Loe raamatut: «Оборванные нити. Том 1»
Часть первая
Глава 1
– У нас будет ребенок.
Сергей мысленно попробовал эти слова на вкус и попытался произнести их про себя с какой-то другой интонацией, которая соответствовала бы его внутреннему состоянию. Повествовательное предложение здесь явно не годилось.
– У нас будет ребенок!
Нет. Не то. Положа руку на сердце, Сергей Саблин вынужден был признаться себе, что эмоций, обозначаемых восклицательным знаком, он не испытывал.
– У нас будет ребенок?
Ну, это уж точно не подходит. Сомнения здесь могут относиться только к двум пунктам: наличию реальной беременности и готовности рожать. В том, что Лена действительно беременна, Сергей не сомневался: студент шестого курса мединститута знал, что нужно спросить и какую информацию собрать, чтобы сделать выводы. Срок пока еще позволяет принять решение о прерывании беременности, но Сергей, отец которого – известный московский ангиохирург, а мама – завкафедрой педиатрии, даже помыслить не мог об аборте. По его мнению, мало что на этом свете может сравниться с абортом по своей бесчеловечности. Нет, конечно же, Ленка беременна и будет рожать. А он, Серега Саблин, на ней обязательно женится, и чем быстрее – тем лучше. Никаких других вариантов и быть не может.
Но радует ли это его? Он не понимал. Хотел ли он стать отцом? Хотел ли стать мужем и принять на себя ответственность за женщину, которая носит его ребенка, а потом и за самого ребенка?
Ответа он сам себе дать не успел, потому что в дверях служебного входа столкнулся с однокурсником, который так же, как и сам Саблин, подрабатывал в этой больнице медбратом. Вообще-то в штатном расписании слова «медбрат» не существовало, была только «медсестра», но не называть же «сестрой» мужчину! А в их реанимационно-анестезиологическом отделении мужчин, выполнявших функции среднего медперсонала, было намного больше, чем женщин-«сестричек». А как иначе? Работа физически тяжелая, привезенных из операционной или доставленных по «Скорой» больных, большей частью в бессознательном состоянии, нужно переложить с каталки на кровать, потом таскать по всему отделению многочисленную громоздкую аппаратуру, переворачивать неподвижных пациентов и производить с ними различные манипуляции, которые под силу порой только мужчинам. Да и вообще, в этом отделении работа тяжелая, мужская.
Лицо у однокурсника, только что закончившего суточное дежурство, было измученным, но почему-то довольным и каким-то плутоватым.
– О, Серега! Смени выражение озабоченности на прекрасном лике на гримасу ужаса. Старшая сегодня злая, аки мегера бешеная. Чуешь, чем это для тебя пахнет? – он весело рассмеялся и достал из бело-красной мягкой пачки «Явы» сигарету.
– Ты чего такой радостный? – удивился Сергей. – Зарплату дают, что ли?
Вопрос был более чем актуальным. В 1992 году выплату зарплат начали задерживать повсеместно, и у них в больнице сотрудники не получали денег уже два месяца.
– Ага, – рассмеялся однокурсник. – Дают. И еще добавляют всем желающим. Но я сегодня получил пусть не материальное, но хотя бы моральное удовлетворение. Мегера сегодня особенно не в духе, рвет и мечет, явилась на работу в шесть утра, представляешь? И всех разносит.
– В первый раз, что ли, – обреченно вздохнул Серега.
– Не в первый, – согласился Игорь. – Но сегодня вместо Любаши должна выйти Танька, они поменялись сменами. Чуешь, чем пахнет? Мегера Таньку терпеть не может, ненавидит всеми фибрами души, ты же знаешь эту историю. Так что Танюхе нашей сегодня не позавидуешь, Мегера из нее все кишки вынет.
– А тебе-то что за радость? – укоризненно произнес Серега. – Что тебе Танька плохого сделала?
– А то ты забыл! – фыркнул однокурсник. – Сколько раз она меня закладывала! Да меня в прошлом году чуть из института не поперли, когда она настучала, что я на дежурстве себе позволил ради праздника. В общем, сегодня свершится справедливая месть!
И радостно засмеялся.
А Серега погрустнел, поскольку не пропустил мимо ушей предупреждение сокурсника о настроении старшей медсестры, которую средний медперсонал называл за глаза Мегерой. Именно она принимала решение о том, кто на каком посту будет нести вахту, и именно от этой раздражительной, нервной и злобной тети зависело, на «чистой» или на «грязной» половине отделения придется работать в смену. На «чистой» половине лежали послеоперационные больные без гнойных осложнений и без большого количества дренажей, пациенты после инфаркта или инсульта, а также находившиеся в сознании больные с бронхиальной астмой. В этих палатах работать было куда легче, поскольку назначений у больных было относительно немного, и поэтому туда назначались люди, которые нравились старшей медсестре. Зато те, кто старшей сестре, как говорится, не пришелся по сердцу, работали на «грязной» половине, где находились больные после полостных операций с гнойными осложнениями, а также пациенты после трепанации черепа, те, кого подключили к аппаратам искусственной вентиляции легких, либо те, у кого стояли трахеостомы. Здесь же обитали тяжелые больные после нарушения мозгового кровообращения, нередко с пролежнями, для обработки которых больного нужно перевернуть, а это далеко не всегда просто. Да и в целях профилактики застойных пневмоний больных следовало каждые два часа переворачивать на бок и производить вибромассаж.
Но этим трудности не ограничивались. Больные с черепно-мозговыми травмами требовали постоянного и неусыпного контроля, и если такие больные в палате были, то о том, чтобы расслабиться хоть на минуту, нечего было и мечтать. Напряжение возникало колоссальное, с них глаз спускать нельзя было, потому что эти больные частенько впадали в состояние двигательного возбуждения, порывались встать с кровати, куда-то идти, размахивали руками, попутно вырывая подключичный или мочевой катетеры, срывая повязки, одним словом, так и норовили причинить себе дополнительный вред.
Запах в палатах «грязной» половины стоял тяжелый, смешанный с запахом хлорки. Серега после смены, перед тем как бежать на занятия, принимал душ и менял одежду, но запах все равно сохранялся на коже и волосах, и избавиться от него не было никакой возможности.
Одним словом, суточное дежурство в «грязных» палатах мёдом никому не казалось, ибо было невероятно тяжелым как физически, так и по затратам душевных сил.
Однако сегодня Сереге повезло: старшая поставила его на «чистую» половину. Видимо, тех, кому она благоволила, оказалось в нынешней смене меньше, чем постов в «чистых» палатах.
Все койки на Серегином посту в то утро оказались заполненными. Это хорошо, хотя бы первые несколько часов пройдут спокойно, без поступления новых тяжелых больных с еще неизвестно каким диагнозом. В реанимации один сестринский пост полагался на трех больных. Казалось бы, даже при наличии очень тяжелых пациентов три человека – не такая уж большая нагрузка. Может быть, и так. Если выполнять только функции среднего медперсонала. А если работать заодно и санитаром? Многочисленные назначения, капельницы и инъекции нужно было совмещать с перестиланием и подмыванием больных, когда они сходят «под себя». К 1992 году санитаров в реанимационно-анестезиологическом отделении практически не осталось: в стране открывались широкие возможности для зарабатывания денег более легкими и приятными способами, и все меньшее и меньшее число студентов-медиков соглашались таскать дерьмо в реанимации, не высыпаясь перед занятиями, при смехотворной зарплате, на которую можно было купить, как подсчитал Сергей, восемь «сникерсов» или «марсов». По штатному расписанию в отделении полагалось иметь одного санитара на каждых шестерых больных, то есть на два сестринских поста. Обычно это были либо студенты младших курсов мединститутов, либо, как в свое время и сам Сергей Саблин, пацаны, провалившиеся на вступительных экзаменах и работающие до следующего года в надежде попытать счастье еще раз. Девчонки в реанимацию санитарить не шли вообще. Руководство больницы заставило весь средний медперсонал написать заявления о совместительстве на полставки работы санитаром, и Сергей, студент шестого курса, без пяти минут дипломированный врач, подмывал и перестилал больных, мыл полы и стены в палате, отскребал под струей воды из крана трахеостомические канюли, забитые засохшей гнойной мокротой, при этом успевая выполнить все врачебные назначения. Слава богу, такая ситуация встречала понимание у преподавателей мединститута, которые к работающим студентам относились снисходительно, прощали им нечеткость ответов на зачетах и экзаменах, смотрели сквозь пальцы на сон за спинами однокурсников во время лекций, ибо полагали, что реанимация – это хорошая практическая школа, которая вполне может заменить недостаточную полноту теоретических знаний.
Свою будущую профессию Сергей Саблин выбирал осознанно, стать врачом он хотел с детства, а потому к работе относился не только с любовью и интересом, но и с огромной ответственностью. Принимая пост, он целиком сосредоточивался на информации о больных и выбрасывал из головы любые посторонние мысли, дабы ничего не упустить и не забыть. Вот и сейчас он полностью отключился от мыслей о Лене, женитьбе и будущем ребенке. Одна койка была занята стариком после инсульта, на второй лежала прооперированная ночью тучная немолодая женщина после экстренной холецистэктомии, а в самом углу на кровати Сергей увидел молодую женщину, глаза которой были открыты и смотрели прямо на него. Из левого носового хода торчал желудочный зонд с присоединенным к нему длинным куском одноразовой системы, по которому в дренажную емкость стекала бурая жидкость. В подключичный катетер из капельницы капал какой-то раствор. Лицо бледное, губы насыщенного темного цвета, с запекшимися корками. Медсестра-сменщица давала Сергею пояснения о старике и тучной женщине, доставленной из оперблока после операции, не понижая голоса и нимало не смущаясь, подробно рассказывала, что и как, перечисляла, что было сделано. Но когда дошли до молодой женщины, сестричка, не говоря ни слова, потянула Сергея за рукав и вывела из палаты.
– Это «суицидница», – негромко сказала она. – Уксусную кислоту выпила. Сейчас у нее стоит гемодез, потом надо будет поставить физраствор, капать придется без конца.
– Желудок промывали? – спросил Саблин.
– Угу, – кивнула сестра.
– А клизму? Сделали?
Девушка отвела глаза и вздохнула.
– Не смогла. Ни одного санитара ночью не было, а куда мне одной? Даже ты, бугаина здоровенный, и то один не справился бы.
Сергей тяжко вздохнул. Стало быть, приятная процедура сифонной клизмы ляжет на него. Обычно такую процедуру проводили втроем, реже – вдвоем. Если некому было помочь, частенько процедуру не проводили вообще, однако в листе назначений ставили отметку о том, что все выполнено. Хорошо, что хоть эта сестричка врать не стала, честно призналась. Вообще-то сифонная клизма – процедура действительно крайне малоприятная, но почему-то до сих пор никто не придумал более удобного и менее варварского метода выведения токсичных веществ из кишечника. При помощи эластичных трубок, вводимых через задний проход в кишечник на глубину около 30–40 сантиметров, заливалось 10–12 литров кипяченой воды, которая затем вытекала обратно как через трубку, так и естественным путем. Жидкость, выделяющаяся из кишечника, имела кровянисто-бурый цвет и зловонный запах. Понятно, что сохранить чистоту и сухость кровати и белья при этой процедуре было никак невозможно. Как правило, уделывались и медсестра, и санитар, и вся кровать больного, которую приходилось перестилать, после чего мыть палату. Манипуляция была далеко не самой приятной для медперсонала, а что уж говорить о самих больных, которые, как правило, были при этом в сознании!
В отличие от среднего медперсонала, сменявшегося в восемь утра, врачи менялись в девять, поэтому у медсестер и медбратьев, заступающих на дежурство, всегда была возможность задать необходимые вопросы врачу, наблюдавшему больных в течение последних суток. И Сергей, понимая, что на легкомысленную сестричку надежды маловато, решил поговорить с врачом, сменявшимся с ночного дежурства. Тот сидел в ординаторской, писал дневники за ночь и жевал бутерброд, запивая его чаем из красной в белый горошек «офисной» кружки. По его словам, со стариком и бабушкой все более или менее в порядке, и завтра обоих переведут в отделения, а вот с выпившей уксусную кислоту женщиной все непросто.
– А почему она вообще у нас? – спросил Сергей. – Что, у токсикологов опять ПИТ переполнен?
В его недоумении был свой резон. В отделении токсикологии для тяжелых больных существовала собственная палата интенсивной терапии. И если она бывала переполнена, а больных токсикологического профиля продолжали доставлять в больницу, то сначала места освобождали путем перевода больных в отделение, а уж если переводить было совсем некого или в отделении не было мест, то поступившие по «Скорой» в «дежурные» дни токсикологические больные могли попасть и в реанимационное отделение.
– И ПИТ переполнен, – кивнул дежурный врач, – и вообще в стране бардак.
Этот врач любил пофилософствовать.
– А что с ней случилось? – поинтересовался Саблин.
– Бытовуха, – равнодушно откликнулся врач, не прекращая одновременно жевать и делать записи. – С мужем поссорилась, выпила уксус. «Скорая», госпитализация, далее везде, сам понимаешь.
– А из-за чего они с мужем поссорились, не знаете?
– Тебе-то какая разница? Все со всеми ссорятся, все со всеми мирятся, но некоторые пьют уксус, – дежурный врач даже не пытался прикрыть откровенный цинизм. Сергея это не шокировало, работа в реанимации и его самого сделала слегка циничным.
Однако ему отчего-то очень хотелось узнать, что же произошло. Он хорошо представлял себе последствия отравления уксусной кислотой и знал, какие мучения испытывает больная, лежащая в его палате. На что же можно было обидеться, чтобы добровольно обречь себя на такой ад? Уксусной кислотой разной степени концентрации, от 6 % до 70 %, травились часто, женщины – с суицидальными намерениями, мужчины – случайно, как правило, после обильных возлияний совершая ошибки в распознавании средств для «опохмелки». Токсических средств для сведения счетов с жизнью в начале 90-х было еще совсем немного, таблетированные препараты подлежали строгому учету, и раздобыть их было отнюдь не просто, а знания о возможностях промышленной химии среди населения популярностью не пользовались. Уксусная эссенция в такой ситуации являлась самым распространенным, самым дешевым и доступным средством ухода из бытия. Однако не очень надежным. Если правильно рассчитать дозу с учетом концентрации, то есть шанс умереть в течение нескольких часов, а вот если не угадать, то смерти придется ждать в немыслимых мучениях неделю, а то и две. Более того, если врачи успевали вовремя оказать эффективную медицинскую помощь и человек оставался жив, то тяжкие последствия отравления уксусной кислотой ему приходилось нести долгие годы, до самой смерти. Дело в том, что уксусная кислота, попадая в организм и всасываясь в кишечнике, вызывает, помимо всего прочего, разрушение эритроцитов, или гемолиз, и впоследствии это приводит к необратимым нарушениям функции почек. Это самое грозное, самое страшное и самое мучительное осложнение в раннем периоде отравления уксусной кислотой, если человек не умирает в течение первых часов.
Помимо этого, уксусная кислота вызывает химические ожоги слизистой пищевода и желудка, нарушая ее целостность, а это чревато гнойными воспалениями, требующими оперативного вмешательства и чаще всего приводящими к гибели больного. Но если человек все-таки выживал, то через несколько месяцев формировались грубые рубцовые изменения и сужения в первую очередь пищевода. Больной не мог принимать обычную пищу, ограничиваясь только жидкостями или пюре. И вот тут начинался следующий, наверное, самый изматывающий и невыносимый этап лечения: механическое расширение суженных участков пищевода при помощи специальных бужей разного диаметра. Бужи буквально раздирали спайки и рубцовые сужения. Кроме сильнейшей боли, такая процедура влекла за собой и кровотечения, а иногда и полные разрывы стенки пищевода в местах ожогов. Пища изливалась в органы средостения, и это вызывало воспаления, опять-таки с гнойными осложнениями, что могло закончиться смертью больного. Сергей знал, что некоторые больные не выдерживали этого этапа мучений и снова сводили счеты с жизнью, но уже другим способом. Когда-то Саблин, впервые столкнувшись с последствиями отравления уксусной кислотой, долго недоумевал: как же так получилось, что осведомленность населения в этом вопросе равна нулю? Почему люди не знают, что бывает при попытках уйти из жизни таким способом? Почему эти знания доступны только медикам?
– Поступила позавчера в ночь, – продолжал между тем доктор, по-прежнему не отрываясь от писанины, – вчера на аппарате была, давление падало, капали все сутки, желудок промыли, клизму сделали…
Про то, что клизму все-таки не сделали, Серега благоразумно промолчал. Подставлять своих он не приучен.
– Сейчас вроде состояние стабилизировалось. Кровь утром взяли, но результата пока нет. Когда будет – посмотрим, какой процент гемолиза. Сам же знаешь, что будет дальше: токсемия, гемолиз, почки на хрен полетят. Возьми там «болтушку» масляную, надо ей в зонд ввести.
Про «болтушку» Сергей и сам догадался, все-таки работа в реанимации учит намного эффективнее, чем академические занятия в институте. И все-таки, что же случилось с женщиной, из-за чего она поссорилась с мужем и решила уйти из жизни? Или не решила? А только попугать хотела, да не тот способ выбрала? Мысль его тут же перескочила на Ленку. Никогда и ни из-за чего они не поссорятся так крепко! С Ленкой вообще невозможно поссориться, она мягкая, как плюшевая игрушка, добрая и беззащитная. Ее даже с кошечкой сравнить нельзя – когтей нет. Милая, слабая, пугливая девочка, приехавшая из Ярославля поступать в пединститут и растерявшаяся в огромной, хаотичной и такой непростой Москве. Они вместе уже два года, и Сереге кажется, что Лена – именно та женщина, которая ему нужна. Ленку нужно оберегать, защищать и охранять. И это как раз то, что делает Серегу Саблина совершенно счастливым. Нет, невозможно даже представить себе, что какие-то его действия или произнесенные в пылу ссоры слова заставят ее совершить такой чудовищный поступок! Да он просто не позволит себе ничего подобного!
Сергей вернулся в палату, перебросился парой слов со стариком-«инсультником», проверил состояние пожилой женщины, все еще спавшей после операционного наркоза, и подошел к больной, выпившей уксусную кислоту. Красикова. Сергей всегда запоминал имена, отчества и фамилии своих больных на каждом дежурстве. Во-первых, он не терпел безликости в таком тонком и важном деле, как оказание медицинской помощи. А во-вторых, всегда отслеживал по журналу, какие случаи закончились летальным исходом. Ему с самого детства было интересно: отчего можно умереть? Что происходит с человеком, прежде чем наступит конец?
Сняв с молодой женщины простыню, он увидел кровоподтеки – два на шее слева, небольших, очевидно, от пальцев, несколько на груди, еще один – на бедре и множество – на плечах и предплечьях. Ничего себе «с мужем поссорилась»! Такие ссоры называются совсем иначе. Муж явно был в ярости, хватал ее за руки, она вырывалась, а он пытался ее душить. Чем же она так провинилась перед супругом? Изменила, что ли? Или слишком большую сумму на тряпки истратила? Или (Сергей достоверно знал, что и такое бывает) разогнала пьяную компанию и демонстративно вылила водку в унитаз? В любом случае, конфликт был жестоким, и жить после этого Красиковой не хотелось. Но тут же закралась циничная мысль: может, попугать хотела, а заодно и отомстить? Все бабы – истерички.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
Красикова, продолжая глядеть на него распахнутыми серыми глазами, полными слез, попыталась пошевелить губами, но смогла издать только невнятный шепот.
– Я буду спрашивать, а вы закрывайте глаза или кивайте, если захотите ответить «да».
Через минуту веки Красиковой опустились в ответ на предложение попить. Однако самостоятельно пить из поильника она не могла. Саблин приподнял одной рукой ее голову над кроватью, чтобы женщина не поперхнулась, и другой рукой поднес носик поильника к ее губам, осторожно тонкой струйкой смачивая засохшие корки и стараясь, чтобы смешанная со специальным стерильным маслом вода попала в запекшийся рот. Было видно, что каждый глоток доставлял ей боль. Затем, выполняя указание дежурного врача, Сергей влил чистое масло через желудочный зонд. Слизистая рта имела темную окраску, язык был сильно увеличен. «Приличный ожог, – подумал он, – наверное, не столовый уксус выпила, а «ледяную» кислоту или эссенцию, раз полость рта так сильно обожжена».
Посмотрев, сколько мочи выделилось через мочевой катетер, и заглянув в лист назначений Красиковой, он понял, что почки начали отказывать. Накануне нужно было сдать мочу на анализ, но мочи не было вообще. На всякий случай Сергей сказал об этом пришедшему с обходом врачу, хотя прекрасно понимал, что тот и сам все видит.
Старик после инсульта и уже проснувшаяся после наркозного сна бабуля с экстренной холецистэктомией особого внимания пока не требовали, и Серега весь сосредоточился на неподвижно лежащей Красиковой, которая по-прежнему не издавала ни звука и не закрывала наполненных слезами глаз. Ему было жалко ее, невыносимо жалко, он даже не мог бы толком объяснить, чем вызвано такое отношение именно к этой молодой женщине. Он старался проводить рядом с ней как можно больше времени, выполняя назначения и просто спрашивая, не нужно ли ей что-нибудь.
То и дело в отделении раздавался звонок из тамбура, оповещавший, что за запертой дверью реанимационно-анестезиологического отделения стоит посетитель, который хочет узнать у лечащего врача о состоянии кого-то из больных или принесший продукты и лекарства. С питанием в больнице «Скорой помощи» дело обстояло крайне плохо, впрочем, как и с лекарствами, и с оборудованием, и вообще со всем, чем угодно. Специальное зондовое питание готовили из того, что имелось в пищеблоке, и зачастую продукты оказывались недоброкачественными, поэтому врачи просили родных и близких готовить и приносить бульоны, соки, воду и все остальное, что необходимо, включая медикаменты и перевязочные средства. В 1992 году в стране ощущалась тотальная нехватка всего, вплоть до бинтов и ваты. После одного из таких звонков в палату Сергея зашел другой медбрат:
– Серега, можешь выйти? Там по твоей больной мужик рвется.
– По какой? – уточнил Саблин, поскольку женщин в его палате находилось две.
– По Красиковой. Врача требует, жену посмотреть хочет. Врача нет в ординаторской, так хоть ты выйди, поговори с ним, а то он совершенно бешеный, того и гляди всю больницу разнесет.
«Ну да, – с горечью подумал Сергей, – по кровоподтекам на теле его жены можно примерно представить себе, какой он бешеный».
За дверью, в коридоре к нему бросился здоровенный небритый мужчина с искаженным тревогой и злостью лицом.
– Вы врач? Почему меня не пускают к моей жене?! Немедленно пропустите меня к ней, я должен увидеть ее.
Набрав в грудь побольше воздуха, чтобы не дать волю раздражению, Саблин, стараясь говорить спокойно, объяснил, наверное, в тысячный раз за время своей работы в отделении, что реанимация – стерильная зона, и посещения больных родственниками категорически запрещены, и что всю информацию о состоянии больных имеет право давать только врач, а никак не медбрат, каковым он и является.
– Я вам не верю! – орал во весь голос муж Красиковой. – Вы что-то от меня скрываете! Мне сказали, что она в тяжелом состоянии! Она что, умерла?
Он попытался схватить Сергея за лацканы халата, но Саблин, занимавшийся в юности боксом, достаточно ловко увернулся и перехватил кисть разъяренного мужчины.
– Успокойтесь, пожалуйста, с вашей женой все в порядке, она сейчас находится под «системой», врачи постоянно наблюдают за ее состоянием. Она жива.
– Я хочу увидеть ее своими глазами! – продолжал настаивать Красиков, будто не слышал ни слова из Серегиных предыдущих объяснений. – Вы не имеете права не пускать меня к жене!
– Я вам повторяю: у нас стерильная зона.
Взгляд мужчины с подозрением остановился на халате Саблина. Да, вид халата как-то не очень соответствовал заявленным лозунгам о стерильности: на белоснежной еще утром ткани и на штанах остались бурые и желтые пятна после опорожнения дренажных флаконов, да еще несколько мелких кровяных пятен, попавших на халат, когда Серега ставил старику утреннюю капельницу.
Внезапно лицо Красикова резко изменилось, из агрессивного и яростного превратившись в жалобное и умоляющее.
– Я вас прошу, я вас очень прошу… Я должен увидеть ее… Я должен поговорить с ней, попросить у нее прощения… Я так виноват перед ней, так виноват… Ну пожалуйста, пропустите меня!
Саблин отрицательно покачал головой.
– Я вас пустить не могу, – твердо произнес он. – Все только на усмотрение доктора, эти решения принимает он, а не я. Как он скажет – так и будет.
– Где доктор?! – Красиков снова начал возмущенно вопить, от жалобного и просительного выражения не осталось и следа. – Позовите его сюда немедленно!
– Доктора пока нет. Подождите.
– Почему доктора нет?! Где он шляется?! А если моей жене станет плохо?! А если она умрет без медицинской помощи, пока ваш гребаный доктор где-то прохлаждается?!
«Ты бы лучше подумал о том, что твоей жене плохо и больно, когда бил ее, хватал и душил, – с неожиданной злобой подумал Саблин, хотя в принципе к родственникам больных всегда относился с сочувствием и пониманием и никогда не выходил из себя, с какими бы странными и неуместными просьбами и вопросами к нему ни обращались. – Тоже мне, защитник прав пациентов!»
Он развернулся и скрылся за дверью отделения. Зайдя в палату, сразу подошел к Красиковой.
– Там ваш муж пришел, – негромко произнес он. – Хочет вас видеть. Вы как? Хотите, чтобы его пропустили? Это, конечно, запрещено, но иногда врачи разрешают.
Губы женщины слабо шевельнулись, она что-то произнесла, но Сергей ничего не разобрал и наклонился поближе к ее лицу.
– Я не могу его видеть, – донесся до него еле слышный звук. – Я очень виновата перед ним. Нет мне прощения.
Из уголка левого глаза ее скатилась крупная слеза.
– Я умру? – с трудом разобрал Сергей.
Он не знал, что ответить. Правду? Судя по тому, что почки перестали работать, Красикова вряд ли выживет. Пока он собирался с мыслями, женщина повторила вопрос:
– Я умру? Пусть так и будет. Мне незачем жить. Мне нет прощения. На мне страшный грех.
– Ну зачем вы так, – укоризненно произнес Саблин. – Может быть, ваша вина и не так уж велика, чтобы хотеть умереть. Вот ваш муж, например, считает, что это как раз он перед вами виноват, а не вы перед ним. Он хочет поговорить с вами и попросить у вас прощения. Подумайте, может, вы все-таки хотите его видеть? Я могу поговорить с врачом, попросить его, чтобы вашего мужа пустили к вам на несколько минут.
Сергей был уверен, что сможет договориться: сегодня дежурил Олег Алексеевич, молодой доктор, который и сам, в точности, как Серега Саблин, долгое время работал медбратом и не считал нужным подчеркивать дистанцию между собой и нынешними студентами. Несмотря на его кажущуюся строгость, с ним всегда можно было договориться.
Но Красикова только отрицательно покачала головой, и из обоих глаз потекли обильные слезы.
Через некоторое время вернулся Олег Алексеевич, которого приглашали в токсикологию на консилиум. Мужа Красиковой он в палату не пустил, однако после разговора с ним вошел в ординаторскую несколько озадаченный. Серега не смог справиться с любопытством. Чем-то эта несчастная умирающая женщина глубоко задела его.
– Да ну… – махнул рукой доктор в ответ на вопрос Саблина. – Сына она «приспала». Шестимесячного. Это муж так думает.
– Что значит – муж думает? – не понял Сергей. – Он что, медик? Педиатр? Патологоанатом?
– Да непросто там все, – вздохнул Олег Алексеевич. – Судебно-медицинский эксперт поставил причиной смерти СВДС, ничего толком родителям малыша не объяснил, дескать, синдром внезапной детской смерти и есть синдром внезапной детской смерти. На то она и внезапная, что никто не знает, отчего приключается. Вот есть же козлы на свете! Папаша, само собой, не поверил, дескать, как это так: ребеночек все время был здоровеньким, веселым, хорошо кушал, даже не плакал. И как это он мог ни с того ни с сего умереть? Не бывает такого! Жена ему говорит, что малыш спал, а она на кухне ужин готовила, вернулась в комнату – и уже всё, поздно. А Красиков уверен, что она не ужин ему, придурку, готовила, а спать легла и ребенка с собой положила, вот и «приспала». И главное – мужик вроде нормальный, инженер какой-то по строительной части, и откуда у него в голове эти «присыпания»? Я даже спросил у него, откуда он про это знает. Так он знаешь что мне ответил?
– Что? – с нетерпением спросил Саблин.
– А ему соседка по подъезду сказала, что, мол, ежели ребеночек ни с того ни с сего внезапно умирает, так только потому, что нерадивая мамаша его сиськой придушивает. Как тебе это нравится? Красиков соседке-то верит больше, чем собственной жене, вот и накатил на супружницу с обвинениями. Муж рассказывал, что она пыталась как-то объясниться, оправдаться, а когда поняла, что он ей не верит, сначала впала в депрессию, а потом и сама уже начала сомневаться: а так ли уж она не виновата? Может, просмотрела что-то, не заметила, вовремя не сделала. А может, и вправду спать легла да «приспала» младенца пышным бюстом. Короче, когда мужик в очередной раз разъярился и накинулся на жену с обвинениями и побоями, а потом хлопнул дверью и ушел горе заливать в гараж, она и выпила эссенцию. Муж вернулся – она на кухне без сознания лежит, рядом пустая бутылка валяется. Теперь рыдает в коридоре, клянет себя, что погорячился, хочет прийти к жене, встать на колени, попросить прощения.
– А вот Красикова, наоборот, считает, что она сама во всем виновата, – заметил Сергей. – И уверена, что должна умереть, чтобы искупить свою вину. Может быть, она и в самом деле точно знает, что «приспала» сына, просто правды не говорит. Может такое быть, Олег Алексеевич?
– А судмедэксперт? – возразил доктор. – Он же поставил диагноз СВДС, а вовсе не «присыпание».
– Мог и просмотреть, – пожал плечами Саблин. – Все бывает.
