Loe raamatut: «Лишний. Потусторонние записки», lehekülg 2

Font:

Глава 2.

Два года спустя.

– Разумеется, – с иголочки одетый мужчина средних лет, обводя взглядом квартиру и сильно жестикулируя, пытался как можно красочней представить всю выгоду сделки молодой и красивой женщине, стоящей посреди комнаты, вопросительно смотрящей на сына, и глупо при этом улыбающейся, – я могу предложить вам ещё с десяток вариантов, но, смею уверить вас, это будет самым удачным выбором, с учётом цены, объёма жилой площади и места расположения дома. Он замолчал на какое-то время, сильно наморщив лоб и при этом что-то усиленно старался вспомнить, затем, с внезапно просиявшим лицом, поднял кверху указательный палец правой руки и широко, обаятельно улыбаясь, добавил, – кстати, чуть не забыл, обратите внимание на архитектуру дома – это одна из последних построек в стиле сталинского ампира, сейчас так прочно и просторно, к сожалению, уже не строят.

Так говорил дилер, показывая очередным клиентам квартиру в центре города. В общем, дилер говорил правду, дом, хоть и не из новостроек, но и ещё не старый располагался в центре города, имел пять этажей и довольно чистый и уютный подъезд, в виду того, что жильцами преимущественно являлись пенсионеры и трое нуворишей, относящихся к чистоте подъезда как к чистоте в своей квартире. Цена на квартиру была относительно даже очень скромной. Переделанная из трёх– в двухкомнатную квартира имела большую кухню и как это сейчас модно, плавно переходящую в столовую, остальные же две комнаты не были из ряда царских опочивален, но после ремонта выглядели уютно и казались даже больше, чем они есть на самом деле. Семья, состоящая из двух человек, матери и сына двенадцати лет, была довольна увиденным, т.е. тут было всё, что и было нужно: отдельная комната для парня, комната для матери и столовая, одновременно служащая гостиной. Дилер торопился на следующее деловое свидание, и поэтому, наскоро договорившись об оформлении документов, поспешно ретировался.

– Вот, Вовчик, мы и нашли себе новое жильё, и надеюсь, что надолго. – Как-то глубоко и облегчённо вздохнув, проговорила Ольга Николаевна, обращаясь к своему сыну. – Через пару недель будут готовы документы, и мы сможем, наконец, съехать с этой ужасной гостиницы.

Ольга Николаевна Безымянная, стройная с красивым лицом бальзаковского возраста женщина, была человеком яркой индивидуальности с острым умом. Безупречно воспитанная и абсолютно независимая, она относилась к своему материнству не без некоторой тени фанатизма. Ещё на первом курсе педагогического института, Ольга, забеременев и ничего ни сказав об этом молодому человеку, причастному к столь щекотливой ситуации, поспешила с ним разорвать все отношения. Конечно, родители были не в восторге от такого положения вещей, но спорить с дочерью не стали, а просто помогли воспитать сына. К слову, о родителях. Отец Ольги Николаевны обладал, что называется, предпринимательской жилкой, и на фоне после перестроечной неразберихи сумел заработать кое-какой капитал, неоднократно его умножив, сейчас обладал капиталом уже солидным и имел широко разветвлённую сеть книжных магазинов. После окончания института Ольга Николаевна пошла было работать в школу преподавателем иностранных языков, но, как это часто бывает, работа не пришлась ей по вкусу. Не без помощи отца пробовала себя ещё в двух – трёх различных ипостасях, впрочем, также без успеха, пока, наконец, её не пригласил в наш город на работу переводчицей в большую и имеющую свои филиалы за границей фирму, бывший сокурсник, одно время очень ей увлекавшийся. Родители, хоть и не были в восторге от такого предложения, мешать не стали, а, напротив даже, дали денег на покупку квартиры, обстановки и, что называется, на первое время. Таким образом, и оказались в нашем городе Ольга Николаевна с сыном, в котором она просто души не чаяла.

Новая работа Ольге Николаевне понравилась. Конечно, первое время зарплата небольшая, но очень многообещающие перспективы, а главное это возможность карьерного роста. Она в совершенстве владела тремя языками, а присущая ей дипломатичность делала её на ступеньку выше остальных сотрудников. Вовчик пошёл в новую школу. Новая обстановка, новые учителя, стали появляться новые друзья. В общем и целом к своему переезду на новую квартиру они уже как-то обжились и притёрлись к новой обстановке. Переезд прошёл без эксцессов, в общем, у них и вещей-то не было, так что почти всю мебель ещё неделю привозили из магазинов и устанавливали.

– Вовчик, как сегодня отучился? – Такие дежурные вопросы Ольга Николаевна задавала каждый день, хотя и знала примерные на них ответы. – Звонил дед, обещал приехать в гости к новому году.– Она находилась на кухне, что-то соображая на скорую руку, одновременно проверяя его дневник.

– Знаешь, мам, историчка невзлюбила меня, вроде и отвечаю не хуже других, а больше тройки всё равно не ставит.

– Ты бы меньше к учителям придирался, а больше уроки учил, впрочем, скоро будет школьное собрание, я поговорю с ней. – Обиженный тон сына однозначно указывал на то, что всё же в данном положении вещей виноват только он сам.

– Вот-вот мам, поговори.– Вовчик бросил в комнату сумку с учебниками и уже стоял на кухне с полным ртом и что-то жевал.

– А ну марш мыть руки, и что это за привычка есть на ходу, и всухомятку. – Ольга приготовила обед и накрывала на стол.

– Володя, я уже которую ночь слышу, как ты во сне разговариваешь, может, расскажешь, что случилось? – Лицо матери приняло серьёзный и озабоченный вид.

– Как только мы переехали сюда, мне стали сниться очень странные сны, и всегда в них присутствует один и тот же незнакомый человек. – Володя состроил недовольную гримасу, давая понять, что этот разговор ему неприятен.

– Очень странно, вроде раньше у тебя таких проблем не было. Если не хочешь рассказывать, не надо, но к психологу обратиться придётся, – видя уже совсем недовольное лицо сына, она повысила голос, – а вот спорить со мной, я не рекомендую, к врачу сходим, тогда и будешь спорить.

Они переменили тему разговора на более благоприятную и принялись за обед. Но, между тем, сон, о котором умолчал Володя, был весьма непростой. Зря он себя успокаивал тем, что это всего лишь сон. Сон стал преследовать его наяву, так, что мальчик постоянно находился в состоянии какой-то прострации, окружающая его действительность превращалась в вымышленный мир и он с головой в него погружался.

Володя оказывался в каком-то тёмном и незнакомом месте, похожем на подземные катакомбы, долго блуждал там и не мог найти выхода, но в самую минуту отчаяния появлялся молодой парень, брал его за руку и выводил оттуда. Но выводил не куда-то на улицу, а они оказывались в ещё более жутком месте. Сначала они шли по длинному коридору с красными стенами, затем попадали в большое помещение, нечто вроде выставочного зала. Стены его были задрапированы какой-то странной тканью тёмно-вишнёвого цвета, когда ткань шевелилась, то создавалось впечатление, будто по стенам бежит кровь. Сводчатый потолок был расписан библейскими сюжетами страшного суда. С него свисало несколько золотых канделябров с горящими свечами, излучающими алый свет. Пол, в свою очередь, тоже был расписан – огненная геенна поглощает грешников, вырывающихся из неё, простёртые кверху руки, немой страх в глазах, лица, искажённые невыносимой, бесчеловечной и никогда не прекращающейся болью, – всё это заставляло буквально трепетать, только от одного здесь присутствия. На стенах висело множество очень красиво выполненных и выдержанных в духе живописцев эпохи возрождения женских портретов. При внимательном рассмотрении они казались живыми, и даже можно было заметить, как они меняют мимику: сейчас они улыбаются, а через минуту уже смотрят враждебно. Молодые люди подошли к дальней стене, возле которой стоял массивный шикарный кожаный диван, и присели на него. Как бы Володя не вглядывался в лицо парня, он его просто не видел, видны были лишь едва заметные черты, как если бы вы делали набросок к портрету. Но, несмотря на это, парень говорил голосом ровным и красивым. Одет он был в безупречный дорогой костюм с красивыми запонками из белого и, вероятно, драгоценного металла вместо пуговиц. Во всё время их здесь присутствия из стен слышался непрерывный, едва уловимый стон, но стоило заговорить парню, как стон прекращался, а его голос равномерно растекался по помещению и обволакивал зачарованного слушателя. Парень провёл рукой по воздуху, указывая на картины, и произнёс:

– Вот, смотри, как тебе нравится моя коллекция убитых мною матерей? – При этом вопросе он, казалось, с любовью оглядывал свои картины.

– Не молчи, отвечай, мне интересно твоё мнение. – Создавалось впечатление, что именно этим он решил завоевать расположение мальчика.

Володя внимательно всматривался в картины. – Они, что живые?

– И да, и нет, это их души живут в этих картинах.

– За что ты их убил? – Ощущение ужаса и страха прошло, теперь Володе было любопытно, зачем он здесь?

Парень встал, подошёл к одному из портретов, на котором была изображена совсем юная, почти девочка, женщина, и ткнул пальцем прямо ей в лицо.

– Вот эта, – он произнёс эти слова злобно и отрывисто – этой не было ещё и шестнадцати лет. Своего новорожденного ребёнка она просто выбросила в мусорный бак. Эта, – он подошёл к портрету, где была изображена женщина постарше – задушила малютку, когда ей не было ещё и недели. Эта, – он подошёл к третьему портрету – в декабре месяце, живого месячного сынишку отнесла на пустырь и оставила там умирать. Я могу рассказать тебе подноготную всех этих женщин, и, поверь мне, ни одна из них не заслужила снисхождения. А эта вот, – он подошёл к отдельно висящему в огромной золочёной раме портрету, указывая на него рукой – это моя мать, но про неё говорить мы не будем. – Он остановился возле этого портрета, повернулся лицом к Володе и встал в ожидании услышать его реакцию на всё здесь услшанное.

– Печально всё это, и, мне кажется, что за содеянное ты сам себя наказываешь. – Володя подумал минуту. – А я тебе зачем?

– Мне нравятся ваши с матерью отношения. Я решил помогать вам, и если нужно, то защитить.

– Но от кого?

Ответа не было. На этом сон заканчивался. Парень стал приходить почти каждую ночь. Имени своего он так и не называл. У них завязалось нечто вроде дружеских отношений. В снах они стали бывать в разных интересных местах, много разговаривали, обсуждали множество проблем. Но вот уже как два дня он не приходил. Это и вызвало определённый дискомфорт у Володи.

Сегодня, как и обычно, они поужинали, посмотрели по телевизору фильм и разошлись по своим комнатам спать. Володя уснул быстро, спал беспокойно, снилась всякая жуть. Глубокой ночью, сквозь сон, он почувствовал странное беспокойство, словно кто-то за ним наблюдает. Он открыл глаза, полная луна ровным светом освещала комнату, все предметы были отчётливо видны, но взгляд его остановился на зеркале. Зеркало располагалось на трюмо, напротив кровати, и отражало его постель. Зеркало не отражало привычно комнату, в нём была незнакомая обстановка. На большом тёмно-вишнёвом кожаном диване, скрестив на груди руки и сложив ноги одна на другую, сидел одетый в отличный строгий костюм молодой человек и пристально вглядывался в спящего. Через какую-то секунду он заметил, что Володя проснулся и испуганно смотрит на него. Тут же в зеркале всё встало на свои места. Володя заметил его, он почувствовал, как мурашки предательской дрожью пробежали по спине, а волосы на голове зашевелились. Страх объял его буквально на пару минут и быстро отступил, оставив место недоумению. Сон пропал, и до утра он так и пролежал с открытыми глазами, обдумывая случившееся. Мысли кучей роились в голове, приходя одна на смену другой, возникало множество бредовых фантазий и иллюзий, но он так ничего и не решил, что бы это могло быть. В конце концов он пришёл к самому на тот момент более оптимальному выводу. Всё увиденное просто померещилось спросонья. Таким образом успокоив себя, он погрузился в непродолжительный сон.

Утром Володя вставал тяжело. Ольга Николаевна отметила, что Володя неважно выглядит. Она даже решила, что он заболел, и заставила смерить температуру. Впрочем, он и не сопротивлялся. Он действительно не выспался, и у него болела голова, настроение было скверное. После недолгих переговоров, она всё же согласилась оставить его на сегодня дома, пообещав по дороге заехать в школу и сообщить об этом классному руководителю.

Здесь я позволю себе небольшое отступление. Дело в том, что отношения Ольги Николаевны и сына были не так просты, как казалось бы на первый взгляд. Сама Ольга Николаевна была воспитана в очень строгой, а главное, насколько это вообще возможно в советском обществе, аристократической обстановке. Бабушка и дедушка по материнской линии носили очень звонкую и некогда знаменитую в России дворянскую фамилию и являлись потомственными графами. Поскольку, как это часто бывает, родители много работали и были людьми занятыми, то дочку, в силу обстоятельств воспитали всё же бабушка и дедушка, нежели её родители. В Ольге они души не чаяли, воспитывали её по-своему, приучая к хорошим манерам, учила она три языка, прививали вкус к музыке, живописи и вообще к искусству. Как следствие, Ольга выросла умной и образованной женщиной. После студенческого романа и рождения сына отношения с мужчинами у неё как-то не сложились, а вскоре она и сама решила во что бы то не стало самой воспитать и поднять на ноги сына. То ли эта черта характера была врождённой, то ли это недостаток воспитания, но как бы там ни было, она своего добилась. К своим неполным тринадцати годам Володя имел уже достаточно всестороннее и довольно неплохое образование: он свободно говорил по-английски; играл на фортепиано на уровне музыкальной школы; занимался фехтованием и обладал аристократическими манерами. На самом деле Ольга просто обожала сына. С самого раннего детства их отношения были очень доверительные. Володя никогда и ничего не скрывал от матери. Всё ей рассказывал, делился всеми впечатлениями и внимательно вникал её подсказкам и советам. Несмотря на такие отношения, Володя всё же не был маменькиным сынком и имел на всё свои взгляды и принципы, он никогда не прятался за материнскими юбками, умел, в случае необходимости, постоять за себя, и среди ровесников, как в классе, так и вне школьных стен, имел свой авторитет и пользовался уважением у окружающих. В общем, их семью можно было бы назвать даже идеальной, если особенно учесть то понимание и внимательность, с какими они относились друг к другу.

И этим странным утром Ольга отнеслась с пониманием к своему сыну. Температуры у него не было, впрочем, как и других признаков болезни. Про себя она рассуждала так – раз он не хочет идти в школу, то, возможно, он просто устал, или у него есть свои на то причины, о которых нет необходимости говорить, – но так или иначе она оставила его дома. И такие маленькие капризы с его стороны она просто относила к переходному возрасту ребёнка.

Глава 3.

– Виктор Сергеевич! – В кабинет, обставленный по последнему писку дизайнерского искусства, к своему начальнику вошла длинноногая, прекрасного телосложения секретарша. Она прошла через весь кабинет, обошла кресло сзади, положила свои руки ему на плечи, приблизилась губами к его уху, и тихим, даже слегка эротичным, голосом промурлыкала:

– Дорогой! Ты чаю хочешь?

Виктор Сергеевич, солидный мужчина лет примерно сорока, даже и не заметил, как подошла Светлана Борисовна. Сейчас он был необычайно занят: никак не мог пройти первый уровень новой компьютерной игры. Он нажал на паузу, повернулся к ней всем корпусом, с минуту бестолково смотрел ей в лицо, очевидно пытаясь вспомнить где он и кто он, и только полностью опомнившись, мягким голосом, улыбаясь произнёс:

– Как обычно, киска. Чашечку кофе, сто пятьдесят коньячку и лимончик. – При этом потянулся, вынул из пачки и прикурил ароматную сигарету, глубоко затянулся, и, положив её на край пепельницы, снова погрузился в игру.

Примерно таким образом и начиналось почти каждое рабочее утро в офисе Виктора Сергеевича. Человек он был чрезвычайно занятой: до обеда, он резался в компьютерные игрушки; после сытной еды, он предпочитал с часик отдохнуть – поваляться; затем он делал несколько телефонных звонков – по работе; ещё с час разбирался с делами; и в конце рабочего дня приятно проводил время в обществе красивой секретарши. Таков был распорядок рабочего дня шефа Светланы Борисовны Бездомной.

Светлана Борисовна, или просто Света, была красивой, высокой, молодой девушкой, не так давно приехавшей покорять большой город, из захолустного провинциального села. Так уж сложилось, что ещё в раннем возрасте она осталась на попечении бабушки и дедушки. Родители её развелись и разъехались в разные стороны устраивать свою личную жизнь, причём оба, похоже, что навсегда, забыли о существовании своей единственной дочери. Образования у неё практически не было, уже переехав в город, она смогла окончить курсы секретарей, а работу эту получила вообще случайно. Её, тогда ещё будущий шеф, кстати, очень падкий на длинные ноги и смазливые личики, заметил на курсах, куда он приходил время от времени посмотреть на новеньких свеженьких девиц, и не замедлил пригласить к себе на работу, так как бывшая секретарша уже порядком успела надоесть, и ему нужна была, что называется, свежая кровь.

Их отношения ни в коем случае нельзя было назвать любовью. Такие отношения между начальником и секретаршей случаются довольно часто. У них всё было очень и очень просто. Она: она, помимо своих рабочих обязанностей, выполняет кое-какие его небольшие прихоти: ходит с ним на приёмы, вечера; позволяет ему выговорится, накричать на себя, выпустить, что называется, пар; поскольку шеф не был женат, то изредка приходила к нему домой прибраться, приготовить еду; ну и, разумеется, выполняла все его сексуальные фантазии. Он: он, помимо зарплаты, обеспечивает её жильём, кое-какими безделушками, деньгами; водит её на всевозможные культурные предприятия (театр, опера, балет, премьерные показы фильмов); знакомит её с влиятельными людьми, чьи связи могут пригодиться в будущем; в общем, выполняет все те нехитрые обязанности, которые в таких случаях выполняют все любовники. Он такой жизнью жил уже не первый год, ему всё нравилось в их отношениях, его всё устраивало. Она давала себе отчёт в том, что рано или поздно это их содружество прекратит своё существование, на счёт семейной жизни она иллюзий не строила, а просто потихоньку копила деньги, что называется на чёрный день, и такое положение дел её тоже удовлетворяло.

Эта новость как обухом, ударила её по голове, тем более, что она к ней абсолютно не была готова – она беременна. Срок был небольшой, аборт ещё можно было сделать, но она его делать не стала. Света рассудила так: нужно подождать, пока аборт делать станет поздно, а затем, сообщив о беременности шефу, накрепко привязать его к себе, а если это не удастся, то хотя бы выбить из него приличную денежную сумму, чтобы хватило на безбедную жизнь, ещё лет на пять, а там, что называется, видно будет.

Так она и поступила. Только она не учла одного момента, а именно, реакции Виктора Сергеевича на подобную новость. Дело в том, что Виктор Сергеевич уже с подобными штуками своих секретарш сталкивался, поэтому и реакция его была однозначной – это шантаж, а шантаж нужно прекращать на корню, он выгнал Светлану с работы, выплатив ей заработанные ею деньги, и прекратил всякие с ней отношения. Это был удар ниже пояса, и к такому повороту событий Света была просто не готова. О работе пришлось временно забыть, по крайней мере, до тех пор, пока она не родит, и её ребёнок не пойдёт в детский садик. А Виктор Сергеевич, как бы не жалел об уходе Светланы, всё же нанял на работу новую секретаршу, тоже из ещё неопытных, и приезжих из провинции. На все Светины звонки он никак не реагировал, её он даже и выслушать не хотел, он просто вычеркнул её существование, как таковое, из своей жизни.

Она родила. Мальчика. Практически все деньги, которые были в загашнике, ушли на съём квартиры, приобретение детских принадлежностей, и на кое-какие мелочи для себя, так, что на дальнейшее существование у неё оставались практически копейки. Прошло три месяца с момента рождения Никиты, так она назвала мальчика, а ситуация с финансами всё больше усложнялась. Она стала экономить даже на расходе воды, что впрочем, не весьма получалось, так как вещи сына нуждались в постоянной стирке. Она пыталась найти работу и нанять няню. Но всё было тщетно. Все её старания хоть как-то продержаться без посторонней помощи были сведены к нулю. Настал день, когда она, несмотря на всю свою озлобленность на своего бывшего шефа, решилась позвонить ему, и попросить помощи. О, наивная простота! Бывший шеф, а по совместительству и бывший любовник, уже напрочь забыл о её существовании. Чего она хотела добиться, да практически ничего: немного материальной помощи, и его протекцию для получения работы. Вот и всё, чего она хотела.

Разговаривая по телефону, они просто сильно разругались. Светлана была в полном отчаянии. Он был последней надеждой. Она уже не сдерживала себя, а просто зарылась лицом в подушку, и громко, навзрыд ревела. Никита, описавшись, уже минут десять кричал. Только вдоволь наревевшись, Света обратила внимание на сына. Сначала она с минуту безучастно на него смотрела, затем она стала что-то про себя непонятное бормотать. Встала, подошла к сыну, и стала выговаривать ему, словно он был в чём-то виноват, что все беды только из-за него. У неё была хорошая работа, было много различных связей в деловых кругах, был, наконец, любовник и главное деньги, а теперь что? Теперь родив Никиту, она осталась без всего. Так она стояла над ним, выговаривая ему всё это, затем взяла детскую подушечку, и со словами «да замолчишь же ты, наконец», с силой надавила ему на лицо. Только когда мальчик замолчал, она убрала подушку с его лица. Никита не дышал. Света в истерике стала трясти его, кричать, всё было бесполезно – Никита умер. Света была в панике. Она завернула мальчика в его одеяльце, оделась сама, взяла тело на руки, вышла из дома и побежала куда глаза глядят. В себя пришла, только очутившись на каком-то пустыре. Она огляделась. Аккуратно положила малыша под какой-то куст, растущий недалеко от дороги, ещё раз осмотрелась вокруг, встала, и пошла домой. Дома она зачем-то собрала кое-какие Никитины вещи, пришла снова на тот же пустырь и положила свёрток рядом с трупиком, как будто ему могло что-то пригодиться. Голова не соображала. Она находилась словно в какой-то прострации. Мысли путались. Её одолевали разные чувства: это были и чувства огромной тяжести бремени убийцы; это были чувства сожаления о содеянном; это были чувства – непонятно какие чувства, но от них было так совестно и так противно на душе, что впору было самой в петлю лезть; а самое главное, и самое противное, было в том, что она ощущала себя свободной, свободной от всего: от сына, от обязанностей, от семьи, от общества с его моралью, она свободна полностью, и делать теперь может всё, что угодно. Мосты были сожжены.

Утром следующего дня не слишком ещё старый пенсионер, делая каждодневную утреннюю пробежку, в парке недалеко от своего дома, случайно наткнулся на странный пакет с детскими вещами и свёрток, в который был аккуратно завёрнут маленький трупик мальчика. Уже на третий день оперативная группа милиции смогла арестовать мать убиенного младенца, обнаружив её дома, в невменяемом, пьяном виде. Ей оказалась некая Светлана Борисовна Бездомная, которая, немного придя в себя, без лишних отговорок, призналась в убийстве собственного сына.

Её поместили в следственный изолятор, в одиночную камеру. Тюрьма. Если ещё неделю назад, кто сказал Светлане Борисовне, что она будет сидеть в тюрьме, она бы рассмеялась ему прямо в лицо. Где она, и где тюрьма? Вещи, ещё совсем недавно казавшиеся несовместимыми, теперь в одночасье определили её судьбу на ближайшие несколько лет. И что теперь? А теперь ничего, то есть совсем ничего. Не нужно беспокоиться ни о жилье, ни о пище, ни об одежде, ни даже о работе, да практически ни о чём. Всё это, и даже больше, будет предоставлено государством. Теперь остаётся только сидеть и ждать. Ждать суда, приговора, пересылки, и, наконец, своего места в колонии. Всё так просто. Только за этой кажущейся простотой скрываются тысячи покалеченных судеб, жизней, многие из них на свободу уже не вернутся, многие – вернутся, только назад, в тюрьму. Но, как бы то не было, это всё печально, только такая картина вырисовывалась на данном этапе жизненного пути Светланы Борисовны.

Наступила ночь. Света легла спать, но сон не шёл. Она долго лежала с открытыми глазами, и всё думала, думала, и думала. Было тихо. Вдруг дверь, ведшая в её камеру, тихонько скрипнула, и тонкая полоска света из коридора, медленно ползая по полу, затем по стене, потолку, ясно дала понять, что дверь открыта. Всё это было странно ещё и тем, что никакого лязга ключей в замочной скважине, либо звука отпираемого засова, не было слышно. Сначала Света повернула голову в сторону двери, с минуту молча смотрела, затем вполголоса окликнула того, кто мог бы открыть эту дверь. Но никакого ответа не последовало. Холодок пробежал у неё по спине. Что могло бы это значить? Может это кто из дубаков так шутит? Она терялась в догадках. Что ж, нужно хотя бы посмотреть, почему дверь открыта.

Света вышла в коридор. Там было пусто, только мигала лампочка, как в американских фильмах ужасов, где пустой коридор, в какой-нибудь больнице (чаще в психушке), мигающая лампочка, орудующий маньяк или куча призраков, преследующих живых людей. И что дальше? Она пошла по коридору, он был пуст, и было тихо, но было не просто тихо, а пугающе тихо. Эта тишина пугала и давила. Камеры все были закрыты. Ни звука. Она дошла до двери-решётки, дотронулась до неё, дверь тихонько, со скрипом, подалась вперёд. Но дальше коридор хоть и был пуст, но там было темно. Страх парализовал всё тело. Она смотрела в темноту, пытаясь хоть что-то разглядеть, и это стало ей удаваться. Сначала едва заметно стал вырисовываться человеческий силуэт. Увидев человека, ей захотелось крикнуть ему, что она здесь. Но силуэт, постепенно становясь всё более видимым, не был похож на человека в форме надзирателя. Подходя ближе, причём, не издавая при этом не единого звука, силуэт постепенно превращался в молодого, лет шестнадцати, парня, одетого в чёрный костюм; чёрную рубашку, с платиновыми запонками, на которых были вставки из больших чёрных бриллиантов; и чёрные же туфли. Он, держа руки в карманах брюк, ухмыляясь, не слышно, медленно, к ней приближался. Ей пришла в голову мысль, что вся эта пугающая картина, дело его рук. Кто он, и что он, она могла лишь себе вообразить, но размышлять было некогда, и Света бегом ринулась обратно в камеру, не забыв при этом плотно закрыть за собой дверь.

Едва она успела забежать в камеру, и забиться в дальний её угол, как у неё в голове раздался незнакомый, и одновременно такой знакомый голос, что волосы начали вставать дыбом: «Ты ждала меня?». Света что есть мочи закричала: «Нет. Уходи». А голос продолжал: «Как же я уйду. Может, ты меня не узнала? Это же я, твой сын Никита. Не хочешь, чтобы я приходил к тебе, тогда ты иди ко мне». Света сидела не полу, в углу камеры, с выражением непередаваемого ужаса на лице. Тут стены камеры начали видоизменяться. Пространство становилось всё меньше, а стены всё больше становились похожими на старые, гнилые доски. Вскоре окружающее её пространство так изменилось, что ей стало казаться, что она находиться в тесном, уже от времени полусгнившем гробу. Со всех сторон стали лезть отвратительные, мерзкие, скользкие черви. Они были повсюду, на ногах на одежде, на руках, и стали подбираться к лицу. Сначала Света пыталась сбросить эту гадость с себя, с одежды, но когда они стали падать на лицо, и при этом буквально вгрызаться в плоть, она стала их с ещё большим ожесточением, вырывать прямо с мясом со своего лица. Через две минуты у неё остановилось сердце. Всё это происходило в её воображении, но смерть, которая постигла её, была настоящей.

***

Я стоял в камере, и смотрел на окровавленное, распластанное на полу, тело молодой женщины. Она, конечно, не была первой, с кем я поступил подобным образом. Господи! (Да не будет упомянуто имя твоё всуе) Сколько раз делал это, а привыкнуть так до сих пор и не смог. Сейчас она встанет из своего, уже бывшего своего, тела. Будет недоуменно долго его рассматривать, потом вспоминать, что с ней приключилось, и как она вообще оказалась здесь. Сорок дней она не выйдет из этой камеры, я всегда так делаю, то есть оставляю душу на сорок дней там, где её тело распрощалось с жизнью. Это для того, чтобы было у неё время поразмыслить. Поразмыслить о содеянном, о своей судьбе, о своих поступках, о своем месте в обществе, да вообще о своей жизни. Ведь когда-нибудь у неё будет новое тело, новая семья, новая жизнь. И тогда нужно будет прожить так, чтобы не повторилась подобная история, чтобы люди тебя потом вспоминали только добрым словом, и говорили: «Вот это был человек! Не человек, а человечище!». Пройдёт сорок дней, и эта душа пополнит мою коллекцию. Это конечно не ад, который предназначен за подобные поступки, но можете мне поверить, там нисколько не лучше, душа не забывает ни на минуту своё чадо, которое она лишила жизни, она будет об этом помнить всегда. Каждый день, у неё в голове будет проигрываться тот злополучный момент её жизни, и если она не сойдёт с ума, и раскаяние наступит, то господь может простить её, и отпустит снова на землю, исправлять свои прошлые ошибки. Тьфу ты, чёрт! Как я заговорил! Либо я старею, либо становлюсь философом. Но сказал красиво!