Loe raamatut: «Сквозь топь и туман»

Font:

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Моим первым читателям из чата-болотца.
Вы прекрасные!
Спасибо, что шли со мной
сквозь топь и туман.

Глава 1
Русалий день

У всего есть конец. И даже этот день, растянувшийся вялой мутной рекой, обязательно когда-то закончится.

Мавна доплетала венок: веточка пижмы, стебелёк полыни, невзрачный колосок мятлика. Пальцы уже стали зеленоватыми и липкими от травяного сока, венок пах горьким и свежим. Скрепив края травинкой, Мавна откусила длинный кончик стебля и уложила венок себе на колени.

Он вышел неказистым, тусклым, даже не мог ровно лежать: постоянно чуть заваливался набок. Сизо-зелёные стебли, будто покрытые пылью, небрежно сплетались, словно давно не чёсанные волосы, из украшений – только нераспустившиеся мелкие бутоны пижмы, бледно-жёлтые искорки в зелёной оправе. Мавна удовлетворённо вздохнула. Она того и добивалась: сплести такой венок, чтобы привлекал как можно меньше взглядов.

Берег реки полнился запахами: илистая прель, дым костров, доцветающая липа. И сладкие, принесённые из деревни ароматы выпечки, первого весеннего варенья и девичьих венков.

До заката было ещё далеко, но небо уже наливалось розовым и серо-лиловым, облака окрашивались в цвет спелых груш, и ветки прибрежных ив выделялись особенно чётко. Мавне показалось, что они похожи на кривые когти, тянущиеся к воде.

– Всё-таки ты не стала стараться? – разочарованно протянула Купава, склоняясь над Мавниным венком. – Ну как знаешь.

Мавна вяло улыбнулась подруге и повела плечом, разглядывая свой некрасивый венок.

– Я же говорила. Никто не должен захотеть его поймать.

Купава попыталась надеть на голову Мавны свой венок, пышный и воздушный, похожий на кружево из лютиков и колокольчиков. Мавна осторожно увернулась.

– Не надо.

– Ты была бы красавицей, если бы надела его. Подойдёт к твоим каштановым волосам.

– К чёрным всё-таки лучше. – Мавна устало поджала губы, скрывая раздражение. – Я не хочу об этом, перестань, пожалуйста.

Купава хмыкнула и как ни в чём не бывало надела свой венок. Он и правда ей очень шёл: золотые лютики горели светлячками среди гладких тёмных волос, а колокольчики оттеняли синеву глаз.

Мавна поднялась на ноги и огляделась украдкой. На неё посматривали: кто с жалостью, кто с плохо скрываемой злостью, а иные оценивающе, с любопытством. Кругом шумели: кто пел, кто смеялся, кто просто громко разговаривал.

Русалий день всегда казался Мавне странным праздником. В этот день вспоминали заложных покойников, тех, кто умер не своей смертью. А вечером девушки пускали венки, чтобы парни, стоя ниже по течению, их ловили. По обычаю парень, поймавший венок, должен начать ухаживать за той девушкой, которая его сплела, но это условие уже давно не соблюдалось: самые глазастые запоминали, как выглядит венок их ненаглядной, и вылавливали именно его. Иногда за венки разгорались нешуточные сражения. Мавна помнила, как несколько лет назад один юноша даже захлебнулся в реке, и уже в следующий раз его поминали на Русалий день. Такой уж обычай: память о мёртвых смешивалась с радостью живых.

Но сегодня ей больше всего хотелось вернуться домой, уткнуться лицом в подушку и выть, вспоминая Раско…

Рука Купавы легла Мавне на плечо.

– Ты не обязана была приходить. И ещё можешь уйти домой. Скажи, что плохо себя чувствуешь. Или что забыла вынуть из печи хлеб. Или… да мало ли причин?

Мавна обернулась на подругу и качнула головой.

– Нет. Останусь до конца. Не нужно, чтобы обо мне и о родителях шептались.

Она опустила ресницы, чувствуя, что щёки начинают краснеть от досады. И без того шепчутся. Уже год как шепчутся.

– Подумаешь! Пусть себе шипят. А как хлеба свежего захотят, так сразу к вашей лавке побегут. Ты в следующий раз так и скажи: будете волками смотреть – плюну в опару и не будет мне совестно! Прежняя Мавна так бы и поступила.

Последние слова Купава произнесла с отчётливой горечью. Мавна взяла её за руку и стиснула пальцы. Как жаль ей стало подругу. Как жаль, что она сама стала лишь тенью себя прежней. Когда-то весёлая, громкая, смешливая, полнотелая, а теперь – притихшая, осунувшаяся, с заметно впалыми щеками… Даже ходить стала крадучись, будто боялась, что лишний раз привлечёт чей-то взгляд.

– Прости меня. Я не хотела.

Купава усмехнулась:

– Никто бы на твоём месте не хотел. Ясно как день.

У самого большого костра затрубили в рог, запели свирели. Купава вытянула шею, с прищуром вглядываясь в даль, и потянула Мавну в ту сторону.

– Идём. Раз решила остаться, сделай вид, что тебе весело и ты ещё можешь плясать.

Купава будто хотела сказать что-то ещё, но осеклась и мотнула головой. Мавна поняла, что могла бы добавить подруга: «Раско бы это понравилось».

Раско любил танцевать. И праздники тоже любил. А ещё больше музыку и сладости, которые приносили на любое торжество. Мавна зажмурилась до рези в глазах и позволила Купаве увлечь себя к костру.

* * *

Тогда, накануне Карачунова дня, все деревенские девки собрались в светёлке у старухи Малицы – гадать на женихов. Даже восьмилетние дочки духовника, которым ещё бы учиться да взрослеть, прибежали и с затаённым восторгом забились в уголок, стреляя блестящими чёрными глазами: страсть как хотелось послушать про других, да и о своих суженых узнать.

В тот вечер Мавне было не до гаданий: всего шесть лун прошло с того дня, как пропал брат, и она сидела как тень, почти не шевелясь, прижавшись боком к боку Купавы. Но не прийти было нельзя, даже мать наставляла: иди и сиди вместе со всеми, покажи, что мы не поникли головами и живём так же, как вся деревня. Найдётся Раско, и мы встретим его горячими пирогами и свежим мёдом, примем в убранной избе и затопим баню, а для того нужно, чтоб день за днём проходили как прежде, в рутинных заботах.

Но нет-нет, да и мерещился тонкий голосок: «Ма-а-авна!», зовущий с болот, и Мавна вздрагивала, беспокойно озиралась по сторонам и с горечью понимала: нет Раско, давно уж нет, и это она недоглядела, а родителям так и не призналась.

Девки в светёлке загалдели, повскакивали с лавок и столпились вокруг Малицы. Все нарядные, румяные, косы до пояса, на шеях и ушах лучшие украшения из разноцветных глиняных бусин. Купава потянула её за руку, Мавна вяло шевельнулась и поддалась, они пересели поближе, чтоб на них не шипели, но и в толпу лезть не стали.

Старуха поставила на стол ушат воды и подожгла свечу – настоящую, восковую, сберегла для девичьих гаданий. Да что там – после сегодняшнего вечера ей столько медяков дадут, что купит себе ещё дюжину свечей. Девушки зашумели пуще прежнего, повизгивая в предвкушении, затолкались.

– Так любопытно, – шепнула Купава.

– Шу, курицы говорливые! – шикнула Малица и притворно спрятала свечу за спину. – Не успокоитесь – никому гадать не стану! Себе жениха напророчу, а вам – шиш.

Старуха показала девушкам кукиш и беззубо улыбнулась. Шум поутих, сменился возбуждённым перешёптыванием. Почти все собравшиеся были младше Мавны – от восьми до семнадцати лет, и смотрели на старшую соседку с жалостью, от которой становилось тошно и горько во рту. Купава была одного с ней возраста, но ей не доставалось сочувствующих взглядов, все и так знали, что красавица Купава найдёт себе любого мужа, какого пожелает.

Мавна с тоской повернулась к окну: в тёмном проёме, расписанном морозными узорами, виднелись точечки-звёзды. Скорей бы всё закончилось. Вот бы Малица позвала её первую держать свечу, да не дадут ведь, будут толкаться и пихаться, требовать, чтоб им первым погадали – а то ведь нужно ещё бежать петь по дворам и гулять с парнями, пока ночь не опустилась. А Мавне на что? Мавна не торопится, всегда сидит, будто варёная. Ей с парнями не гулять, ей домой нужно, чтоб грустить и молчать, как привыкла.

– Ну, ласточки? – Малица обвела глазами девок, наслаждаясь тем, как они млеют и быстро дышат от нетерпения. – Кто первой будет?

Она нарочно томила, тянула, пока не указала смуглым сморщенным пальцем на чернокосую красавицу Тану. Никто не стал спорить: Тану в деревне уважали за её красоту, за богатство отца-купца, за крутой нрав. И так всем было ясно, выйдет она замуж за Касека, с которым гуляет уже второй год, потому что Касек высоченный, широкоплечий, весь в коричневых веснушках, а отец у него – умелый бортник, который устраивал такие глубокие дупла, что внутри уместился бы пятилетний ребёнок.

Тана нетерпеливо выхватила свечу из рук Малицы. Огонёк дрогнул, но не погас. Тана наклонила свечу над ушатом, и воск закапал в воду. Девки ахнули, вытянули шеи, всматриваясь: похожа фигурка на Касека? Или хотя бы на пчелу? Но только Малица умела читать по восковым каплям, съёживающимся на воде.

– Говори, – тихо потребовала Тана.

Старуха склонилась над ушатом, едва не окунаясь в него носом. В светёлке стало неестественно тихо, только иногда шуршали платья и срывался вздох у какой-нибудь особенно нетерпеливой девушки.

Мавна не знала, сколько времени прошло. Ей было скучно, даже тоскливо, и мгновения казались непомерно растянутыми. Наконец Малица вскинула голову и произнесла:

– За богатого выйдешь. И красивого.

Тана вздёрнула нос и села на место, свысока глядя на подружек. Они загалдели, стали льнуть к ней, будто бы впервые слышали такое предсказание и невероятно обрадовались. Мавна не удержалась от вздоха.

– Давай ты теперь.

Малица поманила Купаву. Та чмокнула Мавну в висок, разъединила их сплетённые пальцы и осторожно, почти ласково взяла свечку. Капнула.

Наклонившись над водой, Малица снова стала всматриваться в комок воска. Катала ушат и так, и так, пока не подняла голову на Купаву.

– Вижу красивого мужа. Скоро. Будете сидеть под чёрным деревом, и ветки у него будут доставать до земли.

Купава повела плечами, и даже у Мавны пробежал по спине холодок.

– Какая-то глупость. – Купава смешливо сморщила нос, снова садясь рядом. – Не собираюсь я скоро замуж. Не за кого мне.

Мавна хотела напомнить, как Купава вздыхает по её брату Илару, весьма красивому, между прочим, но не успела.

– Ты следующая, подходи.

Два десятка пар глаз повернулись к Мавне. Она и не поняла, что Малица подзывает именно её.

От взглядов – снова чужих и сочувствующих – в груди набухла тяжесть. Мавна встала, оправила платье и безучастно взяла свечу из протянутой руки.

Ей было всё равно, кого ей напророчат. Всё равно, будет он бедняком или богачом, хромым или ловким, старым или молодым. Всё равно, если ей вообще не видать замужества. Какая из неё получится жена – вечно тоскующая и будто замёрзшая? Что за жена, вскакивающая на кровати в холодном поту из-за того, что вновь приснился крик брата?

Воск потёк по пальцам, горячий, но не обжигающий. Закапал медовыми каплями в воду, скорчился и застыл на поверхности. Девушки снова приподнялись, заглядывая в ушат: про Мавну-то интересней было узнать, чем про Тану, с той и так всё ясно.

– Ши! – Малица пригрозила девкам и сама склонилась над водой. – Не галдите, сорочата.

Вновь потянулись мгновения, тягостные, тяжёлые. Мавна переступила с ноги на ногу: отпустила бы уж домой, лечь бы в постель и забыться гнетущим чёрным сном…

– А твой… – протянула с сомнением Малица после минуты молчания. – Будет твой…

– Рыбаком? – почему-то пискнула одна из младших девочек, и на неё зашипели, чтоб молчала.

– Не-а, – отрезала Малица и подняла на Мавну влажный, полный тревоги взгляд. Она помолчала ещё немного, вглядываясь в лицо Мавны, будто силилась разглядеть в ней что-то неведомое. Наконец, шмыгнув носом, Малица тяжело изрекла: – Твой будет утопленником.

В светлице поднялся визг, все пуще прежнего уставились на Мавну, но уже не с мрачным сочувствием, а со сладостным ужасом. Мавна медленно повела закостеневшими плечами. Ей вдруг стало ещё холоднее.

– Утопленником так утопленником, – равнодушно проговорила она и вышла из светёлки. Купава тоже встала и побежала за подругой, а вслед им понеслись ахи и шепотки.

* * *

У костра гремела музыка, в вечернее небо то и дело взмывали искры и взрывы хохота. Как, должно быть, прекрасно каждый вечер вот так выходить из домов и делать то, что вздумается, а не сидеть по дворам… Мавна сама удивилась этой своей мысли: наоборот, мечтала же поскорее очутиться дома. Но мрачное колдовство этой ночи, приправленное вдруг острой радостью пляшущих, хмельных парней и девушек, словно очаровало и её тоже. Купава засмеялась, глядя на подругу.

– Вот видишь, тут здорово! Давай, потанцуй с кем-нибудь.

Эти слова подействовали на Мавну как ушат холодной воды. Она остановилась и выпустила руку Купавы.

– Ну уж нет.

Купава пожала плечами:

– Насидишься ещё дома. Все мы насидимся.

Она была права. Лишь несколько ночей можно было не боясь проводить вот так: всем вместе, на улице, под небом. Но уж если кто отважится выйти завтра, то с наступлением темноты в нежное людское горло вопьются когти и зубы упырей, и никто не станет жалеть глупца, который не думает своей головой. В черте деревни ещё спасла бы стена-ограда, но вот за околицей, как сейчас, точно никто бы не спасся, и не было бы весёлого празднества.

Мавна зажмурилась, представляя черноту – она всегда так делала, когда нужно было изгнать из мыслей всё лишнее. На неё налетела танцующая пара и, извинившись, со смехом убежала дальше. После этого танца нужно было пускать венки, и только сейчас Мавна вспомнила, что до сих пор сжимает свой, а руки у неё пропахли полынью.

Когда всех позвали к реке, Мавна позволила другим девушкам пройти вперёд: они понеслись, только пятки засверкали. Купава задержалась, чтобы пойти вместе с Мавной. Мимо них с достоинством прошествовала Тана, гордо неся на голове роскошный венок из нераспустившихся кувшинок, веточек мяты и тугих спиралек орляка.

– Хорошо, что ты всё-таки пошла с нами, – тихо сказала Купава.

Мавна не ответила.

Они пропустили всех, кто рвался пустить свой венок по речному серебру. Парни, вооружившись длинными палками, галдели ниже по течению, а когда вылавливали что-то, горланили и смеялись так громко, что закладывало уши. Девушки визжали от радости, если их венки ловили. Пару раз даже слышался оглушительный плеск: кто-то падал в воду, но, к счастью, совсем рядом с берегом.

Мавна подождала, пока Купава опустит в воду свой венок, и тогда бросила свой. Последний раз в нос ударил резкий полынный запах, и нечто, больше похожее на гнездо из зелёных стеблей, поплыло по реке, неуклюже цепляясь за камыши. Мавна вздохнула: вот сейчас застрянет и пойдёт на дно. Ей не хотелось смотреть, как венок тонет, пусть даже она намеренно сплела его таким несуразным.

– Пойдём, – сказала она Купаве. – Посмотрим, кто выловил твой.

– Да мне как-то всё равно. Илар сидит дома сычом, – пожаловалась Купава. – Он ещё невыносимее тебя.

Мавна посмотрела на неё с укором, но ничего не сказала. Неужели Купаве правда нравился её старший брат? Хотя многие девушки наверняка считали его красавцем. Да только нравом уж больно крут.

Остаток праздника Мавна провела в стороне, на краю поляны. Угощалась, слышала музыку, наблюдала за красивыми танцующими парами и вежливо отказывала, когда кто-нибудь приглашал её на танец. Купава вроде бы не сильно расстроилась из-за того, что Илар так и не пришёл, и даже потанцевала пару раз с Мальвалом, который выловил её венок, а потом, извинившись перед ним, ушла помогать тётке собирать оставшуюся снедь.

Попрощавшись с подругой, Мавна поднялась и встала лицом в сторону реки. Наблюдать, как опускается мглистый вечер, перерастающий в студёную ночь, было упоительно настолько, что у Мавны защемило в груди. Она запрокинула лицо, жадно вдыхая воздух, весь сотканный из вечерних запахов: дым, река с волглыми берегами, свежая трава, нежный аромат цветочных венков и – если принюхаться – что-то дикое, терпкое, отдающее землёй и незнакомыми пряностями. Что-то опасное, от чего лишь сильнее захватывало дух. Вот бы Раско тоже сейчас сидел рядом с ней…

Голоса замолкали, праздник угасал, люди удалялись обратно в деревню. Многие – парами, держа в руках венки, с которых ещё капала речная вода. Коротко обернувшись, Мавна вздохнула: в иной год она бы подивилась, насколько таинственно-чудесны сумерки, но теперь мысли вились сплошь мрачные, как стаи ворон.

Подол платья отяжелел от росы и прибрежной влаги. Река журчала сбоку, тихая, робкая, петляющая между опушками сизых трав и острыми стеблями молодого рогоза. Мавна задумчиво, как во сне, шагнула вдоль берега. Ещё бы минутку вот так постоять, в тишине вдыхая сладко-прелые ароматы…

Вспомнился собственный венок, нарочито неказистый, неприглядный. Никто так и не выловил, хотя Мавна точно знала, что в деревне нашлось бы по крайней мере трое парней, которые могли бы попытаться добиться её внимания. Она того и хотела, но отчего-то – вопреки голосу разума – стало обидно за свой венок, от которого ногти до сих пор отливали зеленцой, а пальцы чуть слипались, если их сжать посильнее.

Взгляд сам заскользил вдоль берега, по мерцающим дрожащим дорожкам речного течения. Может, венок где-то зацепился и замер, слившись цветом с травой? Или унесло его дальше, к другим деревням… Зачем-то хотелось взглянуть на него ещё разок, напоследок.

В заводях реку затягивал ковёр ряски, а мимо неслись, кружась, водовороты и вихри течений. От воды тянуло холодом: речка узкая, перепрыгнешь, если захочешь, а до дна далеко, оступишься, и утянут омуты, хлынет в грудь ледяной поток. Счастье, что сегодня никто не захмелел настолько, чтоб свалиться в воду.

Воздух впереди дрогнул рябью: не то туман, не то зябкий ветер. Послышался лёгкий плеск, будто мелькнула серебристым боком крупная рыбина. Мавна обернулась и замерла, стиснув пальцами платье у бёдер.

Заросли молодого рогоза шевельнулись, и оттуда с плеском показался парень. Мавна сперва подумала, что это кто-то из их деревни: мало ли, загулялся так же, как она сама. Но парень шагнул в сторону, так что острые листья больше не мешали его разглядеть, и Мавна поняла: незнакомец. Не очень высокий, стройный, как ивовый прутик, совсем молодой. В сумерках его волосы, едва закрывающие уши, казались серебристыми, нос, скулы и подбородок резко очерчивались тенями. С одежды парня стекала вода, штаны и рубаха до пояса промокли так, хоть выжимай. Но больше всего Мавну удивило то, что он держал в правой руке. Её венок.

Заметив её, незнакомец дёрнул уголком рта и выставил перед собой свободную руку, будто хотел успокоить. Мавна и сама поняла: наверняка она выглядит напуганной.

– Добрый вечер, – мягко произнёс он. – Не поздновато для прогулок?

Мавна сделала полшага назад, не сводя глаз с парня.

– Я тебя не знаю.

Он усмехнулся:

– Как и я тебя. Видел лишь мельком на празднике. Я оттуда. – Он махнул рукой за реку, к холму.

– Из Ежовников? – недоверчиво спросила Мавна.

– Скажешь, что не стоило приходить?

Мавна вглядывалась в его лицо, пытаясь припомнить, видела она его на празднике или нет. Черты лица парня были невыразительными, светлые волосы, бесцветные глаза, на щеках ни кровинки. Худой, с узкими плечами, такого не приметишь в толпе. Хотя Мавна и не пыталась никого приметить, весь праздник только и думала о том, как бы поскорее оказаться в тишине. Наверное, он и правда плясал вокруг костров, не воспрещено же…

– Отчего же. Мне нет до того дела. Ходи куда хочешь.

Взгляд вновь вернулся к венку, который незнакомец продолжал крепко сжимать. Вода капала с растрепавшихся пижмовых стеблей, на листья намотались комочки ряски с тонкими белыми корешками.

Проследив за её взглядом, парень хмыкнул и приподнял венок повыше.

– Твой?

Мавна сглотнула и поспешно мотнула головой.

– Губы поджимаешь. Точно твой. Что кривишься? Не понравился?

– Доброй ночи, – грубовато ответила Мавна и развернулась. Почему-то сердце заколотилось громче, почти у самого горла.

– Я зайду на днях? Где ты живёшь?

Не отвечая, Мавна прибавила шаг. Хоть бы не стал догонять…

Не стал.

* * *

– Отчего ты так поздно? – Не успела Мавна тихонько прикрыть за собой дверь, как перед ней вырос Илар. – Уж хотел искать идти.

Мавна насупилась, зыркнула на него из-под опущенных ресниц.

– Не маленькая. Нечего искать.

Илар скрестил руки на груди и будто бы стал ещё выше ростом. Он и так был широкоплечим, высоченным, с тяжёлым пронзительным взглядом серых глаз. Мавна не могла его винить за настойчивость, хотя и очень хотела поспорить. Илар тогда первый бросился искать Раско, облазил все болота, сам едва не потонул… От него потом с месяц несло тиной, и до сих пор Мавна, бывало, слышала, как брат за стенкой просыпается с криком, а потом, полежав минутку в тишине, идёт в сени греметь ковшиком и плескаться холодной водой.

– Все уже вернулись, – буркнул Илар.

– И я вернулась. Пропусти.

Мавна проскользнула мимо брата, коротко стукнула в родительскую дверь и ушла к себе.

Через окна, выходящие на две стороны, в покои заглядывала ночь. Летом небо даже в полночь оставалось серым, не то что в тёмные зимние времена, и звёзды сверкали яркими точками там, где мглистый сумрак переходил в зеленоватое послезакатное марево.

Сразу за деревней виднелись чёрные пики елей, упирающиеся макушками в небо, а за ними в просвете – бескрайние болота с морошкой и клюквой… Смотреть туда Мавне было больно, и она отвела взор.

Со всех сторон деревню окружала стена из высоких заострённых брёвен, кое-где на них висели козлиные черепа, иные уже истёртые ветром, дождём и временем так, что остались одни рога. Этому местных научили чародеи удельного отряда, мол, нежити неповадно будет бросаться на ограду. Почему козлиные черепа могут напугать нежаков и нежичек, Мавна не понимала, да и никто в деревне, должно быть, не понимал. Бортник Греней говорил, будто даже от костей козлиных несёт так, что у нежити издали свербят носы, но с ним мало кто соглашался: черепа всё-таки совсем не пахли. Хотя кто эту нежить знает, всё у них не как у людей…

Выдохнув, Мавна отвернулась от окна. На сердце было тяжело, и, медленным движением стянув ленту с кончика косы, она принялась готовиться ко сну, хотя знала, что, даже если заснёт, ей почти наверняка приснится Раско.