о квантовой природе вселенной? Так точно, отвечаю, давно известно, да я помалкивал на случай чего. Тогда, говорят мне товарищи, изготовь нам, товарищ Гордей, квантовый резак! Мне-то куда деваться? Слушаю и повинуюсь, отвечал.

В заброшенном здании вдруг как бы что-то провернулось. Света стало меньше. Миша сунул руку в другой карман.

– Ты не за ножик хватайся, а стариковскую мудрость воспринимай, – назидательно молвил старец. – Представь, что и сам ты, и я, и все вокруг – длинная, быстро бегущая кинолента. Ты думаешь, Мишутка, что якобы цельный. А на самом деле ты куча мелких-премелких кадриков, которые показывают на экране. Это и есть кванты.

– Кто показывает? – машинально спросил Миша. Голос у него осип.

– Это, – строго ответил Гордей, – остается главным вопросом философии. Но наше дело не ждать милостей, а пользоваться тем, что под рукой. И вот спросил меня, помнится, товарищ Каганович: а что получится, Гордей, если какой-нибудь кадрик вырезать? Я ему отвечаю в том смысле, что до того они мельтешат, так и порскают, что изъятия кадрика никто не заметит. Ну, а если десять? – не унимается он. А сорок? А сто? Тут я серьезно призадумался. Вот взять хотя бы тебя. Зафиксировать в этой квантовой кинокамере и вырезать эпизод. Миллион, предположим, квантов! Уж такую недостачу непременно заметят! Но что получится? Ну-ка, отгадай!

Старик принялся возбужденно приплясывать, а до Мишутки дошло, что дело нынче не обойдется обычным внушением с развратными действиями.

– Не знаю, – тупо уронил он.

– А я тебе скажу! Получатся два Мишутки! До изъятия и после, а посередине – щель, зазор. И в клине том есть промежуток малый… Поскольку ты совершенно отбился от рук, настал и твой черед пройти небольшое усекновение.

Миша попятился. Дед Гордей уселся за пульт, уже не казавшийся клавишным инструментом. Вспыхнули разноцветные огни, а внутренность камеры неприятно осветилась. Стремясь заговорить деду зубы и оттянуть время, Миша быстро – не то, что в школе – задал вопрос.

– А что же тогда… в тридцатые…

– Какое там – сороковые! – засмеялся дед Гордей.

– Ну, пусть сороковые. Что-нибудь вышло с этими квантами?

– Еще как вышло! – взвизгнул дед. – Откуда, по-твоему, взялись все эти безымянные герои? Да что герои – вся наша мощь, все наши стройки! Прииски, рудники, зарубежные сети! Двое из ларца, мальчишечка! А то и трое! И четверо! Теперь-то просрали все начисто, поставили на воспитание…

Миша понял, что пора удирать, но дед Гордей настиг его тигриным прыжком и стукнул по голове. Оглушенного затащил в аппарат, защелкнул дверцу. Штриховой код ожил и пустился в чопорный вертикальный танец.

– Я тебе, Миша, еще важного не сказал, – пробормотал старец, подкручивая там и сям. – Бывает еще двадцать пятый кадр. Это кадр вредоносный, разрушительный, внедряемый насильно разнообразными недоброжелателями. Он летучий, стремительный, тебе его и не заметить, а он отпечатается! И сделает свое черное дело. Такие кадры бывают рекламные, пропагандистские… а иные исходят напрямую от нелюдей. Они подлежат изъятию… Всех за один раз не выстрижешь, но и Москву построили не сразу. Если бы не нелюди эти… Ну вот, полюбуйся, как склеились жабы! – Дед Гордей остановил картинку. – Целый кластер рептилоидных квантов.

Охая, Миша встал в камере. Он увидел себя самого, бесконечно размноженного. В середке зеленел отталкивающий блок, который по всем статьям выглядел Мишей, но при этом имел в себе нечто от мерзкой и похотливой ящерицы.

– Не вина твоя, а беда, – вздохнул дед Гордей и опустил рубильник.

Посыпались искры. Дверца распахнулась, и выпали Мишутки – двое, совсем одинаковые, до и после, при всех положенных аксессуарах, включая зеркальные не по размеру очки.

– Я и родителев твоих почистил не раз, – сообщил дед Гордей, довольный славно справленным делом. – Другие тоже приходят, приводят. А как иначе? Где правду найти?

Мишутки лежали ничком на пыльном полу. Дед Гордей куда-то сходил и вернулся с лопатой. Ее штык был наточен до бритвенного качества.

– Спички-то есть? – спросил он. – Еще бы. Как не быть у таких. Тяните, которого в расход.

© февраль 2020

Город Дит

Кто-то захаркал коврик, и Пищ, приложившись лбом к электрическому щитку, сосчитал до семидесяти восьми. Потом вставил ключ и так подержал его. Дверь не была заперта. Он потянул ее на себя, и она отворилась внутрь.

– Дима вернулся? – крикнул Пищ из прихожей.

Из спальни выпорхнула Амалия Хребтова.

– Маленький мальчик снова звонил, – сообщила она. – Не нам.

Пищ снял трубку древнего телефона. Поднес к уху.

– Вы скоро все сдохнете, – произнес далекий тоненький голос.

Пищ положил трубку на рычаг.

– Кому он звонил? Где?

– Передавали, что в Аргентине. Шесть человек уже умерло.

Пищ проследовал на кухню и сел за стол. На блюде лежала небольшая рыба с человеческим лицом. Она была нарезана ломтями с хвоста и до брюшного полюса. Пищ взял ее всю огромными руками и проглотил. Положил на место и повернул колесико радиоприемника.

– Ситуация с маленьким мальчиком продолжает ухудшаться, – прохрипел диктор. – Новые звонки получены в Мексике, Аргентине, Германии, Великобритании и по всему миру. Число умерших достигло трех тысяч пятидесяти шести…

– Дима где? – спросил Пищ.

Амалия Хребтова воздела руки, сложила их кольцом, закружилась на месте и запела. Нижняя юбка мела дощатый пол.

Пищ оделся вдвое против обычного и вышел.

Двор был подсвечен красным. Кривые деревья замерли в полупоклонах. Навстречу Пищу шел Дима с папкой под мышкой. Пищ, ненадолго остановившийся, снялся с места и прошел мимо. Он устремился по касательной ко двору, а Дима стал удаляться на запад. Вскоре Пищ скрылся из виду, и Дима увидел костер. Вокруг сидели четверо и жарили дедушку. Тот медленно поворачивался на вертеле и что-то беззвучно шептал.

– Эй, поди сюда, – окликнул один. Это было длинное лицо с короткими ножками, обутыми в галоши.

Дима ускорил шаг и оставил костер позади.

«Дедушка, дедушка», – стучало у него в голове.

За спиной ему что-то кричали. Кто-то встал и вырос до неба, но Дима свернул за угол и очутился на проспекте. Женщина, доходившая ему до колена, вынула из-под чепца огромные ножницы и отстригла Диме голову. Женщину немедленно задержали.

Пищ наблюдал за ее допросом. Двое склонились над ней, и один был еще ниже, но тоже склонился. Вокруг высились остроконечные башни, звучала музыка без контрапунктов и обертонов. Свет был красный, и все было красное, где не черное, а мест иного цвета было не счесть, но тоже красные и черные. За башнями замер багровый солнечный полукруг. Пустыня давила мертвой тишиной и простиралась до горизонта во всех направлениях. Прогромыхала маленькая тележка, в которой хихикали и удовлетворенно вздыхали. Следом возник колесный репродуктор.

– Мальчик звонил, мальчик звонил, – повторял он на разные лады. – Да, представьте себе, он звонил! Он позвонит еще… Десять тысяч смертей по данным нашего источника, но все пока живы.

– Это ты, Дима? – спросил Пищ.

Тот из двоих, что задержали женщину, обернулся.

– Да, это я, – ответил он и ушел.

Второй вернул женщине ножницы и забрался к ней под чепец. Тот сразу раздулся, и конструкция заковыляла к городской ратуше.

Дима Пищ сунулся в первую открытую дверь. Внутри царила тьма, и он протянул папку. Тьма разошлась, явив огромное бесстрастное лицо.

– Ам, – сказало лицо, глотая Диму и Пища.

Включилось радио.

– Государственное собрание снижает налог и доход, всем явиться, – объявило оно. – Прием чешуи, а также слизи и книг повышенного спроса приостанавливается до особого распоряжения.

Весь район мерно сдувался и опадал. Красный свет оставался ровным.

– Я Дима, – равнодушно провозгласило лицо.

Зазвонил телефон, и оно тупо уставилось. Ему было нечем снять трубку, но оно ее сняло.

– Вы скоро все сдохнете, – пообещал далекий мальчик.

– Скорее бы, – ответило лицо. – Как здоровье твоего дедушки?

– Пищ, – пискнул мальчик.

– Как здоровье дедушки? – повторило лицо.

Но никто уже не слушал.

А оно все растекалось и растекалось, растекалось, а потом растекалось все шире, скрывая в себе молчаливое блеяние, хрюканье, щебетание, весенние шорохи и рык; играя красками черными, жонглируя красками красными посреди пустыни в остроконечном городском центре.

Пищ вышел с черного хода. Это был парадный ход, только красный.

Мимо протопало волосатое ухо на четырех ногах и с птичьим клювом.

«Прямо какой-то Босх, – подумал Пищ, заворачивая в контору, где ему вручили папку. – Не знаю такого, – подумал он в следующую секунду. – Известное дело – Босх. Это же Дима».

Он сразу позвонил Амалии Хребтовой.

– Я здесь, – ответила та, как только выслушала.

– Где ты был? – спросила она, когда Дима вошел.

Дима снял галоши, проковырял ухо и снял телефонную трубку.

– Вы скоро все сдохнете, – сказал он тоненьким голосом.

Амалия Хребтова закружилась и запела, но не там.

© апрель 2020

Tasuta katkend on lõppenud.

Vanusepiirang:
18+
Ilmumiskuupäev Litres'is:
12 jaanuar 2022
Objętość:
110 lk 1 illustratsioon
ISBN:
9785005594495
Allalaadimise formaat:
Audio
Keskmine hinnang 3,9, põhineb 71 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,8, põhineb 193 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,7, põhineb 695 hinnangul
Audio
Keskmine hinnang 4,7, põhineb 1243 hinnangul
Audio
Keskmine hinnang 4,5, põhineb 256 hinnangul
Audio
Keskmine hinnang 4,6, põhineb 560 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,8, põhineb 1224 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,8, põhineb 1196 hinnangul
Tekst, helivorming on saadaval
Keskmine hinnang 4,7, põhineb 110 hinnangul