Loe raamatut: «Navium Tirocinium», lehekülg 27
Проницательный читатель, должно быть, уже догадывается, кто был причастен к событиям в Рисли, описанным в последних главах, и кто был тем таинственным коварным незнакомцем, который едва не погубил Джорджа Уилаби и до смерти напугал бедного Тома. Дабы убрать все сомнения, если таковые ещё остались, мы должны рассказать, чем занимался наш старый знакомец Фергал с тех пор, как он покинул покои шотландского регента с тайным поручением последнего…
Молодой монах сразу же решил направиться в городок Гамильтон, что находился на южном берегу Клайда. Невдалеке от города стоял замок Кэдхоу. Показав стражам перстень регента, Фергал был впущен внутрь, где ему предоставили трапезу и небольшую комнатку для отдыха. Утром монах отправился на рыночную площадь Гамильтона и стал расспрашивать о молодом всаднике на вороном коне – якобы иноку нужно было передать тому важное письмо от настоятеля Пейсли. Монах не скупился на благословения и спрашивал столь благодушным голосом и с такой смиреной улыбкой, что ему не составило большого труда выведать, в какую сторону поехал Ронан. Полученные сведения совпали с его догадками, точнее – с предположениями Фулартона. Было ясно, что Лангдэйл держал путь в направлении границы с английскими землями, на которых он, вероятно, надеялся спастись от преследования.
Как Фергал ни спешил, он, однако, не сразу пустился в путь по ведущей на юг дороге. Ему пришлось потратить остаток дня, чтобы заехать в монастырь Пейсли и уведомить оторопевшего приора о своём безвозвратном убытии, а главное же – чтобы собрать свои немногочисленные пожитки, большей частью состоявшие из разного рода пакетов и свёртков с запасами сушёных трав, кореньев и порошков, склянок с различными настоями и эликсирами, а также мешочков и коробочек с прочими, ведомыми ему одному зельями. Не попрощавшись и не сказав никому ни слова, кроме огорчённого настоятеля – то ли по причине чрезвычайной спешки, то ли из-за пренебрежения к остальной братии – Фергал исчез из монастыря Пейсли, не имея ни малейшего желания когда-либо туда возвращаться. Свою будущность он видел иначе, и она было никак не связано с постылым и однообразным, пусть и сытым монашеским бытием. А для этого Фергалу необходимо было, прежде всего, убрать с дороги наследника Роберта Бакьюхейда, могущего помешать претворению в жизнь его грандиозных планов…
В обители среди иноков долго ещё ходили разного рода толки о поспешном отбытии брата Галуса. По правде говоря, никто из монахов особо и не почувствовал его отсутствия: брат Томас продолжал добросовестно готовить трапезу для всей братии, пусть и не с такими чудесными приправами; брат-инфирмарий, как и прежде. лечил заболевших старыми проверенными способами. Разве что разговоры и беседы иноков между собой стали более свободными и непринужденными, да приор, напротив, хмурил брови, ибо лишился опеки над своим начавшим грузнеть телом, а вместе с ней и сведений об умонастроениях среди братии.
А вот долгое отсутствие кроткого и благодушного Лазариуса действительно всех обеспокоило. Когда о праведном старце спрашивали настоятеля, тот неохотно, как-то невнятно и расплывчато отвечал, что брат Лазариус несёт, мол, на себе бремя иных богоугодных деяний, и одному лишь всемогущему Богу ведомо, когда святые повинности старого монаха дозволят ему вернуться под сень обители…
Вернёмся, однако, снова к Фергалу, который так спешил покинуть Пейсли, что не счёл нужным даже задерживать себя разговорами с кем бы то ни было, за исключением прощальной фразы, небрежно брошенной им опешившему настоятелю. Хотя у него и не было намерения непременно догнать Ронана, но и сильно отстать в его планы тоже не входило. Всё, что было нужно монаху до поры, так это знать, где пребывает молодой Лангдэйл, и держаться невдалеке от него, выжидая удобного случая. А потому Фергал так чертовски и спешил покинуть монастырь, чтобы не упустить след Ронана. Он вновь вернулся в Гамильтон и оттуда устремился вдогонку за беглецом, как остервенелая гончая, почувствовавшая запах дичи, несётся по следу благородного оленя.
В каждом селении, в каждой придорожной харчевне Фергал справлялся, не проезжал ли здесь молодец на видном вороном коне. Выведать про то у радушных хозяев редких постоялых дворов и трактиров большого труда не составляло, ибо не так уж и много конных путников рисковало в ту пору пускаться в путь по шотландским дорогам в одиночку. А если же недоверчивый тавернщик проявлял исконную шотландскую скрытность и уклончиво заявлял, что мало ли здесь всякого люда проезжает, то молодому монаху приходилось с одинаковой щедростью одаривать хозяина и его домочадцев благословениями и заказывать лучшие блюда, дабы своим великодушием растопить молчаливость осторожных мирян.
Народу по пути встречалось мало, и были то в основном бродячие торговцы, лудильщики, гуртовщики и крестьяне, которые мало обращали внимания на монаха, трусившего на низкорослой гэллоуэйской лошадке. Если же кто-то бросал косой взгляд на инока, то Фергал, как ни в чём ни бывало, осенял того крестным знамением и бормотал: «Benedicite». Когда же на дороге показывались всадники или небольшие вооружённые отряды, монах смиренно съезжал на обочину и с опущенной головой кротко ждал, когда те минуют его. На второй день пути Фергал чуть было не сбился со следа, ибо дорога совершенно неожиданно раздваивалась. У развилки стояли два-три домика, но никто не видел, в какую сторону поехал юноша на вороном коне, а если и видел, то никакие мольбы и посулы не могли заставить их вспомнить о таком мелочном событии, к тому же, случившемся несколько дней назад. Не имея представления о планах беглеца, монах выбрал более проторенный путь, уходивший вправо. То, что он ошибся дорогой, до Фергала дошло лишь, когда он проехал с десяток миль и никто ни в одном селении не смог припомнить подходящего под описание всадника. День близился к вечеру, впереди манили шпили городка Дамфриз, а огорчённому Фергалу пришлось поворачивать обратно и возвращаться назад к развилке по вившейся меж укрытых ночью холмов пустынной дороге…
На следующее утро, уставший и не выспавшийся, монах ехал уже по верному пути, но с ужасом осознавал, сколько ждёт его впереди подобных развилок и перекрёстков. И коли на каждом распутье он будет терять такую уйму времени, то вконец отстанет от Лангдэйла и просто напросто потеряет его след, что было чревато крушением всех его чаяний. Разумеется, подобные опасения придавали Фергалу ещё более сил и рвения.
Вскоре молодой монах въехал в Лохмейбен, значимый по тем временам шотландский город с большой рыночной площадью. Фергалу пришлось обойти все таверны и постоялые дворы, расположившиеся вокруг главной площади, принимая обличие смиренного инока, разыскивающего молодого наследника. Изворотливый монах выдумал целую историю о том, как якобы некий старый умирающий барон завещал часть своих богатств монастырю, при условии, что монахи отыщут его блудного сына, который безрассудно оставил отчий замок и якшается с разбойными кланами Пограничья, и что наставят того на праведный путь. Согласно придумке Фергала именно ему отец-настоятель и поручил отправиться в этот край в поисках баронского сынка. Фергал так красочно расписывал лишения и тяготы, покорно им переносимые, недосыпания и недоедания, изнуряющие его тело, изображал такую кротость и печаль на своём лике, что мало кто мог не посочувствовать несчастному монаху, несущему бремя такой тяжкой повинности, и не испытать желания подсобить бедному иноку.
На руку ему было ещё и то обстоятельство, что Идальго, жеребец Ронана, был изумительной красоты животным, какие редко встречались в те времена в Шотландии. Вороной масти, с белой звездой на лбу и густой пышной гривой, с прямым профилем, сильной грудью и крепким округлым крупом, он стал бы украшением любой королевской конюшни. Идальго сразу бросался в глаза на любой дороге и, по правде говоря, привлекал к себе внимание даже большее, нежели его всадник. А поэтому вскоре монаху удалось выяснить, что Ронан покинул Лохмейбен четыре дня тому назад, что у него был молодой попутчик на рыжей кобыле и они направились в сторону английских земель.
«Наверняка подыскал себе прислужника, – подумал преследователь. – Как же благородный сакс может обойтись без лакея!»
Когда Фергал выказал желание тут же двинуться вслед «наследнику барона», – а дело было в одной из харчевен Лохмейбена, – то сидевший рядом старый монах с измождённым лицом сокрушёно покачал головой и посоветовал своему собрату подумать о рискованности такого шага. И Амвросий – так звали старика – поведал насторожившемуся было Фергалу свою печальную историю.
Всю свою жизнь он провёл в монастыре Картмел, праведно служа Богу и пройдя путь от послушника до ризничего, – до той поры, покуда король Генрих не вознамерился покончить в Англии со всеми монастырями и аббатствами. Благочестивые монахи обители во главе со своим приором воспротивились королевскому указу и не пожелали покидать свой дом. Также и местные фермеры, работавшие на монастырских землях за невысокую арендную плату и каждое воскресенье исправно посещавшие монастырскую церковь, поддержали монахов. В ответ на это ретивые королевские слуги, некоторые из которых рассчитывали сами получить в собственность часть из земель приората, взяли монастырь штурмом, повесив при этом четверых монахов во главе с приором, а заодно и с десяток крестьян, наиболее рьяно помогавших отстаивать монастырь. Уцелевшие иноки разбрелись кто куда. Отец Амвросий, не желавший ни изменять своей вере, ни возвращаться к суетной мирской жизни, поселился отшельником в глухом урочище в нескольких милях от бывшего монастыря. Он построил себе хижину и продолжал в одиночестве в своём скиту читать обедни, преклоняться перед святым распятием и воссылать молитвы всевышнему. Старый монах питался дикими ягодами, орехами и тем провиантом, который ему иногда приносили сострадательные крестьяне и фермеры, втайне остававшиеся приверженцами старой веры. Так отец Амвросий провёл почти пятнадцать лет отшельнической жизни. Но однажды во время охоты барон, владелец тех земель, невзначай наткнулся на крохотный скит в лесу. Несмотря на то, что этот барон, как и многие северные английские дворяне, симпатизировал католическому вероисповеданию, но, опасаясь впасть в немилость к королю и окружавшим его реформистски настроенным вельможам, – если вдруг, не дай боже, станет известно, что он укрывает монаха в своих владениях, – барон велел Амвросию покинуть это прибежище. Он даже дал старому монаху несколько шиллингов, лишь бы тот скорее убрался из его земель. И отец Амвросий отправился на север, в шотландское королевство, где он рассчитывал найти приют в одном из монастырей, ибо в Англии носить монашескую рясу давно уже стало небезопасно…
Хотя Фергал выслушал престарелого монаха со всем вниманием и почтением, но менять свои намерения, разумеется, не пожелал. Сменить обличье монаху было гораздо легче (что он сделал даже с некоторым удовольствием), нежели отказаться от погони и великих планов. Он тут же пошёл на рыночную площадь и приобрёл одежду мирянина, благо деньгами снабжён он был хорошо. В скромном суконном камзоле, неброском коричневом плаще и невысоких сапогах из оленьей кожи он выглядел теперь как слуга джентльмена, хотя кинжал на поясе и серебряная пряжка на шапке подчеркивали некую его самостоятельность. По крайней мере, такое впечатление в своём новом облачении Фергал производил на окружающих. К тому же за годы, проведённые в Пейсли, монах научился не только прилично говорить на языке южан, но и вести себя подобающим образом в любой обстановке. Таким образом, ничто теперь не могло выдать в Фергале ни скромного монаха-бенедиктинца, ни дикого шотландского горца. Расспросив про дорогу отца Амвросия, который по легковерию и душевной простоте не преминул благословить брата Галлуса на богоугодное дело, Фергал двинулся в юго-западном направлении, довольный тем, как ловко ему удалось обвести лохмейбенских болванов и камбрийского монаха.
Заниматься поисками точно той дороги, по которой ехал Ронан со слугой, было пустой тратой времени, ибо сотни разных дорожек и тропок пересекали пограничную, или, как её тогда называли, Спорную землю и петляли между скал и холмов по ущельям, топям и вересковым пустошам. Узрев, по какой местности ему предстоит ехать и, не обладая ни отвагой воина, ни умением защитить себя силой оружия, Фергал предпочёл снова облачиться в монашескую рясу (которую предусмотрительно оставил при себе) в надежде, что иноческое одеяние не привлечёт жаждущих поживы разбойников. Три дня плутал Фергал по этой почти безлюдной земле, на которой за все века больше было пролито крови воинов, нежели пота землепашцев и пастухов. Наконец он выбрался на ту большую дорогу, что тянулась вдоль старой римской стены с запада на восток. Вдоль этого большака там и здесь начали попадаться дома фермеров, и у Фергала появился неплохой шанс напасть на след беглеца. Он сразу же выбросил прочь монашескую рясу, с которой не расставался долгие годы и которая ему уже порядком опостылела, и снова превратился в обычного мирского путника.
Как это ни удивительно, но за несколько приятных слов хозяйке харчевни или пару фартингов босоногому мальчугану неутомимому преследователю удавалось-таки увериться в правильности выбранного пути. Он также выяснил, что теперь у Ронана со слугой появился ещё и пеший попутчик. Для Фергала это было весьма кстати, потому что он уже ощутимо отставал от Лангдэйла – на целых пять дней, а пеший компаньон будет замедлять передвижение Ронана, и у преследователя появится шанс наверстать время. Вскоре, однако, Фергал снова потерял след троицы, которая, как мы помним, из-за любопытства Эндри свернула с большой дороги, пересекла мост через речку Тайн и направилась в городок Хексэм. Фергал же самонадеянно решил продолжать путь по большаку и не удостоил уходящую в сторону небольшую дорожку своим вниманием. И лишь через три-четыре мили, поинтересовавшись у местных жителей про троих спутников, он осознал свою ошибку. Но полдня было потеряно и вновь приходилось разворачиваться и искать место, где Ронан с компанией мог свернуть с дороги.
Упорство Фергала было столь велико, а таинственное желание расправиться с молодым Лангдэйлом так жгло его сердце, что бывший монах в нелёгких своих поисках не чувствовал ни усталости, ни голода. Он спрашивал каждого встречного, не скупясь на мольбы и увещевания, благодушные улыбки и почтительные поклоны, деньги и ненужные покупки – в зависимости от собеседника. В приличной, хотя и скромной одежде, почти безоружный, с приветливым, улыбающимся лицом, Фергал мало у кого мог вызвать какие-либо подозрения. А благодаря его доброму и вежливому голосу привыкшие к грубости и заносчивости солдатни – самых частых посетителей этих мест, – простые люди были не прочь поболтать с любезным незнакомцем. Наблюдательный Фергал давно уже подметил (и с лихвой этим пользовался), что ничто так не завоёвывают сердца простаков и располагает к себе как искренность и добродушие. Далеко не всякий был в состоянии разглядеть нарочитость в любезности путника и наигранность в его благодушной улыбке. А потому, как правило, Фергалу удавалось выведывать необходимые ему сведения.
Однако в дальнейшем погоня за Ронаном проходила для его преследователя не так уж и гладко, ибо путь по английским землям стал для него стократ труднее и мучительнее. А причиной тому служило увеличивавшееся с каждой милей на юг количество дорог и дорожек, развилок и перекрёстков. Всё более оживлёнными становились селения, шумными – рыночные площади, людными – постоялые дворы и таверны. Искать следы всадника на вороном коне в этом скоплении людей и лошадей, заполнявшем дороги и сёла, становилось неимоверно тяжело, можно сказать, почти невозможно. Сколько раз бедолага сбивался с пути, когда вдруг оказывался на распутье и выбирал неверную дорогу! Он с остервенением метался из стороны в сторону, терял след, иногда проезжая много миль в одном направлении и, не найдя у местных жителей, лавочников, трактирщиков и торговцев на рыночных площадях никаких намёков на проезжавших здесь Ронана и его спутников, вынужден был ворочаться назад и искать удачи в другом направлении. На подобные плутания и поиски правильного пути у Фергала уходила уйма время – многие часы и целые дни. И чем дальше вглубь Англии он продвигался, тем становилось всё труднее и труднее – тем паче, что его отставание всё увеличивалось, и уже почти невозможно было оживить в памяти людей, кто им встречался неделю, а то и две назад.
Но страстная жажда выследить Ронана Лангдэйда и поквитаться с ним гнала Фергала вперёд, придавая ему сил во времена полного изнеможения, согревая под холодным осенним ливнем и побеждая охватывавшее его порой безмерное отчаяние. Из страха отстать ещё больше бывшему монаху пришлось укоротить остановки на отдых и ночлег. Несколько часов сна на придорожном подворье и снова в погоню, в любую погоду – будь то проливной дождь или ураганный ветер. Дни стали совсем короткими, и преследователю приходилось часами в кромешной мгле держать свой путь, еле тащась по грязным, разбитым дорогам; ветер бросал ему в лицо сорванные листья и отломанные сучки, а дождь нещадно поливал его большую часть времени. Даже грабители и лиходеи, казалось, гнушались промышлять своим чёрным делом в такое ненастье, потому что ни разу никто не остановил Фергала в ночной темени и не покусился ни на его жизнь, ни на пожитки. А вот бедная его гэллоуэйская лошадка в отличие от своего седока не вынесла такой погони по топлым и разбитым осенним дорогам, и хозяин вынужден был приобрести другую лошадь, более сильной и выносливой породы.
Хоть это и может показаться крайне невероятным, но, так или иначе, то ли дикая жажда хищника не упустить свою жертву, то ли чудесное везение, а возможно, и то и другое вкупе позволили Фергалу проследить след Ронана и его компаньонов почти до самого Ноттингема, хотя их и разделяло уже почти три недели…
По тем временам Ноттингем был достаточно большим городом. На скале надо всеми прочими домами и городскими сооружениями высился старинный замок с зубчатыми стенами и мощными башнями, над которыми развевались королевские стяги. От подножия скалы тянулась улица, упиравшаяся в рыночную площадь, с которой в разные стороны расходились другие улочки. Обозрев с холма море крыш, Фергал прикинул, что город состоял из трёх или четырёх сотен домов. Улицы были полны народу – ремесленники, крестьяне, торговцы, стражники из замка, да и просто ротозеи. Казалось, в этом людском потоке уж точно было не сыскать следов беглеца. Но не таков был Фергал, чтобы после проделанного долгого пути, всех перенесённых трудностей и лишений его мог остановить какой-то городишко.
«Да уж я это отродье Бакьюхейда из преисподней достану, – часто думал бывший монах, подогревая своё мстительное рвение, – разыщу и на дне морском и на самых высоких горных вершинах, чего бы это мне не стоило! А уж потом найду способ с ним поквитаться. Если уж так со мной поступили, то пусть на себя и пеняют».
Но поскольку дело было к вечеру, а промокший под холодным осенним дождём и уставший после отчаянной погони Фергал еле держался в седле, он почёл за лучшее хорошенько выспаться и с утра возобновить поиски. По-быстрому поужинав на первом попавшемся постоялом дворе и дав себе слегка обсохнуть около жаркого очага, неутомимый преследователь втиснулся в свою каморку и тут же уснул. Во сне Фергал издавал какие-то непонятные звуки, но со стороны могло показаться, будто это скулит дремлющая легавая, которой снится давешняя погоня за красным зверем…
Едва рассвело, Фергал принялся за дело. Целый день он рыскал по городу, заходил во всевозможные лавки, трактиры и постоялые дворы, пытался разговориться с десятками различных людей в надежде, что те что-нибудь припомнят. Но всё было впустую. Фергал обошёл абсолютно все гостиницы и трактиры Ноттингема, но никто не помнил ни Ронана, ни вороного коня с белой звездой на лбу. Раздосадованного преследователя обуяли самые неистовые чувства. Он злился на самого себя, что так сильно отстал от своей жертвы; он начинал вдруг питать ненависть к Ронану – за то, что тот, по всей видимости, не остановился в Ноттингеме, а проехал мимо; он бесновался по поводу скудоумия и беспамятности местных обитателей. Одним словом, Фергал винил всех в своей неудаче, проклинал небеса и был вне себя от ярости. В таком духе он возвратился на свой постоялый двор.
– Эй, милейший, – крикнул Фергал хозяину, – приготовь мне ужин, как вчера, только чтоб в паштете не было ни крошки свинины, да и вино чуть подогрей.
– Как изволите, сэр, – буркнул в ответ хозяин. – Только зря вы снова отказываетесь от свиных ножек, нашпигованных чесноком, посыпанных розмарином и обрызганных бордосским вином. Они выглядят так аппетитно – хрустящая румяная корочка, на которой блестят капельки нежнейшего жира, а вкус – просто райский.
– К чёрту твои свиные копыта! – отрезал Фергал. – Это вы, саксы привыкли жрать омерзительное мясо поганого животного {шотландские горцы испокон веков считали свинину поганой, нечистой едой}.
– Э-э, добрый постоялец, не пристало мне давать советы моим гостям, но я бы на твоём месте не ругал дом, где ты нынче столуешься и ночуешь, – хмуро сказал хозяин, исподлобья глядя на грубого гостя.
– Ну-ну, не серчай, приятель. Тяжёлый нынче денёк у меня выдался, – взял себя в руки Фергал и раздосадовано молвил: – Никак не могу одного малого разыскать. И куда этот чёртов Ронан подевался?
– Куда он подевался не знаю, – ответил хозяин. – Только ежели человек с этим редкостным в наших краях именем – тот молодой джентльмен, что с мальчишкой-слугой путешествует, и у которого бесподобный вороной, то он вряд ли достоин того эпитета, которым ты его наградил. Скорее наоборот – тот был весьма обходительный юноша.
– Так он останавливался на этом подворье! – воскликнул преследователь. – Mile diabhlan! И почему я не начал розыски с этого дома?! А поведай-ка, любезный хозяин сей прекрасной гостиницы, в какую сторону направился тот молодой джентльмен. Ежели ты укажешь мне путь, по которому они уехали, то, клянусь головой моего отца, я готов отведать твоих свиных ножек, даже если мои кишки вывернет наизнанку!
– Ну, так тому и быть, – ответил хозяин, направляясь на кухню. – Ловлю вас на слове, сэр. Ещё никто не уезжал отсюда, не отведав изумительных свиных ножек, нашпигованных чесноком, посыпанных розмарином и обрызганных бордосским вином.
Когда перед Фергалом появилось сие изысканное блюдо, он скривил рот и, превозмогая своё отвращение, давясь и проклиная про себя всех свиней на свете, вынужден был проглотить едва разжёванные эти самые свиные ножки. Когда же оловянная тарелка оказалась почти пуста, постоялец нетерпеливо спросил:
– Ну, что? Куда уехал тот малый? Говори же, хозяин! Я своё обещание выполнил.
– Насколько я уразумел из их разговора, сэр, – ответил тот с довольной улыбкой, – они поехали в сторону рыночной площади Ноттингема, где намеревались искать пропавших слугу и рыжую. Вот и всё, что мне ведомо, добрый человек.
– Дьявол! – вскричал Фергал. – Я сожрал твои чёртовы ножки, и чувствую себя так, будто внутри у меня копошится клубок пиявок. И за это ты сказал мне всего лишь, что они поехали на рыночную площадь. Негодный обманщик!
Лицо хозяина потемнело, он откуда-то достал увесистую дубинку и грозно встал перед постояльцем. Тавернщик хоть был и невысок, но крепок и мускулист.
– Наша сделка была честная, дружище. Ты съел моё лучшее яство, а я сказал тебе, что они уехали по пути на городскую площадь. А теперь плати за постой, да можешь утром убираться из моего дома на все четыре стороны!
Фергал заскрежетал зубами, но ссориться с каким-то там английским тавернщиком он не намеревался, его ждали более грандиозные планы, а потому он молча развернулся и, гневно сверкнув кошачьими глазами, удалился в свою комнату. Войдя в каморку, бывший монах в сердцах пнул ногой свой вместительный мешок, служивший ему дорожной сумкой, с которым он не расставался со времени отъезда из Пейсли, и с досадой заметил, что ненароком проделал в нём дыру. Фергал вытащил содержимое и разложил на полу, проверил всё ли на месте, любовно поглядел на пакеты, склянки, коробочки, развернул грязную тряпицу, вытащил оттуда какой-то клочок бумаги, с горящим взором прочитал его, мрачно улыбнулся, затем сложил всё обратно и лёг спать…
Очутившись утром на рыночной площади Ноттингема, Фергал вознамерился первым делом отремонтировать свою неосторожно испорченную дорожную сумку, в которой он хранил самое ценное, что у него было. А уж затем можно было и поразмыслить, что же делать дальше. В кошеле на поясе, скрытом плащом, весело звенели монеты, так щедро выданные ему шотландским регентом. Ещё в Лохмейбене, поняв, что ему предстоит путь в Англию, Фергал обменял у местного пеняжника шотландские монеты на английские соверены, кроны и шиллинги.
Найдя торговца, продававшего всевозможные ткани, Фергал купил у него лоскут сукна и нитки с иглой, необходимые для латания своей торбы. Поторговавшись и в итоге отдав продавцу два пенса, он было развернулся, чтобы уйти, но в этот самый момент у Фергала сработала выработанная за долгие дни погони привычка, и он снова повернулся к торговцу и спросил приветливым тоном:
– А не приходилось ли тебе случаем, приятель, видеть здесь две или три недели тому назад двух молодых шотландцев? При них ещё был статный вороной конь.
– Может и видел, а может и нет. Много народу каждый день здесь проходит, и молодые и старые. Всех разве упомнишь? А уж кто они, шотландцы, валлийцы или ирландцы, как понять? – не особо задумываясь, отвечал коробейник. – Да я и не помню, где я сам был-то две недели назад: то ли здесь, то ли в Дерби.
Фергал достал из кошелька однопенсовую монету, подбросил её рукой, поймал, зажал в кулаке и с лукавой, но доброй улыбкой посмотрел на торговца.
– Ну, вроде видел я двоих юношей, а с ними конь, – медленно промолвил, словно копаясь в памяти, коробейник. – Только запамятовал, когда это было-то, то ли неделю назад, то ли месяц, может статься, и здесь али в Дерби.
У Фергала мелькнула надежда. Он вытащил из кошелька ещё одну монету, положил на ладонь рядом с первой и снова вопрошающе глянул на торговца.
– Может, твоя память станет лучше при виде этих монет? А, любезный негоциант?
– Ага, вот-вот, мне кажется, я начинаю припоминать. Один постарше, а другой – отрок. Они ещё приобрели у меня пару рубашек. И даже что-то спрашивали. Только что именно, никак не могу припомнить, ну хоть убей, – Коробейник, очевидно, вознамерился набить цену, рассудив своим меркантильным умом, что плоды памяти тоже можно иногда выгодно продать.
Фергал понял, что удача опять улыбнулась ему. Он добавил ещё два пенса и положил все монеты рядом с коробейником. Тот жадно сгрёб деньги и довольный собой выложил всё, что помнил:
– Вот-вот, при блеске металла моя память обычно пробуждается. Они вроде бы спрашивали про дорогу в особняк Рисли. Это отсюда миль пять будет. Как поедешь вон по той улице, никуда не сворачивай, минуешь городские ворота, потом по дороге через поля, через лес, так и приедешь в это селение, а там и сам Рисли-Холл увидишь…
«Ага! Вот где этот олешек намеревается залечь! – возликовал по себя Фергал. – Но в дневное время мне появляться там не к чему. Подберусь-ка в это местечко, как стемнеет, а там и видно будет».
Бывший монах залатал торбу, неплохо пообедал, дал отдохнуть своей лошади, на всякий случай запасся едой и едва начало смеркаться тронулся в путь.
Уже в темноте он миновал особняк Рисли-Холл, потом развернулся и проехал мимо него ещё раз. Стояла кромешная тьма, изредка нарушаемая проблесками луны сквозь разрывы туч. Неистово ревел ветер, срывая с деревьев остатки листвы. Под его порывами дубы, будто мифические великаны, угрожающе размахивали лапами своих ветвей. Фергал смекнул, что в такое позднее время и эдакое ненастье можно не опасаться быть замеченным. Зато он-то видел в темнота как кошка, с детства приученный бродить по ночам среди холмов и собирать целебные травы при свете полной луны, когда их живительные соки были в самой силе…
Преследователь привязал лошадь к дереву, а сам проворно взобрался на соседний дуб, откуда хорошо был виден дом за стеной. «Где-то там внутри находится Лангдэйл, – думал Фергал. – Эх, знать бы где». Он пробежал взглядом по оконцам, лишь в двух или трёх из которых были заметны отблески тусклого света. Вдруг в одном из окон свет стал ярче, и можно было различить, как фигура какого-то человека, заслонявшая до того окно сместилась чуть вглубь и человек уселся на стуле. Свет, по всей видимости, из камина осветил лицо этого человека. Фергал невольно вскрикнул. Хотя всех деталей лица и невозможно было различить из-за большого расстояния и отбрасываемых в комнате полутеней, но было отчетливо видно, что оно молодое и безбородое. Тёмные волосы ещё более подчеркивали сходство с Ронаном, и у Фергала не осталось сомнений, что это именно тот, кого он ищет. К тому же рядом стоял какой-то мальчишка, видимо в ожидании приказаний. Ну конечно, это Ронан и его юный прислужник!
Чёрные мысли вдруг вихрем закружились в голове Фергала, опережая одна другую. Он не чувствовал ни пронзительного ветра, ни капель холодной измороси. Какой отличный случай представился ему! Зачем откладывать то, что рано или поздно он и должен был свершить?
И Фергал стал обдумывать свой план. Надобно было побеспокоиться о собаках, рыканье которых и топанье лап он отчётливо слышал за оградой, а также непременно высмотреть и запомнить все подступы к зданию, стены, карнизы и балюстрады. Времени у преследователя было предостаточно, так как он не хотел действовать ранее, чем через час-другой как все улягутся спать.
Вскоре и в самом деле камины перестали полыхать и лишь отбрасывали слабые отблески от тлеющих углей. А значит, те, кто находился в этих покоях – а это наверняка хозяева и их гости, иначе кому ещё было позволительно обогревать себя в комнатах пламенем каминов, – забрались под тёплые одеяла и плотные пологи своих кроватей…
Прошло около часа, пора было приступать к делу. Но что-то сдерживало злоумышленника. Фергалу вдруг пришли на память страдания брата Эмилиана, и он представил, что также будет мучиться и Ронан. Бывшему монаху ни с того ни с сего стало не по себе и он сам подивился своим чувствам: как так! он с такими неимоверными трудностями и лишениями гнался за молодым Лангдэйлом чтобы выследить и погубить того, а теперь, когда он почти достиг своей цели, он малодушно не решался сделать последний шаг. Сидя словно филин на толстом суку, преследователь ругал и корил себя за слабовольность и нерешительность. На самом деле, – хоть Фергал этого и не осознавал, – в душе его шла борьба между злом и добром, между обидой, ненавистью и жаждой мщения, с одной стороны, и природными, присущими человеку от рождения чувствами – с другой.
